Раньше я тоже думал, вероятно, и под твоим, в частности, влиянием, что лишь бы крутилось: заработную плату, и налоги владелец отдаст обществу. 23 страница

Однако нечто похожее приведенному свойственно не только персоналиям гуманитарных наук. Имеет место оно и в мире техники, особо там, где ее представители отдалены от проблем живой жизни и в силу служебного статуса своих организаций вынуждены заниматься приведением чего-либо к неким обобщающим актам: одобрения, разрешения, запрета и т. д.

Об одной группе таких организаций, Госстандарте и его институтах, разработчиках систем принудительного и абсолютно противоестественного регулирования процесса создания техники в годы разложения Советов, я уже упоминал.

О второй я вспомнил, перебирая вчера архивные папки со своими старыми изобретательскими делами. Я не способен длинно писать. Но, обладай я такой способностью, можно было бы только на одну тему переписки с ВНИИГПЭ (институт, занимавшийся экспертизой заявок на изобретения) написать большой роман.

Я нашел в этих папках переписку по заявочным материалам на протяжении десяти и более лет. Например, по заявке на ножницы авторское свидетельство было получено лишь через 14 лет. Чуть меньше, 12 лет, велась переписка по заявке на устройство для перевалки клетей балочного стана. Несколько быстрее по другим, но также значительно дольше положенного. Чего только не писалось при этом сотрудниками ВНИИГПЭ, каких нелепых отписок, алогичных домыслов не сочинено, и все как бы в подтверждение правил и рекомендаций Давыдова, его «уловок» в споре. Когда ты про Фому, а тебе в ответ про Ерему. И еще, ты им – немедленно по получении от них, а они, в ответ на твои обоснованные аргументы, каждый раз с очередным возражением – через пару, а то и больше, месяцев.

А вот, среди попавшегося на глаза, и нечто из того, что выпадает из данного правила. Почему? Да потому, что сочинено было специально по изобретательским рекомендациям Альтшуллеровского ТРИЗ-а.

Как-то в один из чудных летних вечеров, когда были еще молоды и умели веселиться на полную «катушку», сидели мы в компании Вараксина, Гельфенбейна, Нисковских и Соколовского. Возможно, были и жены, но мужиков, кроме названных, точно не было никого. Зашел разговор на изобретательскую тематику и кем-то было предложено: сейчас, немедля, сочинить «застольную» заявку. Через 10 минут придумали идею, столь же быстро набросали черновик текста, а назавтра, заведенные на желание убить экспертов ВНИИГПЭ «формальной» проходимостью нашей ТРИЗ-овской заявки, оформили ее от имени всех пятерых и послали в Москву.

Ответ на заявку оттуда, принимая во внимание ее формализованную простоту, был получен необычайно скоро. И это нас не удивило. Удивило то, что эксперт усмотрел в ней… целых три изобретения. От души посмеявшись, мы немедля подготовили и отправили требующиеся ему три заявки. И, опять весьма оперативно, получили, теперь от разных экспертов, три ответа. Два положительных – на никому не нужное и сочиненное нами для «балды», и один отрицательный – на более или менее представляющее действительно практический интерес. Все – в полном соответствии с правилами и рекомендациями ТРИЗ-а. Мы не стали спорить, и согласились на два изобретения, больше из за неуемного желания поставить заявочный рекорд. И мы его поставили.

Идея «шарнира вращения для тяжелонагруженных узлов с ограниченным углом поворота», в трех придуманных нами возможных его исполнениях, родилась в ночь на 1 июня 1965 года, приоритет повторных трех заявок отмечен 1 июлем того же года, а полученные нами авторские свидетельства зарегистрированы в Государственном реестре изобретений Союза ССР в следующем 1966 году.

Надо отдать должное экспертам: наши фамилии к тому времени были им хорошо известны, и, похоже, разгадав коллективную хохму, они тоже посмеялись и постарались ее побыстрее «материализовать». Ну, а что касается полезности, то все оказалось так, как мы и предполагали в тот «изобретательский» вечер. Реализован был нами практически шарнир в исполнении, не признанном ВНИИГПЭ.

Жизнь сложна, и не укладывается в рамки системщиков и пророков.

