Краткие биографические сведения об авторе

Андре Фроссар

Соль земли

О главных монашеских Oрденах
С иллюстрациями самого автора

Содержание

КРАТКИЕ БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ………………....….…....….2

 

ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЬСТВА «ЖИЗНЬ С БОГОМ»…………….…...……….……3

 

ГЛАВА I. В ЭТОТ «ВЕК НЕВЕРИЯ»…………………………...……..………………...…3

 

ГЛАВА II. ОРДЕНА В ЦЕРКВИ……………………………………….…………………...9

 

ГЛАВА III. ДЕНЕЖНЫЙ ВОПРОС …………………………..…………………………...14

 

ГЛАВА IV. «ТЕСТ» СВЯТОГО БЕНЕДИКТА……………………………….………..….16

 

ГЛАВА V. СОЛЕМСКОЕ АББАТСТВО МОЛИТСЯ ………………………….……..….23

 

ГЛАВА VI. ТРАППИСТСКАЯ УЛЫБКА …………………………………………..…….28

 

ГЛАВА VII. СВЯТОЙ БЕРНАР ………………………………………………..………….32

 

ГЛАВА VIII. ПРИЗВАНИЕ К МОНАШЕСТВУ ПО-ТРАППИСТСКИ……........….…..35

 

ГЛАВА IX. КАРТЕЗИАНЦЫ ………………………………………………………...……40

 

ГЛАВА X. БУЛЛА «УМБРАТИЛЕМ»………………………………….……………..…..49

 

ГЛАВА XI. ГОРЕНИЕ ПО-КАРМЕЛИТСКИ ……………………………....….…..…….52

 

ГЛАВА XII. ДОМИНИКАНСКИЕ ЗАВТРАКИ…………………………………..……....57

 

ГЛАВА XIII. ШКОЛА ФОМЫ АКВИНAТА ………………………………….…...……..63

 

ГЛАВА XIV. ПРОЦЕСС ИЕЗУИТА………………………………………….…..………..69

 

ГЛАВА XV. ЧУДО ФРАНЦИСКА АССИЗСКОГО………………………….......………76

 

ГЛАВА XVI. ЗАКЛЮЧЕНИЕ ……………………………………………..………………79

 

Краткие биографические сведения об авторе

Андре Фроссар родился в 1915 г. в Коломбье-Шатело, в департаменте Ду. Его отец, Луи-Оскар Фроссар, был журналистом и политическим деятелем и в возрасте 31 года стал первым генеральным секретарем французской коммунистической партии.

В Париже, куда переселилась его семья, Андре Фроссар учился в Школе декоративных искусств, затем стал работать в прессе в качестве рисовальщика и хроникера. В настоящее время его заметки, озаглавленные «Одинокий всадник», ежедневно появляются в газете «Фигаро».

Событиям, более всего наложившим отпечаток на его жизнь, он посвятил две книги: «Бог есть – я Его встретил» и «Дом заложников» (воспоминания о «еврейском бараке» в лионской тюрьме форта Монлюк во время Второй мировой войны).

Кроме этих двух книг и предлагаемого здесь очерка «Соль земли» им написаны «Парадоксальная история Четвертой Республики», «Путешествие в страну Иисуса» (документальный отчет, иллюстрированный собственными рисунками и фотографиями автора), жизнеописание святого Викентия де Поль и очерк, озаглавленный «Ватиканские закрома».

К религии люди приходят иногда путем долгих изучении и размышлений, но бывают и молниеносные обращения, ничем не предвещенные, как гром среди ясного неба. Так случилось с Андре Фроссаром, когда его, в возрасте 20-ти лет, посетило озарение, приведшее его к вере. Молодость ничуть не подготовила его к этому. В своей книге «Бог есть» он пишет: «Это рассказ не о том, как я пришел к католичеству, но о том, как я к нему не шел и вдруг в нем оказался». По его свидетельству, он рос в исключительной атмосфере полнейшего атеизма, «где вопрос о бытии Божием даже уже и не ставился». Как и у всей его семьи, его помыслы были всецело заняты социализмом, когда, в один прекрасный день, он «встретил Бога».

