Загадочная смерть в округе Бэттенкил 12 страница

– У тебя действительно все в порядке?

«Он не должен узнать. Никогда».

– Да-да, конечно. В полном порядке.

 

Страсти вокруг кончины Банни в основном поутихли, но жизнь колледжа так и не вошла в прежнюю колею, более того, в каком-то смысле кардинальным образом изменилась. Рвение, с каким администрация принялась закручивать гайки в отношении наркотиков, в считаные дни положило конец многим добрым традициям. Прошли те времена, когда, возвращаясь затемно из библиотеки, у входа в Дурбинсталь вполне можно было увидеть кого-нибудь из преподавателей – скажем, экономиста марксистского толка Арни Вайнштейна (Беркли, выпуск 69-го) или потасканного лохматого англичанина, читавшего лекции по Стерну и Дефо.

Прошли и канули в лету. Я своими глазами наблюдал, как набыченные охранники разбирали подпольную лабораторию, вытаскивая на свет божий коробки, полные мензурок и медных трубок, а главный «химик» Дурбинсталя – тщедушный паренек из Огайо по имени

Кэл Кларкен – стоял рядом и рыдал, глядя на гибель своего детища. Он так и не снял белый халат и высокие кеды – рабочую одежду, в которой застал его карательный рейд охраны. Преподаватель антропологии, который уже двадцать лет вел курс «Карлос Кастанеда: визионер и мыслитель» (зачет проходил в форме ночных посиделок у костра с пущенным по кругу косяком), взял «творческий отпуск» и отправился в Мексику. Арни Вайнштейн теперь проводил вечера в местных питейных заведениях, где пытался обсуждать марксистскую теорию с барменами. Потасканный англичанин вернулся к своему основному увлечению – ухлестывать за девушками в два раза его моложе.

В рамках новой программы «Молодежь против наркотиков» Хэмпден выступил

принимающей стороной соревнования между несколькими колледжами, целью которого было выяснить, насколько студенты осведомлены о пагубных последствиях психотропных препаратов и алкоголя. Состязание было организовано в виде шоу-викторины, вопросы которой разработал Национальный комитет по борьбе с алкоголизмом и наркоманией. Шоу транслировались в прямом эфире по «ЭкшнНьюз-12», вела их уже знакомая нам Лиз Окавелло.

Викторина тут же снискала бешеную популярность, характер которой, однако, вряд ли обрадовал бы организаторов. Хэмпден выставил звездную команду – ударный взвод штрафников, перед которыми стоял выбор – «победа или смерть»: Клоук Рэйберн, Брэм Гернси, Джек Тейтельбаум, Лора Стора и не кто иной, как сам легендарный Кэл Кларкен в качестве капитана. Кэл подписался на этот проект в надежде, что в следующем семестре ему разрешат восстановиться в колледже, Клоук, Брэм и Лора скидывали таким образом часы общественной работы, Джек присоединился к друзьям за компанию. Собранные в могучий кулак, наши десперадос нанесли сокрушительное поражение командам Вильямса, Вассара, колледжа Сары Лоренс и легко вывели Хэмпден на первое место. Их коллективные познания, без преувеличения, потрясали – в считаные секунды они расправлялись с такими вопросами, как «Назовите алифатические производные фенотиазина» или «Опишите действие пи-си-пи».

Одним словом, хэмпденскому наркобизнесу был нанесен серьезный урон, и все же я ничуть не удивился, узнав, что Клоук остался верен своему ремеслу. Он разве что слегка усилил меры предосторожности. Как-то в четверг вечером я пошел к Джуди попросить таблетку аспирина. Я постучал, подвергся загадочному допросу (хриплый голос за дверью явно принадлежал не Джуди) и наконец был допущен в зашторенную комнату.

– Салют, – приветствовал меня Клоук, быстро запирая дверь и возвращаясь к столику с

аптекарскими весами и зеркалом. – Чем могу?..

– Э-э, ничем, спасибо. Я вообще-то Джуди искал. Не знаешь, где она?

