Глава I. Обзор основных проблем 25 страница

нами. Не дожидаясь, чтобы все посылки оказались в

нашем распоряжении, мы сразу же формулируем, заклю-

чения. Позднее они могут быть отброшены, если наблю-

дение покажет их ошибочность.

Это и есть теория проб и ошибок — предположений

и опровержений. Она позволила понять, почему наши

попытки наложить на мир те или иные интерпретации

логически предшествуют наблюдениям сходства. По-

скольку такая процедура опирается на определенные

логические основания, я считаю, что аналогично обсто-

ит дело и в науке и что научные теории представляют

собой не компактное изложение результатов наблюде-

ний, а являются нашими изобретениями — смелыми

предположениями, которые выдвигаются для проверок

и которые могут быть устранены при столкновении с

наблюдениями. При этом наблюдения редко бывают

случайными и, как правило, предпринимаются с опре-

деленной целью проверить некоторую теорию, чтобы по-

лучить, если это окажется возможным, ее решающее

опровержение.

V

Вера в то, что наука развивается от наблюдений к

теории, все еще так широко распространена и так твер-

до укоренилась, что мое отрицание ее часто вызывало

недоумение. Меня даже подозревали в неискренности,

ибо я отвергал то, в чем не может усомниться ни один

здравомыслящий человек.

(Однако на самом деле вера в то, что мы можем на-

чать научное исследование с одних чистых наблюдений,

не имея чего-то похожего на теорию, является абсурд-

ной. Справедливость этого утверждения можно проил-

люстрировать на примере человека, который всю свою

жизнь посвятил науке, описывая каждую вещь, попа-

260

давшуюся ему на глаза, и завещал свое бесценное со-

брание наблюдений Королевскому обществу для исполь-

зования в качестве индуктивных данных. Этот пример

хорошо показывает, что, хотя вещи иногда копить по-

лезно, наблюдения копить нельзя.

Двадцать пять лет тому назад я пытался в'нушить

эту мысль группе студентов-физиков в Вене, начав свою

лекцию' следующими словами: «Возьмите карандаш и

бумагу, внимательно наблюдайте и описывайте ваши

наблюдения!» Они спросили, конечно, что именно они

должны наблюдать. Ясно, что простая инструкция: «На-

блюдайте!» является абсурдной (см. 1[31, разд. 30]. (Да-

же в разговорном языке должен быть указан объект

этого переходного глагола.) Наблюдение всегда носит

избирательный характер. Нужно избрать объект, опре-

деленную задачу, иметь некоторый интерес, точку зре-

ния, проблему. А описание наблюдения предполагает

использование дескриптивного языка со словами, фик-

сирующими соответствующие свойства; такой язык

предполагает сходство и классификацию, которыев

свою очередь предполагают интерес, точку зрения и

проблему. «Голодное животное, — пишет Катц, — под-

разделяет свое окружение на съедобные и несъедобные

вещи. Животное, спасающееся от опасности, ищет укры-

тия... Вообще говоря, объекты избираются... согласно

потребностям животного» [18, гл. VI, примечание]. К

этому мы можем добавить, что объекты могут быть клас-

сифицированы и быть сходными или различными только

таким путем, а именно благодаря их связи с потребно-

стями и интересами. Это правило справедливо не толь-

ко для животных, но и для ученых. Для животного точ-

ка зрения задана его потребностями, задачей данного

момента и его ожиданиями; для ученого — его теорети-

ческими интересами, исследуемой проблемой, его пред-

положениями и надеждами, принятыми теориями, его

системами координат, его «горизонтом ожидания».