 

10.03

Серия газетных и журнальных публикаций, радио и телевизионных передач по случаю пятидесятилетия со дня смерти Сталина. Масса точек зрения, подходов. Но все они, за редчайшим пока исключением, годятся лишь для поверхностного восприятия и весьма далеки от объективной и всесторонней оценки этой личности. Сегодня она, в подавляющем большинстве: у одних – чуть не от животной к ней ненависти, у других – от непомерного желания возвести ее в святые.

«Сталин сформировал на нашей почве новый сокрушительный тип homo sapiens-a, способного отречься от матери и отца, отказаться от права выбора, ненавидеть гениев и поклоняться посредственности, шагать только строем, рукоплескать пыткам и казням… И этот новый человек, спустя десятки лет после смерти Сталина, продолжает жить по тем же законам и пытается реанимировать смердящий, но обожаемый труп, молитвенно вспоминает деспота, и главное, все еще любит свой рабский страх, находит в нем оргиастическое блаженство».

Так – вне логики, вне уважения к «человеку», вне элементарно вытекающего из данного высказывания вопроса: «почему он, этот «человек» так думает и от какой такой «дурости» так считает, так хочет и «молитвенно вспоминает деспота» – пишет о Сталине драматург Л. Зорин.

А вот как, столь же алогично, вне случившегося и вне реальной нашей истории, но теперь сверх панегирически, вещает о нем журналист А. Проханов.

«Сталин сражался за власть, шел к ней через тюрьмы, трагедии, великие труды. Владел «образом будущего», видел это великое будущее на сто лет вперед, провидел войны и революции, указывал место, которое надлежит занять СССР среди бушующего ХХ века. Планировал историю, сотворял очередной ее отрезок, вырывая силой и прозрением у Грядущего. Работал и жил ради трудового народа, строил новые города, открывал библиотеки, берег народную копейку, вкладывая ее в оборону, науку, здравоохранение. Создал политическую элиту из талантливых крестьян и рабочих, окружил себя патриотами Родины, раскрыл неограниченные способности народа. Создал в искусстве «Большой стиль», направляя художников, писателей, архитекторов, режиссеров и композиторов на образ величественной «красной иконы», которой молилось все человечество.

Сталин окружил себя государственниками, умными дипломатами и стратегами. Был первым лидером мира, переиграл Муссолини и Гитлера. В Тегеране и в Ялте навязал свою волю Рузвельту и Черчиллю. Выиграл самую страшную в истории человечества войну, одержал мистическую Русскую Победу, которая стала вероучением для многих поколений русских людей. Увеличил территорию СССР, присоединил к ней заповедные русские земли, окружил страну мощными поясами дружественных стран. Оставил народу могучую космическую державу.

Сталин – это больше, чем человек и вождь. Это категория. Это способ существования России в ХХ веке. Это бессмертное начало, которое будет постоянно воплощаться на трагических переломах истории».

«Сейчас, – высокопарно вторит Проханову А. Фефелой, – когда страна накануне грозных мировых событий, новых внутренних взрывов и потрясений, напряженно вглядывается в прошедший век, она видит там не Витте, Столыпина, Бухарина или Троцкого… Не Ленина и Николая II. Она видит сына крестьянина Тифлисской губернии, ставшего единственным точным выразителем грандиозной в своих порывах и прорывах «русской идеи». Видит в магме истории только огненного Сталина.

Сталин близок всем в этой стране. Даже его хулителям, ненавистникам и противникам. Вся политическая, военная, финансовая и культурная элита нынешней России –вышла из сталинской шинели. Системы производства, обороны, науки и образования – все было сконструировано, смоделировано, заложено при Сталине. Сталинские эмоции, методы мышления, стиль и магизм поведения пронизывают политическую и управленческую культуру.

Сталин вывел страну на позиции развитых индустриальных держав, создав предпосылки нынешнему строю. Посему олигархи и их приспешники, завладевшие государственной инфраструктурой, должны молиться на Генералиссимуса.

В сегодняшней буржуазной России символом государственности, самым авторитетным деятелем прошлого неумолимо становится Сталин. Он – творец современного русского стиля. Если есть в нынешней России что-либо капиталистическое, модернизированное, постиндустриальное – то все это описывается одним именем – «Сталин».

Какое мощное сотрясение пространства набором красивых, но пустых по их сочетанию слов! Не смешно ли читать подобное, после всего мной приведенного об этой личности?

