К власти в двадцать пять лет 3 страница

В Бельгии – и никто никогда мне этого не простит – я не спасал Стависких, будь они валлонцами или фламандцами, и не позволил бы никому спасти их. Напротив, я держал их грязные головы под водой до тех пор, пока на поверхности не появлялся последний пузырёк.

Но всякий раз, когда я устранял очередного прогнившего политика, прикрывающегося своим «католичеством» – что меня возмущало больше всего! – моё новое «преступление» вписывалось в чёрную книгу кардинала.

Боже мой, но ведь именно он должен был с треском выкинуть их из церквей!
Однако нет, виновником был я, честный католик, который выкидывал прочь этих финансово-политических прохвостов, трусливо прячущихся в исповедальнях!

В декабре 1936 г. кардинал обратился в Ватикан, пытаясь добиться осуждения рексизма. Он потерпел поражение. Схоронившись за спинами своей хромой, горбатой и косой прислугой в своём епископском дворце, он пристально следил за каждым моим шагом. Он поджидал своего часа.

Выборы-плебисцит «Ван Зеланд против Дегрелля», состоявшиеся 11 апреля 1937 г., наконец предоставили ему возможность исподтишка нанести мне удар из-за угла[28]. Буквально в последние минуты избирательной кампании, когда предпринять ответные меры было просто технически невозможно, он внезапно выкинул трюк, достойный времён средневековья.

Человек, носящий митру на голове, со свирепостью и крайней нетерпимостью, которые сегодня более не может позволить себе ни один публичный католический деятель, бросился в чисто выборные склоки, где католичеству было совершенно нечего делать, выступив urbi et orbi с грозным заявлением, откровенно запрещающим голосовать за меня!
Но и это ещё не всё. Вдобавок ко всему он, открыто пригрозив осуждением в грехе, запретил верующим воздерживаться от голосования или голосовать против всех, к чему были склонны многие бельгийские католики, которые, даже не будучи сторонниками РЕКСа, тем не менее, не хотели отдавать свои голоса кандидату, выдвинутому крайне левыми партиями, который, к тому же[29], по слухам также был замешан в очень грязной финансовой афёре.

Скандал разразился уже летом того же года. Стало известно, что кардинальский протеже с несколькими своими сообщниками не постыдился втайне присвоить жалования крупных чиновников «Национального Банка», которые числились умершими по спискам гражданского состояния, но которых Ван Зеланд и его клика продолжали числить в живых в списках жалованья государственного банка Бельгии!

Ван Зеланд и его шайка прозвали эту чёрную кассу «кубышкой». Они бесстыдно опустошали её каждый месяц, обворовывая государство, и, вдобавок к этому[30], благодаря этим махинациям, утаивая налоги!

Политико-финансовые нравы демократов до 1940 г. были таковы, что человек, использовавший мертвые души чиновников, чтобы набить свои карманы за счёт государства, мог стать премьер-министром!

Ван Зеланд – губы гузкой, с рукой, прижатой к сердцу, – клялся своим избирателям-католикам, что он защитит Отечество и Честь перед лицом рексистской угрозы! Надо было слышать как этот плаксивый и чопорный лже-апостол, более острый на язык, чем миллионы бритвенных приборов «Жилетт», разыгрывал из себя мученика за демократию: «Я спокойно и безмятежно иду своим путём, невзирая на все козни, его затрудняющие!».

Попробуйте-ка с десяток раз быстро повторить эту тарабарщину: «Я спокойно и безмятежно иду своим путём, невзирая на все козни, его затрудняющие!». Затем он возводил умилённый взор к небесам, населённым праведниками и архиепископами!

И что же! Этот торговец «мёртвыми душами» банковских чиновников несомненно был чемпионом среди борцов с «фашизмом» накануне Второй мировой войны!

Чтобы спасти его от поражения, которое, судя по результатам опроса общественного мнения, проведённого министерством внутренних дел за три дня до выборов, было неизбежно, кардинал за несколько часов до выборов принялся размахивать своим пастырским посохом, как троглодит своей дубиной.

