Глава 10. Истина, рациональность 4 страница

Во время обсуждения некоторой проблемы мы всег-

да (хотя бы временно) принимаем в качестве непро-

блематичных различного рода вещи: для данного вре-

мени и для обсуждения определенной частной пробле-

мы они образуют то, что я называю нашим исходным

знанием. Лишь немногие части этого исходного знания

будут казаться нам во всех контекстах абсолютно не-

проблематичными, но любая отдельная часть его в лю-

бое время может быть подвергнута сомнению, в част-

ности если мы подозреваем, что некритическое при-

нятие именно этой части обусловило возникновение

некоторых наших трудностей. Вместе с тем почти вся

значительная часть исходного знания, которую мы по-

стоянно используем в любом неформальном обсуждении,

по практическим основаниям необходимо будет оста-

ваться бесспорной, и ошибочная попытка поставить под

вопрос все, то есть начать с нуля, легко может при-

вести к крушению критических дебатов. (Если мы

должны начать с того места, с которого начал Адам,

то я не вижу причин, в силу которых мы можем продви-

нуться дальше того, что удалось сделать Адаму.)

360

ί.ι XVI

То, что мы, как правило, в любой данный момент

принимаем большую часть традиционного знания без

доказательств (а почти все наше знание является тра-

диционным), не создает затруднений для фальсифика-

циониста, или фаллибилиста. Он не принимает этого

исходного знания — ни как установленного, ни как несо-

мненного, ни как вероятного. Он знает, что даже вре-

менное его признание является рискованным, и подчер-

кивает, что каждая часть его открыта для критики,

хотя бы и постепенной. Мы никогда не можем быть

уверены в том, что подвергнем сомнению именно то,

что нужно, но, так как мы не ищем несомненности, это

не имеет значения. Следует обратить внимание на то,

что последнее утверждение является моим ответом на

холистскую точку зрения Куайна относительно эмпири-

ческих проверок. Куайн сформулировал эту точку зре-

ния (со ссылкой на Дюгема), утверждая, что наши

высказывания относительного внешнего мира находят-

ся перед судом чувственного опыта не индивидуально,

а только как единое целое (см. [33, с. 41]). Следует

признать, что часто мы можем проверить лишьзначи-

тельную часть теоретической системы, а иногда только

всю систему в целом, и в этих случаях требуется по-

длинная изобретательность для того, чтобы определить,

какие части этой системы ответственны за фальсифика-

цию. Этот момент я подчеркивал, также со ссылкой на

Дюгема, уже с давних пор (см. [31, разд. 19—22], а

также [32, гл. 3]). Хотя этот аргумент может сделать

верификациониста скептиком, он не может оказать

влияния на тех, кто все наши теории считает лишь до-

гадками.

Отсюда можно видеть, что, даже если бы холист-

ская точка зрения на проверки была истинной, это не

создало бы серьезных трудностей для фаллибилиста и

фальсификациониста. Вместе с тем следует отметить,

что холистская аргументация идет значительно даль-

ше. В некоторых случаях вполне возможно обнару-

жить, какая именно гипотеза несет ответственность за

опровержение, или, другими словами, какая часть или

группа гипотез была необходима для выведения опро-

вергнутого предсказания. То, что такие логические за-

висимости могут быть открыты, устанавливается прак-

3G1

тикой доказательств независимости в аксиоматизиро-

ванных системах —доказательств, показывающих, что

определенные аксиомы аксиоматизированных систем не

могут быть выведены из остальных. Наиболее простые

из этих доказательств состоят в построении или, скорее,

в изобретении некоторой модели — ряда вещей, отно-

шений, операций или функций, удовлетворяющих всем

аксиомам, за исключением одной, независимость кото-

рой доказывается. Для этой одной аксиомы и, следо-

вательно, для теории в целом данная модель состав-

ляет контрпример.

Допустим теперь, что у нас имеется аксиоматизиро-

ванная теоретическая система, например система фи-

зики, позволяющая нам предсказать, что определенные

события не происходят и что мы открыли контрпример.

Вполне может оказаться, что этот контрпример удов-

летворяет большей части наших аксиом или даже всем

нашим аксиомам, за исключением той, независимость

которой обосновывается этим контрпримером. Это по-

казывает, что холистская догма относительно «глобаль-

ного» характера всех проверок или контрпримеров не-

состоятельна. И это объясняет, почему даже без аксио-

матизации нашей физической теории мы вполне можем

иметь отдаленное представление о том, что ошибочно

в нашей системе.

