Раньше я тоже думал, вероятно, и под твоим, в частности, влиянием, что лишь бы крутилось: заработную плату, и налоги владелец отдаст обществу. 21 страница

Слушал и думал, как он будет кончать свое бравурное выступление с пестрым набором событий и фактов, какие советы он даст слушателям для исключения в будущем подобного их повторения? Оказывается…– совсем простые, и прямо в духе церковных проповедей и призывов к духовности, справедливости и всепрощению. Давайте в рамках демократии старайтесь, бедные и глупые народы. А мы, богатые и хитрые, будем вас эксплуатировать: без возмущений, террора, бунтов и революций. Проповедников, хорошо при царях устраивающихся, заставим петь нам аллилуйю, а вас, глупцов, обучать благородству и терпимости. Получалось ведь, и получается, действительно, пока так…, но всегда не надолго.

Месть – движитель истории в том плане, о котором шла речь выше. Однако готовили ее, эту устремленность к мести, и вчера, и сегодня – всегда загодя и отнюдь не мстящие, а дорвавшиеся до власти. Готовили и готовят, как я многократно уже объяснял, беспробудной жадностью, наглостью и страстью к неразумной роскоши. И вот мой потому, в заключение, вопрос всем, что вчера взывали к равенству, а сегодня столь же настырно пропагандируют прямо обратное и подкрепляют его церковными заповедями. А что, если завтра (в очередной раз) представилась бы народу возможность проявить свой гнев за организованный разор страны, за «законно» беззаконное, а попросту бандитское, обогащение меньшинства и низведение до унизительного нищенского существования большинства, – разве не нашлось бы среди упомянутого меньшинства кое-кого из «достойных» вполне справедливой казни, равно такой, какая не раз уже творились судом истории и о чем нам пытался, с предвзятыми акцентами, рассказать Э. Радзинский?

 

15.12

По ассоциации с Радзинским. Попалась интересная статья Дугина о либерализме. Выводы ее могут быть отнесены к мной критикуемой демократии, ибо пропагандируемые ценности последней (ограничение вмешательства государства, свобода предпринимательства и личности, терпимость, свободомыслие) и есть тот самый либерализм.

По Дугину – это «отвратительное, человеконенавистническое, подлое учение. Оно омерзительно в теории и на практике». Либерализм отсылает нас как бы к идее свободы, а свобода для русского слуха звучит притягательно и заманчиво. Однако это обман.

Свобода в либерализме понимается совершенно не по-русски, это негативная свобода. По Миллю, например, есть две свободы, обозначаемые разными английскими словами. Свобода как liberty, и свобода как freedom. Так вот Джон Милль признает лишь свободу как liberty – понятие, из которого и возник термин либерализм. Это «свобода от». Ее он считает самой главной, важной и единственной.

«Свобода от» – это свобода от общества, от социальных связей, зависимостей, оценок. Мерой всех вещей здесь объявляется «торгующий индивид». Он – смысл бытия и полюс жизни, движимый эгоизмом и алчностью, которые считаются главными добродетелями либеральной философии и для которых должны быть сняты все правовые, административные, нравственные, религиозные и социальные ограничения. Возникает вопрос: а для чего нужна такая свобода? От чего понятно, но для чего? Тут Милль и подбирает упомянутое слово – freedom, «свободу для». Но оно, по Дугину, отсылает нас к глубинам метафизики, к основам человеческого духа, к безднам, с которыми не так легко справиться. «Свобода для» требует более высокой цели и более фундаментального понимания человека. Она ставит трудные вопросы: В чем позитивный смысл жизни? Для чего человек трудится, живет, дышит, любит, творит?

«Свобода от» – чаяние раба. Свободный человек выбирает «свободу для». Либерализм – политическая платформа уродов и пройдох, стремящихся правовым образом сохранить награбленное, уворованное, стащенное. Русскому человеку такая гадость якобы чужда. Он любит истинную свободу». Таково его обобщающее бескомпромиссное резюме.

Еще одна, мне даже импонирующая, но интеллигентская болтовня, без ответа на простейший вопрос: А почему все же человек так мощно устремлен к либеральной «свободе от» и почему столь взъелся на нее Милль? Отвечаю. – Только в глазах ортодоксов. От неразумной их философской ограниченности, от явной предвзятости и односторонности мышления, в одинаковой степени свойственным и Дугину, и критикуемому им Миллю.