Угрожая осуждением в грехе, он вынудил сто тысяч брюссельских католиков проголосовать за этого карманного воришку, который, как выяснилось в том же 1937 г., был по уши замешан в скандале, связанном с упомянутой «кубышкой», и должен был – навсегда! – покинуть свой пост главы бельгийского правительства, тогда как многие из его коллег-некрофилов из «Национального банка» во главе с министром покончили жизнь самоубийством с интервалом в несколько дней; казалось, что от Брюсселя до Антверпена прозвучала настоящая канонада револьверных выстрелов!

Но тогда, 11 апреля 1937 г., хранитель «кубышки» Ван Зеланд, осыпанный благословениями, взошёл победителем на подмостки антинацизма. Понятно, что принадлежность к католической церкви серьёзно осложняла мою политическую жизнь. Будь я неверующим, мне не пришлось бы испытать на себе это отвратительное давление, этот шантаж верующих со стороны лица, принадлежащего к высшему духовенству, которое использовало свой пастырский посох как дубину. Или я просто дал бы пинка этому политиканствующему прелату, заставив его кувыркаться в воздухе вместе с его митрой, его туфлями и его золоченым посохом!

Я был бы менее связан условностями, менее изолирован и не сталкивался бы с такими трудностями, поскольку католичество того времени было довольно узколобым, мстительным, нетерпимым и нередко даже провоцирующим. Повсеместно он ставило нам преграды. Оно исказило наш облик. Оно оттолкнуло от нас миллионы честных людей. И оно подвергало нас неслыханным унижениям, подобным тому, что пришлось испытать мне накануне 11 апреля 1937 г. благодаря этому безумцу, налетевшему на меня со своим посохом, который, веря в своё божественное право, считал себя всемогущим владыкой всего, включая свободу избирателей.

На следующий день после избрания Ван Зеланда парижская «l’Intransigeant» вышла с огромный заголовком на всю страницу – «Крест победил Свастику!». Подобный заголовок в франкмасонской газете говорил о многом! Он вполне соответствовал настроению бельгийских коммунистов, которые в день своей победы приветствовали итоги выборов криками: «Чёрт побери, да здравствует кардинал!». Леон Блюм пригласил триумфатора в Париж. Его приняли там как бельгийского Баярда, поднявшегося против Гитлера.
Здесь стоит упомянуть один забавный факт, о котором узнали только позднее, а именно то, что основным кредитором этого епископа-антигитлеровца был тот же человек, который финансировал гитлеровские организации в Германии. Причём в обоих случаях речь шла об одинаковой сумме в шесть миллионов франков.

Это был некий магнат по фамилии Сольвей (Solvay), который, будучи крупном капиталистом, одновременно финансировал оба соперничающих, по его мнению, клана с расчётом контролировать как один, так и другой, и при любом исходе обеспечить свою безопасность!

Благодаря этим интригам и сотням бочек святой воды, приправленной желчью, вылитых на меня, благодаря клевете и подстрекательским крикам «Убирайтесь в Берлин!», безустанно звучащим из уст разжигателей войны в Лондоне и Париже, я проиграл Ван Зеланду, хотя и набрал на 40% голосов больше, чем в предыдущем году.

Спустя шесть месяцев я скинул Ван Зеланда, разоблачив перед бельгийской общественностью его афёру со знаменитой «кубышкой». Но зло было сделано, ложь о моём сотрудничестве с Берлином затормозила моё продвижение к власти.

Почуяв, как сильно этот лозунг действует на публику, орда бельгийских марксистов, затеявших на меня охоту, разукрасила всю Бельгию плакатами, на которых я был изображён в остроконечной каске, наподобие той, которую носили немцы в 1914 г., то есть в то время, когда я был ещё мальчишкой!

От одних выборов до других моим изображением в этой каске оказались заклеенными чуть ли не все стены в Бельгии. Марксистская пресса не останавливалась ни перед чем, даже перед самой чудовищной ложью. Левацкие газеты опубликовали поддельные фотографии, на которых глава нашей парламентской фракции стоял на почётной трибуне во время одного из нацистских собраний в Нюрнберге в окружении знамён со свастикой!