 

Предисловие издательства «Жизнь с Богом»

Эта книга написана для неверующих, которые мало что знают о христианской жизни, и для верующих, плохо знакомых с монашеской жизнью (если такие найдутся). Это как бы картинки монашеской жизни, в которых автор постарался – часто с юмором, всегда с любовью – обрисовать крупные «деятельные» и «созерцательные» Ордена, выявляя малоизвестные черты подлинного лица каждого Ордена и краски его духовного пейзажа. Многочисленные иллюстрации в современном стиле напоминают веселую непосредственность старинных заставок. Вопреки тому, что можно предположить, в огромной католической литературе редки общие труды об Орденах и нельзя сказать, чтобы они, как правило, дышали весельем. «Соль земли», вероятно, первая книга такого рода; ни в чем не отступая от ортодоксальности, своим легким складом она дает некоторое представление о той глубокой радости, которая является одним из самых поразительных свойств монашеского звания.

Моей крестной матери Анне М.Ф.

Глава I
В этот «век неверия»

Однажды, заметив среди укреплений «Мон Сен-Мишеля» (Mont St. Michel) доминиканца в соответствующем одеянии, дама-туристка возмущенно воскликнула:

– Как! В наше время еще есть такое?

Вероятно, туристка была бы окончательно сражена, узнай она, что носитель этого необычного костюма, мало того, что одевается в грубую рясу и бреет макушку; он связан с давно прошедшими временами еще и тройным обетом бедности, послушания и целомудрия – в полную противоположность тому, что обычно считается идеалом современности.

– В наше время – подобные обеты!

Так и слышится стон дамы под ироническим взглядом химер[1], в то время как в небе архангел Михаил продолжает свою неподвижную схватку на самой верхушке колокольни, точно серебряная птица на броне какого-то сказочного животного, выброшенного на берег на заре истории.

* * *

Не знаю, много ли сейчас существует дам, неспособных вынести монаха в его естественном декоруме; но если мы далеки от готического искусства, то мы еще намного дальше от духа средневековья, и разрыв увеличивается с каждым днем. Мы одновременно питаем величайшее уважение к соборам и храним полнейшее неведение о воздвигшей их вере, которая часто представляется нам чем-то не больше и не лучше, чем профессиональный секрет архитекторов XIII века.

– Что такое вера?

– Вера, – скажет нам первый встречный, – это то, что воздвигало из земли соборы и позволяло им вырастать с наименьшим количеством контрфорсов до высот, неведомых гало-римским каменщикам.

Вера – это древний рецепт свода на перекрещенных стрелках, заброшенный со времени изобретения бетона. Для того, чтобы строить, вера больше не нужна.

– Что такое вероучение?

– Католическое вероучение – это дисциплинарное помещение для бродяжничающих умов, мрачная тюрьма, где ценой мелких унижений, обысков и надзора они, понурив голову, обретают спокойствие и безопасность заключения.

– Догматы веры?

– Ограничения, наложенные на человеческий разум, которому вероучение раз и навсегда сказало анафематствующим голосом: «Дальше – ни-ни!»

Сравнения этого маленького атеистического катехизиса не совсем неверны, но в прямо противоположном смысле. На положение заключенного в камере похоже наше положение в этом мире, а вероучение-то и есть окно; и если Церковь когда-либо прикладывала руку к стенам нашей тюрьмы, то лишь для того, чтобы сделать в ней отверстие. Атеист не пробивает стену, чтобы взглянуть наружу, а затыкает отверстие в наивной надежде забыть, вместе с внешним миром, и о своей тюрьме. Смелость разума заключается не в том, чтобы «вырваться за пределы вероучения», а в том, чтобы достичь их, и ересь навлекает на себя осуждение церковной власти не за свои дерзания, а за свою робость; ни один еретик никогда не придумал ничего смелее догмата Воплощения, но многим из них недоставало интеллектуальной силы, необходимой, чтобы его постичь, и они или почитали человека, или поклонялись Богу там, где Церковь видит и провозглашает Бога, ставшего человеком.

