Курукшетра. Путь Абхиманью 46 страница

Я встал и пошел выполнять ее просьбу. Певец был молод, но оказался искусен во владении струнами. Устроившись поудобнее на циновках веранды, он запел, закатив глаза к небу, словно действительно черпал вдохновение из Высоких полей.

— Стойкий в обетах Арджуна, повинуясь при казу Юдхиштхиры отправился искать потаенные тропы в сердце гор. У бурного потока могучеру– кий, стойкий в обетах герой совершил омовение и, вознеся молитвы, застыл в неподвижности с

сомкнутыми' у груди ладонями. Несколько дн&н он умерщвлял плоть и смирял мысли, врастая ногами в тело горы, а внутренний взор его проникал все глубже в сокровенную суть собственного существа, пока не оказался у края пропасти, где уже не было ни богов, ни брахмы, а колыхался непро-явленный первозданный мрак.

Однажды пред отрешившимся от своей плоти Арджуной вдруг возник Черный охотник, одетый в звериные шкуры. Герой принял его за дикого горца из племени киратов, обитающих в этих горах. Прервав созерцание, Арджуна схватился за оружие. Начался поединок. Кирата, смеясь, сбивал все стрелы в полете. Тогда оба противника сошлись в рукопашной, и непостижимая сила бросила Арджуну на землю. В изумлении он взглянул в лицо горцу, и гнев покинул его сердце. Тот, кого он принял за Кирату, стоял неподвижно, и ни капли пота не было на его челе, а в глазах сияли мудрость и сочувствие.

Арджуна ощутил великое блаженство и забыл о своих братьях, о прекрасной супруге, о потерянном царстве. Его душа рвалась к освобождению от ничтожных земных оков, и телесная оболочка уже не удерживала созревающее зерно духа. И тут в нем зазвучал голос, вопрошающий: "Ты обрел высшую участь. Тебя ждут иные миры, неиссякаемый источник наслаждения и счастья. Что проку тебе в оружии богов? Что проку в земной майе?" Огромным усилием воли Пандава стряхнул с себя наваждение и ответил Кирате: "О, владыка, не ищу я других миров, не жажду божественного состояния и уж подавно мирского счастья. Ведь, покинув своих братьев и не выполнив своей дхармы на земле, разве я буду достоин высшего предназначения?!" И ответил Кирата: "Ты сделал свой выбор. Пусть будет так".

Из бездонного неба над горными пиками к их ногам спустилась сияющая золотая колесница. Она была лишена коней, но оставляла за собой след бездымного пламени, как наши колесницы — шлейф пыли. Ее возничий по имени Матали по велению Кираты перенес Арджуну через вершины гор в дивный город Амара-вати. Там не слепит солнце, там краски не теряют своей яркости. Нет там ни жары, ни холода, ни старости, ни скорби. Убранная цветами земля усыпана драгоценными камнями, светящимися собственным внутренним светом. Там встретили его небожители.

Арджуна не знал, как на самом деле звучали их имена и каковы их истинные лики. Может, это были боги, может, праведники, взятые с земли на небо. Он всем им воздавал почести, а они приветствовали его ласковыми словами, не размыкая уст. Были среди них и прекрасные женщины. Они являлись среди небожителей почти без одежд, и никто не замечал их чарующей наготы. Одна из них, чье обнаженное тело было окутано серебристым туманом, сказала, что ее зовут Урваши…

Тут я невольно прервал певца и воскликнул, обращаясь к Лате:

Неужели это та апсара, о которой рассказывают легенды, посвященные прародителям рода Куру, прабабка Арджуны?

Жизнь небожителей не измеряется земным временем, — ответила Лата, — слушай лучше, что поет чаран.

— …Ее гибкий стан был оплетен подобием цветочной гирлянды. На голой груди блестело оже релье из золотых полос и самоцветов. Кисти ее рук и подошвы ног были окрашены в темно-крас ный цвет. Прекрасная прародительница поведала Арджуне, что и по сей день Хранители мира бро дят среди смертных, меняя свои обличья. Она от крыла ему, что во вселенной существует бесконечное множество миров и все они повинуются Дхарме, все озарены светом Атмана. "Не терзайся из-за того, что сокрыто от твоего прозревшего сердца. Придерживайся дхармы, почитай предков, ревностно защищай подданных. Будь смиренен. А покоришь всю землю — радуйся и ликуй".