 

05.04

Сегодня, возвращаясь из города, обратил внимание на строящийся, в честь убиенного последнего царя Николая II, храм «На Крови». Стоит еще в лесах, но уже с девятью сверкающими золотом куполами. Кроме того, еще четыре купола лежат на земле. Места на храме для их установки не нашел, куда их будут ставить – не знаю. Конечно, это никакая не дань объявленному святым последнему нашему царю, а элементарный идеологический выверт в защиту существующей власти. «Здоровое» соревнование между Москвой и Екатеринбургом, между президентом Ельциным и губернатором Росселем в области восстановления в стране защитительной для сегодняшней власти капитала церковной идеологии. Переплюнем президента, – если не размерами храма, то хоть количеством куполов!

А сам Николай II, объявленный святым, великомучеником, кто он? Тот, о ком язвительно, но с полным знанием, писал Витте. Человек «весьма самолюбивый, манерный и с женским характером, лишь случайно по игре природы незадолго до рождения снабженный атрибутами, отличающими мужчину от женщины»; царь, «возбуждавший чувство отвращения, злобы и жалостливого равнодушия, если не презрения»; самодержец, «принесший своими личными качествами вред России.

Ирония истории и власти! Вчера грабили церкви, и переплавляли на металл их кресты; сегодня грабим народ и за его счет (на «пожертвования» грабителей!) восстанавливаем и строим храмы. Вчера возносили, для завтрашнего низвержения, Маркса; сегодня – то же творим с Николаем II. Так вот, через глупость, ограниченность и однобокую устремленность власти, готовится очередное возмущение народа, очередная революция. Святой? – Надо придумать!

Хотя, с другой стороны, этот храм творение ума и рук народных, и в этом плане творческом, вызывает гордость и радует взгляд и мою душу.

Примечание. Упомянутые «лишние» купола оказались предназначенными для другого назначения, и позднее были установлены на рядом с храмом не менее монументальное главное здание епархии.

 

07.04

Получил недавно письмо Блехмана. Мой ему ответ.

«Дорогой Илья! Наконец дождался твоего обещанного и обстоятельного письма. Всадил копию, по своему правилу, в этот файл, дабы ничего не пропустить, и начинаю по порядку, копируя твое, добавляя свое и удаляя не нужное.

Ты пишешь о «какой-то постоянной скачке с препятствиями», и пребываешь в амплуа моего, еще одного, московского друга бывшего Главного конструктора Электростальтяжмаша Марка Гриншпуна. Тот, будучи фактически еще и полубольным, и полуслепым, мне постоянно писал и пишет, что «не может жить без работы, без лекций, без студентов». Я вроде из «заводных». Но, кажется, давно решил «пощадить» себя, полагая, что достаточно уже сделанного. А сколько сделано, не имеет особого значения: все равно будет ничтожный «0». Так оценил свой вклад в мировую науку великий Эйнштейн, отвечая на вопрос о лично им содеянном в общем объеме свершенного человечеством. Что можно сказать о нас грешных? Я оттого и призывал Марка «остепениться». Может, с менее вескими основаниями, поскольку ты мне на свое здоровье пока не жаловался, призываю и тебя.

Или у вас, как у академиков? (Далее я привел ему примерно то, что некоторое время назад, вспомнив про Химича, написал в одном из своих писем Гриншпуну).

У тебя сын Леня и дочка Оля, четыре внука – одна девочка и трое мальчишек», и что «с ними не без проблем», – пишешь ты. От души завидую: у меня остался только один из двух моих сыновей и есть только один родной внук. Вот для пущей моей зависти и позанимался бы на досуге со своими внуками для исключения их «проблем», я понимаю, не радующих тебя и, к сожалению, сколько-то ограничивающих даже мою зависть.

Тобой упомянутые книжки постараюсь раздобыть, но лучше, если что-нибудь из них ты переслал бы мне по электронной почте. Особенно из второй – «Механика и математика…». Книжки-то, наверное, ты сочинял с использованием компьютера. Хочется не только прочитать, а и оставить для возможного в дальнейшем использования, набирать же текст уже непривычно и лень.

«Не пишешь ли еще?» – задаешь вопрос. Косвенно я тебе уже на эту тему заикнулся, приведя в двух своих письмах отдельные выдержки из своих «Дневниковых записей», сочиняемых мною уже года три, отнеся их условно к дню официального выхода на пенсию.