Между прочим, это говорит также и о том, насколь-

ко полезно использовать в физике тщательно разрабо-

танные теоретические системы, то есть системы, кото-

рые, хотя и могут соединить все гипотезы в одну, по-

зволяют в то же время разделять различные группы

гипотез, каждая из которых может стать объектом

опровержения посредством контрпримеров. (Прекрас-

ным современным примером является опровержение в

атомной теории закона четности; другим примером мо-

жет служить опровержение закона коммутации для со-

пряженных переменных, предшествовавшее их матрич-

ной интерпретации и статистической интерпретации

этих матриц.)

XVII

Характерная особенность ситуации, в которой нахо-

дится ученый, состоит в том, что мы постоянно что-то

добавляем к нашему исходному знанию. Даже если мы

362

отбрасываем некоторую его часть, то другие части, тес-

но связанные с отброшенной, сохраняются. Например,

Хотя мы и считаем опровергнутой теорию Ньютона, то

есть систему его идей и вытекающую из нее формаль-

ную дедуктивную систему, мы можем все-таки при-

знать в качестве части нашего исходного знания при-

близительную истинность ее количественных формул в

границах определенной области.

Существование этого исходного знания играет важ-

ную роль в аргументации, поддерживающей (как я

думаю) мой тезис о том, что наука потеряет свой ра-

циональный и эмпирический характер, если она пере-

стает прогрессировать. Здесь эту аргументацию я могу

изложить лишь очень кратко.

Серьезная эмпирическая проверка всегда состоит в

попытке найти опровержение, контрпример. В поисках

контрпримера мы должны использовать наше исходное

знание, так как в первую очередь всегда пытаемся

опровергнуть самые рискованные предсказания, «наибо-

лее неправдоподобные... следствия» (как говорил уже

Пирс)9. Это означает, что мы всегда ищем в наиболее

вероятных типичных местах наиболее вероятные типич-

ные контрпримеры — наиболее вероятные в том смысле,

что в свете нашего исходного знания мы ожидаем их

найти. Если теория выдерживает много таких проверок,

топо истечении некоторого времени благодаря включе-

нию результатов проверок в наше исходное знание

может не остаться таких областей (в свете нашего

нового исходного знания), в которых мы с высокой сте-

пенью вероятности могли бы надеяться встретить контр-

пример. Это означает, что степень строгости наших

проверок уменьшается. И это объясняет также, поче-

му часто повторяющиеся проверки больше не рассмат-

риваются как значительные или строгие: существует

нечто похожее на закон уменьшения обращения к по-

вторяющимся проверкам (в противоположность тем

проверкам, которые в свете нашего исходного знания яв-

ляются проверками нового вида и, следовательно, все

еще могут сохранять свое значение). Эти факты харак-

терны для ситуации познания, и их часто описывали, в

частности Кейнс и Нагель, как трудные для объясне-

9 См. [19, ν. VII, 7.182 и 7.206]. Этой ссылкой я обязан Галли

(см. «Philosophy», 1960, ν. 35, p. 67) и аналогичной — Райнину.

363

ния в рамках индуктивистской теории науки. Для нас

же здесь нет никаких трудностей. Посредством анало-

гичного анализа познавательной ситуации мы можем

даже объяснить, почему по истечении некоторого вре-

мени теория, добивающаяся больших успехов, всегда

становится менее эмпирической. И тогда могут выска-

зать предположение (как это сделал Пуанкаре отно-

сительно теории Ньютона) о том, что данная теория

является не чем иным, как рядом неявных определений

или соглашений. Это предположение будет справедливо

до тех пор, пока мы вновь не начнем прогрессировать

и, опровергнув эту теорию, не дадим нового обоснова-

ния ее эмпирического характера. (De mortuis nil nisi

bene*: раз теория опровергнута, ее эмпирический харак-

тер не подлежит сомнению и обнаруживается с полной

ясностью.)

5. Три требования к росту знания

XVIII

Обратимся теперь вновь к понятию приближения к

истине, то есть к проблеме поиска теорий, все лучше

согласующихся с фактами (как было показано в спис-

ке из шести сравнительных случаев, приведенном в

разд. X).