Без печали и томления зажил великий лучник в той обители, обучаясь небесной музыке и танцам, познавая великие силы, подвластные небожителям. В их руках огонь, ветер, гроза могли превращаться в страшное оружие, но и они остерегались бездумно применять свою силу, чтобы не попасть под действие неотвратимого закона кармы.

Потом пред Арджуной вновь возник Кирата. Но теперь он был не в звериных шкурах, а в сиянии драгоценных одежд. На фоне белого зонта, несомого над его головой, сиял он, словно царь звезд. Пандава почтил его как властелина богов Шиву. "Я доволен твоими успехами, — сказал небожитель, — повинуясь воле Брахмы, ты, носитель великого мужества и отваги, явился среди смертных, чтобы уничтожить ракшасов, принявших облик Кауравов. Какой дар для себя ты желаешь?"

И Арджуна сказал: "Я желаю обрести дар "чудесного зрения", чтобы воочию видеть пути богов. И еще желаю я обрести твое грозное оружие, что зовется Пашупата или "Голова Брахмы". Оно наделено чудовищной силой и разрушает всю Вселенную". "Я дарую тебе великое оружие", — сказал небожитель. Услыхав это, Арджуна подвергся очищению, духовно сосредоточился и принял оружие с его заклятием, с секретами пользования, приведения в действие и возвращения назад.

Потом Царь богов, чей голос, как рев барабана, вручил Арджуне дивную раковину Девадатту, добытую из морской бездны и одел на голову сияющую диадему, сказав, что она даже в кромешной тьме Калиюги укажет богам его путь.

Получив дары и возрадовавшись сердцем, великий герой взошел на виману. Управляемая Матали, летела огненная повозка сквозь небеса, словно сквозь черную океанскую воду. Там всюду сияли звезды, словно морские раковины в сумраке глубин. Арджуна увидел огромный сверкающий город соперников богов — дайтьев. Они направляли куда хотели этот небесный, плывущий по воздуху, дивно сверкающий город. Он то уходил под землю, то вновь поднимался ввысь, то погружался в воду. Арджуна покрыл его сетью стрел из небесного оружия. Дивно сверкающий город, теперь призрачный и мрачный, как озеро с убитыми слонами, растаял в воздухе…

Чаран пел. Лата сидела напротив него, подогнув ноги, уперевшись локтями в круглые колени, а подбородком в ладони. Ее длинные, дремотно прищуренные глаза, смотрели не на певца, а вдаль за поля и холмы, где погребальным костром догорало солнце.

— …И Носящий диадему вернулся к братьям и Кришне Драупади.

Сказали они ему: "Покажи небесное оружие". Едва он совершил высочайший обряд очищения и привел в действие оружие богов, как земля подалась у них под ногами. Взволновались реки и раскололись скалы. Не дул больше ветер, погасло светило. И тут к Носящему диадему приблизился посланец богов и сказал: "О, Арджуна, оставь небесное оружие! Никогда не следует употреблять его без цели. Применять его без крайней надобности — великое зло…"

Я слушал чарана, увлеченный его песней, постепенно забывая, что было на самом деле. Теперь бесконечная цепь человеческих поколений понесет эти легенды, как Ганга — священный огонь в ореховой скорлупе. Да не погаснет эта искра в черном омуте Калиюги!

Чаран пел, а я пытался воплотиться в поток мыслей Латы, чтобы понять, какую еще тайну хранила она в своем сердце, скрыв ее образами летающих колесниц и всесжигающего огня.

