Филиппики против Марка Антония. 4 страница

3. Как бы я хотел, чтобы все, что я сделал, осталось несодеянным! Как я завидую немым, когда вспоминаю все, что когда-либо произнес! Все, чего я желал, я пожелал бы теперь своему злейшему врагу. Все, чего я боялся - благие боги!- насколько легче было бы вынести это, чем то, чего я жаждал! Я враждовал со многими и снова мирился (если можно говорить о мире между

злодеями); но никогда я не был другом самому себе. Всю жизнь я изо всех сил старался выделиться из толпы, стать заметным благодаря какому-нибудь дарованию, и что же вышло из того? — я только выставил себя мишенью для вражеских стрел и предоставил кусать себя

чужой злобе.

 

III. Итак, прежде всего я, как это принято у всех стоиков, за согласие с природой: мудрость состоит в том, чтобы не уклоняться от нее и формировать себя по ее закону и по ее примеру. Следовательно, блаженная жизнь - это жизнь, сообразная своей природе. А как достичь такой жизни? — Первейшее условие - это полное душевное здоровье, как ныне так и впредь; кроме того, душа должна быть мужественной и решительной; в-третьих, ей надобно отменное терпение, готовность к любым переменам; ей следует заботиться о своем теле и обо всем, что его касается, не принимая этого слишком близко к сердцу; со вниманием относиться и ко всем прочим вещам, делающим жизнь красивее и удобнее, но не преклоняться перед ними; словом нужна

душа, которая будет пользоваться дарами фортуны, а не рабски служить им.

 

IV. Можно и так определить: блажен человек, для которого нет иного добра и зла, кроме

доброго и злого духа, кто бережет честь и довольствуется добродетелью, кого не заставит ликовать удача и не сломит несчастье, кто не знает большего блага, чем то, которое он может даровать себе сам; для кого истинное наслаждение - это презрение к наслаждениям.

 

5. Единственное что для этого требуется, - пренебречь фортуной; тогда душа, освободившись от тревог, успокоится, мысли устремятся ввысь, познание истины прогонит все страхи и на их

место придет большая и неизменная радость, дружелюбие и душевная теплота; все это будет весьма приятно, хоть это и не само по себе благо, а то, что ему сопутствует.

 

V. 3. Итак, блаженна жизнь, утвержденная раз навсегда на верном и точном суждении и потому неподвластная переменам. Лишь в этом случае душа чиста и свободна от зол, а только

такая душа избежит не только ран, но даже царапин; устоит там, где встала однажды, и защитит свой дом, когда на него обрушатся удары разгневанной судьбы. 4. Что же касается до наслаждения, то пусть оно затопит нас с головы до ног, пусть льется на нас отовсюду, расслабляя душу негой и ежечасно представляя новые соблазны, возбуждающие нас целиком и каждую часть тела в отдельности, - но кто же из смертных, сохранивших хоть след человеческого облика, захочет, чтобы его день и ночь напролет щекотали и возбуждали? Кто захочет совсем отказаться от духа, отдавшись телу?

 

2. В свое время я сам сделался мишенью для шуток Аристофана (21), а вслед за ним двинулся и прочий

отряд комических поэтов, излив на меня весь запас своих ядовитых острот, и что же? Эти нападки лишь укрепили славу моей добродетели. Ей полезно, когда ее выставляют, словно раба на продажу, и тычут в

нее пальцами, пробуя на крепость; к тому же нет лучше способа узнать, чего она стоит и какова ее сила, чем полезть на нее в драку и попытаться побить: твердость гранита лучше всего известна камне-

резам.

 

Богатство - игрушка вашей праздности. Вы не видите заключенных в нем опасностей, как варвары в осажденном городе не подозревают о назначении осадных орудий и лениво наблюдают за работой неприятеля, не в силах уразуметь, для чего возводятся в таком отдалении все эти сооружения.

 

"Но какая же разница между мной, дураком, и тобой, мудрецом, если мы оба хотим иметь?" - Очень большая: у мудрого мужа богатство - раб, у глупого - властелин; мудрый не позволяет своему богатству ничего, вам оно позволяет все; вы привыкаете и привязываетесь к своему богатству так, будто кто-то обещал вам вечное им обладание, а мудрец, утопая в богатстве, тут-то и размышляет более всего о бедности.