 

16.12

Три дня назад, хотя и после болезни, но как-то неожиданно скончался Альфред Александрович Вальтер. Сегодня его хоронили. Было сказано много теплых о нем слов, особенно, со стороны родственников второго поколения, которые все подчеркивали ум, мудрость, добрые и правильные по жизни его советы.

В моих же глазах он слыл настырным спорщиком даже по самым очевидным моментам. Спорил на работе, спорил в быту. Его аргументация в защиту оспариваемого была слаба, а порой и вообще не выдерживала элементарной критики. Я уже упоминал об этом его «качестве», которое он частенько и особо наглядно последнее время демонстрировал при встречах в саду у Скобелева. Сколько бы нас не было, мы все выступали как единомышленники, лишь Вальтер упорно оказывался на другом берегу. Причем забирался на него настолько нелепо, что часто казалось: «А не разыгрывает ли он нас, изрекая нелепость»?

А ведь, может, разыгрывал. И если так, то разыгрывал весьма талантливо. Но, зачем?

Вечная ему память.

 

22.12

Вчера устроил мальчишнник по случаю 75-летия. Были: Нисковских, Башилов, Орлов, Бакунин и сотрудники из бюро, с кем начинал работу, а затем продолжал ее вплоть до выхода на пенсию. Приехал из Тагила бывший первый начальник цеха прокатки широкополочных балок В. С. Губерт, с которым мы сошлись близко при пуске универсального балочного стана (УБС), и как бы продолжили эстафету приятельских отношений между Химичем и Губертом – старшим, возникших за 25 лет до наших, на базе пуска первого рельсобалочного стана. Приезд Вальдемара Станиславовича был особо знаменателен поскольку четверть века назад состоялся, кроме того еще и официальный пуск УБС. За несколько дней до этого я был по своим делам в цехе прокатки широкополочных балок. Позвонил Губерту и попросил его подойти в цех и пройтись по нашему «детищу». Мы прошли с ним вдоль всего цеха, и нашли стан в его первозданном проектном виде.

На юбилее было произнесено много торжественно-хвалебных речей. Содержащееся в них соответствовало собственной критичной оценке мною содеянного, характерным чертам моей натуры, и потому произносилось, кажется, вполне от души и без заметных преувеличений. Встреча, по моему обычаю, состоялась у меня дома, и, судя по количеству выпитого, к взаимной, как говорят, удовлетворенности хозяина гостями и наоборот. Последняя была, смею надеяться, усилена тем, что в заключение вручил каждому из пришедших свою вторую книжку «Два полюса жизни».

 

27.12

Сегодня был на приеме у Хольгера с Аней и их родителей. Задал Хольгеру вопрос относительно его пространного последнего письма. Мои предположения оказались правильными. Писал он его ради собственной, как он выразился, «удовлетворенности» от, надо понимать, собственной эрудиции. Согласился со мной в части не совсем корректного использования современного математического инструментария для доказательства 2000-летней давности формулы, но не понял, кажется, и не извинился за то, что заставил меня заниматься чушью.

Трудно бывает человеку слезть со своей настроенности на выбранную волну?

 

29.12

Вчера в Н. Тагиле состоялся юбилейный вечер, посвященный 25-летию со дня пуска балочного стана. Вечер организовал цех. Присутствовало много мне знакомых лиц, связанных со строительством этого объекта. Встреча прошла в обстановке сумбурных воспоминаний, когда каждый из ее участников во всю старался опередить другого и донести до окружающих что-либо особо ему запомнившееся из событий тех давних лет. Произнесено было много добрых слов в мой адрес – и по поводу стана, и моего прошедшего дня рождения. В одной из речей теперешний начальник цеха Виктор Николаевич Колягин, характеризуя стан, неожиданно отметил особую «простоту, прочность и надежность» его оборудования. Эти три слова определяли мое конструкторское кредо, мои принципы и подходы к конструкции оборудования. Я их придерживался и активно пропагандировал чуть не с первых лет работы на Уралмаше, и давным-давно придумал для них аббревиатуру – «Квадропрон»: два «про» – простота и прочность, «н» – надежность. Не удивительно ли, в краткой оценке сделанного услышать из уст человека, лишь косвенно связанного с твоей сферой конструкторской деятельности, из слова в слово то главное, чем ты руководствовался при этого сделанного создании! Затем Колягин вручил мне солидный сувенир в виде каменно-бронзовой композиции с вмонтированными в нее часами, который, после им сказанного, я принял с полным удовольствием и осознанием его соответствия моим «заслугам». Такими же богатыми подарками были отмечены и два бывших начальника цеха Губерт и Киричков.