— …С помощью небесного оружия Арджуна, возлюбленный богами, уничтожит врагов. Лучший из хранителей дхармы, Юдхиштхира восстановит людские добродетели. (Нет, не так говорилось в пророчестве. Силой дхармы и духа победит Кри– таюга. А надвигающаяся война не решит ничего. Поэтому и не получил Арджуна небесного ору жия. Наверное, это давно поняли Юдхиштхира и царь ядавов. Но они уже не в силах остановить бессмысленное смертоубийство.)

— …Не знающие гордыни, обуздавшие свои желания, они вернут дары брахманам, торговлю и землю — вайшьям. Кшатрии станут надежно ох ранять людей. И всякое зерно будет родиться в любое время года…

Стая обезьян затеяла шумную игру в кронах деревьев. Прямо на веранде голуби, устраиваясь на ночлег, вели сытое любовное воркование. Полуприкрыв глаза и перебирая струны, чаран пел о том, что никогда не сбудется.

* * *

Той ночью мы долго не могли заснуть. Я решился расспросить Лагу о том, что еще таила она в своем сердце после пребывания в горном храме.

Мой дорогой супруг, — сказала она, — я знаю, что у верной жены не должно быть тайн. Но вынуждена была скрывать до времени услышанное от небожителей, чтобы не открыть это даже Карне. Да и твое сознание я боялась обременять смутными образами, чтобы сомнения не лишили тебя силы. Теперь я передала послание тем, кому оно предназначалось.

Но и на совете ты рассказала не все. — мягко настаивал я. — Открыв мне свое сердце, ты не предашь Пандавов. А между нами не должно быть ничего, что мешало бы полному воплощению друг в друга.

Немного подумав, Лата решилась. Она села напротив горящего светильника, поджав под себя ноги и смиренно опустив голову. Ее глаза обрели твердость гранита, а в уголках губ вдруг обозначились черточки морщинок.

— Это не были голоса, — шептала она под покровом ночи, — просто в моем сознании появлялись чужие мысли и образы. То есть воспринимала-то я их как свои, без сопротивления, но знала, что рождены они не моим разумом. К тому же эти чужие мысли казались более яркими, жгучими. Они не путались, не уходили в дымку забвения, а разрывали мой привычный мир, обнажая в моем сознании такие истины, о существовании которых я даже не догадывалась.

В тот проклятый день штурма мне были дарованы не мысли, а видения. Ведь это я предупредила Накулу. Или предупредили меня… Вдруг среди ночи прямо в сердце проснулось сознание опасности… Словно кто-то прошептал в ночной мгле на ухо слова тревоги. И еще это было похоже на дыхание бури. Может быть, это страх помог достичь небывалой отрешенности, может смилостивились Хранители мира. Я вдруг приблизилась к смерти так явно, словно бог Яма смотрел мне в глаза, и в них отверзлась бездна, полная черного огня. Она притягивала, ужасая, заставляя сердце замирать от предвкушения бесконечного падения. Я была готова шагнуть по ту сторону рождения, принять все, что пошлют мне боги: мрак, небытие, бестелесность, а они вдруг послали мне ослепляющий мир видений. Многие думают, что я осталась в храме, чтобы продолжать взывать к Арджуне. Нет. Детали нашей жизни истаяли, как туман в лучах солнца. Тогда я не могла думать ни о чем, ибо превратилась в открытый сосуд, куда изливался яркий, обжигающий, кипящий, сладостный поток образов.

Прошлое перестало существовать, добро и зло потеряли смысл. Страх исчез. Жгучий поток чужой воли разрушил привычную картину мира, вымывая из-под спуда затвержденных истин новые прозрения. Я видела огромные армии в огне и крови и осознавала, что это дело рук наших царей— Пандавов и Кауравов. А потом пришла мысль, что они тоже не вольны творить ни добро, ни зло. Как игральные кости из камня вайдурья, они сами лишь служат чужой воле. Но чьей, я не знаю, ибо постигла, что на наших земных полях тоже действуют силы выше, чем воля небожителей. Я видела истинные облики Пандавов и Кауравов, скрытые от людских глаз. За внешностью Дурьодханы мне открылась черная богиня Кали, осиянная могуществом и славой. В царе ядавов Кришне я тоже почувствовала присутствие нечеловеческой силы, бесконечно далекой от наших земных целей. Огонь и кровь выходили из рук всех пятерых братьев Пандавов, сливаясь на алтарь богини Кали. Колесо Дхармы катилось по реке огня. А внутри колеса танцевал многорукий Шива — разрушитель мира. Он танцевал на огне и крови и смеялся. Не знаю, почему, но эти видения дарили мне силу и надежду. Я поняла, что все эти облики были проявлением единого Бога. Пандавы и Кауравы, стремясь к добру, творят зло, которое вновь обратится добром.