– Джуди в костюмерной, – сказал он, принимаясь за работу. – Я-то подумал, это она тебя сюда за чем-нибудь прислала. Ох, Джуди… Душевный, конечно, человек, но без наворотов, блин, жить не может, а это уже бес-кай-фо-во.

Он замолчал, поглощенный взвешиванием, и наконец осторожно ссыпал на бумажку

порцию белого порошка. Руки у него дрожали – вот что значит постоянный контроль качества товара, подумал я.

– Просто, когда поднялся весь этот кипеж, мне пришлось выкинуть свои весы, теперь вот хожу по всем, попрошайничаю – только в медпункт еще, мать их, осталось заглянуть…

Прикинь, что сегодня учудила – целый день бегала, потирая нос, и напевала

«Грамм-пам-пам!», «Грамм-пам-пам!». Даже в столовой – по фигу, что все смотрят. Хорошо,

никто не прорубил, но все равно стремно.

Он кивнул на открытую «Историю искусства» Янсена. Добрая половина страниц была

срезана под корешок.

– Вдобавок пакетики эти чертовы. У нее бзик, что они должны быть прикольные –

разворачиваешь, а там Тинторетто какой-нибудь сраный. И чуть не в драку лезет, если я вырежу так, что чья-то там задница или буфера не окажутся прямо по центру.

– Как Камилла поживает? – спросил он вдруг.

– Нормально, – вяло ответил я. Мне совершенно не хотелось думать ни о греческом, ни о моих одногруппниках, включая и Камиллу.

– Как ей на новом месте?

– В смысле?

– Неужто не знаешь? – искренне удивился Клоук. – Она переехала.

– Ты чего, совсем… Куда?

– Без понятия. Куда-то рядом, наверно. Зашел тут к близнецам – дай-ка мне вон то

лезвие, – так вот, зашел вчера к близнецам, а Генри помогает ей шмотки укладывать.

Он отодвинул весы и теперь делал дорожки на зеркале.

– Чарльз сваливает на каникулы в Бостон, а она остается. Говорит, не хочет жить одна в большой квартире, а пускать съемщика – сплошные проблемы. Похоже, народу тут летом нормально будет, мы вот с Брэмом тоже хату себе подыскиваем.

Он протянул мне скрученную в трубочку двадцатку и приглашающим жестом указал на

зеркало.

– Вот это я понимаю, – произнес я спустя полминуты, когда по синапсам поскакали

первые искорки эйфории.

– Скажи, супер? Особенно после Лориного дерьма. Федералы послали его на анализ,

так представляешь, там процентов восемьдесят талька было.

Он утер нос.

– Кстати, до тебя они тогда, случаем, не добрались?

– Фэбээровцы? Нет.

– Странно. После всей этой хрени про спасательную шлюпку, которую они всем впаривали.

– Какую еще шлюпку?

– Господи, да они всю дорогу какую-то пургу гнали. Что у нас тут сговор. Что

замешаны я, Генри и Чарльз. Что мы все по уши в дерьме и в шлюпке есть место только для одного – того, кто заговорит первым.

Он снова нюхнул и энергично помассировал ноздри:

– Когда отец прислал адвоката, только хуже стало. «Зачем вам адвокат, если вы не

виновны?», все такое. Вот только даже правовед этот гребаный никак не мог врубиться, чего от меня хотят. Они все твердили, что дружки мои – это, типа, Генри и Чарльз – уже меня сдали, что виноваты на самом деле они, но если я буду упираться, то навесят всё на меня.

Мое сердце скакало галопом – и не только от кокаина.

– Что – всё?

– А я знаю? Адвокат сказал, мол, не дергайся, это голимая разводка. Я спросил Чарльза

– с ним ту же линию гнули. Короче… – извини, я так понимаю, ты Генри уважаешь, – но, по ходу, у него сыграло очко.

– Чего?