Проблема: «Что раньше — гипотеза (Я) или наблю-

дение (О)?» разрешима, как разрешима и проблема:

«Что раньше—·курица (Я) или яйцо (О)?» Ответ на

последнюю проблему: «Более ранний вид яйца», на пер-

вую: «Более ранний вид гипотезы». Верно, конечно, что

любой отдельной гипотезе, принимаемой нами в тот или

иной момент времени, предшествуют наблюдения, напри-

мер те, которые она должна объяснить. Однако эти на-

261

блюдения в свою очередь предполагают наличие неко-

торых рамок соотнесения, рамок ожидания, теоретиче-

ских структур. Если наблюдения оказались важными,

если они создали потребность в объяснении и благодаря

этому стимулировали изобретение гипотез, то это про-

изошло потому, что их нельзя было объяснить в рамках

старой теоретической структуры, в рамках прежнего го-

ризонта ожиданий. Здесь нет опасности регресса в бес-

конечность. Восходя ко все более примитивным теориям

и мифам,, мы в конце концов придем к бессознательным,

врожденным ожиданиям.

Я думаю, теория врожденных идей является абсур-

дом, но каждый организм обладает врожденными реак-

циями или ответами, в том числе реакциями, приспособ-

ленными к наступающим событиям. Эти реакции можно

назвать «ожиданиями», не подразумевая при этом, что

они являются сознательными. В этом смысле новорож-

денный «ожидает» кормления (и можно было бы доба-

вить— заботы и любви). Благодарятесной связи меж-

ду ожиданием и знанием мы совершенно разумно могли

бы говорить даже о «врожденном знании». Это «знание»

не является, однако, верным a priori; врожденные ожи-

дания независимо от их силы и специфики могут ока-

заться ошибочными. (Новорожденный ребенок может

быть покинут и умрет от истощения.)

Таким образом, мы рождаемся с ожиданиями, со

«знанием», которое хотя и не является верным a priori,

однако психологически или генетически априорно, то

есть предшествует всякому наблюдению. Одним из наи-

более важных среди этих ожиданий является ожидание

обнаружить регулярности. Оно связано с врожденной

склонностью к поискам регулярностей или с потреб-

ностью находить регулярности, что хорошо видно из то-

го удовольствия, которое получает ребенок, когда удов-

летворяет эту потребность.

Эта «инстинктивная», психологически априорная на-

дежда на обнаружение регулярностей очень тесно свя-

зана с «законом причинности», который, по мнению

Канта, является частью нашего интеллектуального ба-

гажа и верен a priori. Кое-кто может сказать, что Кант

упустил из виду различие между психологически апри-

орными способами мышления или реагирования π апри-

орно верными убеждениями. Однако я не думаю, что его

ошибка была столь грубой. Действительно, надежда на

262

обнаружение регулярностей не только психологически,

но также и логически априорна: она логически предше-

ствует всякому наблюдению, поскольку, как мы видели,

она предшествует всякому осознанию сходства, а всякое

наблюдение включает осознание сходства (или разли-

чия). Однако несмотря на логическую априорность в

этом смысле, тако,. ожидание не является верным a priori.

Оно может не оправдаться: м,ы можем легко по-

строить такую окружающую среду (она была бы смер-

тельной для нас), которая столь хаотична по сравнению

с нашим обычным окружением, что нам, никак не уда-

ется обнаружить в ней регулярности. (При этом все

законы природы могли бы сохраниться: создание среды

такого рода было использовано в экспериментах с жи-

вотными, которые упоминаются в следующем разделе.)

Таким образом, ответ Канта Юму был близок к исти-

не, однако различие между ожиданием, верным a priori,

и ожиданием, которое генетически и логически предше-

ствует наблюдению, но в то же время не является вер-

ным a priori, в действительности является более тонким.

Кант доказывал слишком много. Пытаясь показать, как

Возможно знание, он выдвинул теорию, неизбежным

следствием которой было то, что наше познание необхо-

димо должно быть успешным, а это, очевидно, неверно.

Когда Кант говорит, что наш разум не выводит свои

законы из природы, а налагает их на природу, он прав.