Балочный стан! Сколько же с ним связано? События, люди, бесконечные споры и уговаривания чуть не каждого сделать так, как тебе надо, как тебе представляется. Не потому, что ты в чем-то умнее и мудрее твоих начальников и помощников, а потому, что видишь все в комплексе объекта, а не отдельных его частей. Отсюда одна из задач в сооружении вообще чего-либо путного и, тем более, того, чем по его завершении можно было бы гордиться, авторитетно и доказательно его защищать, не икать при этом и не оправдываться, состоит в том, чтобы максимально бескомпромиссно протащить свой генеральный план, свое видение проекта в целом и при этом не обидеть людей, дать им возможность удовлетворить собственные творческие потенции, более, всячески способствовать их проявлению.

Ко времени работы над его проектом я уже накопил кое-какой опыт, заработал определенный вес и авторитет во внешнем мире и на заводе, а главное, приобрел (подготовил) и там и здесь много единомышленников, и оттого даже, по прошествии более четверти века, мне кажется, в рамках реально возможного, нам удалось сделать почти все, что было задумано.

История создания стана началась в момент моего первого появления на заводе, когда вышло постановление Совмина СССР от 30.12.49 года, позднее уточненного распоряжением того же Совмина от 19.09.51 года за № 19815-р, подписанным лично. Сталиным. Последним Уралмаш обязывался «закончить составление технического проекта… и выдать министерствам – поставщикам задания на проектирование и изготовление комплектующего оборудования в ÌV кв. 1951 г.». В отличие от последующих аналогичных документов, которыми оговаривалось все и вся, что, по изменению ситуации, неизбежно мешало использовать документ по прямому назначению, оно было чрезвычайно кратким и открывало заводу «зеленую улицу» для привлечения к работе любого нужного соисполнителя.

Тут я отвлекусь и расскажу, как через десяток лет мне пришлось воевать с нашими собственными заводскими «законодателями».

Работа над крупными комплексами сопряжена с большим числом отклонений от ранее намеченных программ, графиков, планов и неизбежных корректировок, в том числе, связанных с внесением изменений в уже запущенное для производства и срочным изготовлением чего-нибудь нового.

Когда я вылез на уровень самостоятельной работы, мне пришлось заняться подготовкой подобных распоряжений по срочному изготовлению этого «нового». Обратился к предыдущему опыту. Взял в качестве образца несколько ранее подготовленных распоряжений, и обнаружил в них такие пошаговые подробности, с указанием служб, цехов, фамилий их начальников, дней и чуть не часов исполнения отдельных операций, которые абсолютно не были увязаны, естественно, ни с уже имеющимися заводскими планами, ни с загрузкой служб, ни с документами других конструкторских подразделений. Они не соответствовали ни здравому смыслу, ни моему пониманию процедуры организации данного процесса.

Вспомнив сталинское распоряжение, его краткость и корректность, взял и написал первый проект распоряжения (в нем шла речь об изготовлении одного узла для индийского рельсобалочного стана), в котором первым пунктом признавалась необходимость в этом узле, а вторым – плановая и производственная служба обязывались обеспечить изготовление его к такой-то дате. И все. Напечатал и понес его, помню, на согласование начальнику производства С. Т. Лифшицу, отличному руководителю и мужику… и был им завернут: как это какой-то пацан придумал внести изменения в давно установившийся «порядок». Не подействовали никакие аргументы. ни ссылки на Сталина. Потребовалось чуть не десять лет, прежде чем мне удалось доказать Соломону Тимофеевичу, а может и кому его сменившему, мою правоту и получить согласие на подготовку приказов и распоряжений по «сталинскому» образцу.