– Чего, чего. Он весь из себя такой правильный – наверно, даже ни одной библиотечной

книжки ни разу не задержал, а тут на него ФБР, как снег на лысину. Черт его знает, что он им там наплел, но он реально переводил стрелки, причем на всех подряд.

– На кого, например?

– На меня, например. – Он закурил. – И на тебя, прости за прямоту.

– На меня?

– Ну, я-то о тебе точно ни разу не заикнулся – блин, да я тебя, считай, и не знаю совсем.

Но твое имя там всплыло.

– Хочешь сказать, они обо мне говорили? – ошарашенно переспросил я.

– Может, это Марион им что-то про тебя брякнула, не знаю. Там список километровый был: Брэм, Лора, даже Джад МакКенна… Про тебя всего пару слов сказали, уже под конец. Не спрашивай почему, но мне показалось, они и к тебе хотят нагрянуть. По-моему, это было как раз за день до того, как нашли Банни.

Я как раз тогда у близнецов был. Генри как-то прознал, что федералы опять собираются

к Чарльзу, и звякнул ему – мол, шухер, к тебе идут. Я, понятно, тоже не жаждал с ними встречаться, так что взял и слинял к Брэму, а Чарльз вроде забурился в какой-то бар и нажрался там до потери пульса.

Мое сердце, казалось, превратилось в огромный воздушный шар – сейчас он лопнет и разнесет мне грудную клетку. Неужели Генри потерял голову и попытался натравить ФБР на меня? Не сходится. Он никак не смог бы подставить меня, не подведя под монастырь и себя самого – по крайней мере, я не видел ни малейшей возможности. С другой стороны… («Паранойя, немедленно прекратить», – приказал я себе.) С другой стороны, что, если Чарльз заглянул тогда ко мне совсем не случайно? Может, он все понял и, втихаря от Генри, уберег меня от надвигающейся беды?

– Слушай, по-моему, тебе сейчас не помешает выпить, – заметил Клоук.

Я встрепенулся:

– Ага. Наверно, не помешает.

– Тогда тебе прямая дорога в «Старую корчму». «Чумной четверг» как-никак. Два по цене одного.

– А ты идешь?

– Ты че, мужик? Все идут. Ё-мое, хочешь сказать, ты никогда на «Чумном четверге» не

был?!

 

И я отправился в «Старую корчму» вместе с Клоуном, Джуди, Брэмом, Софи, какими-то ее подружками и еще целой толпой незнакомого народа. Не помню, когда я вернулся домой, но проснулся я в шесть вечера на следующий день, когда ко мне постучали. Голова раскалывалась, живот крутило, но я все же поднялся, накинул халат и открыл. На пороге, улыбаясь, стояла Софи и держала в руках бумажную тарелку с рогаликом. Судя по заляпанной глиной футболке и выцветшим джинсам, она была прямо с занятия по керамике.

– Ты как? Все путем? – спросила она, заходя.

– Угу, – промычал я и, покачнувшись, ухватился за спинку стула.

– Ну и надрался же ты вчера.

– Знаю.

Внезапно перед глазами поплыло красное марево. Мне не стоило вставать, нет, нет, это было огромной ошибкой.

– Решила вот тебя проведать, а то мне что-то неспокойно было. – Она засмеялась. – Ты целый день нигде не появлялся, а тут еще сказали, что флаг приспущен. Я испугалась, вдруг

это ты умер.

Я присел на кровать и, глубоко дыша, уставился на Софи. Я видел ее во сне… или это

был не сон? Кажется, мы с Брэмом играли в пинбол и пили виски, а рядом маячило ее неоново-синее лицо. Потом был кокаин с коробочки от компакт-диска, потом, помню, я трясся в кузове пикапа, потом чья-то квартира… Дальше провал. Впрочем, зашевелилось смутное воспоминание: уставленная пивными бутылками кухня, на стене – календарь нью-йоркского Музея современного искусства, мы с Софи стоим у раковины и беседуем на какие-то очень серьезные темы. Внезапно страх ударил под дых. Банни! Не сказал ли я что-нибудь про Банни?