 

Подарки следует вкладывать туда, откуда можно ждать возмещения, но не нужно его требовать. Мы помещаем наши благодеяния, как глубоко зарытый клад: без нужды ты не станешь его выкапывать.

 

Дай себе такие обеты: "Я изменюсь в лице, увидав смерть, не больше, чем услыхав о ней. Я заставлю свое шаткое тело подчиняться духу, скольких бы трудов и страданий это ни стоило. Я стану презирать богатство, которое у меня есть, и не пожелаю того, которого у меня нет; не огорчусь, если оно будет лежать в другом доме, не обрадуюсь, если заблещет вокруг меня. Я не стану переживать из-за капризов фортуны, приходит ли она ко мне или уходит. Я стану смотреть на все земли как на мои собственные, и на мои как на принадлежащие всем. Я стану жить так, будто знаю, что рожден для других, и возблагодарю природу вещей за это: ибо каким способом она могла бы лучше позаботиться о моих интересах? Одного меня она даровала всем, а всех - мне одному.

 

Полные зависти, вы сравниваете свою грязь с чужим великолепием, не понимая, насколько этим вредите самим себе. В самом деле, если их, стремящихся только к добродетели, следует признать все же корыстными, распутными и тщеславными, то кем же окажетесь в сравнении с ними вы, для кого само имя добродетели ненавистно?

 

СОЛОН

 

СЕДМИЦЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ

Маленький мальчик, еще неразумный и слабый, теряет,
Чуть ему минет семь лет, первые зубы свои;
Если же Бог доведет до конца седмицу вторую,
Отрок являет уже признаки зрелости нам.
В третью у юноши быстро завьется, при росте всех членов,
Нежный пушок бороды, кожи меняется цвет.
Всякий в седмице четвертой уже достигает расцвета
Силы телесной, и в ней доблести явствует знак.
В пятую - время подумать о браке желанном мужчине,
Чтобы свой род продолжать в ряде цветущих детей.
Ум человека в шестую седмицу вполне созревает
И не стремится уже к неисполнимым делам.
Разум и речь в семь седмиц уже в полном бывают расцвете,
Также и в восемь - расцвет длится четырнадцать лет.
Мощен еще человек и в девятой, однако слабеют
Для веледоблестных дел слово и разум его.
Если ж десятое Бог доведет до конца семилетье,
Ранним не будет тогда смертный конец для людей.
(Перевод В. Латышев)

 

* * *
Моей свидетельницей пред судом времен
Да будет черная земля, святая мать
Богов небесных! Я убрал с нее позор
Повсюду водруженных по межам столбов.
Была земля рабыней, стала вольною.
И многих в стены богозданной родины
Вернул афинян, проданных в полон чужой
Кто правосудно, кто неправдой. Я домой
Привел скитальцев, беглецов, укрывшихся
От долга неоплатного, родную речь
Забывших средь скитаний по чужим краям.
Другим, что здесь меж ними, обнищалые,
В постыдном рабстве жили, трепеща владык,
Игралища их прихотей, свободу дал.
Законной властью облеченный, что сулил,
С насильем правду сочетав,-исполнил я.
Уставы общих малых и великих прав
Я начертал; всем равный дал и скорый суд.
Когда б другой, корыстный, злонамеренный,
Моим рожном вооружился, стада б он
Не уберег и не упас. Когда бы сам
Противников я слушал всех и слушал все,
Что мне кричали эти и кричали те,
Осиротел бы город, много пало бы
В усобице сограждан. Так со всех сторон
Я отбивался, словно волк от своры псов.
(Перевод Вяч. Иванов)

