Следствием разделения свойств на феноменальные и психологические оказывается разделение проблемы соотношения ментального и телесного на две части: трудную часть и легкую часть. Психологические аспекты ментального ставят немало технических проблем перед когнитивной наукой и содержат много интересных философских головоломок, но они не заключают в себе каких‑либо глубоких метафизических тайн. Вопрос «как физическая система могла бы быть способна к обучению или запоминанию?» не столь остр, как аналогичный вопрос об ощущениях или о сознании в целом. Причина этого ясна. Согласно нашему анализу в параграфе 3 настоящей главы, обучение и память — функциональные свойства, характеризуемые каузальными ролями, и поэтому вопрос «как физическая система могла бы обладать психологическим свойством Р?» тождествен вопросу «как некое состояние физической системы могло бы играть такую‑то каузальную роль?». Это вопрос для наук о физических системах. Надо просто рассказать об организации физической системы, которая позволяет ей надлежащим образом реагировать на стимулы, идущие из окружающей среды, и продуцировать надлежащее поведение. Хотя технические проблемы, связанные с подобного рода объяснениями, громадны, их решение может быть найдено в рамках строго определенной исследовательской программы. Метафизические проблемы в этой сфере относительно немногочисленны.
Это не значит, что с психологическими свойствами не связано никаких философских затруднений. К примеру, корректный анализ этих понятий может представлять собой весьма значительную проблему. Даже если широко признано, что они являются функциональными понятиями, могут иметься серьезные разногласия в вопросе о том, как именно должен осуществляться требуемый для них функциональный анализ. Богатый материал для споров поставляют, к примеру, такие интенциональные свойства, как убеждение и желание. В частности, до сих пор плохо понято то, что же именно является содержанием конкретных интенциональных состояний. Технические проблемы сопряжены также и с тем, как именно подобные высокоуровневые конструкты могут играть реальную каузальную роль в продуцировании поведения, особенно если они частично конституируются свойствами окружающей среды или если не существует строгих законов, связывающих психологические состояния с поведением. В когнитивной науке мы сталкиваемся и с базовыми для нее частично эмпирическими проблемами относительно того, как эти свойства могли бы реализовываться в наличных когнитивных системах и реализованы ли они вообще.
Все эти проблемы серьезны, но они скорее головоломки, чем тайны. Ситуация здесь аналогична ситуации в философии биологии, где нет насущной проблемы соотношения жизненного и телесного начала, но есть множество технических проблем, касающихся эволюции, отбора, адаптации, приспособляемости и биологических видов. Подобно тому как давно рассеялось большинство мнимых метафизических тайн биологии, мы вправе сказать, что, по сути, рассеялась и проблема соотношения ментального и телесного для психологических свойств. Остался лишь набор не столь серьезных технических проблем, с которыми можно будет справиться в ходе обычного научного и философского анализа.
Совершенно иначе обстоит дело с феноменальными аспектами ментального. Здесь проблема соотношения ментального и телесного столь же тяжела, как и раньше. Впечатляющий прогресс физических и когнитивных наук не пролил большого света на вопрос о том, как и почему когнитивные функциональные процессы сопровождаются сознательным опытом. Прогресс в понимании ментального сводился почти исключительно к объяснению поведения. Он не коснулся вопроса о сознательном опыте.
При желании мы можем трактовать дистинкцию психологического и феноменального не столько в качестве разбиения проблемы соотношения ментального и телесного, сколько в качестве выделения в ней двух особых частей. Труднейшая часть проблемы соотношения ментального и телесного состоит в следующем вопросе: каким образом физическая система могла бы порождать сознательный опыт? Мы могли бы вычленить в звене, связующем физическое и сознательный опыт, две части: одной из них было бы звено между физическим и психологическим, другой — звено между психологическим и феноменальным. Ранее мы видели, что сейчас мы уже достаточно хорошо представляем, каким образом физическая система может обладать психологическими свойствами: психологическая проблема соотношения ментального и телесного была разрешена. Остается вопрос, почему и как эти психологические свойства сопровождаются феноменальными свойствами: почему, к примеру, все эти стимулы и реакции, связанные с болью, сопровождаются переживанием боли? Следуя Джекендофу (Jackendoff 1987), мы можем назвать этот остаток проблемой соотношения ментального и ментального. Имеющиеся у нас физические объяснения не выводят нас за пределы психологического ментального. Но связь между психологическим и феноменальным ментальным остается плохо понятой [14].