—Я не понимаю, — тихо сказал я.

Лата повернула ко мне осунувшееся, отчужденное лицо, на секунду задумалась. Потом она взяла кремень, лежавший на сухой траве около очага, и протянула мне.

Вызови из камня огонь.

Нужен и второй камень.

Огонь нужен для созидания нового мира. Где взять силу, творящую его? Столкновение двух сил порождает огонь. Пандавы и Кауравы нужны богам. Им нужна эта война.

Я тихо ахнул от такого святотатства и невольно оглянулся вокруг — не опускается ли перед нами в венке холодного пламени фигура с карающей молнией.

— Ты не так меня понял, — сказала Лата густым, напряженным голосом, от которого мурашки побежа ли по моему телу, — небожители не вызывали этой войны. Творцы ее — Пандавы и Кауравы. Сокровен ные сказания говорили, что придет огонь, пожираю щий землю в конце юги. Но мудрые не знали, откуда придет огненная сила. Кто-то твердил о небесном огне, о божьей каре, кто-то говорил о пламени в недрах зем ли. Но теперь я поняла смысл картин, увиденных в хра ме. Кауравы ударят по Пандавам, Пандавы — по Кау– равам. Две равномогучие силы сойдутся, чтобы высечь огонь конца мира. Колесо Дхармы не знает жалости. Разве жалеем мы о ветках и листьях, брошенных в ко стер? Время пришло. Небожители не станут насылать на нас огонь. Земля не разверзнется. Мы сами высечем из наших сердец алый огонь конца мира, золотой огонь доблести, черный огонь отчаяния. Погребальный костер уходящей эры станет алтарем, рождающим живой огонь молодого мира… Так приходит Калиюга, открывающая путь Сатьяюге. Я не стала говорить об этом на Совете. Я даже не знаю, можно ли считать эти видения ОТВЕТОМ…

Лата замолчала и некоторое время сидела не шевелясь, глядя в огонь застывшими глазами. Чуть вздрагивали ее опущенные плечи. На лбу выступили капельки пота. Потом из ее глаз ушло отрешенное выражение. Она повернулась ко мне. Горестные морщинки по углам рта разгладились. Она слабо улыбнулась и склонила голову мне на грудь, и обнял ее плечи и вдохнул запах волос.

-- Что я напророчествовала, Муни? — виновато спросила Лата.

-- Ты пообещала нам пламя вселенской войны. В ней погибнет одряхлевшая эпоха, дав начало в должный срок новой жизни. Но это будет нескоро, — легкомысленно добавил я, — ведь Калиюга только начинается.

-- Человек может быть счастлив в любую югу, — нежно сказала Лата, поудобнее устраиваясь в моих объятиях. Ее уверенное спокойствие переливалось в меня, даря странное ощущение равновесия, заменившее кипение чувств, юношеские мечты о всесилии и славе. Вскоре она погрузилась в поток сна. Воплощение покоя и живого ожидания: закинутая голова на белой шее, смеженные веки, приоткрытые губы — так в пустыне ловят капли животворного дождя. А я еще долго держал ее на руках, оставшись наедине с новыми добрыми друзьями — огнем и тьмой.