БЛАГОЗАКОНИЕ
Наша страна не погибнет вовеки по воле Зевеса
И по решенью других присно-блаженных богов.
Ибо хранитель такой, как благая Афина Паллада,
Гордая грозным отцом, длани простерла над ней.
Но, уступая корысти, объятые силой безумья,
Граждане сами не прочь город великий сгубить.
Кривдой полны и владыки народа, и им уготован
Жребий печальный: испьют чашу несчастий до дна.
Им непривычно спесивость обуздывать и, отдаваясь
Мирной усладе пиров, их в тишине проводить, -
Нет, под покровом деяний постыдных они богатеют
И, не щадя ничего, будь это храмов казна
Или народа добро, предаются, как тати, хищенью,-
Правды священный закон в пренебреженье у них!
Но, и молчанье храня, знает Правда, что есть и что было:
Пусть, хоть и поздно, за грех все-таки взыщет она!
Будет тот час для народа всего неизбежною раной,
К горькому рабству в полон быстро народ попадет!
Рабство ж пробудит от дремы и брань и раздор межусобный
Юности радостный цвет будет войной унесен...
Благозаконье же всюду являет порядок и стройность,
В силах оно наложить цепь на неправых людей,
Сгладить неровности, наглость унизить, ослабить кичливость,
Злого обмана цветы высушить вплоть до корней,
Выправить дел кривизну, и чрезмерную гордость умерить,
И разномыслья делам вместе со злобной враждой
Быстрый конец положить навсегда, и тогда начинает
Всюду, где люди живут, разум с порядком царить.
(Перевод Г. Церетели)

СОФОКЛ
АНТИГОНА

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

АНТИГОНА,
ИСМЕНА - дочери Эдипа

КРЕОНТ, фиванский царь
ЭВРИДИКА, жена Креонта
ГЕМОН, их сын
ТИРЕСИЙ, слепец-прорицатель
ХОР фиванских старейшин
СТРАЖ
ВЕСТНИК 1-й
ВЕСТНИК 2-й

Без речей:
МАЛЬЧИК, поводырь Тиресия

Действие происходит
перед царским дворцом в Фивах

АНТИГОНА

Сестра моя любимая, Исмена,
Не знаешь разве, Зевс до смерти нас
Обрек терпеть Эдиповы страданья.
Ведь нет такого горя иль напасти,
Позора иль бесчестия, каких
С тобой мы в нашей жизни не видали.
А нынче в городе о чем толкуют?
Какой указ царем Креонтом дан?
Ты что-нибудь слыхала? Или вовсе
Не знаешь о беде, грозящей брату?

АНТИГОНА

Чтит погребеньем одного из братьев
Креонт, а у другого отнял честь.
Он Этеокла в землю по обряду
Сокрыл, и тот Аида стал достоин.
Злосчастного же тело Полиника
Он всем через глашатая велит
Не погребать и не рыдать над ним,
Чтоб, не оплакан и земле не предан,
Он сладкой стал добычей хищным птицам.

ИСМЕНА

Всегда бессмертных чтила я, но все же
Я против воли граждан не пойду.

АНТИГОНА

Что ж, и не надо: я пойду одна
Земли насыпать над любимым 6ратом.

КРЕОНТ

Оставь судью в покое. Если вы
Виновников сюда не приведете,
Поймете вы, что прибыль эта — зло.

СТРАЖ

Уж лучше б отыскался... Только случай
Решит, он попадется или нет.
Нет, здесь меня ты больше не увидишь.
Теперь я спасся, вопреки всему,
И должен возблагодарить бессмертных.

КРЕОНТ

Из граждан всех одна ты мыслишь так.

АНТИГОНА

Со мной и старцы, да сказать не смеют.

КРЕОНТ

Тебе не стыдно думать с ними розно?

АНТИГОНА

Чтить кровных братьев - в этом нет стыда.

КРЕОНТ

А тот, убитый им, тебе не брат?

АНТИГОНА

Брат — общие у нас отец и мать.

КРЕОНТ

За что ж его ты чтишь непочитаньем?

АНТИГОНА

Не подтвердит умерший этих слов.

КРЕОНТ

Ты больше почитаешь нечестивца?

АНТИГОНА

Но он — мой брат, не раб какой-нибудь.

КРЕОНТ

Опустошитель Фив... А тот - защитник!

АНТИГОНА

Один закон Аида для обоих.

КРЕОНТ

Честь разная для добрых и для злых.

АНТИГОНА

Благочестиво ль это в царстве мертвых?

КРЕОНТ

Не станет другом враг и после смерти.

АНТИГОНА

Я рождена любить, не ненавидеть.

КРЕОНТ

Люби, коль хочешь, к мертвым уходя,
Не дам я женщине собою править

КРЕОНТ Антистрофа 4

Уведите вы прочь безумца, меня!
Я убил тебя, сын, и тебя, жена!
И нельзя никуда обратить мне взор:
Все, что было в руках, в стороне лежит;
И теперь на меня низвергает судьба 1340
Все терзанья, и вынести их нет сил!