Не исключено, что звено, связующее феноменальное и физическое, могло бы оказаться независимым от звена, связующего психологическое и физическое. В таком случае подобная фрагментация была бы невозможной. Но этот вариант кажется маловероятным. Отмеченная нами тесная корреляция между феноменальными и психологическими свойствами наводит на мысль о глубоком сочленении между ними. В ряде последующих глав я буду доказывать, что это сочленение очень прочно и что стратегия указанной фрагментации важна для подхода к решению проблемы соотношения ментального и телесного. И если это так, то уяснение связующего звена между психологическим и феноменальным имеет решающее значение для понимания самого сознательного опыта.
Два понятия сознания
Исходя из того, что очень многие ментальные термины имеют двойную природу, не удивительным будет узнать, что даже термин «сознание» имеет как феноменальный, так и психологический смысл. До сих пор я говорил о сознании в феноменальном смысле, вбирающем в себя все ранее упомянутые феноменальные аспекты ментального. Быть сознательным в этом смысле — значит реализовывать какое‑то феноменальное качество. Это основной смысл «сознания» или, по крайней мере, тот смысл, с которым связаны главные объяснительные проблемы. Но это не единственный смысл данного термина. Он может использоваться также и для отсылки к множеству психологических свойств, таких как способность отчитаться о чем‑то или иметь интроспективный доступ к информации. Мы можем сгруппировать психологические свойства такого рода под рубрикой психологического сознания, противопоставляемого феноменальному сознанию, на котором я до сих пор фокусировал свое внимание.
Эта двусмысленность может приводить к немалой путанице при обсуждении сознания. Нередко бывает так, что кто‑то, претендующий на объяснение сознания, ставит соответствующую проблему со всей тяжестью проблемы феноменального сознания, но в итоге объясняет какой‑либо из аспектов психологического сознания, к примеру способность к интроспекции. Подобное объяснение может быть ценным само по себе, но у нас остается чувство, что мы получили меньше, чем было обещано.
Существует множество психологических понятий, по отношению к которым подчас используется термин «сознание». Среди них:
Бодрствование. Иногда мы говорим, что кто‑то находится в сознании, имея в виду, что он не спит. Логично предположить, что у нас имеются какие‑то переживания во сне, так что это понятие явным образом не совпадает с феноменальным сознанием. Вполне вероятно, что бодрствование может быть проанализировано в функциональных терминах — скажем, в первом приближении, в терминах способности обрабатывать информацию о мире и рациональным образом использовать ее.
Интроспекция. Это процесс, благодаря которому мы можем распознать содержательную сторону наших внутренних состояний. Если вы спрашиваете меня о моих ментальных состояниях, я найду ответ при помощи интроспекции. Этот доступ к своим ментальным состояниям — важный компонент обыденного понятия сознания, и, по крайней мере отчасти, здесь идет речь о функциональном понятии. Его можно было бы проанализировать в терминах рациональных процессов субъекта, обнаруживающих надлежащую чувствительность к информации, касающейся его внутренних состояний, и способности надлежащего использования последней.
Способность давать отчет. Имеется в виду способность отчитываться о содержании наших ментальных состояний. Она предполагает способность к интроспекции, но более ограничена, так как предполагает и языковую способность. Это понятие сознания зачастую было главным объектом философов и психологов операционистского толка.
Самосознание. Этот термин отсылает к нашей способности мыслить о самих себе, к нашей осведомленности о собственном существовании в качестве индивидов и о нашем отличии от других. Мое самосознание могло бы быть проанализировано в терминах моего доступа к моей самостной модели или же в терминах наличия у меня определенного рода представления, неким образом связанного со мной самим. Вполне может оказаться, что самосознание свойственно только людям и некоторым видам животных.
Внимание. Мы часто говорим, что некто осознает что‑то, именно тогда, когда он обращает внимание на это что‑то; иными словами, когда значительная часть его когнитивных ресурсов направлена на обработку соответствующей информации. Мы можем феноменально осознавать и не будучи внимательными, о чем свидетельствует периферическое зрение.
Произвольный контроль. Еще один смысл: мы говорим, что какой- то поведенческий акт сознателен, если он совершается намеренно, то есть если он надлежащим образом порождается некими предшествующими мыслями.