В архивах новостных агентств мы обнаружили оригинал этой фотографии, где, вместо нашего депутата, был запечатлён сам Гитлер! И это фото в качестве доказательства наших связей с Германией демонстрировали в бельгийском парламенте! Но уже не было никакого смысла ни возмущаться этой подделкой, ни протестовать. Парламентарии либо притворялись глухими, либо хоронили документы. Всё было пропитано ненавистью к немцам. Нас заклеймили немцами! Немецкими марионетками! Передовым отрядом немцев, которые с нашей помощью со дня на день захватят Бельгию!

Вторая мировая война закончилась. Все архивы Третьего Райха были захвачены и изучены. Никому не удалось обнаружить ни малейшего следа, свидетельствующего о наличии каких-либо связей РЕКСа или лично меня с дипломатией или пропагандой Третьего Райха до немецкого вторжения 10 мая 1940 г.

С 1937 г. мы намеренно избегали всяких контактов как с итальянцами, так и с немцами – о чём сегодня можно только пожалеть, поскольку полезные контакты с этими странами могли бы очень пригодиться. Но их не было. Вместо того, чтобы набирать новые голоса, нам пришлось отступить, с нарастающей тревогой наблюдая за тем, как Бельгию, вслед за остальной Европой, охватывает антигитлеровская истерия, и как вместо того, чтобы проявить осторожность и сдержанность, она в ослеплении несётся к готовой её поглотить пропасти.

В сентябре 1939 г., после захвата Польши и объявления войны Райху со стороны Франции и Германии[31], ещё оставалась слабая надежда на то, что Бельгия, сохранив политику нейтралитета, останется вне конфликта.

Но спустя несколько недель эти шансы испарились. В начале ноября 1939 г. между главнокомандующим французской армии Гамеленом и бельгийским военным атташе в Париже генералом Делвуа (Delvoie) было заключено соглашение (секретное соглашение!).
Французский подполковник по фамилии Откёр (Hautecœur) с согласия вышестоящего начальства был отправлен с секретной миссией в Бельгию как доверенное лицо союзнических войск. Гамелен с давних пор был решительным сторонником ввода французской армии в Бельгию. В своём письме премьер-министру Даладье от 1-го сентября 1939 г. он говорил о том, что это «единственный путь» для развития наступательных действий, который к тому же: «позволит отодвинуть войну от границ Франции, особенно от наших богатых восточных границ».

Как позднее, оправдываясь, объяснял Гамелен: «Высшие интересы требовали попытаться привлечь на сторону союзников двадцать бельгийских дивизий, поскольку падение рождаемости на нашей родной земле не могло обеспечить нас равным количеством солдат» (Servir, t.III, p. 243). «Естественно», – продолжает он: «я держал в курсе этих официальных и тайных переговоров президента Даладье и британские власти».
«Бельгийцы всегда выказывали согласие с моими предложениями» – пишет он в заключении (Servir, t. I, p.89).

Со стороны главнокомандующего Гамелена этот манёвр был вполне оправдан. Он был главой союзнической коалиции и стремился выиграть войну самым надёжным способом и с наименьшими потерями. Он действовал в соответствии с этими императивами. «20 сентября мы приняли решение вступить в контакт с бельгийским правительством» (Servir, t. I, pp. 83 et 84). Мы – это Даладье, английский министр промышленности, лорд Хенки (Hankey) и военный министр Хор Белиша (Hore Belisha?), по совпадению еврей.
Это решение было выполнено. «В начале ноября, – продолжает Гамелен, исключительно искренний в своих признаниях, - мы пришли к согласию с бельгийским высшим командованием» (Servir, t.I p. 84). Никто не рискнул опровергнуть эти столь недипломатичные высказывания. «Генерал Гамелен вел тайные переговоры с бельгийцами» – уточняет Черчилль («L’Orage approche», P. 89). «Ему придали в распоряжение бельгийских офицеров связи для обеспечения совместных действий франко-британских войск во время их вступления на бельгийскую территорию», что восьмью годами позже открыто признал Пьерло (Pierlot) на страницах «Le Soir» от 9 июля 1947 г., добавив: «вступление союзнических войск в Бельгию было предварительно оговорено по взаимному согласию».