Том 3. Познавший поле

Глава 1. Путь на юг

В эти дни именно Кришна — царь ядавов оказался в центре водоворота, подхватившего всех жителей Панчалы от обитателей роскошных дворцов до самого бедного крестьянина, привыкшего думать не дальше будущего урожая. Народ, разобщенный благополучным прозябанием длиной в полвека, теперь смотрел в глаза общей трагедии. Смертельная угроза сплачивала лучше любых проповедей. Люди готовились к войне: запасали зерно, ковали стрелы, лихорадочно латали последние дыры в укреплениях. Иногда мне даже казалось, что панча-лийцы смогли стряхнуть с себя сонную одурь, в которой пребывали. Не все, конечно. Для начала хватило тех, которые разделили с Кумаром безнадежный порыв бунта и тех, кто подавлял его. Остатки побежденных необъяснимым для меня образом влились в ряды победителей, усилив отборные отряды Дхриштадьюмны и Шикхандини. Вайшьи брались за дело кшатриев и никто из товарищей по оружию не попрекал их нарушением дхармы. Среди медлительной бестолковой сумятицы, называемой царством панчалов, вдруг проявились два направленных потока — холодных и резких, как взоры и речи царственных детей Друпады. Их воля и вера влекли к себе тех немногих, кто еще был способен сопротивляться равнодушному увяданию.

Эти воины не ждали наград и восхвалений. Слово "долг" воплощалось в их жизни бесконечной скачкой меж пограничными крепостями, казнями нерадивых военачальников и сборщиков податей, забвением собственных семей.

Поистине это была великая и отчаянная попытка изменить карму всего народа. И там, где не помогали уговоры и призывы, разевала свою ненасытную пасть жестокость. Когда кто-нибудь из дваждырожденных пытался призвать Шикхандини к милосердию, она отвечала, что время проповедей измеряется десятилетиями, плоды знаний созревают через поколения, а беда — уже в трехдневном переходе от ворот Кампильи. Дети Друпады силой своей воли и власти стягивали время, старясь успеть изменить неизбежное будущее, не считаясь с потерями. Многочисленные вестники и послы мчались из Кампильи в дальние земли — убеждали, сулили награды, грозили. Мелкие раджи посылали к Пандавам своих послов, клялись в верности, обещали прийти на помощь, но, как потом становилось известно, заверяли в том же и Хастина-пур. Клятвам и обещаниям в те времена уже никто не верил, и меньше всех, конечно, сам Кришна, сохраняющий неизменно спокойное, жизнерадостное настроение. Он восседал на золотом троне в центре зала собраний дворца Друпады и с одинаково благостной улыбкой выслушивал сообщения о новых союзах и новых предательствах. Другие военачальники и придворные, заполнившие зал собраний Друпады, не разделяли медитативного покоя Кришны, всерьез опасаясь, что в предстоящем столкновении Хастинапур опять возьмет верх.

А где же в это время был я? Луч памяти опускается все глубже в темные колодцы забвения, силясь возродить смутные образы — тени пережитых чувств. Все реже и реже обретают форму картины прошлого, зыбкие и нетелесные, как радуга после дождя. Лата, разжигающая огонь в очаге нашего дома; Лата, играющая на каком-то струнном инструменте с длинной изогнутой ручкой; Лата, предающаяся блаженству покоя и праздности. Те дни были полны ее присутствием. Полируя доспехи, поливая сад или сосредоточиваясь на духовных упражнениях, я все равно стремился держать ее в поле зрения. Мы мало разговаривали, ощущая настроение и мысли друг друга, минуя неверное посредничество органов чувств. Неожиданно для себя я обнаружил, что безошибочно узнаю предметы, которыми она пользовалась. Одним словом, все в нашем доме теперь было озарено светом ее присутствия.

"Понять — значит вместить", — сказал мне однажды Учитель. Теперь я все-таки понял, что он имел ввиду. Мы воплощались друг в друга легко и свободно, как сливаются реки. Безвозвратно канули в небытие вопросы: кто сильнее, кто кому больше нужен. Мы стали единым целым, не изменяя, а дополняя друг друга, как сходятся в радугу разные цвета.