В полном смятении я напрягал память. Нет, я не мог, никак не мог. Ведь правда – если

бы я сказал что-нибудь такое, Софи не пришла бы сейчас ко мне, не смотрела бы на меня с таким сочувствием и уж конечно же не принесла бы мне этот трогательный рогалик (от одного запаха которого – рогалик был с луком – меня выворачивало наизнанку)?

– А как я попал домой?

– Ты что, не помнишь?

В висках застучала кровь.

– Нет.

– Да, тяжелый случай. Мы уехали от Джека на такси.

– Куда?

– Сюда, к тебе.

Неужели мы переспали? Ее лицо ни о чем не говорило. Если да, я был бы только рад – Софи мне нравилась, я знал, что нравлюсь ей, кроме того, она была одной из самых симпатичных девушек в колледже, – но такие вещи хочется знать наверняка. Я начал прикидывать, как бы выяснить это потактичнее, как в голову нечеловеческой болью отрикошетил стук в дверь.

– Войдите, – крикнула Софи, и на пороге возник Фрэнсис.

– Подумать только! – воскликнул он. – Встреча участников автопробега «Хэмпден – Шейди-Брук»! А меня пригласить, конечно, забыли!

– О, Фрэнсис, привет! Как поживаешь?

– Спасибо, прекрасно. Давненько мы с тобой не виделись.

– Я тебя как раз на днях вспоминала.

– Приятно слышать! Как твои успехи?

Я лег навзничь. Мне хотелось умереть, а они трещали как сороки над самым ухом. Я

был бы рад выставить их взашей, но силы мои иссякли. Наконец оживленная беседа стихла.

– Так-так… И что же с нашим маленьким пациентом? – спросил Фрэнсис, бросив взгляд в мою сторону.

– Перепой.

Фрэнсис склонился надо мной, и я понял, что он чем-то взволнован:

– Надеюсь, это послужит ему уроком, – произнес он тем же шутливым тоном и добавил по-гречески: – Важные новости, друг мой.

Сердце зашлось тоскливым ужасом. Все пропало. Я расслабился, сболтнул лишнее, и теперь…

– Что я натворил? – спросил я по-английски.

Фрэнсис, я знал, не мог не забеспокоиться, но ничем себя не выдал.

– Понятия не имею. Может, выпьешь чайку?

Я попытался вникнуть в смысл его слов, но удары молота по стенкам черепа не давали

сосредоточиться. Огромная зеленая волна подкатила к горлу, замерла, готовая вырваться наружу, затем отступила. Я едва не рыдал от отчаяния. «Ах, если б меня оставили в покое… – думал я, – просто оставили в покое и дали полежать… одну минуту… абсолютно неподвижно…»

– Нет. Пожалуйста, – выдавил я.

– Пожалуйста что?

Набежала следующая волна. Перевернувшись на живот, я издал жалобный стон. Софи оценила ситуацию первой.

– Пойдем, – сказала она Фрэнсису. – По-моему, ему нужно еще немного поспать.

 

Я погрузился в мучительную дремоту, откуда спустя какое-то время меня выдернуло негромкое «тук-тук-тук». Скрипнула дверь, на темном полу высветился желтый прямоугольник, и в комнату проскользнул Фрэнсис. Включив настольную лампу, он пододвинул стул к кровати:

– Прости, но мне просто необходимо поговорить с тобой. Произошло нечто очень странное.

Прежний страх вновь растекся внутри комковатой склизкой жижей.

– Что? Что случилось?

– Камилла съехала. Совсем. Никаких ее вещей в квартире не осталось. Там сейчас Чарльз – мечется, как тигр в клетке. Говорит, она остановилась в «Альбемарль-инн». Можешь вообразить? В «Альбемарле»!

Я тер глаза, пытаясь что-то припомнить:

– А, да, я слышал.

– Ты слышал? – Фрэнсис разинул рот. – Кто тебе сказал?

– Клоук, кажется.

– Когда?!

Я пересказал то, что удалось вспомнить.

– Просто вылетело потом.