Но, полагая, что эти законы необходимо истинны или

что мы всегда добиваемся успеха, налагая их на приро-

ду, он ошибался 9. Очень часто природа успешно сопро-

тивляется, заставляя нас отбрасывать опровергнутые

законы, но, пока мы живы, мы можем делать новые по-

пытки.

Резюмируя изложенную логическую критику психо-

логии индукции Юма, рассмотрим идею создания индук-

Кант был убежден в том, что динамика Ньютона априорно

верна (см. его работу «Метафизические начала естествознания»,

опубликованную в период между первым и вторым изданиями «Кри-

тики чистого разума»). Однако если справедливость теории Ньютона

можно объяснить, как он считал, тем, что наш разум налагает свои

законы на природу, то отсюда, как мне представляется, следует, что

ащ разум должен достигать в этом успеха. Но в таком случае труд-

лог> П ° НЯТЬ> почем У априорное знание — такое, как теория Ньютона, —

добывается с таким трудом (несколько более развернутое изложение

*д 7° вопроса можно найти в моей работе [32, гл. 2, разд. IX, и

263

тивной машины. Помещенная в некоторый упрощенный

«мир» (например, в мир, состоящий из последователь-

ностей окрашенных шашек), такая машина могла бы

«учиться» благодаря повторениям и даже «формулиро-

вать» законы явлений, справедливые в ее /шире». Если

такую машину можно построить (а я не сомневаюсь в

этом), то как будто можно сказать, что моя теория

ошибочна, так как если уж даже машина способна осу-

ществлять индукцию на основе повторений, то не мо-

жет быть никаких логических оснований, запрещающих

делать это человеку.

Это рассуждение кажется убедительным, но оно оши-

бочно. При построении индуктивной машины мы — ее

конструкторы — должны a priori решить, что будет ее

«миром», какие вещи должны считаться похожими или

равными и какого рода «законы» машинаспособна «от-

крыть» в своем «мире». Инымл словами, мы должны

вложить в машину структуру, детерминирующую, что

именно важно и интересно в ее «мире»; в этом смысле

машина будет обладать «врожденными» принципами

отбора. Создатели машины должны решить для нее

проблемы сходства и таким образом интерпретировать

для нее «мир».

VI

Наша склонность к поискам регулярностей и нало-

жению законов на природу приводит к психологическо-

му феномену догматического мышления или, говоря в

более общей форме, догматического поведения: мы ожи-

даем существования регулярностей повсюду и пытаемся

искать их даже там, где их нет. События, которые не

поддаются этим попыткам, мы склонны трактовать как

некоторый вид «шумового фона» и не оставляем наших

ожиданий даже в том случае, когда они оказываются

неадекватными и нам следовало бы признать свое по-

ражение. Такой догматизм до некоторой степени необ-

ходим. Мы нуждаемся в нем при исследовании ситуа-

ций, с которыми можно иметь дело только тогда, когда

мы накладываем на мир наши предположения. Кроме

того, такой догматизм позволяет нам постепенно прибли-

жаться к построению хороших теорий: если мы слишком

легко признаем свое поражение, то это может помешать

нам обнаружить, что мы были близки к истине.

264.

Ясно, что эта догматическая установка, заставляю-

щая нас оставаться верными нашим первым впечатле-

ниям, указывает на наличие стойких убеждений; в то

же время критическая установка, склонная к модифика-

ции своих догматов, допускающая сомнения и требую-

щая проверки, свидетельствует о более слабых у.бежде-

ниях. Согласно теории Юма и широко распространенной

в настоящее время точке зрения, сила веры должна быть

продуктом повторения, то есть она всегда возрастает

вместе с опытом и является большей у менее примитив-

ных личностей. Однако догматическое мышление, бес-

контрольное желание навязывать регулярности, явное

увлечение ритуалами и повторениями сами по себе

характерны как раз для дикарей и детей. Возрастание

же опыта и зрелости скорее создает позицию осторож-

ности и критики, чем догматизма.

