Теперь, когда мы разобрались с тем, что такое посредственность в политике, и что представляет собой непосредственность, мы можем понять всю глубину и мудрость «Политики» Аристотеля, актуальную и по сей день. Итак, исследуя политическое устройство полисов Эллады и не только, Аристотель выделяет шесть основных видов политического устройства, в каждом из которых гражданами считаются разные категории населения. Это следующие виды: монархия, аристократия, полития и тирания, олигархия, демократия. Три из них Аристотель рассматривает как положительные формы правления, которые способствуют развитию и укреплению полиса и общественного благосостояния граждан. Три других, напротив, рассматриваются как негативные формы, которые ведут полис к упадку и разложению. Первые – это монархия, аристократия и полития, вторые: тирания, олигархия и демократия. Каждый из трёх способов положительного правления может выродиться в какой-то один из трёх негативных способов управления. Как уже говорилось выше, аристократия легко может превратиться в олигархию, монархия в тиранию, полития в демократию. В чём же состоит эта негативность тирании, олигархии и демократии? Вовсе не в том, что они вредны для прогресса или аморальны, как можно подумать сегодня. Негативность и упадочность их выражается в утрате суверенитета и непосредственности, которая ещё имеется в аристократии, монархии и политии.
Но рассмотрим каждую пару видов правления отдельно. Итак, мы уже говорили об отношениях между олигархией и аристократией. Аналогичным образом обстоит дело с тиранией и монархией. В монархических полисах, так же, как и во всех прочих, гражданин является и представителем власти. Для Аристотеля это вообще есть определение гражданина. Тот, кто так или иначе непосредственно участвует в политическом процессе, является гражданином. Но, что интересно, в монархическом полисе монарх – это далеко не единственный гражданин. Монарх в данном случае аналогичен спартанскому царю – это пожизненный стратег, по выражению Аристотеля. Всей полнотой власти он обладает только во время военного похода, когда возникает нужда в жёсткой дисциплине и единовластии. В мирное же время царь такой же гражданин, как и представители аристократии. Они равны друг другу, и каждый непосредственно участвует в политике. Но если главной целью и приоритетным направлением в полисе становится война, а все прочие гражданские цели отходят на второй план, то монархия может превратиться в тиранию. Тиран в мирной территории управляет при помощи военной дисциплины, он вводит субординацию в гражданских делах и принижает права аристократии, тем самым возвышая себя над прочими гражданами. И здесь уже непосредственно никто не участвует в политике, даже сам тиран. Везде возникает необходимость в посредниках, создаются политические институты, задача которых – насильственно мобилизовать население на войну. Причём угрозы реальной войны может и вовсе не быть, и тогда вражда разжигается внутри населения. С этой позиции всё, что мы до сих пор называли монархией, есть ни что иное, как разные формы тирании. Католическая монархия, православная монархия, мусульманская монархия. За исключением разве что конституционной монархии, в которой царь сохраняет за собой лишь религиозные функции. Прочие же «монархии» Средневековья так или иначе опирались на два столпа: знать и церковь, которых сталкивали между собой. То есть правили при помощи посредников и институтов. В таких странах гражданство как явление либо вовсе исчезает, либо создаётся карикатура на него в виде того, что называют гражданством сегодня. Ну и разумеется, в монархии мы имеем так же множество источников власти, а в тирании он один, и не редко он сверхчувственный и потусторонний, как в большинстве средневековых «монархий». Царь рассматривается как помазанник божий, а то и вовсе прямой потомок богов.