– Вылетело? Как такое может вылететь?

Я приподнялся, и боль стиснула голову с новой силой.

– Какая, вообще, разница? – сердито спросил я. – Ничего удивительного, что ей надоело пьянство Чарльза. Он возьмет себя в руки, и она вернется.

– Но «Альбемарль», – простонал Фрэнсис. – Ты хоть знаешь, сколько там стоит номер?

– Догадываюсь, – бросил я с раздражением. «Альбемарль» был лучшей гостиницей в

округе, там останавливались президенты и кинозвезды. – И что с того?

Фрэнсис схватился за голову:

– Ричард, ты глуп как пень. Тебе что, мозги вчера повредили?

– Что ты несешь?

– Двести долларов в сутки, как тебе это? По-твоему, близнецы могут себе такое позволить? Кто, как ты думаешь, платит за нее?

Я растерянно заморгал.

– Генри, вот кто, – объявил Фрэнсис. – Он приехал, когда Чарльза не было дома, и

вывез ее со всеми вещами. Чарльз вернулся, а Камиллы нет, будто никогда и не было. Он даже не может ей позвонить, она зарегистрировалась под вымышленным именем. Генри, естественно, ничего ему не скажет. Мне, собственно, тоже. Чарльз вне себя. Он просил меня вытянуть из Генри хоть что-нибудь, я попробовал – как об стену горох.

– Зачем вообще эти тайны мадридского двора?

– Ты меня спрашиваешь? Что движет Камиллой, я не знаю, но Генри, по-моему,

совершает большую глупость.

– А почему ты решил, что она не могла съехать по собственному почину?

– Не тот случай, – ответил Фрэнсис. – Я знаю Генри не первый год, этот демарш от начала до конца в его духе. Но даже будь на то веская причина, так поступать нельзя, особенно после недавних событий. У Генри могло бы хватить ума не лезть на рожон после той истории с машиной.

Не без тревоги я вспомнил нашу с Чарльзом прогулку от участка.

– Да, я тут как раз собирался тебе рассказать… – начал я и поделился с Фрэнсисом

своими впечатлениями.

– Разумеется, он злится, – фыркнул Фрэнсис. – Мне он тоже жаловался, что Генри все

свалил на него. Но, если подумать, это полицейские зацепились за Чарльза и пошло-поехало, Генри тут в общем-то не виноват. Нет, он не поэтому так взбеленился. Истинная причина – Камилла. Хочешь знать мою теорию?

– Ну?

– Я думаю, Камилла и Генри уже довольно давно встречались. Тайком. Чарльз подозревал, но доказательств не было. Потом он что-то обнаружил. Не знаю, что именно, – ответил он на мой незаданный вопрос, – но знаю когда – перед похоронами. Я провожал близнецов в Коннектикут, и все было нормально, но помнишь, в каком состоянии мы застали Чарльза на следующий день? А на обратном пути они и словом не перемолвились.

Я рассказал про ночной звонок, свидетелем которого оказался Клоук.

– Ну, если даже наш вечно обкуренный друг что-то заметил… – вздохнул Фрэнсис. – Генри мучили головные боли, и, наверно, он утратил бдительность. А еще я думаю, что Камилла частенько навещала Генри в ту неделю после похорон, когда он залег на дно. Она точно была у него в тот вечер, когда я завозил книгу с микенскими надписями. Подозреваю, пару раз она там даже ночевала. Но Генри поправился, Камилла вернулась, и Чарльз вроде бы успокоился. Это было примерно в то время, когда ты возил меня в больницу, помнишь?

– Не знаю, не знаю…

Я изложил свои соображения о том, как в камине оказались осколки стакана.

– Ну, одному богу известно, что там между ними происходило на самом деле, но

казалось, что они помирились. Генри тоже был в хорошем настроении. А потом случилась та самая ссора, после которой Чарльз загремел в тюрьму. О причинах ее они предпочитают не распространяться, но я готов спорить на что угодно – поругались они из-за Камиллы. А теперь еще этот переезд.

