Курукшетра. Путь Абхиманью 49 страница

Это я — сын ракшаса!? Я не стерплю…

Да я тебе кишки на шею намотаю раньше, чем ты за меч схватишься, шакал кровожадный. Никому не позволено осквернять имя кшатрия ложью и убийством беззащитных…

Услышав эту перебранку, мы с Кумаром удивленно переглянулись.

— Интересно, сколько из них пытаются про сто избежать кары за какие-то свои преступления? — хмыкнул Кумар.

Есть, вроде, и настоящие воины… — не очень уверено заметил я.

Но с нами-то пойдут как раз те, кто не уживается в стенах закона — жаждущие сражений и сокровищ, — сказал Кумар. — Думаю, раджа даже радуется, что кое-кого из его "верноподданных" мы забираем с собой. Когда нет великих замыслов, неуправляемая сила становится опасной обузой. Выйдя из берегов, она может и княжество разнести.

А если бы нашелся вождь, способный их сплотить, как покойный Джарасандха в Магадхе, то мы получили бы еще одно нашествие.

Вряд ли, — пожал плечами Кумар, оглядывая толпящихся воинов, которых наши кшатрии довольно безуспешно пытались разделить на десятки и усадить вокруг лагерных костров, — их слишком мало. К тому же соплеменники буквально выпихивают этих шершней из своего улья… А если их вдруг родится много, то без вождя и идеи они только перережут друг друга. Куда делись воины Магадхи после того, как Бхимасена убил их вождя? Сгинули в междуусобицах. Вот если нам удастся собрать побольше таких обозленных, жалящих возмутителей спокойствия, неплохая бы армия пришла на помощь Пандавам.

Здорово! Что ж Пандавы об этом не подумали? Кумар снисходительно покачал головой. На его полных губах заиграла лукавая усмешка:

С чего ты взял, что они не подумали? А зачем они рассылают дваждырожденных собирать отряды? Кого, ты думаешь, приведет с собой из дальних земель сердечный друг Митра? Юдхиштхира сказал — приведите воинов. Думаешь, он обольщался по поводу того, кто пойдет за нами? — и Кумар возвысил голос. — Эй вы, отобранные, постройтесь для принесения клятвы верности на огне и мече. Остальные ступайте под заботливую длань своего законного повелителя. На рассвете мы выступаем.

* * *

В утренней свежести мы вновь сели на коней и двинулись к соседнему княжеству. За нами следовало не менее сотни конных, отягощенных мешками с провизией, в кожаных панцирях, с луками и копьями за спиной.

Тогда я и спросил Кумара, не совершаем ли мы ошибки, привлекая людей посулами добычи, которую, по правде говоря, ни он ни я не надеялись получить. Закон братства дваждырожденных отвергал ложь как способ достижения цели.

— Какой закон? — резко спросил меня Кумар. По его раздраженному тону я понял, что самодо вольная улыбка скрывает змеиную борьбу сомне ний. — Разве ты был слеп и глух в зале собраний Друпады? Ты так и не понял, чего ждет от нас Кришна? То, что я сделал сегодня, в конечном сче те послужит Юдхиштхире, а значит, несет благо.

…Юдхиштхире! А этим, прельстившимся твоими посулами?

Они же сами захотели. Как истинный дваж-дырожденный, я воплотился в души простых воинов и дал им надежду и мечту. А ты не смог… Не нашел слов… А теперь еще и меня осуждаешь. Один раз у меня не получилось в Кампилье! Я пытался заставить людей измениться, отречься от прошлого… Но они были неспособны оторваться от берега и отдаться потоку. Тогда я ушел от сытых горожан и обратился к простым земледельцам. Им я просто назвал виновных в их бедах. И этого оказалось достаточно, чтобы бросить отчаявшихся мужиков на копья кшатриев. Я пытался изменить поток кармы. Как глупо… Даже если бы мы вдруг победили, блага на земле не прибавилось… Лишь теперь я понял, что, дорвавшись до сокровищ Друпады, мои крестьяне получили бы новый соблазн резать друг друга.