Не понимая таким образом веру, мы очень плохо понимаем тех, кто ею живет, и, связывая ее с некой формой отжившего искусства, мы думаем найти под гулкими сводами наших аббатств не живых монахов, а окаменелости.

* * *

Однако монахи еще существуют! И не только в тени монастырей, где незримый свет созерцания хранит их души в собранности и тишине, но и по всем дорогам, на всех путях, которые они-то порой и прокладывают, пользуясь ими часто в последнюю очередь, одетые в белое, черное или коричневое, бородатые или бритые, обутые во францисканские сандалии или в иезуитские ботинки, вооруженные четками или крестом; они, по-видимому, совершенно не чувствуют себя потерянными в век Эйзенштейна, они передвигаются на пару или нефти, как мы с вами, пересекают на самолетах моря и с развевающимся по ветру капюшоном и мантией ткут вокруг Земли крепкую, частую сеть монастырей, школ, госпиталей и религиозных и социальных заведений, порванные звенья которой неустанно связываются вновь изо дня в день – или из столетия в столетие, – что и делает католическую и апостольскую Церковь (столица – Рим) самой значительной духовной силой всех времен.

От августинцев-отшельников до миссионеров Святого Семейства одно только перечисление Орденов занимает несколько страниц в «Аннуарио Понтифичо» – Папском ежегодном справочнике – и, говорят, один только Секретарь Конгрегации по вопросам Орденов, управляющей тремястами тысячами монахов и восемьюстами тысячами монахинь христианского мира, знает полный их список, а также способен припомнить одеяние таких, как «антонинцы святого Гормисдаса».

Действительно, вещь странная и приводящая в замешательство туристок: приглядевшись к роли Секретаря, замечаешь, что пополнение рядов его армии вовсе не сокращается неуклонно по мере удаления от средних веков, а остается постоянным за всю историю, как будто необходимое и достаточное количество «соли земли» было раз и навсегда определено таинственным постановлением свыше. Кривая статистики неровная, но не проявляет никакой общей тенденции к понижению. Ритм возникновения новых очагов остается ровным, ненарушимым среди войн и революций; подобно тому, как эпидемия выявляет самоотверженных, так, по-видимому, справедливый закон компенсирует шатания нравов или идей умножением благочестивых призваний; и в то время, как завоеватель, политик, социальный пророк думает, что колеблет равновесие сил и направляет историю, невидимая рука незаметно восстанавливает равновесие.

Конечно, сейчас не времена больших монашеских урожаев Средневековья; но если бы упадок Орденов подчинялся законам, которые управляют падением отживших институтов, на земле уже не осталось бы ни одного монаха. Победила бы коалиция Реформации и Возрождения, очаги монашеской жизни погасли бы один за другим, Революции не пришлось бы бороться с иными «суевериями» кроме своих собственных, а Наполеону не пришлось бы сообщать нам, что он относится враждебно к возвращению монашествующих, т.к. «монашеское самоуничижение разрушительно для всякой доблести, всякой энергии и всякого правительства». Сама обстановка, за отсутствием какого бы то ни было кандидата на затвор, избавила бы нас от этого бравого афоризма, высказанного вскоре после брюмерской суматохи, когда представители гражданской доблести выпрыгнули из окон и скрылись в чаще парка Сен-Клу при появлении усатой гвардии (память о монахах – мучениках Террора – также была еще совсем свежа).

Наконец, XIX век, под общей вывеской Научного Материализма и Прогресса, безраздельно царствовал бы над умами и над сердцами. Но нет: с 1850 по 1900 г. можно насчитать возникновение не менее семнадцати новых больших Орденов. Называю: Африканские миссии, Священники Святого Причастия, Салезианцы святого Иоанна Боско, Белые Отцы, Священники Святого Сердца... Золотой век атеистического науковерия оказывается также и веком определенного возрождения монашества, оставшегося, разумеется, незамеченным для своих современников.