Знание. В другом обыденном смысле мы говорим, что некто сознает какой‑то факт, именно тогда, когда он знает этот факт, и что он сознает вещь — именно тогда, когда он знает о ней. Это понятие редко оказывается в центре технических дискуссий о сознании, но похоже, что оно не менее значимо для обыденного использования этого термина, чем и все другое.
То, что все эти понятия по большей части функциональны, можно понять, взглянув на то, как можно было бы объяснить данные феномены. Если бы нам надо было попытаться объяснить внимание, можно было бы придумать модель когнитивных процессов, позволяющую концентрировать ресурсы на каком‑то одном аспекте доступной информации. Если бы нам надо было попытаться объяснить интроспекцию, мы попробовали бы объяснить процессы, благодаря которым субъект оказывается надлежащим образом чувствителен к его внутренним состояниям. Подобного можно было бы ожидать и от объяснения других свойств. В каждом из этих случаев функциональное объяснение, похоже, схватывает самую суть дела.
Но хотя эти понятия имеют психологическое ядро, многие из них связаны с феноменальными состояниями. К примеру, с самосознанием связано определенного рода феноменальное состояние. Это же справедливо и для интроспекции, внимания и произвольного контроля за поведением. Подобно другим обсуждавшимся выше двуаспектным терминам, такие термины, как «интроспекция» и «самосознание», иногда используются для обозначения феноменальных состояний, что может приводить к путанице. В самом деле, кто‑нибудь мог бы попытаться доказать, что некий процесс может считаться подлинной «интроспекцией», подлинным «вниманием» и т. п., лишь если ему свойствен феноменальный аспект. Но и в этом случае, как и раньше, спор по большей части идет о словах. Ясно, что с каждым из этих понятий сопряжены как феноменальные, так и психологические свойства. Тот, кто не хочет награждать психологическое свойство ментальным термином вроде «внимания», может использовать термин «псевдовнимание». Но как бы мы ни назвали эти свойства, сущностные философские проблемы останутся теми же самыми, что и прежде.
Феноменальные и психологические свойства, сопряженные с этими понятиями, обычно сосуществуют, но, как и в случае с другими ментальными понятиями, их нельзя смешивать. Мы не должны смешивать и феноменальные смыслы этих терминов с феноменальным сознанием вообще.
Мы видели, что с эмоциональным опытом, опытом самосознания, ощущения и т. д. связаны какие‑то психологические свойства. Естественно предположить, что какое‑то психологическое свойство могло бы быть связано и с самим опытом, или феноменальным сознанием.
И я полагаю, что такое свойство действительно есть; мы можем назвать его «осведомленностью». Это наиболее общее обозначение психологического сознания.
Осведомленность может быть в общем виде определена как состояние, при котором мы обладаем доступом к определенной информации и можем использовать эту информацию для контроля за поведением. В частности, мы можем быть осведомлены о каком‑то объекте в нашем окружении, о состоянии нашего тела и о наших ментальных состояниях. Осведомленность относительно какой‑то информации, как правило, сопряжена со способностью осмысленно контролировать поведение в зависимости от этой информации. Ясно, что это функциональное понятие. В обыденной речи термин «осведомленность» часто используется как синоним «сознания», но я зарезервирую его для вышеописанного функционального понятия.
В целом, похоже, что при наличии феноменального сознания всегда имеет место осведомленность. Мой феноменальный опыт лежащей поблизости желтой книги сопровождается моей функциональной осведомленностью об этой книге, а также осведомленностью о желтом цвете. Мое переживание боли сопровождается осведомленностью о наличии чего‑то плохого, обычно приводящей к уклонению, если оно возможно, и т. п. Факт того, что любой сознательный опыт сопровождается осведомленностью, становится очевидным вследствие того факта, что мы можем отчитываться о сознательном опыте. Если я переживаю что‑то, я могу говорить о факте этого переживания. Я могу не обращать на него внимания, но я, по крайней мере, способен сосредоточиться на нем и сказать о нем, если захочу. Из этой возможности давать отчет непосредственно следует моя осведомленность в интересующем нас смысле этого слова. Разумеется, животные и еще безгласные люди могли бы иметь сознательный опыт и при отсутствии способности отчитываться о нем, но вполне вероятно, что подобные существа все же обладали бы некоей степенью осведомленности. Из осведомленности не вытекает способность давать отчет, хотя они обычно совмещаются у тех существ, которые наделены речью.