Мог ли я предотвратить разлуку с ней? Я не знал тогда, да и не знаю сейчас. Наше короткое счастье в Кампилье словно исчерпало все, что мог дать мне второй ашрам. Время летело быстрее стрелы, пущенной Арджуной. За несколько дней нам суждено было пережить то, для чего другим понадобились бы годы и годы. Дваждырожденный может оставаться неподвижным в потоке времени не более, чем птица — застыть в воздухе. Счастье — лишь краткий миг передышки, лоскут радуги над поверхностью стремительного горного потока.

Я предавался этим мыслям на открытой веранде дома, который привык называть своим. Лата сидела напротив меня на невысоком резном стульчике в волнах светлой ткани и занималась рукоделием. Ее игла легко скользила по оранжевому полю, оставляя за собой замысловатый серебряный узор. Приглядевшись повнимательнее, я заметил, что она вышивает знаки счастья, подобные тем, которыми панчалийские жены кшатриев пытаются защитить своих мужей от опасности. Ощутив мое внимание, Лата отложила шитье и подняла на меня свои бездонные глаза, чуть растянутые по углам, как лепестки лотоса. Прикосновение ее взгляда я ощущал так же явственно, как объятия. Но сейчас на лучезарную поверхность глаз Латы набежала тень грустных мыслей — так облака, скользя, затуманивают свет солнца в ясный ветреный день.

Новая одежда кшатрию, отправляющемуся в поход, — сказала она, и это прозвучало как прощание.

Ты что-то знаешь? Что на уме у царевичей?

Я связана обетом молчания. Но какие могут быть у жены тайны от мужа? — смиренно улыбаясь, ответила Лата. — Я расскажу тебе одно сказание, и ты все поймешь. Жил в древности владыка людей Яяти. Подвижничеством он обрел великие заслуги, за которые после смерти оказался на небе. Там он воссел на троне среди небесных мудрецов и подвижников. Долго жил он там, как вдруг заблуждение помутило его разум. В нем родилась гордыня, и стал он презирать достойных людей, что окружали его на небе. Перестал он воздавать почести соседям и приносить жертвы богам. Окружавшие его мудрецы сразу постигли его мысли и закричали: "Позор! Ты опьянен высокомерием". С сердцем, трепещущим от страха, сжигаемый огнем раскаяния, Яяти устыдился: "Как допустил я в своем уме мысль о превосходстве над другими! Я сам погубил добродетельные заслуги прожитой жизни!" Тогда царь взмолился: "Если мне суждено пасть, потеряв небо, то пусть я упаду среди благочестивых". И упал он среди четырех царей-брахманов. В тот момент они приносили жертву небожителям. От их костров текли в небо благоуханные реки. И встретил он там свою прекрасную дочь, жившую в лесной хижине, подобно лани. Она отдала Яяти половину добродетелей, накопленных ею чистой и богоугодной жизнью. Брахманы тоже отдали ему часть своих добродетелей. После этого Яяти вновь получил дорогу на небо.

— Я, кажется, понял. Пандавам срочно нуж ны наши добродетели, чтобы вознестись на трон Хастинапура. Нам самим не усидеть на небесах, так как опять требуется земная жертва. Только в отличие от древнего сказания в нашем случае и цари-брахманы и прекрасная дева, накопившая добродетели, тоже захвачены потоком, и никого не останется в тихой лесной обители.

Лата молча кивнула. Непостижимый бог с лукавой улыбкой вновь бщсш. их^адьнже, к&ош нд зеленое поле нашего мира. Вместо уютного счастья смертным выпадало напряжение сил, гордость преодоления, подчинение карме.

— Через несколько дней ты вновь перевопло тишься, — сказала Лата, — уже не брахмана, а кшатрия ждет дальняя дорога. Броня на теле и на сердце.

Я тревожно заглянул ей в глаза:

— Броня тает, когда ты рядом. Лата печально улыбнулась и нежно провела прохладной ладонью по моей щеке. Я вновь залюбовался плавным изги бом шеи и уголками алых губ, скорбно опущенны ми вниз. Наши сердца наполнились предчувствием разлуки. Какие молитвы могли заставить богов помочь двум искрам жизни не потеряться в гибельном урагане? И все же я чувствовал не только горечь, но и гордость оттого, что не уклоняюсь от общей кармы. Смерть ждала за городскими воротами всех моих собратьев, и если уже не было выбора, то не могло быть и сожалений. Эта пред-решенность сделала наши последние дни с Латой полными пронзительного, ярчайшего, всепоглощающего осознания. Мы ничего не оставляли на потом, не заготавливали впрок. Мы жили единственным мгновением, поднимаясь к недостижимым ранее высотам взаимопроникновения. Если бы только я еще мог отсечь мрачные предчувствия!