Какова общая проблемная ситуация, в которой на-

ходится ученый? Перед ученым стоит научная пробле-

ма: он хочет найти новую теорию, способную объяс-

нить определенные экспериментальные факты, а имен-

но факты, успешно объясняемые прежними теориями,

факты, которых эти теории не могли объяснить, и фак-

ты, с помощью которых они были в действительности

фальсифицированы. Новая теория должна также раз-

решить, если это возможно, некоторые теоретические

трудности (как избавиться от некоторых гипотез ad

hoc или как объединить две теории). Если ученому

удается создать теорию, разрешающую все эти про-

блемы, его достижение будет весьма значительным.

Однако этого еще не достаточно. И если меня спро-

сят: «Чего же вы хотите еще?» — я отвечу, что имеет-

ся еще очень много вещей, которых я хочу или которые,

как мне представляется, требуются логикой общей про-

фпемной ситуации, в которой находится ученый, и за-

дачей приближения к истине. Здесь я ограничусь об-

суждением трех таких требований.

Первое требование таково. Новая теория должна

исходить из простой, новой, плодотворной и объеди-

няющей идеи относительно некоторой связи или отно-

шения (такого, как гравитационное притяжение), су-

ществующего между до сих пор не связанными вещами

(такими, как планеты и яблоки), или фактами (таки-

ми, как инерционная и гравитационная массы), или

новыми «теоретическими сущностями» (такими, как

поля и частицы). Это требование простоты несколько

неопределенно, и, по-видимому, его трудно сформули-

ровать достаточно ясно. Кажется, однако, что оно

тесно связано с мыслью о том, что наши теории долж-

ны описывать структурные свойства мира, то есть с

мыслью, которую трудно развить, не впадая в регресс

в бесконечность. (Это обусловлено тем, что любая идея

об особой структуре мира, если речь не идет о чисто

математической структуре, уже предполагает наличие

некоторой универсальной теории; например, объяснение

законов химии посредством интерпретации молекул как

структур, состоящих из атомов или субатомных частиц,

предполагает идею универсальных законов, управляю-

щих свойствами и поведением атомов или частиц.) Од-

нако одну важную составную часть идеи простоты

можно анализировать логически. Это идея проверяе-

мости10, которая приводит нас непосредственно к наше-

му второму требованию.

Второе требование состоит в том, чтобы новая тео-

рия была независимо проверяемой (о понятии незави-

симой проверки см. мою статью [27]). Это означает,

! О мертвых ничего, кроме хорошего (лат.). — Ред.

364

10 См. мою работу ι[31, разд. 31—46]. Позднее я подчеркивал не-

обходимость релятивизировать сравнение простоты по отношению

лишь к тем гипотезам, которые конкурируют между собой как реше-

ния определенной проблемы или множества проблем. Несмотря на то

что идея простоты интуитивно связана с идеей единства системы,

возникающей из одного интуитивного представления о данных фак-

тах, ее нельзя анализировать на основе малочисленности гипотез.

Каждую (конечно, аксиоматизированную) теорию можно сформули-

ровать в виде одного высказывания, и, по-видимому, для каждой тео-

рии и для любого числа я теорий существует некоторое множество n

независимых аксиом (хотя не обязательно «органических» в том

смысле, в каком использовали это понятие представители польской

логической школы).

365

-Ж-

что независимо от объяснения всех фактов, которые

была призвана объяснить новая теория, она должна

иметь новые и проверяемые следствия (предпочтитель-

но следствия нового рода], она должна вести к пред-

сказанию явлений, которые до сих пор не наблюдались.

Это требование кажется мне необходимым, так как

теория, не выполняющая его, могла быть теорией ad

hoc, ибо всегда можно создать теорию, подогнанную к

любому данному множеству фактов. Таким образом, два

первых наших требования нужны для того, чтобы огра-

ничить наш выбор возможных решений (многие из ко-

торых неинтересны) стоящей перед нами проблемы.

Если наше второе требование выполнено, то новая

теория будет представлять собой потенциальный шаг

вперед независимо от исхода ее новых проверок. Дей-

ствительно, она будет лучше проверяема, чем предше-

ствующая теория: это обеспечивается тем, что она объ-

ясняет все факты, объясняемые предыдущей теорией, и

вдобавок ведет к новым проверкам, достаточным, что-

бы подкрепить ее.