А занялся ими, потому что захотелось отдать дань людям, с которыми работал и встречался по жизни и что оставили след в моей памяти. Форма же дневниковая продиктована моим неумением писать длинно. Кстати, ты на эти посланные тебе выдержки не прореагировал. Даже на то, что касалось нашего с тобой знакомства. Насколько, хотя бы, верно я там нас представил? Вспомнил сейчас еще о качелях: «Почему они раскачиваются при отсутствии внешних сил?». (Трением в подвеске, естественно, пренебрегали). Помнится, тогда в Шишимке мы не пришли к корректному решению этой простейшей задачки. И потому я долго, когда ты уже уехал, вспоминая, изумлялся нашей, особенно твоей, «несмышленостью». Или это мое ошибочное впечатление, и не «допер» тогда до ее решения только я? Смешно, какие остаются в памяти мелкие факты жизни!

Посылаю тебе еще пару выдержек. Скажи честно, стоят ли они моих сил и затраченного на них времени?

С Юлией Лагуновой связался и передал ей привет. По твоей просьбе она сообщила, что ее диссертация в свое время была вручена тебе лично, как официальному оппоненту, и следовательно, должна быть у тебя. Она также шлет тебе привет и ждет приглашения на какую-нибудь конференцию. Я понял, что ее устраивает любая, лишь бы было твое приглашение.

Привет, кроме того, тебе и от Марины. Пиши, всегда рад твоему слову».

 

20.04

В прошлую пятницу в Москве убили еще одного депутата Госдумы С. Юшенкова. Коллеги говорят, что он был хорошим честным мужиком. Возможно, и так. Отнесем то к моим немногим «исключениям». Не в этом суть. Дело в самом факте убийства. В конечных результатах происходящего в стране. Десятки тысяч убийств, миллионы лишенных крова и родины, миллионы умерших раньше времени, десятки миллионов прозябающих в нищете – по самым разным причинам, но причинам, порожденным прямо теперешним временем. Устрашающий развал жизнеобеспечивающих отраслей народного хозяйства. Непредставляемая по масштабам зависимость страны (которая вчера еще умела делать, чуть ли не все свое собственное) от западного мира.

Так, где лучше? При тоталитарном прежнем режиме, или при нынешнем демократическом? Ведь человеку в принципе безразличны причины происходящего, бьют по нему следствия. Ему не важно, по какой причине его убивают или чего-либо лишают. Важен результат, и только результат. Тотальной властью он порожден или демократическим хаосом – не имеет значения.

Любая проповедь абсолютной истины, любой религии (церковной, коммунистической, либеральной…), претендующей на статус правящего мировоззрения, требует наличия «специалистов» по его истолкованию и защите. А величайшая устремленность последних к обоснованию правомерности действий правящей элиты, базируется на извечном принципе интеллектуальной прислуги: кто платит, тот и прав. В этом плане одиозной пропагандистской тенденциозности современный рыночный либерализм ничем не отличается от сталинской тоталитарной политической системы.

Перечитываю это через какое-то время и вспоминаю, что подобной же разносной критики, оказывается, придерживается известный художник Илья Глазунов. Он не только против демократии в обществе низкой культуры и бандитского настроя на грабеж чуть ли не всей массы наиболее «инициативных и предприимчивых» людей. Больше. Он, зло критикующий сталинский режим, одновременно проповедует монархическое правление. Вот до какого возмущения может довести человека система современной «демократии».

 

23.05

В начале мая решил съездить в С. Петербург для того, в основном, чтобы побывать на могиле Калинина и встретиться с Хмелевской и Блехманом.

С Александром Калининым я познакомился в годы войны после эвакуации их семьи из Ленинграда. В 43 мы вместе с ним, я после 8-го класса, а он 9-го, были посланы на военно-учебные сборы под Березовск. Он попал в лагерь вместе со школьной командой, а мне, по какой-то личной причине, пришлось добираться туда самостоятельно. Предварительно побывав в школе и узнав там, как и куда надо ехать, я вооружился любезно выданными мне нашим военруком деревянной винтовкой и противогазом, и на следующий день отбыл к месту назначения на собственном велосипеде. По дороге он у меня сломался, и потому дотащился я до лагеря уже к вечеру.