А сейчас мы не повторяем твоих ошибок?

Нет! Думаешь, они не знают, что рискуют жизнью? И все равно идут. Потому что дело не в наших словах. Просто среди тихого умирания забрезжила цель — простая, ясная, не требующая длительных усилий. Когда все рушится, когда сердце сжимается от тяжелых предчувствий, верят самым ярким и безнадежным пророчествам. "Нам плохо — так бей вон тех!" И они пойдут бить с легким сердцем и чистой совестью. Потому что их всю жизнь учили только этому. Я и сам вижу, что они грубы и просты. Но силы нашего мира действуют через таких, как эти.

Кумар криво ухмыльнулся и, дернув за узду, дал шпоры коню. Где-то в хвосте колонны всадников я услышал его громкий торжествующий голос. Кумар давал наставления кому-то из новопринятых бойцов в выражениях, способных смутить даже начальника конницы матсьев.

Та самая сила, которой не хватило Учителям в угасших ашрамах юга, по прихоти кармы возродилась в моем друге. Теперь она лилась через край, не зная законов, границ и страха.

Я смирился и следовал за ним. Жизнь сама показывала новые пути. Отказаться следовать по ним означало, по сути, признать себя побежденными. А к этому мы не были готовы. Я уже сделал свой выбор в Хасти-напуре, выпытывая секреты Карны у его несчастного отца, или даже раньше, когда обагрил свой меч кровью в царстве матсьев. Карма разорванного братства дваждырожденных все явственнее давила на мои плечи. Признаться, я невольно позавидовал Кумару, отбросившему сомнения и радостно отдавшемуся новому потоку.

* * *

Кумар рано торжествовал победу. Необоримый закон кармы действует путями, неведомыми человеку. Наверное, поэтому никому из смертных так никогда и не удавалось предвидеть все препятствия, ловушки и противодействия, что порождает им же избранный путь.

Набранные нами воины никак не становились армией. Я сравнил бы их со стадом овец, если б только каждый из них в отдельности не смахивал больше на волка. Я иногда задумывался, сколь многие из них получили свои раны во время грабежей, подобных ночному нападению на деревню Мурти. В соседних землях мы набрали еще несколько сотен бойцов, что только увеличило неразбериху и нашу озабоченность. У меня было ощущение, что мы пытаемся нести в пригоршне кипящую воду.

Сила клокотала, пузырилась, обжигала ладони. Сила тупая, жестокая, смертоносная, но так необходимая нашим вождям для победы. В ней не было теплого ровного огня брахмы, ее не пронизывали мысль и воля, превращавшие дваждырож-денных кшатриев в дисциплинированное и преданное войско. Это была сила молодой расы, еще не одухотворенная брахмой, необузданная разумом и традициями.

И все-таки наш отряд продвигался от одного мелкого княжества к другому, понемногу поворачивая на север, туда, где знамена Пандавов собирали для последней схватки всех, кто обладал силой и мужеством оспорить волю Хастинапура.

Моя телесная память несет меня над красной горячей землей, пахнущей обожженной кожей и солью. От нее исходят шероховатые, обжигающие волны безгласной и бездумной силы. Пустынное плоскогорье залито белым солнечным светом, настолько интенсивным, плотным и осязаемым, что человек вязнет в нем, как в зыбучем песке. Это не внутренний свет грез о былом, а память о грозном настойчивом давлении внешней среды. Воспоминания о тех днях прожитой жизни несут даже свет солнца как постоянное испытание, неотвязчивый вызов.

Впрочем, вызов юга чувствовался во всем — в сумраке влажных, почти непроходимых лесных чащоб, в густой облепляющей жаре. Опасность воплощалась то в полете стрелы с каменным наконечником, выпущенной из лесной глуши каким-нибудь диким охотником, то в перестуке копыт чужого отряда. Мы привыкали жить с опасностью, не находя радости и опоры ни в чем, кроме серебряного луча долга, протянувшегося от нас к сердцу Юдхиштхиры.