Но почему, задаю себе вопрос, при Сталине была избрана такая краткая и деловая форма организующих документов, которой фактически затверждалась свобода в действиях ответственных исполнителей согласно требованиям оперативной ситуации? Что это, дело ума Сталина? Нет, полагаю, то было, прежде всего, делом рук тогдашних руководителей производства, подготовленных в недрах предшествующей системы.. Но и Сталин, судя по многочисленным фактам, будучи великим прагматиком, отлично понимал, что к чему и от кого, что зависит. Что живое дело определяется не чиновниками, а главными его, дела, исполнителями. Не потому ли он и вся руководящая «гвардия» тогда теснейшим образом работала и общалась с главными конструкторами, директорами заводов и институтов, учеными, инженерами. И сам Сталин, как недавно вспоминал академик Б. Литвинов, «знал всех конструкторов и считал это своей прямой обязанностью».

Один из той гвардии – С. Афанасьев, занимавшийся в годы войны изготовлением боеприпасов, – в 80-е был назначен нашим министром тяжелого машиностроения. Мы как раз пускали в эксплуатацию установку ножниц для обрезки боковых кромок листов на Донецком метзаводе. С ним до сего времени были мало связаны, не знали их людей, они наших, и думаю, больше поэтому, там произошли какие-то осложнения. Их начальство перепугалось и вместо обращения к нам забросило сразу серию телеграмм на самый высокий уровень. Через два-три дня, когда мы успели уже командировать туда нашего конструктора, раздался телефонный звонок.

– Владимир Александрович? – Да. – С вами будет говорить Министр.

– Владимир Александрович, здравствуйте! – Здравствуйте, Сергей Александрович, слушаю Вас, – отвечаю ему, и одновременно задаю себе вопрос: «С чем это он, и почему ко мне, а не к кому-нибудь из заводского верховного руководства?».

– Вы не расскажете мне, что у вас за осложнения случились на Донецком заводе с ножницами?

– Представляю, что ничего серьезного не должно быть, – говорю я, продолжая одновременно размышлять про себя: «Понятно, старая сталинских лет школа – начинать с конструкторов и получать информацию из первых рук, достоверную, без посреднических искажений и домысливаний. Надо постараться ему своим ответом доказательно подтвердить правильность его министра действий».

– Это, проверенная конструкция ножниц, которые работают на многих заводах, в том числе по соседству с Донецком на толстолистовом стане Алчевского меткомбината. Проект ножниц без изменений, за исключением привязки к конкретному месту их установки, сортамент листов стандартный, соответствует проектной характеристике. Ножницы прошли контрольную сборку на заводе, не было замечаний и при монтаже. Полагаю, если есть вопросы, то они чисто эксплуатационного и технологического порядка, а более, многих людей обычной устремленности, вместо оперативного делового рассмотрения проблемы на исполнительском уровне, обращаться к жалобе, и в как можно более высокие правительственные инстанции. В Донецке со вчерашнего дня наш конструктор, автор проекта Юрий Иванович Смирнов. Рассчитываю, что все образуется и вопрос будет снят.

Чувствую по кратким его поддакиваниям полную его удовлетворенность. В конце разговора благодарит за информацию, выражает надежду на благополучное окончание инцидента и просит при необходимости звонить.

Этого мало. Не выдержал, через пару дней Афанасьев приехал туда, и облазил все ножницы. Так что докладывать ему мне не было причины. Все вопросы были сняты как раз к его приезду, может в какой-то степени и в связи с ним: не очень ведь удобно заострять внимание высокого гостя на нелепой «мелочевке». Такова была старая гвардия руководителей. Не знаю, для полноты картины, специально он оказался в Донецке или случайно вспомнил, и заехал туда по пути? Но хорошо помню, что тот звонок был системным: на таком же уровне и примерно по аналогичным обстоятельствам в первый год работы Афанасьев обзвонил чуть не всех наших специалистов.

Приехав первый раз к нам на завод, прежде всего пошел в туалет, и естественно, раскритиковал его. Что-то после его отъезда с туалетом сделали, облицевали плиткой, сменили унитазы, но все это при вкривь и вкось проложенных наружных трубах и кранах, которые не только тронуть руками, а видеть противно. Не умели тогда этим делом еще заниматься. Нынче вот зашел сам в туалет, даже не директорский, а общий ниитяжмашевский, – как в раю, почище, чем раньше в ЦК или Совмине.