Особый интерес для Аристотеля, да и для нас тоже представляет пара полития – демократия. Ведь демократию мыслитель рассматривает однозначно как упадочную форму правления. Полития же напротив, является не просто восходящим строем, но и вообще символом восхождения. Полития есть власть большинства коренного населения полиса, но власть непосредственная, то есть осуществляемая через народные собрания, аналогичные тем, что имелись в Афинах. Не трудно сделать непосредственной власть нескольких аристократических семейств, но сделать так, чтобы, сохраняя единство, непосредственно управляло огромное количество граждан, крайне сложно, и если этого удаётся достигнуть, то здесь мы можем говорить о кульминации политической непосредственности, и высшем успехе структуры полиса. Именно поэтому полития как слово выводится напрямую из слова «полис». Полития есть высшая реализации идеи полиса, но, к сожалению, никогда не реализуемая полностью. На практике полития всегда поддерживалась слабой, но всё-таки аристократией, а так же и некоторыми прототипами бюрократических институтов, то есть пользовалась услугами посредником. Именно поэтому, когда мы говорим о кульминации непосредственности, то подчёркиваем, что такой кульминацией является аристократия, не зависимо от наличия или отсутствия монарха. Аристотель же, считая такой кульминацией политию, исходил больше из идеальных представлений о политике, нежели из реальных, и это сближает его с Платоном, который так же пытался предложить систему идеального, совершенного во всех смыслах полиса.
И всё же основной удар по бюрократии наносит не полития, и не система полиса, а аристократия. Дело в том, что система полиса естественным образом выродилась по причинам, уже указанным нами выше. Кризис управления. Полития, как возрождение структуры полиса, не сможет сегодня восстановить непосредственность управления и неизбежно выродится в демократию. И если полития для Аристотеля – это кульминация непосредственности, то её антипод – демократию, можно рассматривать как кульминацию посредственности. Нигде, не при каком режиме не плодиться в таком количестве и с такой скоростью армия чиновников, как при демократии. Воистину, главный оплот любой демократии – это бюрократия. Сама система выборов подразумевает наличие многих кандидатов, каждый из которых есть потенциальный бюрократ, множество партийных чиновников из разных партий, наблюдателей, сотрудников избирательных комиссий и т.д. Голова идёт кругом от количества задействованных в этом спектакле посредников. А сколько проблем решается через должностные ротации или через прямое увеличение количества чиновников, создание комиссий по тем или иным вопросам! Сама этика чиновничества, рассматривающая человека, наделённого властью, как простого наёмного служащего, как нельзя точно соответствует духу демократии. Поэтому, во избежание провала в демократию, разумней изобрести нечто новое, более совершенное, чем полис, что не будет выгодно большинству, привыкшему жить опосредовано. Задача реализации новой политической непосредственности должна лечь на плечи сильного меньшинства, которое и станет ничем иным, как аристократией.
Итак, первым маяком, указывающим нам на такую новую непосредственность будущего, являются квантовые компьютеры. Здесь мы имеем совершенно иную, на порядок более сложную систему счёта, чем в известных нам электронных компьютерах, и, возможно, такая система в будущем потребует даже создания новой, более сложной, но более удобной математики. Планирование экономики на основе подобных вычислений безусловно выводит нас за рамки алгоритмов управления, выработанных в эпоху Античности и используемых в политике и экономике и по сей день. Возможность так быстро обмениваться информацией, и, что особенно важно, обучаться в процессе такого обмена выводит нас вообще за рамки алгоритмического управления. Как известно, на системе алгоритмов основывается система электронного компьютера. Такой компьютер не способен интенсивно обучаться, он лишь реализует заложенные в него программы. Но отличительной чертой квантовых компьютеров является то, что они способны обучаться. Конечно, в основе их работы так же должен быть заложен некоторый алгоритм, но этот алгоритм есть алгоритм подражания машины человеку и обществу, который при этом сам же человек властен и изменить. Таким образом, квантовые компьютеры снова позволяют человеку восстановить свою власть над машиной, которую в наш век он уже почти полностью утратил. Утратил исключительно по вине Просвещения. Перспектива, открытая живописцами Возрождения позволяла уже веке в 18-ом компьютеризировать управление и создать сеть интернет. По сути, интернет представляет собой