Мурти, сторонившийся грозных и капризных кшатриев, старался ехать ближе ко мне. Волей-неволей мы коротали время некоторым подобием беседы, хотя эти разговоры с простым деревенским парнем пока несли для меня мало интересного. Он пытался рассуждать о богах и путях праведной жизни и презирал своих соплеменников за их приверженность каменным идолам, стоящим в храме. Но его неразвитый, зато живой ум делал свои выводы из гимнов, что пелись во время храмовых церемоний. Так он узнал о майе видимого мира, о непостижимой силе, творящей Вселенную и управляющей как людьми, так и богами. Он даже продекламировал мне несколько строк об Атма-не: "Сам невидим, во все тела проникает. Эти тела преходящи, но вечен носитель тела — непреходящий, творящий Атман".

Признаться, я был удивлен, как невежественный крестьянин смог додуматься до идеи безличного Бога. Он не ощущал брахмы, не слушал в ашраме учение Сокровенных сказаний, но истово молился силе, которую не мог ни представить, ни определить. Не без гордости он сообщил о том, что сам избрал для себя путь постижения. Два года назад, к ужасу окружающих, наш Мурти заявил, что пища его односельчан недостаточно чистая, и дал обет не есть ничего, кроме зерен злаков. Ему казалось, что именно таким путем риши растворяют себя в Атмане.

После моих настойчивых расспросов он признался, что от подобной пищевой аскезы потерял несколько зубов, остроту зрения и сейчас чувствует себя немощным среди других воинов. Пришлось убеждать его, что нет духовного преимущества в отказе от той или иной пищи. Любая форма воздержания может оказаться ловушкой, отделяющей собственное Я от тождества с окружающими. Даже в смирении аскета может таиться гордыня, сводящая на нет все заслуги. Мурти некоторое время пытался спорить, но, кажется, в глубине души был рад, что события вырвали его из транса доморощенного подвижничества и почти насильно погнали к неизвестной, но более-менее овеществленной цели. В походе нам приходилось питаться тем, что посылали в котел отнюдь не щедрые боги. Как ни пытался Мурти устраиваться на ночлег подальше от дразнящих запахов "нечистой" пищи, его аскетического рвения хватило ненадолго. Уже на следующий день после нашего разговора он сидел в общем кругу и грыз оленьи кости с кусками обжаренного мяса, чуть ли не хрипя от жадности.

Я рассказал об этом Кумару.

Еще десяток дней, и он окончательно потеряет интерес к слиянию с божеством, личным или лишенным образа, — легкомысленно ответил мой друг, — ты сбил его с "пути желудка".

Ему надо думать о том, как сражаться, как защищать собственную жизнь, а он возомнил, что все это майя. Теперь-то, вернувшись на землю, он получит возможность хоть чему-то научиться. Но прав ли я, отбирая у него веру?

Если переживет войну, обретет и веру. Мы же знаем, что истину нельзя преподать словами. Она рождается в таинственной глубине сущности, когда на нее проливается семя личного опыта. Так что для Мурти полезнее страдать и каяться в майе нашего мира, чем устремляться в бездны Атмана.

А что если этот серый душный уходящий мир не стоит того, чтобы обращать на него внимание? Может быть, Мурти лучше сразу погибнуть, сохранив легкую карму и чистую веру?

Кумар откровенно расхохотался.

Ты же сам в это не веришь. А какой мир унаследует наш юный Мурти, этого не знает никто из мудрых. Разве мы можем судить по родовым мукам, кто родится? Да и вообще, хватит тебе думать о нашем вайшье. Пора позаботиться о том, что делать с остальными.

Хорошее воинство ведем мы Пандавам, — не без язвительности сказал я Кумару, — все-таки это было безумием собирать людей так, как делали мы. Плоды обмана всегда горьки. Соблазн грабежа, прельстивший наемников, привел под наше знамя далеко не лучших.