Через год, два встретился с Афанасьевым еще пару раз лично. И тогда он тоже произвел на меня впечатление своим поведением. Приглашены мы были к нему вместе с Гриншпуном в связи с предстоящим совещанием группы конструкторов с Рыжковым. Помню, чтобы расположить нас к себе и сделать беседу более душевной и откровенной, он после общих вопросов перешел на чисто житейский, чуть не приятельский, разговор об обстановке в стране, о своей при таком раскладе судьбе и даже признался, что перед ним, старым человеком, сейчас задача главная – достойно выйти на пенсию… и сохранить за собой казенную дачу. Мы, после такой открытости Министра, ответили тем же и выложили наши сокровенные мысли и чаяния.

По результатам названного совещания, через месяц, вышло соответствующее постановление Совмина СССР. Чуть не на следующий день афанасьевской командой оно было переписано из слова в слово, и доведено в виде приказа Министра. А сам он при второй с ним встрече (после того, как мы побывали у Рыжкова) запомнился одной архаичной репликой: «Вот вы собираетесь отменить согласование. К примеру, не согласовывать применение подшипников. Это хорошо – они не наши. А как быть с редукторами, изготовляемыми нами? Закажут без согласования в два раза больше. Что будем делать?». Этого он понять и такой «свободы» осилить не мог.

Не примечательно ли? Нестандартность мышления и человечность, и деловитость. И вместе с тем что-то трафаретное из общепринятого, устоявшегося, казенного. Афанасьев был продуктом тоталитарной системы, в совершенстве освоившим все ее плюсы и минусы, все нормы «благополучного» для себя в ней пребывания.

Возвращаюсь к балочному стану. После смерти Сталина, не знаю подробностей, но предполагаю, что имелись сторонники другого направления, было признано ориентировать Ново-Липецкий завод на листовое производство, и балочный стан повис в воздухе. Несколько позднее решили организовать производство балок на существующем стане завода «Азовсталь», но и эта попытка закончилась лишь разработкой нескольких аванпроектов его реконструкции. Стране тогда нужен был листовой прокат, и на заводе «Азовсталь» также стали строить мощный комплекс для производства листа. К новому стану вернулись вновь только в конце 60-ых годов.

Как водится, началось все со споров: где и как изготовлять широкополочные балки, в Центре или на Урале, делать их сварными или цельнокатаными. Сторонником сварных выступил Внииметмаш, цельнокатаных – Уралмаш. Варить, или катать? Внииметмаш уговаривал всех, что сварные балки будут много дешевле. Мы соглашались с ним, но при этом выдвигали тот довод, что для реализации более «дешевого способа» потребуется построить дополнительно к их сварочному переделу мощный листовой стан. Стоимость его равна, если не больше, стоимости собственно балочного стана, при этом возрастут промежуточные отходы металла в обрезь при подготовке листовых элементов балок, потребуются дополнительные затраты на транспортировку последних, промежуточное их складирование и хранение. Наконец, вообще никогда еще, изготовление чего-либо в два приема не получалось более дешевым, чем в один, тем более, что в сварном варианте речь шла фактически о двух самостоятельных металлургических переделах, а никаких-то там приемах в рамках одного производства. О качестве катанных и сварных балок мы даже не упоминали. Настолько считали убедительным все остальное. Наша точка зрения победила, и принят вариант строительства балочного стана. Но, какого?

Пошли менее напряженные, но все же споры и по этому вопросу, пока не удалось доказать, что первый стан, нужно строить большой, на всю возможную номенклатуру балок. Всякие расчетные прогнозы, убеждали мы, не позволят определить истинную потребность в балках, что таковая во всей ее конкретности может быть реально установлена только при их натуральном производстве в полном номенклатурном объеме. А потому строить его, по соображения минимизации транспортных затрат, предлагалось на Нижнетагильском меткомбинате, т. е. в центре страны. По этим двум последним вопросам решение состоялось также в нашу пользу.