Кроме того, второе требование служит также для:

обеспечения того, чтобы новая теория была до некото-

рой степени более плодотворной в качестве инструмента

исследования. То есть она приводит нас к новым экс-

периментам, и, даже если они сразу же опровергнут

нашу теорию, фактуальное знание будет возрастатьбла-

годаря неожиданным результатам новых экспериментов.

К тому же они поставят перед нами новые проблемы,

которые должны быть решены новыми теориями.

И все-таки я убежден в том, что хорошая теория

должна удовлетворять еще и третьему требованию.

Оно таково: теория должна выдерживать некоторые

новые и строгие проверки.

XIX

Ясно, что это требование носит совершенно иной ха-

рактер, нежели два предыдущих, которые признаются

выполненными или невыполненными по существу

только на основе логического анализа старой и новой

теорий. (Они являются «формальными требованиями».)

Выполнение же или невыполнение третьего требования

можно обнаружить лишь путем эмпирической провер-

ки новой теории. (Оно является «материальным требо-

ванием», требованием эмпирического успеха.)

366

Вместе с тем очевидно, что третье требование не

может быть необходимым в том же самом смььеле, в

каком необходимы два предыдущих. Эти требования

необходимы для решения вопроса о том, имеем ли мы

вообще основания считать, что обсуждаемая теория мо-

жет быть рассматриваема как серьезный кандидат для

эмпирической проверки, или, иными словами, для ре-

шения вопроса о том, является ли она интересной и

многообещающей теорией. Однако некоторые из наибо-

лее интересных и замечательных теорий, когда-либо вы-

двинутых, были опровергнуты при первой же проверке.

А почему бы и нет? Даже наиболее обещающая теория

может рухнуть, если она делает предсказания нового

рода. Примером может служить прекрасная теория

Бора, Крамерса и Слэтера, выдвинутая в 1924 году

(см. «Philosophical Magazine», 1924, v. 47, с. 785 и далее),

которая в качестве интеллектуального достижения была

почти равна квантовой теории атома водорода, предло-

женной Бором в 1913 году. К сожалению, она почти

сразу же была опровергнута фактами — благодаря

совпадению экспериментов Боте и Гейгера (см. «Zeitschrift

fur Physik», v. 32, 1925, с. 63 и далее). Это пока-

зывает, что даже величайший физик не может с уве-

ренностью предвидеть тайны природы: его творение

может быть только догадкой, и нельзя считать виной

ни его самого, ни построенной им теории, если она бы-

ла опровергнута. Даже теория Ньютона была в конце

концов опровергнута, и мы вправе надеяться на дости-

жение успеха в опровержении и улучшении каждой но-

вой теории. И если теория опровергается в конце ее

длительной жизни, то почему бы это не могло случиться

в начале ее существования? Вполне можно сказать, что

•если теория опровергается после шести месяцев своего

существования, а не после шести лет или шести столетий,

то это обусловлено лишь исторической случайностью.

Опровержения часто рассматривались как неудача

ученого или по крайней мере созданной им теории.

Следует подчеркнуть, что это — индуктивистское за-

блуждение. Каждое опровержение следует рассматри-

вать как большой успех, и успех не только того ученого,

который опроверг теорию, но также и того ученого, ко-

торый создал опровергнутую теорию и тем самым пер-

вым, хотя бы и косвенно, предложил опровергающий

эксперимент.

367

Даже если новая теория нашла раннюю смерть (как

это случилось с теорией Бора, Крамерса и Слэтера),

она не должна быть забыта; следует помнить о ее при-

влекательности, и история должна засвидетельствовать

нашу благодарность ей за то, что она завещала нам

новые и, может быть, еще не объясненные эксперимен-

тальные факты и вместе с ними новые проблемы, за

то, что служила прогрессу науки в течение своей пло-

дотворной, хотя и краткой жизни.

Все это ясно указывает на то, что наше третье тре-

бование не является необходимым: даже та теория, ко-

торая ему не удовлетворяет, может внести важный

вклад в науку. И все-таки я думаю, что в некотором

ином смысле это требование не менее необходимо.

(Бор, Крамере и Слэтер справедливо хотели больше-

го, чем просто внести важный вклад в науку.)