В политике почти всё оправдано. Но тогда не стоило разыгрывать из себя пламенных сторонников нейтралитета, как это лицемерно делало бельгийское правительство! И, в первую очередь, нужно было позаботиться о том, чтобы эти хитроумные манёвры не были раскрыты! В политике роскошь обмана может позволить себе только тот, кто твёрдо уверен, что никто не сможет его на этом поймать. Между тем, с самого начала 1939 г., Гитлер был полностью в курсе происходящего: «Наши тайны, – как меланхолично признается Гамелен, - не были большим секретом для немецкой разведки» (Servir, t.I, pp. 96 et 97).

В частности, это касалось соглашения о секретном сотрудничестве, заключённом с бельгийским правительством. 23 ноября 1939 г. Гитлер во время совещания в Канцелярии проинформировал об этом своих генералов, командующих армиями: «На самом деле бельгийского нейтралитета не существует. У меня есть доказательство тайного соглашения между бельгийцами и французами» (Документ 789 P.S. из Нюрнбергских архивов.). У него было ещё одно доказательство этого сотрудничества. В годы войны во время одной доверительной беседы Гитлер сказал мне: «На той же неделе я узнал об этом из двух разных источников». Он получил два донесения о соглашении, заключённом с главнокомандующим Гамеленом: одно от своего информатора из Генштаба союзников, другое от своего доверенного лица в самом французском правительстве!

Конечно, Гитлер в любом случае оккупировал бы Бельгию. Маленькая страна не могла стать препятствием на пути его военной машины в час решительного наступления. Но если тогда у него ещё сохранялись угрызения совести, то в ноябре 1939 г. он смог отбросить их без особого труда, поскольку бельгийский нейтралитет был чистой ложью и обманом.
Мы, рексисты, не зная об этих тайных и, откровенно говоря, довольно грязных интригах, продолжали, жертвуя всем, сражаться за сохранение нейтралитета, каковой, по нашему мнению, оставался последней возможностью сохранить мир. И эта возможность существовала, подтверждением чему служит то затруднительно положение, в которое попало во Франции правительство Рейно, которое в самый разгар этой «странной войны», удержалось в самый последний момент благодаря преимуществу всего лишь в один голос («и даже тот был подтасован» – как заметил позднее президент Эррио). Лаваль, который наверняка должен был сменить его, был готов пойти на переговоры.

Однажды вечером я отправился к королю Леопольду III в его дворец де Лекен (в Лекене?). Меня сопровождал генерал Жак де Дисмюд (Jacques de Dixmude). Монарх принял меня в непринужденной обстановке, облачённый в рейтузы для верховой езды. Мы вместе набросали основы для проведения рексистской кампании в прессе, целью которой была пропаганда сохранения нейтралитета среди бельгийской общественности.

Однако я почти не сомневался, что буквально накануне в том же кресле, где сидел теперь я, сидел секретный представитель французского высшего командования в Бельгии, также как и я, явившийся к королю тайком! Что сказали бы бельгийцы, если бы на месте этого агента Гамелена оказался бы полковник Вермахта в роли тайного посланника Гитлера при правительстве, объявившем о своём нейтралитете? Двойная игра была налицо.
Двойная, а точнее, тройная игра, поскольку в марте 1940 г., поняв, что дело пахнет жареным, король Леопольд III, сделав крутой поворот, пошёл на новую тайную сделку, послав в Берлин к министру Гёббельсу своего доверенного человека, бывшего министра, социалиста де Мана. В августе 1940 г. он сам рассказывал мне, что его миссия у нацистского министра состояла в том, чтобы подтолкнуть немцев к вторжению на юг Бельгии с целью стремительного передвижения к Седану, Сомме и Аббевилю. Но Гитлер сам уже продумал этот вариант развития события! Как бы то ни было, эта история многое объясняет. В частности то, почему 28 мая 1940 г. Леопольд III не сбежал в Лондон. Он был уверен в том, что не пройдёт и нескольких часов, как Гёббельс в своём выступлении по радио раскроет эту сделку! Короче говоря, всё было кончено! Игра началась!