— Может быть, именно для этого осознания быстротечного счастья мы с тобой и воплотились на Земле в Калиюгу. А все остальное — войны, страдания, разлуки — лишь майя… — шептала Лата, целуя меня горячими губами. И я прижимал ее к себе, не пытаясь разобраться, кого из нас дво их она пытается утешить.

* * *

К нам в дом пришли Митра с Кумаром. Одетые в доспехи, окутанные нетерпеливым жаром действия, они звали меня на совет во дворец Дру-пады. Пока я совершал омовение и одевал кожаный панцирь, друзья поспешно рассказывали мне последние новости.

Если патриархи останутся под флагами Хастинапура, то мы обречены…

Вид у тебя, Муни, какой-то неподобающий, благостный. Изнежила тебя семейная жизнь. А стране нужны герои…

Может быть, патриархи — это не так страшно?

Не обманывай себя. Дрона источает такой ратный пыл, что стрелы падают, не коснувшись его тела. Благодаря брахме патриархи неуязвимы…

Если у тебя хватило ума додуматься до этого, то не сомневайся, наши Пандавы думали об этом сотни раз.

Ты забыл перевязь с мечом. Смотри, ремень едва застегивается. Лата тебя раскормила.

мени жертвенного алтаря. Он себя еще покажет. — Но если патриархи против нас, не значит ли это, что наш путь ложный?

Мы пойдем пешком или за нами прислана золотая колесница?

Это тебя в Хастинапуре избаловали. А здесь ты — один из многих.

На что надеется Юдхиштхира?

Это мы скоро узнаем. Всего полчаса пути по солнцепеку.

* * *

И вот мы в зале собраний Друпады. Здесь были все известные нам дваждырожденные, поддержавшие Юдхиштхиру. В богатых одеждах на троне из резной слоновой кости восседал Друпада в окружении своих детей и военачальников. Здесь были отважные воины, сражающиеся на колесницах — ратхины из Двараки, окружившие своих царей — Кришну и Баладеву. На одном из тронов восседал и родственник Арджуны, наш старый знакомый царь Вирата. Доспехи его боевых командиров отличались простотой выделки, а лица — необузданной отвагой.

Друпада произнес небольшую речь о приверженности царей Панчалы миру и согласию. Затем встал Юдхиштхира и указал на огромную карту нашей земли, выполненную из разноцветных пород дерева, перламутра и драгоценных камней. С великим искусством там были вырезаны горные хребты и ущелья, инкрустированы перламутром озера и реки. Рубины обозначали столицы царств, сохранивших верность Хастинапуру, изумруды указывали на союзников Пандавов.

Приглашенные на совет полководцы разглядывали карту с почти суеверным благоговением. Юдхиштхира водил рукой по этому чуду ювелирной работы, неторопливо объясняя собравшимся:

— Пятиречье для нас потеряно, — он указал на левый верхний угол карты, где угрожающими красными огнями мерцали цитадели врагов, — тригарты, гандхары — все поддержали Хастина-пур. Там же, на западе, ниже по течению Инда, стоят города народов синдху и саувиров. Их царь женат на дочери Дхритараштры. Чуть выше, на севере, живет народ кекаев. Там пять братьев-царевичей никак не могут поделить трон. Один из них провозгласил себя царем и поддержал Каура-вов. Зато остальные собирают войска, чтобы выступить на нашей стороне. Дядя Дурьодханы Ша-куни, разумеется, поставит всех гандхаров и кай-тавьев в ряды воинства Хастинапура. Вот источник силы Дурьодханы! — Юдхиштхира указал на огромный кроваво-красный рубин, сиявший посреди карты. Столица располагалась как бы на вершине воображаемого треугольника, основанием которого были два лучистых изумруда — Кампи-лья и Упаплавья. Далеко на западе у перламутровой кромки океана искрился еще один крупный изумруд — Дварака. Однако рядом с ним посверкивали и угрожающие рубиновые огоньки.