ХОР

Мудрость - высшее благо для нас,
И гневить божество не дозволено.
Гордецов горделивая речь
Отомщает им грозным ударом,
Их самих поразив,
И под старость их мудрости учит.

 

ТИРТЕЙ

ВОЙНА С МЕССЕНИЕЙ

 

С нашим царем и вождем, любезным богам Феопомпом,

Взяли Мессению мы, землю широких равнин.

Ту, что для пашни годна, для садов и для овощи всякой.

Чтобы ее покорить, все девятнадцать годов

Бились упорно, лелея в груди терпеливое сердце,

Наших могучих отцов их копьеносцы - отцы.

Лишь на двадцатом году, покинув пышные нивы,

Враг от Ифомы-горы, с круч неприступных бежал.

 

ДОЛЯ ПОБЕЖДЕННЫХ

 

Словно ослы, что несут тяжкую ношу свою,

Волей владык отдают, уступая мрачной судьбине,

Равную долю плодов пашни своей господам.

* * *

Горько оплакать должны покоренные сами и жены,

Если кому из господ жребий смертельный падет.

 

 

И на бессмертных богов храбро во всем положившись,

Без промедленья словам будем послушны вождей.

Тотчас все вместе ударим..........................

Возле копейщиков свой близко поставивши строй.

Скоро с обеих сторон железный поднимется грохот:

Это по круглым щитам круглые грянут щиты.

[10]Воины копья метнут, друг друга железом сражая,

В панцири, что у мужей сердце в груди берегут.

Вот уж колеблется враг, отступая с пробитым доспехом,

Каменный сыплется град, шлемы стремясь поразить,

Медный разносится звон...

 

 

Не вспомяну я бойца, и во мне не найдет уваженья

Он ни за ног быстроту, ни за искусство в борьбе,

Хоть бы Киклопам он был и ростом и силой подобен

И уступал бы ему в беге фракийский Борей;

Хоть бы Тифона красу он своею затмил красотою

Или богаче в сто крат был, чем Мидас и Кинир;

Хоть бы он царственней был Пелопа, Танталова сына,

И сладкоречьем своим вровень с Адрастом стоял;

Хоть бы он славою всякой блистал, кроме воинской мощи,

Ибо тому не бывать воином храбрым в бою,

Кто не дерзнет смелым оком взглянуть на кровавую сечу

 

БЛАГОЗАКОНИЕ

 

Сам ведь Кронион, супруг прекрасноувенчанной Геры,

Зевс Гераклидам вручил город, нам ныне родной.

С ними, оставив вдали Эриней, обдуваемый ветром,

Мы на широкий простор в землю Пелопа пришли.

 

Так нам из пышного храма изрек Аполлон-дальновержец,

Златоволосый наш бог, с луком cepeбряным царь:

«Пусть верховодят в совете цари богочтимые, коим

Спарты всерадостный град на попечение дан,

Вкупе же с ними и старцы людские, а люди народа,

[10]Договор праведный чтя, пусть в одномыслии с ним

Только благое вещают и правое делают дело»

Умыслов злых не тая против отчизны своей, —

И не покинет народа тогда ни победа, ни сила!»

Так свою волю явил городу нашему Феб.

ФЕОГНИД

***
Кирн! Пусть будет печать на этих моих сочиненьях.
Их не сумеет никто тайно присвоить себе
Или жалкой подделкой хорошее слово испортить.
Скажет любой человек: "Вот Феогнида стихи.
Родом он из Мегары". Меж всеми смертными славный,
Жителям города всем нравиться я не могу.
Этому ты не дивись, о сын Полипая. Ведь даже
Зевс угождает не всем засухой или дождем!
(Перевод С.Апта)

***
Если тебя человек восхваляет, пока на глазах он,
А, удалясь, о тебе речи дурные ведет, -
Неблагородный тот друг и товарищ: приятное слово
Только язык говорит, - мысли ж иные в уме.
Другом да будет мне тот, кто характер товарища знает
И переносит его, как бы он ни был тяжел,
С братской любовью. Мой друг, хорошенько все это обдумай,
Вспомнишь ты позже не раз эти советы мои.
(Перевод В.Вересаева)