Благодаря провокациям и намеренному нежеланию договариваться, сторонники войны на Западе достигли своих целей: заставили доведённого до крайности Гитлера высунуться из своего логова. Между тем, в 1954 г. (в Будапеште) и в 1968 г. (в Праге) с Советами они вели себя совершенно иначе!

Таким образом, «ненужная и глупая» (по словам Cпаака) война началась.
10 мая 1940 г. мощная бронированная армада Гитлера выбила двери Запада, раздавив под своими гусеницами на протяжении более тысячи километров дискредитировавшие себя, продажные и неисправимо прогнившие демократические режимы.

 

Глава пятая

Гитлер на тысячу лет

Никогда ни один народ не был так ошеломлён и охвачен паникой и растерянностью как французы, бельгийцы, голландцы, люксембуржцы, когда 10 мая 1940 г. войска Третьего Райха вторглись в их страны. Хотя, естественно, все должны были понимать, к чему идёт дело. Польские события сентября 1939 г. были достаточно красноречивы. «Через пять дней наши войска войдут в Берлин» – за неделю до начала первого действия этой драмы заявил человечек с усами а-ля Дали и налитыми кровью глазами.

Поляки могли бы потянуть время, охладить горячие головы в своей стране, поймать Гитлера на слове и пусть только для вида пойти на переговоры, которые он предлагал им за день до начала вторжения. В Польше наступала осенняя распутица. По меньшей мере, можно было отсрочить стремительный натиск, грозивший поглотить их страну. В дипломатии время – царь. У хорошего дипломата всегда должно быть наготове множество доводов, позволяющих отсрочить угрозу.

Но Польша, вплоть до самой катастрофы, находила странное удовольствие в том, чтобы пренебрегать Гитлером, в сговоре с которым она ещё совсем недавно отхватила от обобранной Чехословакии жирный кусок в виде Тешена.

Англичане, видя как на всех Балканах исчезают их пешки, вместо того, чтобы высказать своё неудовольствие по поводу участия поляков в разделе чехословацких земель, поспешили вскружить им голову безумными обещаниями. Британские интересы перевесили моральные соображения. Но в сентябре 1939 г., когда поляки, распалённые Лондоном, оказались захваченными, соблазнившие их англичане не появились ни в Данциге, ни в Варшаве, и Польша потерпела сокрушительный крах.

Свидетелем этой катастрофы стал весь мир. Но союзнический штаб не предпринял никаких ответных действий. Главнокомандующий Гамелен, не пожелавший 1 сентября 1939 г. выполнить свои обязательства, поспешил торжественно заявить о поддержке поляков, но тут же оговорился, что ему понадобиться ещё двадцать три дня, чтобы его штабисты успели доварить «кашу из топора», необходимую для подготовки французского наступления.
Что до англичан, то прошло несколько недель, прежде чем они выгрузили в порту Кале первый груз сигарет для своих будущих сил вторжения… во Франции. «Мы просушим наше исподнее на линии Зигфрида» – хвастливо заявляли они тогда, когда это английское исподнее ещё лежало на лондонских складах в нафталине! Как бы то ни было, ни тогда, ни потом, ни один британский солдат не появился на Висле.

Советские войска, а не англичане, спустя почти шесть лет вышибли немцев из Польши, присоединив её к себе!

Пока же ефрейтор Гитлер обвёл вокруг пальца всех хвастливых западных штабистов, включая своих собственных. Все эти блестящие высокопоставленные профессионалы в погонах, увешанные звенящими железками, считали, что им, как обычно, будет достаточно стряхнуть пыль с вытащенных из сейфов пухлых папок, в которых хранились загодя приготовленные и педантично разработанные планы. Но ефрейтор-«бродяга» оставил без дела этих гениальных бумагомарателей.

Эти стратеги-болтуны в 1939 г. даже не могли помыслить ни о чём ином, кроме проведения локальных операций на севере польской территории. Само собой, они всё знали. Но именно ефрейтор, простой ефрейтор, сумел своим умом дойти до тактики блицкрига: совместного использования огня танковых дивизий при массированной поддержке авиационной артиллерии[32].