Прежде всего, я полагаю, что дальнейший прогресс

науки стал бы невозможным, если бы мы достаточно

часто не стремились выполнить это требование; поэтому

если прогресс науки является непрерывным и ее рацио-

нальность не уменьшается, то нам нужны не только

успешные опровержения, но также и позитивные успехи.

Это означает, что мы должны достаточно часто созда-

вать теории, из которых вытекают новые предсказания,

в частности предсказания новых результатов, и новые

проверяемые следствия, о которых никогда не думали

раньше. Таким новым предсказанием было, например,,

предсказание того, что при определенных условиях дви-

жение планет должно отклоняться от законов Кеплера

или что свет, несмотря на свою нулевую массу, оказы-

вается подвержен гравитационному притяжению (эйн-

штейновское отклонение при затмении). Другим при-

мером является предсказание Дирака, что для каждой

элементарной частицы должна существовать античасти-

ца. Новые предсказания такого рода должны не только

формулироваться, но, я считаю, они должны также до-

статочно часто подкрепляться экспериментальными дан-

ными, если научный прогресс является непрерывным.

Нам нужны успехи такого рода. Недаром крупные

научные теории означали все новые завоевания неизве-

стного, новые успехи в предсказании того, о чем никог-

да не думали раньше. Нам нужны такие успехи, как

успех Дирака (античастицы которого пережили от-

брасывание некоторых других частей его теории) или

368

успех теории мезона Юкавы. Мыт нуждаемся в ycnexej.

эмпирическом подкреплении некоторых наших теорий-

хотя бы для того, чтобы правильно оценить значение-

удачных и воодушевляющих опровержений (подобных,

опровержению четности). Мне представляется совер-

шенно очевидным, что только благодаря этим времен-

ным успехам наших теорий мы можем с достаточным

основанием опровергать определенные части теоретиче-

ского лабиринта. (Тот факт, что у нас есть для этого-

достаточные основания, остается необъяснимым для

тех, кто принимает точку зрения Дюгема и Куайна.)

Непрерывная последовательность опровергнутых теорий;

вскоре завела бы нас в тупик и отняла всякую надеж-

ду: мы потеряли бы ключ к обнаружению тех частей

наших теорий, или нашего исходного знания, которым

мы могли бы временно приписать вину за провал этих

теорий.

XX

Ранее я считал, что наука остановилась бы в своем·

развитии и потеряла свой эмпирический характер, если

бы она перестала получать опровержения. Теперь мы

видим, что по очень похожим причинам наука должна

была бы остановиться в своем развитии и потерять

свой эмпирический характер, если бы она перестала

получать также и верификации новых предсказаний,,

то есть если бы мы могли создавать только такие тео-

рии, которые выполняли бы два первых наших требо-

вания и не выполняли третье. Допустим, нам удалось

создать непрерывную последовательность объяснитель-

ных теорий, каждая из которых объясняет все факты в.

своей области, включая те, которые опровергли ее пред-

шественниц; каждая из этих теорий независимо прове-

ряема благодаря предсказанию новых результатов, од-

нако каждая теория сразу же опровергается, как толь-

ко эти предсказания подвергаются проверке. Таким об-

разом, каждая теория в такой последовательности'

удовлетворяет первым двум требованиям, но не удов-

летворяет третьему.

Я утверждаю, что в этом случае мы должны были:

бы почувствовать, что создали последовательность та-

ких теорий, которые, несмотря на возрастающую сте-

пень проверяемости, являются теориями ad hoc и ни-

24—913 369

'сколько не приближают нас к истине. Действительно,

такое чувство было бы вполне оправданным: вся эта

последовательность теорий вполне может оказаться по-

следовательностью теорий ad hoc. Если согласиться с

тем, что теория может быть теорией ad hoc, если она

не является независимо проверяемой экспериментами

нового рода, а только объясняет ранее известные фак-

ты, в том числе и те, которые опровергли ее предше-

ственниц, то ясно, что сама по себе независимая про-

веряемость теории не может гарантировать, что она

.не является теорией ad hoc. Это становится еще более

ясным, если заметить, что любую теорию ad hoc мож-

но посредством тривиальной уловки сделать независимо

проверяемой, если при этом не требовать, чтобы она

выдержала эти независимые проверки: нужно лишь тем

или иным образом связать ее (конъюнктивно) с любым

проверяемым, но еще не проверенным фантастическим

^предсказанием ad hoc события, которое, по нашему мне-

рнию (или по мнению писателя фантаста), может про-

изойти.