Точно так же и наш заносчивый XX век, век скорости, телевидения, радиолокации и электронного мозга, который как будто исключает всякую возможность собранности, любую форму внутренней жизни, наш, наконец, атомный век видит, или вернее, не видит – потому что события мелькают у него перед глазами слишком быстро, чтобы что-либо увидеть, – как укореняется, растет и расцветает возрожденное средневековое монашество в странах, наиболее охваченных техническим прогрессом, например, в десяти шагах от крупных промышленных центров Северной Америки, где созерцательные трапписты самого чистого романского стиля являют картину удивительного подъема несмотря на окружающий материализм, – вернее: благодаря его напору.

Пусть после этого самоуверенные смертные воображают, будто они пишут Историю. В лучшем случае они пишут лишь половину ее.

– Довольно, довольно! Послушать вас, так мир «омонашивается», сам того не замечая!?

* * *

О, я не впадаю в апостолический оптимизм тех воинствующих христиан 1935 года, которые один за другим были увлечены политикой, я не претендую, что этот век в отношении веры выдерживает сравнение с веком святого Бернарда – хотя число званных еще не дает никакого достоверного указания на число избранных, и, в конечном счете, времена религиозного изобилия, может быть, не богаче подлинной святостью, чем времена духовного оскудения. С меня довольно, что это такой же век, как другие, свидетельствующий, что при всем непостоянстве религиозности каждое поколение поставляет определенный контингент провозвестников Евангелия, апостолов, отшельников или миссионеров. Можно их игнорировать, можно ничего не знать о них, о их призвании, их образе жизни, их свидетельстве. Но они существуют, они принадлежат не к XII веку, а к нашему, и в то время, как мы считаем, что времена монахов минули, и многие из нас не задумываясь складывают истины веры на полку средневековых мистерий и басен, каждый день молодые люди, здоровые телом и душой, стучатся в двери обителей молитвы и просят одежды, которая так поражает туристок на Сен-Мишеле.

Ибо человек нашей эпохи не всегда и не исключительно увлечен техникой – будь то индустриальной, социальной или сексуальной.

Ему случается ощутить всю значительность своей судьбы – и налагаемого ею венца...

* * *

Путешествие по главным монашеским орденам нередко порождает свежие переживания, как в разведывательной экспедиции. Незачем пересекать моря или даже преодолевать большое количество километров: часто бывает достаточно перейти из одного монастыря в другой, чтобы тебе показалось, будто ты попал на другую планету. Расстояние от иезуита до францисканца столь же велико, как расстояние от марсианина научно-фантастических романов до неисправимого мечтателя, чье исконное обиталище на Луне. Они различны по всему – по характеру, по мышлению, по одежде и по стилю поведения. На всех широтах скромный францисканский дом как бы заключает в своих стенах из красного кирпича немного веселого тосканского солнца, а прямоугольная иезуитская постройка представляет воображению не больше простора, чем деловая картотека. Подготовленный к деятельности четырнадцатью годами интеллектуальной и нравственной тренировки, иезуит покидает свою школу с импульсом и скоростью торпеды: он взорвется, где прикажут – снаряд не выбирает своей цели.

Переходя от иезуита к меньшему брату святого Франциска Ассизского, вы попадаете со стрельбища в золотистую страну красочной книжной миниатюры. И какой восхитительный сюрприз для путешественника, который отведает, – о, едва прикасаясь губами, как экзотическое блюдо, – сладости бенедиктинского мира и белоснежной ясности картезианского созерцания. Рядом с этим земным миром, который всеми силами стремится к полной стандартизации граждан, которых статистические институты, кстати, уже считают стотысячными пачками, монашеский мир настолько разнообразен, что уместнее было бы говорить о духовных мирах. Общеизвестное изречение гласит, что «характеры проявляются в чрезвычайных обстоятельствах» постоянного молчания и поста, одиночества и подвига; богатство и разнообразие характеров, родившихся в этой героической борьбе, не поддается описанию.

 

Глава II Ордена в Церкви

Если можно, без излишка юмора, сравнить Церковь с «авторитарной республикой», в которой президент – Папа, а белое духовенство – административный аппарат, то можно сказать, что в католической Церкви монашеские ордена занимают приблизительно положение организованных сословий; одни представляют преподавательский состав, другие – магистратуру, иезуиты – армию, доминиканцы – университет, а роль чисто созерцательных орденов можно сравнить с ролью больших кредитных учреждений или тех привилегированных банков, которые называются «эмиссионными».