Здесь я м.огу, пожалуй, назвать один пункт, в кото-

ром я согласен с психоанализом. Психоаналитикутверж-

дает, что невротики и другие психически больные люди

интерпретируют мир в соответствии со своим личным

множеством шаблонов, которые нелегко устранить и ко-

торые часто возникают в раннем детстве. Схемы или шаб-

лоны, усвоенные в раннем возрасте, сохраняются и в

дальнейшем, и каждый новый опыт интерпретируется

. на их основе, верифицируя их и увеличивая их жест-

кость. Это и есть то, что я назвал догматической уста-

новкой в отличие от критической установки, которая

хотя также довольно быстро принимает некоторую схе-

му ожиданий — например, некоторый миф или соответ-

ствующие предположения и гипотезы, — однако готова

модифицировать, исправлять и даже отбрасывать эти

ожидания. Я склонен предполагать, что большинство

неврозов частично может быть обусловлено задержкой

в развитии критической установки — именно задержкой,

а не естественным догматизмом. Это проявляется в со-

противлении требованию модификации и соответствую-

щего приспособления определенных схем, интерпретаций

и реакций. В свою очередь это сопротивление в некото-

рых случаях можно объяснить ранее испытанными оби-

дами или нервным потрясением., вызвавшими страх и

стремление к надежности и определенности. Нечто по-

хожее происходит в тех случаях, когда боль в одной

из конечностей мешает нам двигать ею и мы вынужде-

ны оставить ее в покое. (Можно даже сказать, что слу-

265

чаи подобного рода не только аналогичны догматиче-

ской реакции, но представляют собой примеры такой

реакции.) Объяснение любого конкретного случая дол-

жно принять во внимание величину трудностей, связан-

ных с осуществлением, необходимой корректировки. Эти

трудности могут быть значительными, особенно в слож-

ном и изменчивом мире: из экспериментов над живот-

ными нам известно, что изменение уровней нервного по-

ведения можно получить благодаря соответствующему

изменению трудностей.

Я нахожу много других связующих звеньев между

психологией познания и теми областями психологии, ко-

торые часто рассматриваются далекими от нее, на-

пример психологией искусства и музыки. В самом, деле,

мои идеи по поводу индукции восходят к некоторому

предположению об эволюции западнойполифонии. Но

я избавлю вас от рассказа об этом.

Может показаться,.что моя логическая критика пси-

хологической теории Юма и связанные с ней соображе-

ния (большая часть которых была разработана в 1926—

1927 годах в диссертации, озаглавленной «О привычке и

вере в законы» и представленной к защите в 1927 году

в Венском городском педагогическом, институте (не-

опубликована)) несколько отходят от области филосо-

фии науки. Однако различие между догматическим и

критическим мышлением или между догматической и

критической установками возвращает нас к нашей цент-

ральной проблеме. Догматическая установка, очевидно,

связана с тенденцией верифицировать наши законы и

схемы, с попытками применять и подтверждать их и

даже пренебрегать их опровержениями, в то время как

критическая установка означает готовность изменять

их—'Проверять, опровергать и, если это возможно, фаль-

сифицировать их. Сказанное приводит нас к мысли о

том,, что критическую установку можно отождествить с

научной установкой, а догматическую — с псевдонауч-

ной.

Можно также предположить далее, что с генетиче-

ской точки зрения псевдонаучная установка является

более ранней, более примитивной, нежели научная ус-

тановка: она представляет собой донаучную установку.

266

"Ее примитивность или первичность имеют свой логиче-

ский аспект. Критическая установка не столько проти-

вопоставляется догматической, сколько «накладывается»

на нее: критика должна быть направлена против суще-

ствующих и влиятельных убеждений, нуждающихся в

критическом пересмотре, иными словами, против догма-

тических убеждений. Критическая позиция нуждается в

материале, то есть в теориях или убеждениях, которые

были приняты более или менее догматически.