Таким образом, наше третье требование, подобно

;второму, нужно для того, чтобы устранить тривиальные

теории и теории ad hoc11. Однако оно необходимо и по

»более серьезным причинам.

Я думаю, мы вправе ожидать и надеяться на то,

что даже самые лучшие наши теории будут со временем

превзойдены и заменены лучшими теориями (хотя в то

:же время мы можем чувствовать потребность в под-

держании нашей веры в то, что мы способствуем

прогрессу). Однако отсюда вовсе не следует, будто мы

стремимся создавать теории таким образом, чтобы они

:были превзойдены.

Наша цель как ученых состоит в открытии истины

11 Гедимин [11] сформулировал общий методологический прин-

•цип эмпиризма, гласящий, что различные правила научного метода

не должны допускать того, что он называет «диктаторской страте-

гией». То есть они должны исключать ту возможность, что мы всегда

будем выигрывать игру, разыгрываемую в соответствии с этими пра-

вилами: Природа должна быть способна хотя бы иногда наносить

нам поражения. Если опустить наше третье требование, то мы всегда

можем выиграть и при построении «хороших» теорий нам вообще не

нужно принимать в рассмотрение Природу: умозрительные спекуля-

ции относительно тех ответов, которые может дать Природа на на-

ши вопросы, не будут играть никакой роли в нашей проблемной си-

туации, которая всегда будет полностью детерминирована только

шашими прошлыми неудачами.

370

относительно наших проблем, и наши теории мы долж-

ны рассматривать как серьезные попытки найти исти-

ну. Если даже они не истинны, они могут быть по·

крайней мере важными ступеньками на пути к истине,

инструментами для последующих открытий. Однако это·

не означает, что мы можем рассматривать их лщиь как

ступеньки, лишь как инструменты, ибо это означало-

бы отказ от рассмотрения их как инструментов теоре-

тических открытий и вынуждало бы смотреть на них

только как на инструменты, пригодные для некоторых

прагматических целей и целей наблюдения. Мне кажет-

ся, такой подход не был бы успешным даже с прагматист-

ской точки зрения: если мы считаем наши теории толь-

ко ступеньками, то большинство из них не смогло бы

быть даже хорошими ступеньками. Таким образом, мы

не должны стремиться к построению только таких тео-

рий, которые были бы лишь инструментами для иссле-

дования фактов, а должны пытаться найти подлинные

объяснительные теории: мы должны делать действитель-

ные догадки относительно структуры мира. Короче го-

воря, мы не должны довольствоваться только выполне-

нием наших первых двух требований.

Конечно, выполнение третьего требования не в на-

шей воле. Никакая изобретательность не может обес-

печить построения успешной теории. Нам нужнатакже

удача, и математическая структура мира, который мы

описываем, не должна быть настолько сложной, чтобы

сделать невозможным научный прогресс. В самом деле,

если бы мы перестали двигаться по пути прогресса в

смысле нашего третьего требования, то есть если бы

мы достигали успеха только в опровержении наших тео-

рий и не получали некоторых верификаций предсказа-

ний нового рода, то мы вполне могли бы решить, что

наши научные проблемы стали слишком трудны для

нас, ибо структура мира (если она вообще существует)

превосходит нашу способность понимания. Но даже в

этом случае мы могли бы продолжать в течение неко-

торого времени заниматься построением теорий, их

критикой и фальсификацией: рациональная сторона

научного метода в продолжение определенного времени

могла бы функционировать. Однако я думаю, что вско-

ре мы должны будем почувствовать, что для функцио-

нирования эмпирической стороны науки существенны!

Оба вида успеха: как успех в опровержении наших тео-

24» 371

рий, так и успешное сопротивление по крайней мере

некоторых наших теорий самым решительным попыт-

.кам опровергнуть их.

XXI

В связи со сказанным могут возразить, что это

только хороший психологический совет в отношении по-

зиции, которую должен занять ученый (но это вопрос

их личного дела), и что подлинная теория научного

метода должна была бы привести в поддержку нашего

третьего требования логические или методологические

аргументы. Вместо апелляции к умонастроению или к