***
Низкому сделав добро, благодарности ждать за услугу
То же, что семя бросать в белые борозды волн.
Если глубокое море засеешь, посева не снимешь;
Делая доброе злым, сам не дождешься добра.
Ибо душа ненасытна у них. Хоть разок их обидел -
Прежнюю дружбу тотчас всю забывают они.
Добрые ж все принимают от нас, как великое благо,
Добрые помнят дела и благодарны за них.
(Перевод В.Вересаева)

***
Вот что, поверь мне, ужасней всего для людей, тяжелее
Всяких болезней для них, даже и смерти самой, -
После того как детей воспитал ты, все нужное дал им
И накопил, сколько мог, много понесши трудов, -
Дети отца ненавидят и смерти отцовской желают,
Смотрят с враждой на него, словно к ним нищий вошел.
(Перевод В.Вересаева)

***
Если бы мы на друзей за любую провинность сердились,
Вовсе тогда бы у нас близких людей и друзей
Не было. От ошибок никто из людей не свободен
Смертных. Свободны от них боги одни лишь, мой Кирн.
(Перевод С.Апта)

***
Злись про себя. А язык всегда пусть будет приятен.
Вспыльчивость - это, поверь, качество низких людей.
(Перевод С.Апта)

***
В ком уважения нет к своим родителям старым,
Право же, тот человек стоит немногого, Кирн.
(Перевод С.Апта)

 

ФЕОКРИТ

(буколики и идиллическая поэзия)

 

 

С белою кожей Дафнис, который на славной свирели

Песни пастушьи играл. Пану приносит дары:

Ствол тростника просверленный, копье заостренное, посох,

Шкуру оленью, суму - яблоки в ней он носил.

 

Этот шиповник в росинках и этот пучок повилики,

Густо сплетенный, лежат здесь геликонянкам в дар,

Вот для тебя, для Пеана пифийского, лавр темнолистый -

Камнем дельфийской скалы вскормлен он был для тебя.

Камни забрызгает кровью козел длиннорогий и белый -

Гложет он там, наверху, ветви смолистых кустов.

 

Дафнис, ты дремлешь, устав, на земле, на листве прошлогодней,

Только что ты на горах всюду расставил силки.

Но сторожит тебя Пан, и Приап заодно с ним подкрался,

Ласковый лик свой обвил он золотистым плющом.

Вместе в пещеру проникли. Скорее беги же, скорее,

Сбросивши разом с себя сон, что тебя разморил!

 

Этой тропой, козопас, обогни ты дубовую рощу;

Видишь - там новый кумир врезан в смоковницы ствол.

Он без ушей и треногий; корою одет он, но может

Все ж для рождения чад дело Киприды свершить.

Вкруг он оградой святой обнесен. И родник неумолчный

Льется с утесов крутых; там обступили его

Мирты и лавр отовсюду; меж них кипарис ароматный;

И завилася венком в гроздьях тяжелых лоза.

Ранней весенней порой, заливаясь звенящею песней,

Свой переменный напев там выкликают дрозды.

Бурый певец, соловей, отвечает им рокотом звонким,

Клюв раскрывая, поет сладостным голосом он.

Там я, присев на траве, благосклонного бога Приапа

Буду молить, чтоб во мне к Дафнису страсть угасил.

Я обещаю немедля козленка. Но если откажет

Просьбу исполнить мою -дар принесу я тройной:

Телку тогда приведу я, барашка я дам молодого,

С шерстью лохматой козла. Будь же ты милостив, бог!

 

К СТАТУЕ АНАКРЕОНТА

С вниманьем ты взгляни на статую, пришелец!

В дом к себе ты придешь и всем расскажешь:

В Теосе видел я Анакреонта лик;

Первым был он певцом в былые годы.

Прибавь еще к тому, что к юношам пылал,-

Всю о нем ты тогда расскажешь правду.

 

ЭПИТАФИЯ ДЕВОЧКЕ

Девочка сгибла без срока, достигши лишь года седьмого,

Скрылась в Аиде она, всех обогнавши подруг.

Бедная, верно, стремилась она за малюткою братом:

В двадцать лишь месяцев он смерти жестокой вкусил.

Горе тебе, Перистерис, так много понесшей печалей!