Сознание всегда сопровождается осведомленностью, но осведомленность в указанном смысле не обязана сопровождаться сознанием. Можно, к примеру, быть осведомленным о факте без того, чтобы с этим был связан какой‑то конкретный феноменальный опыт. Не исключено, однако, что можно так ограничить понятие осведомленности, чтобы его объем стал совпадать или почти совпадать с феноменальным сознанием. Пока я оставлю эту идею в стороне, но вернусь к ее обсуждению в главе 6.
Понятие осведомленности вбирает в себя большинство вышеперечисленных психологических понятий сознания или даже все эти понятия. Интроспекцию можно определить как осведомленность о каком‑то внутреннем состоянии. Внимание можно определить как очень высокую степень осведомленности об объекте или о событии. Самосознание может быть определено как осведомленность о самом себе. С произвольным контролем дело обстоит не так просто, хотя его можно частично определить через внимание, обращаемое нами на то, как мы ведем себя. Бодрствование может быть схематично охарактеризовано как состояние, в котором мы способны в известной степени рационально взаимодействовать со своим окружением, что предполагает осведомленность определенного рода.
Идея о том, что существует функциональное понятие сознания, которое может быть эксплицировано в терминах доступа, была сформулирована Блоком (Block 1995), рассуждавшим о различении «феноменального сознания» и «сознания доступа». Блоковское понятие сознания доступа почти в точности соответствует описанному мной понятию осведомленности (подробнее я обсуждаю отношение между ними в главе 6). Детальное различие между «осведомленностью» и «сознанием» в сходном ключе проводит и Ньюэлл (Newell 1992). Он характеризует осведомленность как «способность субъекта обуславливать свое поведение неким знанием» и проговаривает различие между этим понятием и сознанием, которое, по его мнению, является нефункциональным феноменом. Похожие дистинкции проводились и другими философами и когнитивными учеными[15].
Подобно другим психологическим свойствам, осведомленность не порождает многих метафизических проблем. Проблемы, связанные с психологическими разновидностями сознания, не более трудны, чем те, что связаны с памятью, обучением и убеждением. Понятие осведомленности, разумеется, не является совершенно прозрачным, и для его прояснения может потребоваться серьезный философский анализ. Кроме того, здесь предстоит еще очень много сделать когнитивной науке, изучающей то, каким образом естественные и искусственные когнитивные системы могли бы функционировать таким образом, чтобы они оказывались в состоянии осведомленности. Но контуры этих исследовательских программ вполне ясны. И едва ли можно сомневаться в том, что эти задачи будут в конце концов решены в ходе естественного развития когнитивной науки, опирающейся на надлежащего рода философский анализ.
В той мере, в какой сознание является действительно трудной проблемой для науки о ментальном, речь идет прежде всего о феноменальном сознании. С ним связаны проблемы совсем другого порядка. Даже после того как мы объяснили физическое и вычислительное функционирование сознательной системы, нам все еще предстоит объяснить, почему эта система обладает сознательным опытом. Конечно, некоторые оспаривают этот тезис, и вскоре я обсужу его подробнее. Пока же можно просто обратить внимание на prima facie различие проблем, связанных с феноменальной и психологической разновидностями сознания. Именно феноменальное сознание заставляет беспокоиться о проблеме сознания.
Если психологическое и феноменальное понятия сознания различны, то, к сожалению, они нередко смешиваются в литературе. В повседневной речи это смешение не столь значимо, поскольку осведомленность и феноменальное сознание обычно сопутствуют друг другу. Но когда речь идет об объяснении, это концептуальное различие становится решающим. И если посмотреть на хотя бы отчасти убедительные объяснения «сознания», мы увидим, что обычно объясняется именно психологический аспект. Феноменальный аспект, как правило, остается без рассмотрения.