Тощий изголодавшийся пацан с винтовкой на плече, противогазом на поясе, рамой велосипеда с задним колесом – в одной руке и вилкой с передним колесом – в другой. Картина достойная того, чтобы развеселить и местное военное начальство, и моих школьных друзей-приятелей. Больше всех я покорил своей дремучей «сознательностью» Сашу, отличавшегося, как потом я установил, столь же наивно-скрупулезной честностью, исполнительностью и другими подобными свойствами человеческой натуры. А потому не менее оказался очарован и я сам. Из всех тогда запомнил только Калинина, будто остальных там никого и не было. Так состоялась наша дружба, которая была прервана на некоторое время его выездом во Львов, а затем закреплена уже окончательно на всю последующую жизнь годами совместной учебы в нашем Политехническом институте, куда мы поступили одновременно в 1945 году. Один год Калинин потерял, подвизаясь на сцене Львовского оперного театра.

Интереснейший мужик – мой Калинин. Что-то было в нем от лермонтовского Печорина. Он восхищал меня своей честностью и порядочностью, начитанностью, грамотностью и тут же вызывал почти такое же неудовольствие высокомерием, снобизмом. Душевную внимательность и заботливость сочетал с полным игнорированием чужих слабостей. Сгусток противоположных, исключающих друг друга, характеристик в одном человеке. Но лучше я расскажу о нем на примерах нашего с ним общения.

Я упоминал о становлении наших отношений в лагере военных сборов и очарованности им на протяжении всех 15 дней тогдашнего там пребывания. Однако столь длительное и непрерывное восхищение оказалось возможным только в силу большой нашей занятости мероприятиями лагерной жизни, когда не оставалось времени для личных дел и душевных переживаний. В рамках же безупречного выполнения первых мы оба были достойны друг друга. Но как только вернулись домой, моментально разбежались и не встречались неделями. А потом Калинин исчез вовсе, даже не попрощавшись.

Прошло два года. Я окончил вечернюю школу и успел одновременно поработать на заводе. В один из последних дней моего там пребывания иду со смены домой. Навстречу Калинин. Радостная встреча, будто с ним не расставались. Опять единомыслие, до взаимной влюбленности удовлетворенность друг другом, включая обоих желание поступать в один и тот же институт.

Пять лет учебы. Мы с Калининым неразлучные друзья. Институтские разные мероприятия, общие собрания, вечера, посещения театров, филармонии, библиотек, товарищеские встречи, знакомство, в основном через Калинина, с театральным миром. И все, за редчайшем исключением, в режиме: сутки вместе – десять врозь. На первом семестре вообще вроде никакого с ним общения, исключая трамвайные встречи.

Под Новый 1946 год плюсовая температура, площадь у института залита водой, а перед ней Калинин… в валенках. Усаживаю его на свою спину, подхватываю за ноги и перетаскиваю через лужу. В фойе объявление о новогоднем вечере. Кто-то сообщает, что билеты на него достать практически невозможно. Идем в деканат факультета, там секретарша. Калинин, обращаясь к ней, начинает в своем, хорошо мне знакомом, амплуа. Прямо, из-за своей стеснительности, он просить не умеет, и потому произносит длинную тираду, не просьбу, а нечто в виде монолога от третьего лица. Какой это (указывая на меня) образцовый молодой человек и как он неожиданно встретил своего друга, как он его только что перетаскивал на себе через институтскую лужу, и еще что-то в том же духе, пока не уловил на лице секретарши проступающий интерес к нам и не перешел к главному: как они, увидев объявление о предстоящем новогоднем вечере, воспылали желанием непременно на него попасть… А ведь попали: добили мы ее, выпросила она тогда у декана и вручила нам два билета.

Вечером еще один калининский финт. Стоим в фойе актового зала в компании нескольких знакомых студентов, в пяти шагах от нас директор института Качко. Калинин неожиданно и громко: «А хотите, я поздороваюсь с нашим директором, думаете слабо?». И еще что-то, пока директор не выдерживает, не подходит сам, и, бросив: «С удовольствием», здоровается с Калининым, со всеми остальными и поздравляет нас с наступающим Новым годом.

Аналогичным хохмаческим способом в век сплошного советского дефицита мы покупаем в обувном магазине нужные нам туфли. А в читальном зале любимой библиотеки на улице Кировградской, которую посещали чуть не дважды на неделе по соображениям отнюдь не только читательским, получаем пользующуюся особым спросом новую книжку, и опять совсем не только для того, чтобы ее прочесть, но и кого-нибудь, из особ женского пола, удивить.