Таким образом, наука должна начинать с мифов и

с критики мифов; она должна начинать не с совокупно-

сти наблюдений и не с придумывания тех или иных

экспериментов, а с критического обсуждения мифов, ма-

гической техники и практики. Научная традиция отли-

чается от донаучной тем,, что в ней имеется два уровня.

Подобно последней, она проходит через ряд теорий, од-

нако она, кроме того, критически преодолевает эти тео-

рии. Теории преодолеваютсяне как догмы, а в резуль-

тате стремления обсудить и улучшить их. По сути дела,

это греческая традиция, которую можно возвести к Фа-

лесу, основателю первой школы (я имею в виду не

«первой философской школы», а просто «первой шко-

лы»), и которая не считала своей основной задачей со-

хранение догм 10.

Критическая позиция, традиция свободного обсужде-

ния теорий с целью обнаружения их слабых мест для

того, чтобы улучшить их, есть позиция разумности, ра-

циональности. Она широко использует и вербальную

аргументацию, и наблюдение, однако последнее — в ос-

новном в интересах аргументации. Открытие греками

критического метода вначале породило ошибочную на-

дежду на то, что с его помощью можно будет найти ре-

шения всех великих старых проблем, обосновать досто-

верность знания, доказать и оправдать наши теории.

Однако эта надежда была порождена догматическим

способом мышления, ибо на самом, деле ничего нельзя

оправдать или доказать (за пределами математики и

логики). Требование построения рациональных дока-

зательств в науке указывает на непонимание различия

Между широкой сферой рациональности и узкой сферой

10 Дальнейшие комментарии по этому поводу можно найти в [32,

гл. 4 и 5].

267

рациональной достоверности. Это неприемлемое, нера-

зумное требование.

Тем не менее логическая аргументация, дедуктив-

ное логическое рассуждение сохраняют все свое значе-

ние для критического подхода. И не потому, что они

позволяют нам доказать наши теории или вывести их

из высказываний наблюдения, а потому, что только

посредством чисто логического рассуждения мы можем

выявить следствия наших теорий и благодаря этому

эффективно критиковать их. Критика, как я уже гово-

рил, является попыткой найти в теории слабые места, а

их, как правило, можно обнаружить лишь в наиболее

удаленных логических следствиях теории. Этим и объяс-

няется то, что чисто логическое рассуждение играет в

науке важную роль.

Юм был прав, подчеркивая, что наши теории нельзя

логически вывести из известных нам истин — ни из на-

блюдений, ни из чего-либо еще. Из этого он заключил,

что наша вера в них является иррациональной. Если

слово «вера» означает здесь нашу неспособность усом-

ниться в наших законах и в постоянстве природных ре-

гулярностей, то Юм опять прав: этот вид догматической

веры имеет скорее психологическую, чем рациональную,

основу. Если же, однако, термин «вера» охватывает на-

ше критическое признание научных теорий — временное

признание, соединенное со стремлением исправить тео-

рию, если нам удастся найти проверку, которой она не

сможет выдержать, — то Юм был не прав. В таком при-

знании теорий нет ничего иррационального. Нет ничего

иррационального даже в том, что для достижения прак-

тических целей мы опираемся на хорошо проверенные

. теории, так как более рационального способа действий

у нас нет.

Допустим, что мы обдуманно поставили перед собой

задачу жить в нашем, неизвестном для нас мире, при-

спосабливаться к нему, насколько это для нас возмож-

но, использовать те благоприятные возможности, кото-

рые мы можем найти в нем, и объяснить его, если это

возможно (нельзя заранее предполагать, что это так)

и насколько это возможно, с помощью законов и объ-

яснительных теорий. Если мы выполняем эту задачу,

то у нас нет более рациональной процедуры, чем -метод

проб и ошибок — предположений и опровержений: сме-

лое выдвижение теорий, стремление сделать все возмож-

268

ное для того, чтобы показать ошибочность этих теорий,

и временное их признание, если наша критика оказы-

вается безуспешной.