– Как думаешь, он спит с ней? Генри, я имею в виду.

– Если нет, он сделал все возможное, чтобы убедить Чарльза в обратном, – сказал

Фрэнсис, вставая. – Я звонил ему перед тем, как прийти сюда, его не было. Наверное, он в

«Альбемарле». Сейчас поеду посмотрю, там ли его машина.

– Можно же, наверно, как-то узнать, в каком она номере?

– Я уже пробовал, но из чертовой перечницы, которая там за конторкой, клещами слова не вытянешь. Наверное, стоило поспрашивать горничных, но, боюсь, детектив из меня никакой. Эх, хоть бы пять минут поговорить с ней наедине…

– Думаешь, тебе удалось бы уговорить ее вернуться?

– Не знаю. Признаться, в данный момент я поостерегся бы даже приближаться к Чарльзу, не то что жить вместе с ним. И все же мне кажется, если б Генри не вмешивался, дело уладилось бы само собой.

 

Когда Фрэнсис ушел, я опять отключился и окончательно выплыл из сна в четыре утра, проспав в общей сложности без малого сутки.

Последнее время ночи стояли необычно холодные, так что в общежитиях снова включили отопление. Батареи работали на полную мощность, даже с настежь раскрытыми

окнами в комнате было невыносимо жарко. Высунувшись наружу, я немного подышал свежим воздухом и так приободрился, что решил прогуляться.

Незаметно для себя я забрел на площадку перед Центром развития малышей. Стрекотали сверчки, поскрипывали качели, в ярком свете полной луны серебрились спирали

горок.

Самым потрясающим сооружением на площадке была, без сомнения, гигантская улитка

– творение студентов с художественного факультета, взявших за образец соответствующего персонажа из «Доктора Дулиттла». Улитка была из розового стеклопластика, примерно двух с половиной метров в высоту, в ее полой раковине свободно помещались несколько ребятишек. Сейчас, в лунном свете, она показалась мне доисторическим созданием, спустившимся с гор после вековой спячки, – одинокая бессловесная тварь, терпеливо ожидающая неизвестно чего в окружении лесенок и песочниц.

Внутрь экзотического моллюска вел начинавшийся у самой земли ход диаметром чуть более полуметра. Я изрядно опешил, увидев, что из него торчат две явно не детские ноги, обутые в подозрительно знакомые туфли-лодочки – белые, с коричневыми накладками.

Опустившись на четвереньки, я просунул голову в отверстие, и в ноздри мне ударил

зловонный перегар. В смердящей тьме раздавалось легкое похрапывание.

– Чарльз! – От стен отразилось гулкое эхо. – Чарльз!

Я потряс его за колено. Он отчаянно забился, словно неопытный ныряльщик, у которого вышел весь запас воздуха. Только после продолжительных заверений в том, что я – это действительно я, он прекратил барахтаться и, тяжело дыша, в изнеможении упал на спину.

– Ричард, – просипел он. – Слава богу, я подумал, это инопланетянин какой-то. Поначалу я не видел ровным счетом ничего, но теперь различал его лицо в слабом

розоватом свете – свете луны, проникавшем сквозь полупрозрачные стены. Рядом с его ногой что-то блеснуло, и, присмотревшись, я разглядел пустую четырехгранную бутылку с

косой этикеткой – «Джонни Уокер».

– Что ты тут делаешь?

– Мне стало тяжко. Подумал… апчхи!.. подумал, если поспать тут, полегчает.

– И как, полегчало?

– Нет.

Он чихнул еще раз пять подряд и снова растянулся на полу.

Я представил, как утром детсадовцы окружают спящего Чарльза, словно лилипуты – выброшенного на берег Гулливера. Заведующая Центром развития малышей, с которой я иногда сталкивался на отделении общественных наук по дороге в кабинет шефа, производила на меня очень приятное впечатление – такая заботливая, добросердечная бабушка, – однако я был не уверен, что пьяный студент, решивший вздремнуть на площадке для ее подопечных, вызовет в ней лучшие чувства. Зато малыши, подумалось мне, несомненно, будут в восторге от загадочного сосуда с волшебным ароматом, когда пожалуют сюда после завтрака.