А что, там были другие? — мрачно ответил Кумар. — Неужели ты не видишь, что только эти люди и обладают силой сражаться.

Но как же мы будем командовать ими в бою? Кшатрии Хастинапура перебьют их в первой же стычке. А еще хуже, если они выйдут из повиновения.

Да ты не переживай, — невесело усмехнулся Кумар, — может, мы еще и не доведем их до Пандавов. Стоит попасться на пути городу побогаче да без укреплений, как мы рискуем снова остаться без армии.

Так стоило ли пытаться вести?

Конечно. Не действуя, мы не получаем даже надежды достичь цели. Так гласят-Сокровенные сказания.

Здесь мудрость сказаний бессильна, — ответил я, — эти безмозглые гордецы не оценят наших знаний. Что вообще может заставить их подчиниться?

— Это и предстоит нам понять. Причем как можно быстрее, если мы дорожим собственными жизнями.

Некоторое время я ехал молча, обдумывая сказанное Кумаром. Что вообще можно было пытаться понять в этих людях? Их лица, задубевшие на солнце, разлинованные шрамами и морщинами, отличались друг от друга лишь степенью свирепости. При всей своей чуткости я не мог уловить за этими личинами, носящими столько же самобытности, сколько щиты из воловьей кожи, никакого движения мысли. Похоже, в своих действиях они руководствовались просто привычкой, несознательно приобретенной за долгие годы следования традициям своего кшатрийского племени.

Единственным человеком, который еще старался говорить с нами, был Мурти. Возможно, наши речи пугали его. Но и благоговейный страх превращался в связь, завораживал, притягивал добычу, как взгляд кобры.

— Почему вы так мало говорите с нами? — тревожно спрашивал он нас. — Кшатрии по вече рам все чаще ворчат, что путь до сокровищ Хас тинапура долог, а вы скрытны и горды, хотя, судя по одежде и обхождению, все-таки происходите из низкого сословия…

Мы с Кумаром невесело улыбнулись.

— Это дуракам нужна длинная речь, — ска зал я, — мудрый схватывает суть с полунамека. Между нами, Мурти, есть постоянная связь. Жест, поза, взгляд и даже всполох чувств — это знаки беззвучного общения; плоть насыщенного, цвета стого, полнозвучного языка мудрых. Просто ты еще не научился слушать и видеть по-нашему.

Мурти упрямо тряхнул кудрями:

— Темны твои речи.

 

Если бы вам все было понятно во мне, то чем бы я отличался от вас? — возразил я. — Твой сосед в строю тебе полностью понятен и близок. Но вести за собой он не может, ибо вы знаете одни и те же дороги, одни и те же законы.

Между мной и тобой не путь или законы, — вдруг сказал Мурти, — а пустота. На что я тут могу опереться, чтобы влезть, да еще и удержать равновесие…

Ну вот, Мурти, ты сделал открытие. Именно эта полоса пустоты, не измеренная твоим разумом, и отделяет Учителя от ученика. Ты еще не прозрел настолько, чтобы видеть невидимое продолжение пути телесными очами. Поэтому мы и говорим о том, что ученик выбирает своего Учителя волею кармы, подчиняясь не рассудку, а велению прозревающего сердца. Именно смирение и вера пролагают начало пути для ищущего. Постепенно, шаг за шагом, ты будешь восходить на мою вершину. Так же начинал и я. Скажу больше — за этой вершиной снова неизведанный путь и пелена мрака, и новая вершина. Им нет конца, как нет пределов нашему миру. Но убедиться в этом, вместить восторг и страдание открытий может только идущий.

А эти люди? — Мурти с опаской кивнул в сторону костров, где звучали громкие крики и хохот. — Они не признают в вас учителей, даже поговаривают, что вы из низшей варны — уж больно смиренны и тихи. Я боюсь за вас…

Так я и думал, — вздохнул Кумар, — нашу умеренность в пище, словах и привычках они восприняли как признак низкого происхождения. Это оскорбляет их кшатрийское достоинство. К тому же они сходят с ума от монотонности нашего пути. Сокровища Хастинапура далеко… Как бы не взбесились…

Тебе же удалось обуздать целое войско в Кампилье? — напомнил я.