На остановке встречается с моей будущей женой, с которой я сам и он в то время были знакомы на уровне трамвайного кивка головой. Перекинулись парой слов, как она мне рассказывала, и Калинин, взглянув на соседнее с ними фотоателье, неожиданно спрашивает: «А ведь слабо тебе со мной сфотографироваться?» – «Почему?», – отвечает она, будучи из тех, кто за словом в карман тоже не лезет.

Фотография эта есть в нашем семейном архиве. Калинин на ней артистически в полуоборот к Галине и с любовным на нее взглядом. Года через три он подарил ее нам в день нашей свадьбы.

Едем с ним в трамвае. Рядом молодая девица с синего цвета губами. Калинин, не глядя на нее, начинает о том, как нынче красятся, какое разноцветье довелось ему видеть на женских лицах, но ни разу – чего-либо, мазанного в синий чернильный цвет. Далее об этих цветах, пока девица не отворачивается от нас, не достает зеркальце, и затем спешно не выскакивает из трамвая.

Калинин неплохо пел, обладал красивым баритональным тенором, мог взять любую ноту. Экспромтом, где нибудь в гостях, на улице, в ванной комнате во время бритья. В размере нескольких слов или одной двух оперных фраз, у него получалось превосходно. Но…, приглашает он меня раз в ту библиотеку на самодеятельный концерт. Объявляют: «Выступает Александр Калинин. Ария такая-то…». Выползает мой друг на импровизированную сцену, будто на ватных ногах, руки не знает куда деть. Несчастный уже по самому своему появлению и внешнему виду. Таким же образом до умопомрачения плохо и поет. По наперед спланированному выступать он, оказывается, абсолютно не способен в силу упомянутой природной стеснительности, каковую он, зная за собой такой недостаток, гасил с помощью разных «вывертов». Таков Калинин один. А вот другой.

Посылают студентов на прополку не то моркови, не то свеклы. Мы занимаем место на стыке участков моего и его факультетов. Объединяемся с ним на одной приграничной полосе. Часов в 12 обнаруживаю, что на поле кроме нас никого нет, хотя у соседей и прополото хуже и осталось совсем не прополотого больше нашего. Предлагаю Саше сматываться. В ответ: «Как можно? Мы же получили делянку и обязаны ее закончить». Трудимся с ним одни еще часа два, если не больше.

Летом в деревне возвращаемся с прогулки. На поле мужики мечут большой стог сена. Говорю: «Давай поможем». Он соглашается, нас с радостью принимают в компанию стогометальщиков. Через какое-то время, по моим понятиям вполне допустимое, чтобы завершить труд, предлагаю попрощаться. Опять обычное в такой ситуации: «Как можно? Ведь подрядились, не оговорив срока? Теперь надо до конца». Заканчиваем работу и уходим вместе со всеми поздним вечером.

По окончании института я направляюсь на Уралмаш, а Калинин на Уралэлектроаппарат. Но прежде мы решаем с ним поехать в отпускное турне на Кавказ и Черноморское побережье.

У нас 3000 рублей 50-го года и одно, благоприятствующее путешествию, обстоятельство – масса его родственников в Москве и на Кавказе, что позволяет нам значительно расширить планы и максимально эффективно использовать ограниченные финансовые возможности. Наш маршрут: Москва – Орджоникидзе (Владикавказ) – Тбилиси – Батуми – Зеленый мыс – Сочи – Москва – Свердловск. В первых четырех мы живем по два – три дня у его разных родичей. Из Орджоникидзе в Тбилиси едем на автобусе по военно-грузинской дороге. На Зеленом мысу под Батуми устраиваемся на неделю в дом отдыха тбилисского политехнического института. (Кстати, тоже имени Кирова, что неоднократно, при соответствующем музыкальном сопровождении, было студенческим сообществом обкатано в соревнованиях на «командное первенство»). В Сочи еще одну неделю живем в гостинице. Каждый день ездим на катере в Хосту к Валентине – молодой москвичке, преподавательнице английского языка, с которой познакомились по дороге из Зеленого мыса. Она такая же путешествующая особа, что и мы, в тот день из палаточной турбазы под Батуми перебиралась на аналогичную в Хосте. Утром мы приезжали к ней, а во второй половине дня, теперь уже для форсу, на морском такси увозили с собой в Сочи. Гуляли по городу или шли на концерт (тогда как раз там гастролировал наш симфонический оркестр под руководством М. Павермана). Вечером отправлялись ужинать в ресторан, естественно, за наш кавалерский счет, а затем, по очереди, провожали ее до Хосты. В последний день она приехала к нам самостоятельно, и мы, как истые пижоны, пригласили ее на прощальный обед в ресторан «Горка». Метрдотель был покорен молодой интеллектуальной компанией, и решил обслужить нас на высочайшем уровне, придумав подать нам бифштексы… на горящих древесных углях.