Аналогия, конечно, отдаленная. Необходимо хотя бы одухотворить сравнение. Трапп, Шартрез, Кармель похожи на банки постольку, поскольку эти последние, не занимаясь непосредственно никакой коммерческой или промышленной деятельностью (в банке ничего не производят), сохраняют значительное влияние на организм общества: Трапп, Шартрез, Кармель имеют аналогичное влияние на духовную экономику Церкви, ничем более не участвуя в ее видимой деятельности. Место, отведенное там деньгам, здесь занимает молитва и биение внутренней жизни.

Если Общество Иисуса можно сравнить с армией, так это в силу образцового повиновения, которого оно умеет добиваться от своих членов, и главное, в силу особого обета послушания Святейшему Престолу, который позволяет Папе располагать им по своей воле то для основания университета, то для учреждения миссии, то для какого-либо апостолического или благотворительного начинания, подобно тому, как генерал указывает цель своим войскам и направляет их по потребностям своей стратегии; готовое занять любую позицию по приказу Рима, Общество Иисуса так же готово очистить ее при первом контрприказе, оставляя предпринятое начинание или завоеванную территорию с простотой солдата, сменяющего боевой участок или гарнизон. В пьесе «На земле как на небе» дан хороший пример этого послушания военного образца. Тема этой пьесы Фрица Гохвальдера известна: по политическим причинам, плохо прикрашенным богословием, посланник Ватикана требует, чтобы иезуиты уступили жадности жестоких и грубых колонизаторов те территории Южной Америки, которыми они мудро управляют на благо туземцев. Надо ли покориться или ослушаться Папы и против его воли продолжать удачное начинание, конец которого жители встретили бы с отчаянием? Театральный персонаж колеблется перед этим тяжелым выбором в течение трех часов. Настоящий же иезуит задумается над этим, уже собрав пожитки и стоя на пристани в ожидании корабля.

 

ОДЕЖДА МОНАХОВ

Бенедиктинец	Траппист	Картезианец	Кармелит
Доминиканец	Францисканец	Капуцин	Иезуит

 

* * *

Не говоря об армии иезуитов, которые находятся в специальном распоряжении Святейшего Престола, все Ордена зависят от Рима, так же, как и все христиане, но более непосредственным образом, так как привилегия «ставропигиальности» избавляет большинство из них от контроля правящего епископа. Однако под сенью Ватикана власть Секретаря Конгрегации по вопросам монашествующих не многим больше власти начальника кабинета в Елисейском Дворце. Монахи пользуются самоуправлением по Уставу, одобренному Римом десять лет или десять веков назад, и который делает каждый Орден своего рода независимым княжеством или входящей в федерацию республикой в лоне Церкви. Каждый Орден имеет в Ватикане своих представителей, где они действуют почти как послы. Но наряду с этим дипломатическим представительством они поставляют Святейшему Престолу две трети «консультантов» Конгрегаций и большую часть преподавательского состава римских «колледжей». В политической области государственный строй Соединенных Штатов представил бы наиболее близкую аналогию; федеральные штаты с их традициями, обычаями и собственными законами зависят, однако, от центральной власти и сами участвуют в управлении Союзом, не теряя, в пределах своей территории, своих частных прерогатив в правовых вопросах. Но, чтобы сравнение было удовлетворительным, порядок местного управления должен был бы настолько же отличаться в каждом штате, как он изменяется от Ордена к Ордену.

* * *

Бенедиктинский режим, например, монархичен. Бенедиктинский аббат обладает полнотой власти и правит своим монастырем до конца жизни; все монастыри святого Бенедикта представляют небольшие независимые уделы, весьма условно объединенные жезлом «председательствующего Аббата». Доминиканцы, напротив, явные демократы. У них на всех ступенях практикуется принцип избрания на определенный срок, и сходство с нашей системой они довели до того, что весьма часто меняют правительство, т.е. приоров и провинциалов. Тем не менее доминиканская демократия существует уже около восьми веков: такая необыкновенная долговечность объясняется, вероятно, обетом совершенства, который произносят избиратели.