То были крестьяне, чуждые кшатрийской гордости. Их сплотило отчаяние, а я просто направил эту слепую силу на цели, казавшиеся тогда благими, — ответил Кумар, — а здесь еще предстоит создать поток. Что рождает движение — приказ, сила, выгода. Они привыкли к действию. Действие порождает привычка подчиняться приказу или стремление к выгоде. Но ведь есть же и путь разума. Что порождает мысль? Удивление, сомнение, даже простое любопытство. Не может быть, чтобы эти качества, свойственные каждому ребенку, не дремали где-то в глубине их непробужденных, но все же живых сердец. Мы должны заставить их вступить с нами в поединок на нашем поле, по нашим законам. Тогда, если позволит карма, можно будет и выиграть.

* * *

Дабы не угас в сердце страстный порыв к свершениям, милостивые боги всегда своевременно посылают нам испытания. На другой день дорога вывела нас к околице богатой деревни. Запах сытной мясной похлебки и вид юных девушек породил в грубых умах воинов бесхитростный порыв грабить. Кшатрии остановили коней, и один из воинов развязно заявил, что все нуждаются в отдыхе и хорошем развлечении.

Это можно было предвидеть! Давно ли еда и телесный жар потеряли власть над моими чувствами? Сколько раз я сам тщетно пытался обуздать дикий голод? Как мечтал о пирах и ласковых прикосновениях шелковистой кожи? Лишь со временем эти сладостные оковы майи — камни на крыльях духа — опадают, как осенние листья с деревьев в северных горах. Но именно сила простых потребностей владеет человеческим существом, не отделившим себя от животного мира. Теперь эта сила грозила бросить на нас наших же воинов, плескала ненавистью сквозь сотни знакомых глаз, трепетала ожесточенной решимостью, как прижатая палкой кобра.

Двадцать наших панчалийцев уже построились в боевой порядок, готовые ко всему. Но мы с Ку-маром понимали, что этих сил едва ли хватит, чтобы подавить зарождающийся мятеж.

И тут ракшас ярости овладел мной. Ничего нельзя было изменить в этом мире. Не удалось патриархам Высокой сабхи, не удалось Кумару в Кам-пилье, не удается и нам. Ни здравый смысл, ни знания не помогали. Чувствуя обреченность своих усилий, негодуя на тупость людей и жестокость богов, я дал выход воинскому пылу.

Внутренне это ощущалось как бросок всем телом на упругую, вязкую стену. Черная пелена Ка-лиюги или первобытная дикость угрожали ничего не ведающей деревне? Мне было все равно. Моя ответственность была не перед потомками, а перед этими угрюмыми, почти бесчувственными перво-родцами новой расы. Мы призвали их, притащили сюда, прокладывая дорогу в Хастинапур. Если они устроят бойню в деревне, это будет наша вина.

Разговоры были бесполезны. Я соскочил с коня и подошел к кшатрию, осмелившемуся противостоять нам.

— Я научу тебя дхарме кшатрия… — угрожающе сказал я, впившись в него взглядом, пытаясь подавить волю, — своим мечом.

Он был здоровый, кряжистый, прошедший не одно сражение воин, и не боялся меня. Под ободряющие крики своих друзей он слез с коня и с лязгом выхватил меч из ножен. Панчалийцы и Ку-мар застыли в напряженном ожидании, следя, чтобы никто не вздумал вмешаться.

Мой соперник действительно неплохо владел оружием, но он не обучался у Крипы. Фиолетовая звезда на острие моего клинка вошла в его кожаный панцирь с хрустом и мерзким чавкающим звуком. Я вырвал меч, и тяжелые капли крови покатились по пыльной дороге, свертываясь на глазах в черные шарики.