Многие недавние попытки философского анализа сознания были связаны главным образом с его нефеноменальными аспектами. Розенталь (Rosenthal 1996) доказывает, что ментальное состояние оказывается сознательным только при наличии высокоуровневой мысли об этом ментальном состоянии. Этот анализ мог бы быть полезным для интроспективного сознания, а возможно, и для других аспектов осведомленности, но он, похоже, не объясняет феноменальный опыт[16]. Аналогичным образом Деннет (Dennett 1991) посвящает большую часть своей книги очерчиванию детальной когнитивной модели, которую он преподносит как объяснение сознания. Представляется, однако, что эта модель является прежде всего моделью способности субъекта давать вербальный отчет о ментальных состояниях. Поэтому она могла бы служить для объяснения способности давать отчет, интроспективного сознания, а быть может, и других аспектов осведомленности. Однако она не дает никакого объяснения феноменального сознания (хотя Деннет и не согласился бы с такой оценкой).
Армстронг (Armstrong 1968), наталкиваясь на сознание как на препятствие на пути построения его функционалистской теории ментального, анализирует это понятие в терминах устройства, сканирующего самого себя. Эти шаги могли бы быть полезными для объяснения самосознания и интроспективного сознания, но они оставляют в стороне проблему феноменального опыта. В другой работе Армстронг говорит как о перцептивном сознании, так и об интроспективном сознании (Armstrong 1981), но они интересуют его лишь в качестве разновидностей осведомленности, и он не обсуждает проблемы, связанные с феноменальными качествами опыта. Поэтому он обходит стороной тот смысл сознания, который действительно является проблематичным для его функционалистской теории, и это оказывается возможным благодаря неоднозначности понятия сознания.
Другие авторы, пишущие на тему «сознания», занимались главным образом самосознанием или интроспективным сознанием. Ван Гулик (van Gulick 1988), указывая, что сознание должно быть определено как обладание «рефлексивной метапсихологической информацией», в лучшем случае может претендовать на анализ этих психологических понятий и в действительности сам признает, что феноменальные аспекты могут остаться за его бортом. Сходным образом, детальная теория сознания Джейнис (Jaynes 1976) имеет дело только с нашей осведомленностью о наших мыслях. Она не касается феноменов, связанных с восприятием, и поэтому не может рассматриваться как теория осведомленности вообще, не говоря уже о теории феноменального сознания. Хофштадтер (Hofstadter 1979) высказывает ряд интересных наблюдений о сознании, но его больше интересует интроспекция, свободная воля и осмысление нашей самости, чем опыт per se.
Если говорить об обсуждении сознания психологами, то можно отметить, что их редко заботило тщательное разведение феноменальных и психологических понятий. Психологические исследования, как правило, посвящены какому‑то из аспектов осведомленности, таких как интроспекция, внимание или самосознание. Даже психологические аспекты сознания имели дурную репутацию в психологии, по крайней мере до недавнего времени. Возможно, это связано с некоторой неясностью этих понятий, а также с трудностями, сопряженными с такими высокоуровневыми феноменами, как интроспекция. Можно предположить, что во многом эта дурная репутация была обязана самому термину «сознание», обозначающему также и феноменальное сознание. Использование этого общего имени создавало ощущение некоего соучастия в преступлении.
Иногда можно услышать, что в последние годы психологи в своих исследованиях «вновь обратились к сознанию». Реальная картина, как представляется, состоит в том, что предметом активных исследований стали психологические аспекты сознания и что исследователи перестали бояться использовать термин «сознание» для обозначения этих явлений. Однако феноменальное сознание по большей части остается в стороне. И это можно понять. Хотя очевидно, что методы экспериментальной психологии могли бы способствовать пониманию различных видов осведомленности, сложно понять, как они могли бы объяснить феноменальный опыт[17].
Когнитивные модели хорошо приспособлены для объяснения психологических аспектов сознания. В идее того, что физическая система должна быть способна к интроспективному постижению своих внутренних состояний или к рациональной обработке информации, идущей из ее окружения, или что она должна быть способна фокусировать свое внимание сначала на каком‑то одном месте, а затем на другом, не заключается никакой великой метафизической проблемы. Вполне очевидно, что надлежащая функциональная теория сможет объяснить эти способности, даже если на отыскание подобной теории уйдут десятилетия или столетия. Действительно сложной проблемой является проблема феноменального сознания, но она‑то и оставлялась без рассмотрения в тех объяснениях психологического сознания, которые выдвигались до настоящего времени.
В дальнейшем я вернусь к использованию термина «сознание» исключительно для обозначения феноменального сознания. Когда мне потребуется использовать психологические понятия, я буду говорить о «психологическом сознании» или об «осведомленности». И меня будет интересовать по большей части именно феноменальное сознание