Поляки даже не успели наполнить чернилами ручки, чтобы, как они обещали, после захвата Берлина послать победоносные открытки своим восхищенным подружкам, как с неба на них обрушились «Штуки», уничтожившие все жизненно необходимые для обороны объекты, разделав их в пух и в прах и открыв путь для танкового наступления.

С первого же дня вторжения все возможности коммуникации внутри Польши были уничтожены или обречены на уничтожение. В первую же неделю гигантские клещи бронетанковых соединений Гитлера, действующих под прикрытием авиации, сжали польскую армию, образовав ловушку, в которой отчаянно бились миллионы обречённых польских рыбёшек, уже готовых всплыть брюхом кверху.

В конце сентября 1939 г. полковник Бек, который ещё недавно намеревался в эти дни поить своего коня из Шпрее и опустошать погреба Horcher, бежал в Румынию, бросив свой обескураженный народ под властью оккупантов.

Это была настоящая революция в методах ведения войны, которая происходила на глазах у сотен миллионов зрителей двух континентов. Но что с того! Разве это заслуживало хоть малейшего внимания?! Ведь генерал на то и генерал, чтобы знать всё! Ефрейтор же по определению не знает ничего! Пусть с военной точки зрения весь опыт, накопленный за века штабными специалистами, оказался никчёмным, они по-прежнему не желали учиться ничему, особенно у нижестоящего, у какого-то нищего бродяги!

Поэтому 10 мая 1940 г. главнокомандующему Гамелену в его ставке в Венсенне пришлось читать донесения, доставленные голубиной почтой, в окружении умолкнувших и ставших бесполезными телефонов, в то время как мощная армейская группировка наземных сил в сопровождении авиации с ужасающей скоростью и эффективностью во второй раз применяла революционную стратегию, разработанную ефрейтором-недоучкой и ранее использованную при вторжении в Польшу, которую военная бюрократия континента отвергла с ледяным презрением.

За одиннадцать дней немецкой армии удалось овладеть половиной континента от Седана до Дюнкерка, даже четвёртой частью которого на протяжении четырёх лет – с августа 1914 по июль 1918 гг. – не могли овладеть при помощи классического штурма и ценою нескольких миллионы погибших.

Сто тысяч молодых немцев – во французской кампании 1940 г. принимали участие только немцы, – использовав стратегию, разработанную командующим ими ефрейтором, заткнули рот двум тысячам французских генералов, ещё недавно исполненных самодовольства, и двум миллионам их солдат, поверженных и разбитых в прах благодаря новой военной науке.

За польской кампанией сентября 1939 г., которая должна была стать уроком для остряков, последовала норвежская кампания апреля 1940 г. В берлинской канцелярии в течение восьми часов ефрейтор Гитлер держал в напряжении перед огромной настенной картой Скандинавии командующих всех частей, включая батальонных командиров, которые должны были принять участие в беспрецедентно дерзкой высадке, излагая им свой план, разработанный им в обстановке полной секретности.

Только вообразите себе эту картину! Вручив нескольким крупным генералам, носящим монокль как знак отличия, приказы, отпечатанные в нескольких экземплярах, Главнокомандующий без золотых погон самолично объяснял каждому офицеру, задействованному в операции, поставленную перед ним задачу, указывая ему расположение его части на карте, и заставляя вслух повторять отданные распоряжения и точно пересказывать тот манёвр, который он должен будет выполнить. Это было нечто! В зале был установлен богатый буфет, где каждый проголодавшийся без церемоний мог выбрать себе бутерброд по вкусу и съесть его, стоя в двух шагах от фюрера!

Предварительно Гитлер сам втайне обследовал на корабле всё побережье, где должно было состояться вторжение. Он знал каждую бухту, предназначенную для высадки. Сам агент 007 не мог бы справиться лучше! Молодые офицеры покидали канцелярию, ошеломлённые простотой приёма у Главнокомандующего.