Образ правления картезианцев – аристократического стиля. Настоятель (приор) картезианского монастыря избирается пожизненно, как и бенедиктинский аббат, но, в отличие от последнего, безраздельно правящего своей обителью и ни перед кем не отчитывающегося, картезианский приор подчиняется «генеральному капитулу» – ежегодному и полномочному собранию настоятелей всех монастырей ордена.

Что касается иезуитов, их понимание власти выражается в избрании трех «кандидатов», из которых Папа выбирает «генерала» Ордена, а генерал назначает затем на все должности.

Таким образом, в монашеском мире одновременно практикуются основные классические формы правления, которые политический мир обычно считает несовместимыми. В большинстве Орденов они даже сочетаются. Бенедиктинский аббат-монарх избирается всеобщим голосованием – двухстепенными выборами. Он такой же пленник своего Устава, как английский король – пленник британской традиции, а доминиканцы потому могут слыть демократами, что у них правительственные функции ограничены временем. В монашеском обществе демократический, аристократический и монархический принципы до того смешиваются, переплетаются и сталкиваются, что трудно различить, какова доля каждого из этих принципов в замечательном равновесии всего сооружения. Во всяком случае везде в основе власти лежит принцип свободных – и тайных – выборов. Картезианец голосует, как мы с вами, хотя предвыборная кампания в его монастыре менее шумная, чем на наших улицах. Не увидишь, чтобы кандидат на настоятельство чокался за свой будущий мандат, по той простой причине, что никто не выставляет своей кандидатуры. Вместо шести недель предвыборного красноречия, банкетов, разъездов избирательной кампании, картезианским выборам предшествуют три дня поста и усиленного молчания. Это – конец общественных собраний. Всякое предварительное тайное совещание запрещено, чтобы под предлогом осведомления не смутить суждения избирателей. И, наконец, уставы общины приглашают голосующего помнить следующее: «Если из двух возможных настоятелей один более сведущ в делах временных, а другой – более духовен, надо выбирать последнего».

Монашеские нравы во всем – или почти во всем – противоположны нашим.

В то время, как какой-нибудь продажный «избранник народа», каковы бы ни были размеры полученных им «подарков», может помереть с уверенностью, что хоть кто-то из его коллег «отдаст должное его подлинному бескорыстию», в картезианских монастырях приводят следующий образец надгробного слова над останками одного из руководящих членов Ордена: «Это был бы сносный монах, сумей он победить в себе некоторый инстинкт собственности, сам по себе уже совершенно прискорбный, но особенно неуместный при избранном им образе жизни». Такого идеала совершенства у нас нет, оттого-то мы, в отличие от картезианцев, и имеем удовольствие хоронить все только великих людей.

 

Глава III Денежный вопрос

Поскольку ордена обладают собственной организацией и правительством, само собой разумеется, что они располагают и своими финансами, распорядитель которыми обычно носит титул «прокурора». Должность эта, отнюдь не возбуждающая зависти, никогда не бывает целью соревнования. В монастырь поступают не для того, чтобы проявлять свои деловые способности. Превосходный монах-траппист, которому выпала ответственность такой высокой должности, сначала послал друзьям письмо с просьбой – вполне естественной – «молиться за него», а вдогонку спешно послал второе, отменяя первое и умоляя, по зрелом размышлении «молиться за монастырь», оказавшийся вследствие его выдвижения в большей опасности, чем он сам.

Настоящий монах безропотно принимает почести, желая, чтобы испытание было коротким, и принимает известие о своем смещении как милость. У иезуитов, кстати, автоматическое «понижение в чине» входит в технику «закалки»: «офицеры» ордена периодически возвращаются в «рядовые» (и не всегда выходят оттуда снова).

Никому никогда не удавалось исчислить средства орденов, хотя эта интересная работа часто предпринималась – с надеждой – государственными финансистами, не сводящими концов с концами.