С развиваемо«нами точки зрения, все законы и тео-

рии остаются принципиально временными, предположи-

тельными или гипотетическими даже в том случае, ког-

да мы чувствуем себя неспособными сомневаться в них.

До того как теория оказывается опровергнутой, мы ни-

когда не можем знать, в каком направлении ее следует

модифицировать. То, что Солнце всегда будет всходить

и заходить с двадцатичетырехчасовым интервалом, до

сих пор признается законом, «который обоснован с по-

мощью индукции и не допускает разумных сомнений».

Странно, что этот пример все еще используется, хотя

достаточно хорошим он мог быть лишь во времена

Аристотеля и Пифея из Массалии — великого путешест-

венника, которого на протяжении нескольких столетий

считали лжецом из-за его рассказов о Туле, стране за-

мерзающего моря и полночного солнца*.

Метод проб и ошибок нельзя, конечно, просто отож-

дествлять с научным или критическим подходом — с ме-

тодом предположений и опровержений. Метод проб и

ошибок применяется не только Эйнштейном, но-—более

догматически — даже амебой. Различие заключается не

столько в пробах, сколько в критическом и конструктив-

ном отношении к ошибкам, которые ученый намеренно

и добросовестно стремится обнаружить для того, чтобы

опровергнуть свои теории с помощью найденных аргу-

ментов, включая обращение к наиболее строгим экспери-

ментальным проверкам, которые позволяют ему осуще-

ствить его теории и его собственная изобретательность.

Критический подход можно описать как сознательное

стремление подвергнуть наши теории и наши предполо-

жения всем трудностям борьбы за выживание наиболее

приспособленных теорий. Он дает нам возможность пе-

режить элиминацию неадекватных гипотез, в то время

как догматическая позиция приводит к тому, что эти

гипотезы устраняются вместе с нами. (Существует тро-

гательное предание об одной индийской общине, исчез-

нувшей потому, что ее члены верили в святость всякой

жизни, в том числе и жизни тигров.) Таким образом, мы

* Солнце, видимое в полночь во время полярного лета. — Прим.

перев.

269

получаем все более приспособленные теории посредст-

вом устранения менее приспособленных. (Под «приспо-

собленностью» я понимаю не только «полезность», но

также и истинность — см. гл. 3 и 10.) Я не думаю, что

эта процедура является иррациональной· или что она

нуждается в каком-либо дальнейшем рациональном оп-

равдании.

VIII

От логической критики психологии опыта перейдем

теперь к нашей настоящей проблеме — проблеме логики

науки. Хотя сказанное выше может помочь нам здесь,

поскольку устраняет определенные психологические

убеждения в пользу индукции, моя трактовка логиче-

ской проблемы индукции совершенно не зависит от этой

критики и вообще от каких-либо психологических сооб-

ражений. Если вы не верите догматически в существова-

ние того психологического факта, что мы делаем индук-

тивные выводы, то теперь вы можете совершенно забыть

все, что я говорил ранее, за исключением двух логиче-

ских пунктов: моих логическихзамечаний о проверяе-

мости и фальсифицируемости как критерии демаркации

и логической критики индукции Юмом.

Из того, что я сказал ранее, должно быть ясно, что

между двумя проблемами, интересовавшими меня в то

время, — проблемой демаркации и поблемой индукции,

или научного метода, — существует тесная связь. Легко

заметить, что методом науки является критика, то есть

предпринимаемые фальсификации. Вместе с тем мне по-

требовалось несколько лет для того, чтобы осознать,

что две проблемы — демаркации и индукции — в некото-

ром смысле представляют собой одну проблему.

Почему, спрашивал я себя, так много ученых верит

в индукцию? Я обнаружил, что это происходит вследст-

вие их веры в то, что естествознание может быть оха-

рактеризовано индуктивным методом — методом., начи-

нающим с длинных последовательностей наблюдений и

экспериментов и опирающимся на них. Они считали,