Они были исполнены решимости. Они видели, что операция была тщательно подготовлена знатоком, настоящим мастером своего дела. Операция была завершена за несколько дней, в то время как англо-французскому экспедиционному корпусу, выдвинувшемуся раньше войск Гитлера, связанному своими обозами, пришлось морозить ноги в снегу и чесать в затылке под бомбами «Штук». Все блестящие планы и прогнозы западных штабных суперспециалистов пошли коту под хвост. Спустя шесть месяцев после падения Варшавы генштабисты Гамелена опять выставили себя на смех, погребённые под завалами останков старой военной науки, столь же монументальной и мёртвой, как египетские пирамиды.

И что же! Они продолжали подшучивать в салонах Венсенна над забавным ефрейтором, который притязал на то, что знает больше специалистов военной науки в теории и на практике! Через месяц после начала кампании во Франции этим специалистам пришлось либо, подобно генералу Жиро, свалится в изнеможении на травку в лагере для военнопленных, либо, распластавшись на брюхе, пыхтя, проползти тысячи километров с мокрыми штанами, едва отдышавшись срывать свои портупеи, только добравшись до последних укреплений в пиренейских горах.

Миллионы беженцев, охваченных безумием, за восемь дней проделали тот же путь, который велосипедисты «Тур де Франс» с гораздо большим трудом одолевали за месяц. Растерянные и изнурённые, они бросали за собой груды чемоданов, каракулевых шуб и умерших от изнеможения стариков, чьи трупы разлагались на солнце среди почерневших туш лошадей и коров.

Они были живым, а точнее, агонизирующим образом старого одряхлевшего мира, который поглощал новый мир, новый телом и новый духом[33]. Это было не просто поражение, это были похороны Европы, Европы отцов, дедов и прадедов. Это было вторжение нового поколения, взирающего на мир чистыми глазами, как в начале Творения.

Молодые немцы также могли оказаться в один день поверженными – и так оно и произошло. Но они совершили необратимое, они уничтожили целую эпоху, возможно, добрую для зажиточных людей, вроде Бони де Кастеллана (Boni de Castellane) или для педерастов типа Пруста, но злую для других, трупную эпоху, над которой уже кружили тысячи мясных мух, когда старый маршал Петен, пожевав усы, в конце июня 1940 г., в последнюю неделю авантюры, поднял белый флаг,[34] Гитлер впервые в жизни задрал голову к куполам парижской Оперы и склонил голову перед порфирной могилой Наполеона, розовой ладье, застывшей в сером мраморе. Свастика распростерла свои огненные крылья от Арктического океана до Бидасоа. Разгромленный и оглушенный своим поражением Запад ещё не успел ничего толком осознать, как всё было потеряно. Весь проржавевший механизм старых стран: партии, режимы, газеты – упокоился в могильном рву подобно груде металлолома, оставшегося от военной техники, раздавленной танковыми гусеницами и обугленной огнём. Казалось, что ни одна страна никогда уже не выберется из этой пропасти.

Только мало тогда кому известный де Голль со своего лондонского балкона склонялся к старой даме – Франции, с задравшейся нижней юбкой и измятым шиньоном скатившейся на самое дно чёрной пропасти. Не считая спасительных поползновений этого пожарного, оставшегося без пожарной лестницы, не было ни одного француза, бельгийца, люксембуржца или голландца, который верил бы в воскрешение демократического мира, разлетевшегося в прах за несколько недель.

«Все думали, что Германия стала госпожой Европы на тысячу лет», – непрестанно твердил бельгийский министр Спаак, который с побагровевшей физиономией, блестящим черепом и мокрыми штанами в июле 1940 г. в унынии перекатывал свои жирные телеса из гостиницы в гостиницу по овернским долинам.