Бенедиктинцы слывут – разумеется, коллективно – крупными землевладельцами, что довольно легко объясняется устойчивостью их монастырей, где никакие притязания не грозят разделом общему наследству. Это до некоторой степени семья, где еще считаются со старшинством.

У траппистов есть земли, но не больше, чем они в силах обработать сами. Траппистский монастырь живет насколько возможно, как «экономическая автаркия»: монастырь в Ситó при помощи миниатюрной плотины вырабатывает даже собственную энергию. Образцовые фермы быстро обогатили бы траппистские монастыри, и, если бы трапписты не следили тщательно за ограничением своих доходов, налаженность их работы, простота жизни, наконец, их терпение обеспечили бы им такие преимущества в любой конкуренции, которые привели бы их к господству над целыми областями.

Картезианцы также имеют некоторые владения, расположенные, как у траппистов, в окрестностях монастырей. Поскольку первые избирают местом жительства дикие долины, а трапписты обосновываются предпочтительно в болотистых местах, которые они умеют делать замечательно плодородными, те и другие без труда создают обширные владения из этих пустырей, которые никто не думает у них оспаривать. Но основной доход картезианцев – это знаменитый эликсир, широко известный зеленый или желтый ликер, производимый на ультрасовременном винокуренном заводе в Вуароне, тысячи ежегодных бутылок которого носят невозмутимый девиз ордена: «Stat crux dum volvitur orbis» (крест пребывает, в то время как мир проходит) – двойной символ постоянства и изменчивости, первую часть которого на опыте проверяют сами отцы, а вторую – их клиенты.

Что касается тех орденов, чей образ жизни не привязывает их к обрабатываемой ими земле, то их средства существования чрезвычайно разнообразны. Иезуиты пользуются доходом от некоторых аристократических учебных заведений, от трудов, публикуемых Обществом, от капиталов, которые достаются им дарственным путем или по наследству, и которые в ведении иезуитов, проявляющих осмотрительность и рассудительность не только в вопросах богословия, в конечном итоге представляют фонд, регулярно превращающийся в новые начинания.

Францисканцы и доминиканцы, называемые «нищенствующими» за их первоначальный Устав, запрещавший им чем-либо владеть, не то что буквально предаются нищенству на дорогах; но их неопределенные финансы оправдывают и сейчас, хотя бы отчасти, почетный евангельский титул, пожалованный им Средневековьем. Источники их доходов приблизительно те же, что и у иезуитов, но говорят, они больше зависят от щедрости некоторых своих жертвователей.

* * *

Оставляя в стороне нищенствующих, так ли уж богаты ордена, как утверждает пропаганда их противников и как с вожделением воображают государственные режимы, истощившие свои финансовые средства? Признаться, банкротство в их истории – редкое явление, более редкое, чем ограбление и экспроприация. Надо сказать, что монах способен в течение многих лет без жалоб переносить недостаток во всем; его жизненный уровень один из самых посредственных в мире, и когда монашеский Совет решается изложить свои пожелания, то обычно лишь ради того, чтобы получить разрешение усилить аскетизм Устава. Однажды делегация монахов одного созерцательного ордена – самому молодому из них было около 80-ти лет – явилась перед воротами Ватикана, умоляя Папу отказаться от смягчения строгостей, которое он собирался им даровать; их престарелый возраст, – говорили они, – достаточное доказательство мягкости их режима. При таких условиях денежный вопрос встанет, действительно, только в крайнем случае.

Большинство орденов прошло через периоды пышности, некоторые из них были богаты настолько, что вызывали возмущение и глухой гнев бедняков – или великих святых, вроде Бернарда Клервоского, который клеймил роскошь аббатов Клюни с такой полемической силой, что его жизнеописатели до сих пор от этого в ужасе (следует добавить, что наш благочестивейший и чистейший святой Бернард легко усматривал признаки сибаритства даже там, где мы бы увидели лишь покаяние и отречение). Но мы далеки от этого. Время «прибылей» прошло, аббаты больше не собирают податей, теперешние монахи живут бедно. Аббаты Клюни кончились. Нет больше и святых Бернардов.