— Кто еще готов уйти в царство Ямы? — хрип ло спросил я. — Скольких я должен перебить, что бы спасти жизни остальным? Безумцы, вы не понимаете, что мы на земле врага. Сожгите дерев ню, и на нас начнется охота. Убегите по одному, и вас переловят по одиночке, убьют, не спросив, куда вы идете. Для вас надежда выжить — идти за нами, повинуясь приказам. Вы похожи на стаю шакалов, рвущихся к добыче, так я и буду обра щаться с вами, как с шакалами.

Что-то там блеснуло в глазах двух-трех воинов, возможно даже зарождающаяся мысль. Мне некогда было думать об этом. Все мои внутренние силы были направлены на то, чтобы подавить любой протест, еще тлеющий в темных душах. Вот в таком состоянии полной самоотдачи вожди дваждырожденных и попадают под власть ракшаса — мелькнула холодная мысль. Мелькнула и погасла. Брахма ушла из тела. Я почувствовал усталость и опустошение. Вокруг стояла густая, вязкая тишина. Я сделал усилие и взглянул повнимательнее в лица тех, кого за мгновение до этого ненавидел: под синим небом на обочине дороги стояла толпа усталых, подавленных, трепетно внимающих мне людей. Оказывается, они даже успели сойти с коней, выражая тем самым свое почтение гневному командиру.

— Ну, что застыли? — бодро рявкнул Кумар. — Подтяните ремни, проверьте оружие и залезайте в седла. Поход доблестной армии продолжается.

* * *

Кшатрии присмирели. Но, увы, узы подчинения совсем не похожи на тонкие лучи понимания и любви. Это мы познали на собственном опыте, обреченные без устали сжимать поводья чужой воли. Наши действия изменяли жизнь, а жизнь стремительно изменяла нас. Главное бремя водительства принял на себя Кумар. Он куда лучше подходил для этой цели. Куда девался водопад чувств и порывов, который изливало его сердце в безумные дни проповедей панчалийцам? Черты лица заострились и отвердели. Глаза потеряли глубину и текучесть, но налились упрямой жесткой силой. Голос обрел глубину и властные ноты. Думаю, что менялся и мой облик. Иначе, почему бы я ловил на себе чужие взгляды, выражавшие благоговейное ожидание команд. Льстило ли это моему самолюбию? Наверное, да (хоть это чувство и не пристало дваждырожденному), но куда больше тревожило. Противясь долгу, я все никак не решался войти в центр силы и помочь Кумару.

Будь на моем месте Митра, ему бы не пришлось мучительно искать слова и жесты кшатрий-ского командира. Мысленно я воплощался в своего друга, пытаясь подражать его гордо-заносчивому виду, тону речи, даже простецким шуткам. Я притворялся, опасаясь только одного: как бы мои воины не почувствовали, что я, не потомственный кшатрий, а деревенский парень, сродни презираемому ими Мурти. Никто из подчиненных не должен был догадаться об этой подмене, ибо они мерили жизнь по своим законам.

Об этом мы говорили с Кумаром, пытаясь как можно быстрее найти выход, пока страх и почтение, поселившиеся в умах этих людей, вновь не задернула пелена забвения.

— У нас сейчас есть две возможности, — сказал Кумар, — улизнуть самим от нашего доблестного воинства и постараться никому об этом не рассказы вать, иначе нас поднимет на смех вся армия Пандавов. А второе — все-таки начать управлять этим мутным потоком. Они же простые, а простыми управлять лег ко, по крайней мере, так говорят.

Я невесело усмехнулся:

— Вопрос только в том, как это сделать. Кумар ответил совершенно серьезно:

—: Измениться. Даже утренние омовения возводят невидимую стену между нами и кшатриями. Как бы это ни претило нам, придется отказаться от всего, что кажется непонятным и враждебным нашим воинам. Доверяют тому, кого понимают, кто кажется близким, доступным. Значит, чем грубее и проще станут наши манеры и речь, чем быстрее мы откажемся от столь дорогих нам привычек дваждырожденных, тем быстрее воины сплотятся вокруг нас.