Все упомянутые споры и отстаивания наших позиций мы практически вели совместно с Уралгипромезом, которому была поручена разработка проектного задания по всему комплексу. Главным инженером его являлся А. Б. Орлов, а Главным технологом стана – К. Дроздецкая. С ней и через нее практически и решались все вопросы с Гипромезом, Заказчиком и Минчерметом.

С Дроздецкой я познакомился в начале 60-х годов. Она и тогда значилась Главным технологом, но фактически им не была и на такую роль не претендовала. Была отличным проектантом, главное, очень четко придерживалась основного принципа в организации работ и разделе «сфер влияния» между конструкторами и проектантами. Никогда не лезла в состав и конструкцию оборудования комплекса, безупречно защищала и отстаивала наши решения перед гипромезовскими начальниками, перед заказчиком и прочими внешними и центральными организациями. Столь же четко выполняла наши требования по размещению оборудования в цехе, обеспечению его надлежащего и удобного обслуживания, устойчивой и надежной работы. Способствовало тому, что мы оказались с ней «единоверцами» не только по работе, а и по жизни, за все годы работы ни разу не «поймали» друг друга на какой-либо даже мельчайшей фальши, скрытом ведомственном или эгоистическом умысле. Всегда исходили только из чисто деловых интересов и получения нужного конечного результата.

Природа одарила ее приличными способностями и колоссальной интуицией, не одной технической, но и чисто женской человеческой, на новые и полезные дела. К тому же, она обладала еще мощным пробивным потенциалом, и не меньшим упорством, в отстаивании здравой позиции. Работа с ней доставляла удовольствие в равной степени, как рядовым работникам, так и высоким министерским, партийным и прочим начальникам. Она настолько много вращалась среди мужиков, что и мыслить стала чисто по-мужски, сохраняя при том свою, привлекательную для них и выгодную для дела, женственность. В различных спорных ситуациях успех часто определялся ее последним выступлением. Результативность ее «женских чар», я отлично знал и в преддверии спорных ситуаций заранее подговаривал выступить после оппонентов, и как можно ближе к финалу. Не поддержать Главного технолога, да еще женщину, начальство считало для себя непристойным и в заключении, как правило, подтверждало нами предлагаемое.

А ведь кроме совместных вопросов у нее была масса собственных, гипромезовских, связанных с привлечением и работой многочисленных контрагентов: строителей, сетевиков, монтажников, разных согласовательных и контролерских организаций. И все эти вопросы, в силу совершеннейшей безотказности, с одной стороны, а, с другой, – полной уверенности, что они будут надлежаще решены, поручались ей. Звонишь, бывало, в Гипромез:

– Клавдия Степановна есть? – Нет, она в Москве, пробивает новую сметную стоимость на строительство. Или занимается согласованием каких-то вопросов с санэпидемстанцией. Или только что уехала в Промстойниипроект решать там, как строить «дом» для вашего стана… И ведь решала. Четыре – пять, если не больше, раз ей пришлось переутверждать в Москве стоимость строительства балочного стана – естественно, каждый раз в сторону ее увеличения. Представляю, сколько эти поездки по разным начальникам стоили ей трудов и нервов.

Однако была всегда весела, сердечна, никогда не жаловалась, была подъемна на любое авантюрное предложение. Сброситься и пойти после работы в ресторацию. Поехать ночью в командировку на тот же балочный стан только для того, чтобы не терять время и утром в 8 часов быть на работе. Залезть на крышу цеха и посмотреть, как там с нее «слетел» целый пролет перекрытия. Сам с ней тогда лазил по наружной открытой лестнице, а потом, обсуждая, на наш взгляд, явную слабость, просто «сопливость» крепежных злементов металлоконструкций перекрытия крыши, думал про себя: «Вот, как слетим сейчас туда вниз вместе с еще одним пролетом: он ведь от падения первого не стал крепче». И удивлялся ее бабскому бесстрашию. Лезла по лестнице не ойкая, и стояла на краю провала, вроде, как тоже совсем без боязни. Или вот еще вспоминается случай.