Людям на каждом шагу горести шлет божество.

 

 

ФИЛИППИКИ ПРОТИВ МАРКА АНТОНИЯ.

Филиппиками называли в древности речи, произнесенные в IV в. Демосфеном против македонского царя Филиппа II. Филиппиками, по-видимому, сам Цицерон назвал свои речи против Марка Антония. До нас дошло 14 филиппик и фрагменты еще двух таких речей.

Была назначена особая комиссия, чтобы установить подлинность документов Цезаря, оказавшихся в руках у Антония; несмотря на это, он использовал их с корыстной целью; он также черпал денежные средства в казначействе при храме Опс и изъял из него около 700 миллионов сестерциев. Чтобы привлечь ветеранов на свою сторону, он предложил 24 апреля земельный закон и назначил комиссию из семи человек (септемвиры) для проведения его в жизнь.

17 августа Цицерон выехал в Грецию, но вскоре повернул обратно и 31 августа возвратился в Рим. 1 сентября в сенате должно было обсуждаться предложение Антония о том, чтобы ко всем дням молебствий был прибавлен день в честь Цезаря; это завершило бы обожествление Цезаря. Цицерон не пришел в сенат, что вызвало нападки Антония. Предложение Антония было принято.

Цицерон явился в сенат 2 сентября и в отсутствие Антония произнес речь (I филиппика), в которой ответил на его нападки и указал причины, заставившие его самого как выехать в Грецию, так и возвратиться в Рим. После собрания сената Цицерон удалился в свою усадьбу в Путеолах. 19 сентября Антоний выступил в сенате с речью против Цицерона. В этот день Цицерон не явился в сенат, опасаясь за свою жизнь; он ответил Антонию памфлетом, написанным в виде речи в сенате и опубликованным в конце ноября (II филиппика).

, 1) Прежде чем говорить перед вами, отцы-сенаторы, о положении государства так, как, по моему мнению, требуют нынешние обстоятельства, я вкратце изложу вам причины, побудившие меня сначала уехать, а потом возвратиться обратно. Да, пока я надеялся, что государство, наконец, снова поручено вашей мудрости и авторитету¹, я как консуляр и сенатор считал нужным оставаться как бы стражем его. И я действительно не отходил от государства, не спускал с него глаз, начиная с того дня, когда нас созвали в храм Земли². В этом храме я, насколько это было в моих силах, заложил основы мира и обновил древний пример афинян; я даже воспользовался греческим словом, каким некогда при Прекращении раздоров воспользовалось их государство³, и предложил уничтожить всякое воспоминание о раздорах, навеки предав их забвению.

(2) Прекрасной была тогда речь Марка Антония, превосходны были и его намерения; словом, благодаря ему и его детям заключение мира с виднейшими гражданами было подтверждено⁴.Этому началу соответствовало и все дальнейшее. К происходившему у него в доме обсуждению вопроса о положении государства он привлекал наших первых граждан; этим людям он поручал наилучшие начинания; в то время в записях Цезаря находили только то, что было известно всем; на все вопросы Марк Антоний отвечал вполне твердо⁵

(III, 7) Я изложил вам, отцы-сенаторы, причины, побудившие меня уехать; теперь причины своего возвращения, которому так удивляются, я вкратце вам изложу.

Отказавшись — и не без оснований¹⁵ — от поездки через Брундисий, по обычному пути в Грецию, в секстильские календы приехал я в Сиракузы, так как путь в Грецию через этот город мне хвалили; но город этот, связанный со мной теснейшим образом, несмотря на все желание его жителей, не смог задержать меня у себя больше, чем на одну ночь. Я боялся, что мой неожиданный приезд к друзьям вызовет некоторое подозрение, если я промедлю. Но после того как ветры отнесли меня от Сицилии к Левкопетре, мысу в Регийской области, я сел там на корабль, чтобы пересечь море, но, отплыв недалеко, был отброшен австром¹⁶ назад к тому месту, где я сел на корабль. (8) Когда я, ввиду позднего времени, остановился в усадьбе Публия Валерия, своего спутника и друга, и находился там и на другой день в ожидании попутного ветра, ко мне явилось множество жителей муниципия Регия; кое-кто изних недавно побывал в Риме. От них я прежде всего узнал о речи, произнесенной Марком Антонием на народной сходке; она так понравилась мне, что я, прочитав ее, впервые стал подумывать о возвращении. А немного спустя мне принесли эдикт Брута и Кассия¹⁷; вот он и показался, по крайней мере, мне — пожалуй, оттого, что моя приязнь к ним вызвана скорее заботами о благе государства, чем личной дружбой, — преисполненным справедливости. Кроме того, приходившие ко мне говорили, — а ведь те, кто желает принести добрую весть, в большинстве случаев прибавляют какую-нибудь выдумку, чтобы сделать принесенные ими вести более радостными, — что будет достигнуто соглашение, что в календы сенат соберется в полном составе, что Антоний, отвергнув дурных советчиков, отказавшись от провинций Галлий¹⁸, снова признает над собой авторитет сената.