Мы начали с того, что надо заставить наших кшатриев измениться, а ты мне сейчас объясняешь, что меняться должны мы сами. Хочешь, чтоб мы стали одними из них? Превзошли их в силе и жестокости? Тогда-то они нас зауважают и сразу изменятся!

Не знаю, — тряхнул курчавой головой Кумар. Его отрешенный взгляд скользил по пустынному горизонту в поисках неведомого знака. — Это, вроде, тоже противоречит дхарме дваждырожденных. Давай думать — что вообще заставляет человека меняться?

Что изменило меня? — задал я вслух вопрос, на который столько раз отвечал мысленно и каждый раз по-другому.

Вот именно! Что сделало из крестьянского парня столь противоречивую смесь брахмана с кшатрием?

Желание удрать из деревни во дворцы Хас-тинапура, о которых я наслышался от чаранов… Я не знал, что это такое, но песен да совета риши хватило для того, чтобы вырвать меня из привычной жизни.

— И вместо дворцов получил вот это! — Ку мар неопределенным жестом охватил и дорогу, и грязные поля, и наших всадников.

 

Мечта просто отодвинулась, но не потеряла привлекательности, сейчас сон сгустился, обрел форму, силу, свет. Чтобы достичь Двараки, а потом и Кампильи, мне пришлось обучиться самообузданию и владению мечом, Сокровенным сказаниям и традициям дваждырожденных.

Значит, ты сам же и забросил в свое будущее цель, ради которой пришлось потом истязать себя в ашраме, безоговорочно служить Пандавам, пятнать карму кровью.

Подожди… Я хочу сам понять. Пока я жил удовлетворенный самим собой, не мечтая о большем, не было и тоски по несбывшемуся. Потом появились желания, детские мечты и пропал покой. Я начал чего-то хотеть. Разница между привычной серой жизнью и неясными наивными мечтами создала пустоту, которая требовала заполнения. Щель в плотине! Пустота втянула стоячую воду жизни, создавая поток. Цель все отодвигалась, поток усиливался, размывая плотины. Похоже, что я сам себя тащил. Цель уходила все дальше в будущее, требуя все больше сил для достижения, усиливая поток, в который уже включились и воля, и разум, и чувства. Вместо неосознанных желаний теперь — цель, обретающая форму и свет. Но ведь в конце концов и эту цель я сам туда закинул — в свое будущее.

Ну вот, мы и придумали! Тобою же созданная цель изменила твой разум и тело. Пусть цель выдумана, но новые силы и мысли, рожденные на пути, — они-то реальны. Так что же создает сегодняшний день человека, способного размышлять, — прошлое или будущее?

Конечно, будущее! — воскликнул я.

Вот! И я так думаю! Силы посылает нам будущее — невидимое, бесплотное, сотканное из майи. Прошлое — лишь кармическое зерно, которое может дать росток будущей устремленности. А может и не дать… Почему спят зерна духа в этих могучих телах? Кто дарит первую мечту? Что толкает росток вверх? Карма? Боги? Риши, проходящий за околицей деревни?

Так что делать с нашими кшатриями?

Пробудить в них простую человеческую неудовлетворенность. Они должны чего-то очень захотеть, ну, разумеется, кроме грабежа Хастинапу-ра, что заставит их измениться. Прямо здесь, сейчас. Мечта, вера или надежда — все подходит, чтобы выбить их из сонного оцепенения.

Но какую надежду мы можем подарить им сейчас?

По совести сказать, любую, — невесело усмехнулся Кумар, — все равно ты ничего не успеешь объяснить и доказать им за тот короткий промежуток времени, что отделяет нас от последней схватки. Но создать поток мы можем. Я, как ты знаешь, это уже делал в Кампилье.