Каждый по-своему пережил случившееся. Этот месяц стал одним из самых чудовищных для нас, рексистов. Поскольку во Франции, как и в Париже, крупная пресса неустанно твердила, что мы – гитлеровцы, французская полиция набросилась на нас в первые же часы начала военных действий. Они схватили тысячи наших сторонников, бросив их в тюремные застенки и концентрационные лагеря. Нас перебрасывали из тюрьмы в тюрьму, с варварской жестокостью расправляясь с нами в залитых кровью камерах пыток – тяжёлой связкой ключей ломали челюсти, насильно удерживали открытым рот, пока туда мочились тюремщики. Я говорю о том, что пережил лично. Я был приговорён к смерти в Лилле в первую же неделю. 20 мая 1940 г. двадцать моих товарищей с юга Франции были как собаки убиты в тюремном фургоне возле музыкального киоска в Аббевиле. Никто из палачей – которыми были, увы, французские военные! – даже не знал их имён. Среди них были женщины: молодая девушка, её мать и бабушка. Прежде, чем их расстрелять, им нанесли более тридцати ударов штыком в грудь! Вместе с остальными был убит и молодой священник, которому за два дня до этого озверевший охранник-садист кулаком выбил глаз.
Никто, кроме меня, из этой партии заключённых не избежал жуткой бойни, меня же оставили в живых только потому, что мои палачи воображали, что под пыткой – десять выбитых зубов только за одну ночь – я раскрою им наступательные планы Гитлера, о которых я не имел ни малейшего представления! Мне временно сохранили жизнь, поскольку разведслужбы сочли меня значимой персоной. Но развязка военного конфликта наступила столь стремительно, что, благодаря судьбе, я здравствую и по сей день. Однако, когда я наконец выбрался из французских застенков, у меня, как и у других, опустились руки. Что ждало нас в будущем? Старая политическая, социальная, экономическая система Запада полетела на землю, как затрепанная карточная колода, более не пригодная к использованию. Что же теперь?

Войска Райха были расквартированы повсюду. Везде царил немецкий режим. Вишистская Франция летом 1940 г. представляла собой жалкое сборище выхолощенных бывших политиков и невежественных отставных генералов, которые собирались за обеденным столом в сомнительных гостиничных ресторанах города, знаменитого своей водой, и это было поистине символично, поскольку сама Франция расползлась как лужа у ног победителей. На севере голландцы оторопело смотрели вслед своей королеве, которая, задрав юбки, стремительно улепетывала в Лондон, чтобы позднее перебраться в Канаду. Великая герцогиня Люксембурга, будто сошедшая с гравюр, изображавших институток 19-го века, также удалилась на отдых в недоступную английскую деревню.
Король Бельгии Леопольд III, неврастеник, расплачивающийся за наследственный сифилис, заперся в своем замке в пригородах Брюсселя. Единственный из оставшихся рядом с ним бывший министр Анри де Ман, ещё действующий председатель бельгийской социалистической партии, громогласно заявил о своей поддержке Гитлера, что, впрочем, не принесло каких-либо видимых результатов. Поскольку в 1940 г. на своём месте остался только де Ман, который довольствовался ловлей пескарей, вместо того, чтобы заниматься политическими делами. Государственный строй, социальное законодательство, экономика, даже простейшие возможности заработать на жизнь – всё полетело к чертям. Наступил настоящий праздник для уголовников, которые с бритыми черепами под арестантской шапкой, в массивных башмаках на босу ногу, заполонили все дороги, весело грабя обывателей. Сотни машин скорой помощи под завязку набитые гражданскими беженцами, с их матрасами и канарейками, разгружались в школьных дворах Лангедока и Руссильона. На всём протяжении между Фризом и Марной не осталось больше ни полицейских, ни пожарных, ни могильщиков. Они отирали пот со лба, сидя на скамейках публичных садов в Ниме или Каркассоне. Миллионы взволнованных беженцев прибывали со всех концов.
И пред всеми неотступно стоял вопрос: что будет дальше с нашей страной? Что думает, что хочет Гитлер? Аннексирует ли он нас? Посадит ли он нам на шею гауляйтеров? На самом деле, большинство людей согласились бы на всё, лишь бы им дали возможность заработать кусок хлеба и вновь обрести кров над головой. Но для тех, для кого смыслом существования было спасение своей страны, вопрос о её выживании и будущей судьбе был как заноза в сердце, неотступно терзающая их при каждом его новом ударе.