— Это твердыни Критавармана, выступившего против Кришны, — спокойно пояснял Юдхиштхира. — Как видите, на востоке, на обширных землях Магадхи, изумрудный цвет тоже соседствует с рубинами. Джаятсена, унаследовавший трон после того, как Бхишма убил Джарасандху, заверил нас в своей верности. Но знатные кшатрийс-кие роды поддержали его брата, который тоже рвется к престолу, так что ждать отсюда помощи, по-видимому, не приходится. Дальше, вниз по течению Ганги, рубинами отмечены земляные крепости страны Анга. Там хранят верность Карне.

Я невольно залюбовался этими узорами драгоценных камней, делающими карту похожей на священный символ — мандалу. Казалось, в ритмичных колебаниях цветов заложена тайная весть, некий закон, позволяющий предсказать победителя в этой гигантской игре.

А нельзя ли до того, как мы обнажим мечи, предпринять еще что-нибудь, чтобы зеленого цвета на этой карте стало побольше? — почтительно спросил Накула.

Иными словами, все ли мы сделали, чтобы перессорить союзников Хастинапура? — поддержал брата Сахадева.

Здесь мало что зависит от наших усилий, — пожал плечами Юдхиштхира, — смотрите, ближайшие соседи Хастинапура стали его главными врагами: я имею в виду матсьев и панчалов. К сожалению, их соседи равнодушны к Хастинапуру, зато притязают на поля и пастбища наших союзников. Далее, враги наших врагов вновь становятся нашими соратниками. Я не знаю, что приводит в действие течение вражды и любви. Но стоит взглянуть на карту, чтобы понять — не случайная прихоть смертных властелинов, а неподвластный нам высший закон раскидал здесь игральные кости для неведомой игры.

Мы — не кости из камня вайдурья, — грозно проревел Бхимасена, — что бы ни было там предрешено, мы сломим Дурьодхану.

Чья бы рука ни бросала кости, исход игры неведом, — смиренно ответил Юдхиштхира, — нам надо понять правила и постараться не делать ошибок.

При этих словах громко рассмеялся царь яда-вов Кришна. И звук его смеха, как ни странно, возродил во мне надежду, что великие наши предводители все-таки не превратились в игральные кости, подвластные чужой воле. Очевидно, это беспокоило не только меня.

— Какие еще связи причин и следствий уда лось постичь вам, о знаток закона? — нарушил молчание царь Вирата, всем своим видом показы вая, что даже кшатрийским властелинам становит ся понятна важность рассуждений дваждырожден– ных о дхарме и кармическом воздаянии. Насколь ко я помнил, предводитель матсьев вообще пред почитал раньше не задумываться о законах мира, опираясь на власть и силу.

Все собравшиеся в зале напряженно ждали, что ответит Юдхиштхира, надеялись на чудо, на появление неведомых союзников и даже на вмешательство богов. Лишь дваждырожденные не надеялись ни на что, кроме способности своих предводителей принимать правильные решения.

Юдхиштхира вновь повернулся к карте:

— Смотрите, на вершинах этого великого тре угольника раскинулись самые крупные города — столицы народов куру, панчалов и ядавов. Там чтят дхарму, предания праотцов, хранят традиции. Именно эти народы мы считаем древнейшими. Но они постепенно теряют силу. Набухает мощью Ма-гадха, заставившая ядавов бросить свою прежнюю столицу Матхуру. От былой мощи панчалов остались только песни. Откуда-то появились на западе наших земель тригарты и саувиры, которые лишь недавно переняли у нас науку возводить крепости и ковать доспехи. Зато сколько яростной, необузданной силы выплескивается из чаши Пя-тиречья на наши границы.