Валя при проводах долго уговаривала взять у нее деньги на обратную дорогу, но мы гордо отказались. Простились с ней и сели в поезд, точно с одной сотней, оставленной нами для компостирования билетов в Москве,

Однако там нам повезло. Забронировав общий вагон без доплаты, мы не утерпели, и пошли снова «кутить» в ресторан. На оставшийся от него рубль купили батон, так с ним одним и добрались до дома. За всю свою жизнь единственный раз я возвращался тогда без копейки в кармане. (К слову, жена моя, наоборот, сохранила такую привычку на всю жизнь и приезжала домой вечно с пустым кошельком). Но… как мы ухитрились на несчастные 3000 рублей тогда столько проехать и, явно не без излишеств, провести свой отпуск? Военно-грузинская дорога, подарки родственникам, рестораны (даже живя по путевке в доме отдыха, заглядывали чуть не каждый вечер в местный кабачок), морские такси, гостиница...

Не много ли. Нет. Начинались лучшие годы советской страны, самые дешевые и лучшие ее годы жизни, особенно, на Кавказе. Там тогда еще было относительно мало людей приезжих, но уже много местных, изголодавшихся по «красивой» послевоенной жизни. Вели мы себя по-студенчески, и для пущей реализации наших «запросов», экономили на всем: общий вагон пассажирского поезда; утром, если не кормят родственники, завтрак за рублевку; обеда нет, только ужин; в поезде сухой батон и случайный за гривенник пирожок на станции; передвижение, преимущественно, на «своих двоих». Главное же в том, что мы были молоды!

Как черствеет человек с возрастом? С Валентиной я встречался несколько раз в Москве. Помнится, все время случалась отличная летняя погода. Я приходил к ней с бутылкой доброго грузинского вина, купленной в Столешниковым переулке, а она угощала меня изумительным борщом, приготовленным ею из свежайших базарных продуктов на высоком уровне поварского искусства. Где-то в 57 году, дозвонившись до соседей ее дома, узнал, что она вышла замуж. На следующий день поехал по ее новому адресу, но ее не оказалось дома. Так мы и расстались, уже навсегда.

В январе 51 года Калинин был у нас с Галей на свадьбе. А потом неожиданно, как и семь лет назад, не предупредив, исчез.

 

24.05

Продолжаю. Прошло 9 месяцев. В октябре 51 года (было 24 число, которое я помню, потому что за два дня до этого у нас родился сын) вечером стук в дверь. Открываю, на пороге молодой парень с запиской в руке: «Быков, прими этого чудо-мужика и окажи ему всяческое содействие. Калинин». Знакомимся.

– Борис Коваленко, экскаваторщик с Куйбышевской ГЭС. Приехал на Уралмаш пробить идею по установке на работающих у нас уралмашевских экскаваторах 5-ти кубовых ковшей. С Калининым познакомился случайно на стадионе, – сообщает он о себе все, без моих наводящих вопросов.

Коваленко оказался нахально-пробойным мужиком. В тот вечер, узнав от меня о рождении сына, уволок меня в родильный дом и, пока я стоял у дверей, сумел, что-то шепнув дежурной, вопреки больничным правилам, пройти к Гале в палату. А позже, когда вернулись из роддома, в ответ на жалобу моей тещи про непомерно большие очереди за мукой, предложить и ей свои услуги. Опять, «прихватив» меня, отправился в магазин, и там, шепнув пару магических слов, наблюдавшему за очередью, милиционеру, без шума и возмущения толпы, чуть ли не к великой даже ее радости, сумел получить пакет с мукой.

На следующий день вовсе поразил меня. Утром на мой вопрос о его планах и требующейся ему помощи, сказал, что ничего не надо, обойдется сам, только немного еще поспит. В обеденный перерыв выхожу из заводоуправления, вижу кавалькаду стоящих у подъезда легковых машин. Невольно, под впечатлением его вчерашних «геройских» свершений, подумал: «А не прибыл ли это в них мой Коваленко?». Точно.