Ну, так ты ж был воплощением Шивы.— Не надо смеяться. Каждый пробудившийся способен увлечь за собой других. Без твоей помо щи мне не обойтись, так что прими облик Шивы или Агни, воплотись в раджу или в Муни-всесиль– ного, и посмотрим, чего стоят годы ученичества в ашраме против подготовки кшатриев.

Пришлось соглашаться, так как другого способа найти общий язык с кшатриями я не видел. Так законы жизни дваждырожденных покинули мой походный быт. И постепенно, сидя в одном кругу с воинами, вкушая горячее жирное мясо, пальмовое вино и хохоча над их незамысловатыми шутками, я даже начал получать некоторое удовольствие.

Как эти ночные привалы у костра отличались от круга дваждырожденных под небом Кампильи! Хохочущие личины, изуродованные шрамами, с всклокоченными волосами и желтыми зубами вместо спокойных, словно освещенных изнутри, лиц моих товарищей. Но и они начинали слушать, не в силах противиться очарованию сказаний дваждырожденных.

— Губитель недругов, причастный высокой доле, Арджуна обратил свои помыслы к прибы тию небесной колесницы. Дивная вимана — повозка небожителей, ведомая возничим Матали, показалась в небе. Словно рассекши облака, она залила своим блеском все страны света. Грохот ее был подобен реву тучи. Посланец небожителей призвал Арджуну взойти на колесницу. И великий бесстрашный лучник ответил: "Раз ты вступил на нее, взойду и я, подобно добродетельному мужу, ступающему на благую стезю вслед за Учителем". (Невозможно поверить, но даже Арджуна боялся виманы. Я впервые подумал об этом, пересказы вая историю, слышанную в высоких залах Панча– лы. Вот эти-то колебания сына Кунти и свидетель ствовали о правдивости рассказа.) И Арджуна, сердечно ликуя, читая мантры, последовал за Ма тали. (А я бы рискнул взойти на летающую по возку? Как бы хотелось постичь ту силу, что дви гала ею, вырываясь подобно хвосту бездымного пламени…) Те сияющие тела, которые наблюда ем мы в виде звезд и которые хоть и огромны, из– за удаленности своей кажутся крошечными, как огоньки светильников, увидел Пандава во всей красе их, сияющих своим внутренним светом.

Я рассказывал то, что помнил из песен чара-нов, не объясняя и не переиначивая. Тогда я и сам не мог вообразить, насколько божественное прозрение способно вместить истину. Мое сердце верило. Толпа воинов внимала, затаив дыхание, и головы сами собой поднимались к бездонным небесам, по которым скользили алмазные узоры созвездий Мригаширши, Пхальгуны, Критики.

А оружие? Вы видели оружие богов? — тревожно спросил кто-то из воинов.

Чараны поют, что Гандива — лук Арджу-ны — создан самим Варуной, — добавил другой. — И у Кришны, говорят, есть божественный диск Чакра, способный сгустком пламени прорезать колесницу.

Мы видели Гандиву в бою, — тихо ответил я. — Не думайте о том, что превосходит человеческое понимание. И вы, опираясь на внутреннюю силу, можете стрелять без промаха. Надо только понять, что не меч, но дух прорезает скалы…

Как нам поверить в это? — отважился спросить Мурти. — Я привык верить в то, что вижу собственными глазами или могу пощупать…

Опираясь на очевидность, вы впадаете в заблуждение, ибо телесное зрение пребывает в майе, — ответил Кумар.

Какая майя? Это в жизни брахманов все как-то тревожно, зыбко… Ну оно и понятно — там все больше воля богов. А я вот что попробовал — то и знаю. Так надежнее…

Ну да, пока вертишься в кругу привычных дел и опасностей, а если жизнь твоя перетряхивается, как стаканчик для игры в кости, то твой опыт повисает ненужным грузом на плечах. Ты вот привык драться по-своему, так в тебя теперь никакими силами новое умение не влить. А поймешь ты свою ошибку только тогда, когда слитные ряды куру пройдут по вашим костям, как слон по ореховой скорлупе.