(IV, 9) Тогда я поистине загорелся таким сильным стремлением возвратиться, что мне было мало всех весел и всех ветров — не потому, что я думал, что не примчусь вовремя, но потому, что я боялся выразить государству свою радость позже, чем желал это сделать. И вот я, быстро доехав до Велий, увиделся с Брутом; сколь печально было это свидание для меня, говорить не стану¹⁹. Мне самому казалось позорным, что я решаюсь возвратиться в тот город, из которого Брут уезжал, и хочу в безопасности находиться там, где он оставаться не может. Однако я вовсе не видел, чтобы он был взволнован так же сильно, как я; ибо он, гордый в сознании своего величайшего и прекраснейшего поступка²⁰, ничуть не сетовал на свою судьбу, но сокрушался о вашей. (10) От него я впервые узнал, какую речь в секстильские календы произнес в сенате Луций Писон²¹. Хотя те, кто должен был его поддержать, его поддержали слабо (именно это я узнал от Брута), все же — и по свидетельству Брута (а что может быть более важным, чем его слова?) и по утверждению всех тех, с кем я встретился впоследствии, — Писон, как мне показалось, снискал большую славу. И вот, желая оказать ему содействие, — ведь присутствовавшие ему содействия не оказали — я и поспешил сюда не с тем, чтобы принести пользу (на это я не надеялся и поручиться за это не мог), но дабы я, если со мной как с человеком что-нибудь случится (ведь мне, по-видимому, грозит многое, помимо естественного хода вещей и даже помимо ниспосылаемого роком), выступив ныне с этой речью, все же оставил государству доказательство своей неизменной преданности ему²².

(XIV) Но вот чего я опасаюсь сильнее: как бы ты не ошибся в выборе истинного пути к славе, не счел, что быть могущественнее всех, внушать согражданам страх, а не любовь, — это слава. Если ты так думаешь, путь славы тебе совершенно неведом. Пользоваться любовью у граждан, иметь заслуги перед государством, быть восхваляемым, уважаемым, почитаемым — все это и есть слава; но внушать к себе страх и ненависть тяжко, отвратительно; это признак слабости и неуверенности в себе. (34) Как мы видим также и в трагедии, это принесло гибель тому, кто сказал: "Пусть ненавидят, лишь бы боялись⁵⁴!".

О, если бы ты, Марк Антоний, помнил о своем деде! О нем ты слыхал от меня многое и притом не раз. Уж не думаешь ли ты, что он хотел заслужить бессмертную славу, внушая страх своим правом на вооруженную охрану? У него была настоящая жизнь, у него была счастливая судьба: он был свободен, как все, но был первым по достоинству. Итак, — уж не буду говорить о счастливых временах в жизни твоего деда — даже самый тяжкий для него последний день я предпочел бы владычеству Луция Цинны, от чьей жестокости он погиб.

(39) Я не напрасно возвратился сюда, отцы-сенаторы, ибо и я высказался так, что — будь, что будет! — свидетельство моей непоколебимости останется навсегда, вы выслушали меня благосклонно и внимательно. Если подобная возможность представится мне и впредь и не будет грозить опасностью ни мне⁵⁹, ни вам, то я воспользуюсь ею. Не то — буду оберегать свою жизнь, как смогу, не столько ради себя, сколько ради государства. Для меня вполне достаточно того, что я дожил и до преклонного возраста и до славы. Если к тому и другому что-либо прибавится, то это пойдет на пользу уже не столько мне, сколько вам и государству.

 

ЦИЦЕРОН