В конце 60-ых годов, после защиты техпроекта балочного стана на техсовете, собрались с Дроздецкой и Олегом Соколовским, который тогда был вместе со мной, и стали обсуждать, как нам отметить столь знаменательное для страны событие. Вспомнив, что Вараксин, недавно перебравшийся на работу в Москву, только что получил квартиру и живет в ней один в ожидании приезда семьи, я предложил поехать к нему в гости и устроить экспромтное новоселье. Разыскали Алексея достаточно быстро, он был еще на работе, уговорили еще быстрее, и вчетвером отправились к нему за Речной вокзал. Часов в 12 ночи, когда вино было выпито, квартира полностью обследована и найдено всем место для спанья, Алексей придумал пойти перед сном прогуляться в парковую зону. Конец октября, темень – глаз выколи. Приходим на какой-то канал и, увидев воду, мы, три походника, просто не можем отказать себе в удовольствии искупаться. Испрашиваем на то разрешения у дамы, и в чем мать родила, благо ничего не видно, лезем в ледяную осеннюю воду. Клавдия Степановна от купания отказалась, осталась на берегу. Но не причитала, не отговаривала нас, вела себя вполне адекватно: вы хотите побеситься, – пожалуйста, у нас полная свобода. Изумительная была женщина!

Я поддерживал с ней отношения и после выхода на пенсию, она была года на два меня старше. Иногда позванивал, несколько раз встречались у нее дома, и вспоминали наши прежние молодые времена. А вспомнить было что. Мы проработали вместе четверть века и провели с ней три уникальных объекта: первое в мире рельсотермическое отделение и самые мощные первые в Союзе блюминг 1500 и данный балочный стан. Провели от первой линии на чертежах, до пуска и вывода цехов на проектные параметры. Правда, по блюмингу, надо отдать должное, на стадии рабочего проектирования и изготовления, в связи с большой тогда моей загрузкой, функции инженера проекта исполнял Семовских. Он же помогал и пускать его.

Умерла Клавдия Степановна в январе 1997 года, оставив в наших сердцах, душах и умах глубокий след от своей незаурядной личности и самопожертвованного служения общему прокатному делу.

Так вот, только благодаря Дроздецкой, продолжаю о стане, мы получили техническое задание на его проектирование без каких-либо по нему замечаний. Все нас интересующее и для работы необходимое было учтено и совместно проработано еще на стадии подготовки и утверждения проектного задания. Тем не менее, более или менее однозначно в техзадании были оговорены только чисто потребительские характеристики стана. Что касается состава оборудования, его параметров и планировки, то заданием они относились как бы к прерогативе разработчика технического проекта. И это позволило нам ринуться в своеобразную авантюру. Я говорю «нам», имея в виду кроме себя, официально назначенного Главным инженером проекта, своего неформального консультанта и признанного мною лидера в части разного «свинтопрулизма» – Соколовского и саму Дроздецкую, которая, как я уже отмечал, также весьма и весьма была подъемна на подобные предложения.

Для начала мы решили сделать стан с учетом всех известных современных направлений в области прокатного производства. И, отбросив в сторону его масштабность, задумали реализовать на нем принципы, апробированные к тому времени только в мелкосортном производстве: непрерывную прокатку полосы, термообработку, охлаждение и правку металла в полной полосе, разрезание последних на мерные длины, поточный инспекторский контроль проката и тому подобные другие менее значительные, но не менее сомнительные, мероприятия уже чисто технологического плана, вроде полностью механизированной выборочной зачистки заготовок на складе блюминга или их термофрезерования в основном потоке стана…

Правда, по мере углубленного ознакомления с существом проблем и более реалистичной оценкой возможных последствий в случае реализации намеченных нововведений, мы постепенно стали спускаться на грешную землю. Но к тому времени успели настолько раззвенеть везде о своих идеях и настолько увлекли кое-кого в их перспективности и целесообразности, что пришлось соображать, как из нами распропагандированного красиво и без лишних для себя синяков выбраться.

Решили, подумав, представить разработки на рассмотрение в Минчермет в виде предельных «теоретически» возможных вариантов движения к цели. Коллегиально их обсудить с участием заинтересованных специалистов. А для принятия окончательного решения по составу оборудования и его характеристике просить начальство срочно организовать командировку на заводы Японии для ознакомления с их недавно пущенными в эксплуатацию балочными станами. Наши авантюрные предложения, как мы ожидали, в части последнего сработали безупречно: у всех участников возникло столько «сомнений», что необходимость командировки и ее надлежащего, для успешности, уровня были признаны абсолютно обязательными.