– Чарльз, вылезай.

– Отстань.

– Здесь нельзя спать.

– Я свободный человек и могу спать где хочу, – надменно объявил он.

– Пойдем лучше ко мне. Выпьем по глоточку.

– Не.

– Пойдем-пойдем.

– Ну, если только по глоточку…

Вылезая, он сильно приложился головой о край раковины.

– Тридцать капель – и все, – напомнил он, опершись на мое плечо, и мы поковыляли в

Монмут.

 

Я и сам был далеко не в лучшей форме; затащив Чарльза в комнату, я с облегчением скинул его на кровать и рухнул рядом, вытирая пот. Отдышавшись, я пошел на кухню.

Предложение выпить было уловкой – я прекрасно помнил, что никакого спиртного у меня нет. В общем холодильнике нашлась только бутылка кошерного вина, похожего на

клубничный сироп с добавлением спирта. Она стояла там с самой Хануки; однажды, месяца три назад, я уже собирался стянуть это пойло, но, попробовав его, тут же сплюнул и

поставил на место.

Сунув бутылку под рубашку, я вернулся к себе, но комнату уже оглашал звучный храп

Чарльза. Тихонько поставив вино на стол, я взял книжку и пошел в кабинет доктора Роланда, где улегся на диван, накрылся пиджаком и читал, пока не рассвело.

 

Проснувшись около десяти, я посмотрел на календарь и с удивлением понял, что на дворе суббота – в последнее время я потерял счет дням. Выходило, что у меня во рту не было ни крошки с самого четверга. Я рванул в столовую и успел ухватить завтрак – чай и пару яиц всмятку. Потом я пошел переодеться и обнаружил, что Чарльз все еще спит. Я побрился, сменил рубашку, взял книги и тетради и вернулся в кабинет.

Я сильно отстал по греческому, но, как это часто бывает, ситуация оказалась не такой плачевной, какой ее рисовало воображение. За зубрежкой время летело незаметно. Когда, около шести, я проголодался, то наведался в преподавательскую и, исследовав холодильник, обнаружил контейнер со слипшимися ломтиками сыра и кусок торта. Утащив добычу в кабинет, я расправился с ней на восточный манер – пальцами – и снова засел за книги.

Мне хотелось принять ванну, и часам к одиннадцати я вернулся в общежитие. Там меня

ждал сюрприз: Чарльз по-прежнему спал, разметавшись на кровати. На его щеках пылали малиновые пятна. Бутылка клубничного пойла наполовину опустела.

Я потряс его за плечо, он подскочил как ошпаренный и застучал зубами:

– Б-банни! Куда он пошел?

– Чарльз, ты бредишь.

– Нет, нет, я видел его, он сидел в-вот здесь, на к-кровати.

Я сходил к соседу и попросил градусник. У Чарльза было почти тридцать девять и пять. Я заставил его выпить две капсулы тайленола, а потом спустился вниз и позвонил Фрэнсису.

Его не было дома, и я без особой надежды набрал номер Генри. К моему удивлению,

трубку поднял Фрэнсис.

– Фрэнсис? Что ты там делаешь?

– О, Ричард, привет, – ответил он театральным тоном, истолковать который было

нетрудно.

– Подозреваю, ты там не один и не можешь нормально разговаривать, так?

– Так.

– Все равно, мне нужен твой совет…

Я рассказал ему о злоключениях Чарльза, упомянув в том числе, где я его нашел.

– Мне кажется, он заболел. Как думаешь, что мне делать?

– Он спал в той гигантской улитке? Серьезно?

– Серьезно. Слушай, Фрэнсис, это не важно. Лучше скажи, как ему помочь? Я

вообще-то волнуюсь.

Фрэнсис прикрыл трубку ладонью. До меня донесся приглушенный обмен репликами,

затем голос Генри:

– Ричард, что случилось?

Я объяснил заново.

– Сколько? Тридцать девять и пять?

– Да.

– Если не ошибаюсь, это довольно много?

– Не ошибаешься.

– Говоришь, ты дал ему жаропонижающего?

– Буквально только что.

– Ну так подожди – ему должно стать лучше.

Это я и надеялся услышать.

– Хорошо.

– Он, наверное, подхватил простуду, когда спал на улице. К утру все должно пройти.

 

Я переночевал в кабинете шефа, сходил на завтрак, а потом, с преогромным трудом украв в буфете большой пакет апельсинового сока и несколько булочек с черничным джемом, отправился в Монмут.

Чарльз не спал, но его вид оправдывал мои худшие подозрения – лицо горело, глаза

лихорадочно блестели. Судя по всему, он провел беспокойную ночь: одеяло сползло на пол, простыни сбились в комок, обнажив желтоватый матрац. Бутылка из-под вина валялась на полу. Он сказал, что не голоден, и только выпил немного сока.

– Как ты себя чувствуешь?

– Голова болит, – сонно ответил он, уткнувшись в подушку. – Мне снился Данте.

– Алигьери?

– Да.

– И что?

– Мы гостили у Коркоранов и встретили там Данте, – пробормотал он. – Его друг, толстый такой, во фланелевой рубахе, страшно на нас ругался.

Я сунул ему градусник: тридцать восемь ровно. Меньше, чем было, но все же многовато, учитывая, что он только что проснулся. Я дал ему еще тайленола, написал на

бумажке служебный номер доктора Роланда и принялся объяснять, что нужно сказать тетке на коммутаторе, чтобы она соединила с кабинетом преподавателя в выходной, но он

посмотрел на меня таким смятенным, жалобным взглядом, что я осекся.

– Или, хочешь, посижу с тобой? Ну, то есть, если не помешаю, конечно.

– Не уходи. Мне страшно. Побудь со мной.

Он попросил меня почитать ему вслух, но ни одной книги на английском у меня не

оказалось, а в библиотеку он меня не пустил. Поэтому мы принялись играть в юкер на словаре, который Чарльз держал на коленях, а когда стало ясно, что эта игра требует слишком больших умственных усилий, переключились на кассино. Он выиграл первые две

сдачи, потом начал проигрывать. Когда снова пришла его очередь сдавать, он перетасовал карты так халтурно, что их последовательность осталась фактически прежней. Играть должно было быть легче легкого, но он, казалось, просто не понимает, где какая масть. Выкладывая карту, я случайно задел его руку – она источала сухой жар. Присмотревшись, я понял, что Чарльз дрожит, хотя в комнате было тепло. Я еще раз измерил температуру – тридцать девять и пять, как накануне вечером.

Пробормотав «подожди, сейчас вернусь», я спустился позвонить, но ни Фрэнсиса, ни

Генри дома не было. Поразмыслив, я поднялся наверх и постучался к Джуди.

Она валялась на кровати перед видеомагнитофоном и смотрела фильм с Мелом

Гибсоном. Я невольно восхитился тем, как ей удавалось одновременно красить ногти, курить сигарету и пить диетическую колу.

– Ты только посмотри на Мела! Ну как такого не любить? – обратилась она ко мне. – Да я б, наверно, прям тут же за него вышла, если б он вдруг взял и предложил.

– Джуди, а что бы ты сделала, если б у тебя была температура тридцать девять и пять?

– Блин, к врачу бы пошла, конечно, – ответствовала она, не отводя глаз от экрана.

Я рассказал ей про Чарльза.

– По-моему, он всерьез разболелся. Может, посоветуешь чего?

Суша лак, она помахала перед носом кроваво-красными когтями.

– Отвези его в неотложку.

– Ты думаешь?

– Сегодня ж воскресенье, врача фиг вызовешь. Хочешь, возьми мою машину.

– Это было бы здорово.

– Ключи на столе, – рассеянно обронила она. – Чао.