синтез двух важных элементов культуры: библиотеки и форума. Именно эпоха Возрождения начинает самые настойчивые попытки объединения в одно этих двух элементов культуры. Это предшествовало даже великим живописным открытиям Возрождения, ещё в эпоху раннего Ренессанса. Поэтически-ораторские находки Петрарки уже содержали в себе перспективу появления книгопечатания. И по сути, именно в интернете и заключался смысл появление книгопечатания. Можно сказать, что интернет быть целью книгопечатания, поскольку именно книгопечатание впервые положило начало соединению в одном библиотеки и форума. Отныне стало возможным не молчать в библиотеках и не говорить на форуме. И что же мы видим в эпоху Просвещения? Да, подспудно Просвещение вынуждено реализовывать проекты Возрождения, чтобы заполнять пустоту, которую создал Ренессанс на обломках Средневековья. Но делает это очень медленно и в извращённой форме. В результате сети интернет и компьютеры конструируют для человека виртуальную реальность, которая уже совершенно отрывает его от жизни. В виртуальной реальности снова возвращается упрямая попытка разделить между собой форму и библиотеку, а точнее, поменять их местами, перепутать так, чтобы в библиотеке человек только говорил, а на форуме только молчал. Иными словами, парализуется любая возможность для творчества, но создаётся масса возможностей для возвышения бездарности. Мир симуляции вырывается из симуляторов и заполняет уже реальное пространство, которое превращается в сплошной карнавал. Для это используется опять же механизм Возрождения – перспектива, которую так же научилась использовать в своих целях посредственность.
Перспектива сначала позволяла переносить лишь объёмное изображение на плоскость, затем научилась переносить движущееся объёмное изображение. Но развитие технологий привело к тому, что научились переносить на плоскость даже звук. Появились звукозаписывающие плёнки, на которых звук был записан отнюдь не нотами. Далее точно так же на плоскость стали переносить сложные алгебраические операции, что существенно облегчило механизмы счёта. Для этого стали использоваться диэлектрики, транзисторы, и в конечном итоге сформировалось то, что мы и называем сегодня – компьютер. Перспектива стала решением всех проблем, с помощью этого изобретение Возрождения научились писать, рисовать, играть музыку, считать, вся культура подчинилась этому открытию. Казалось бы, это ли не есть триумф Возрождения? Не есть ли это доказательство того, что Просвещение является продолжением Возрождения? Но Просвещение совсем забыло, что помимо прямо перспективы эпоха Возрождения знала ещё и обратную перспективу. Обратная перспектива появилась даже раньше, в Византии, но позже подобная живопись была возрождена в России, как элемент русского Возрождения. И здесь в эпоху Просвещения мы видим полнейший провал. То есть дальше живописи дело просто не пошло. Никто не использовал обратную перспективу для переноса объёмного движение, не научились использовать её для музыки и для счёта. И только технологии квантовых компьютеров возрождают уже забытое искусство, и делают возможным не только архивирование форума, но форумирвание библиотеки. То есть квантовый компьютер объединяет в себе прямую и обратную перспективу, итальянское и русское Возрождение. Такая система как нельзя лучше подходит для планирования экономики в режиме реального времени. То есть здесь уже спрос и предложение влияют друг на друга мгновенно, и спрос может изменить план. Система чутко может реагировать на спрос каждого человека. Такая система не нуждается в командно-административном аппарате, да и вообще не нуждается в субординарной централизации, в каждом городе она может работать совершенно автономно. В силу этого следует даже задаться вопросом, который, возможно, ещё долго будет занимать самые светлые умы будущего. Можно ли назвать такой искусственный разум в полном смысле слова машиной, или это есть уже что-то иное, например, живой организм, искусственно созданный человеком по своему образу и подобию, но целиком и полностью зависящий от воли человека?
Оставим этот вопрос для более подходящего контекста и обратимся ко второму, ещё более древнему, но менее очевидному маяку будущей непосредственности, который так же не укладывается в систему алгоритмов, выработанных в Античности. Речь в данном случае идёт о внутреннем территориальном устройстве больших стран и государств. Ещё Монтескье, а вслед за ними и другие деятели Просвещения признавали, что большое государство не может быть республикой, принцип разделения властей здесь невозможен, и потому она должна быть монархией. Монархию же мыслители Просвещения справедливо ставили в один ряд с диктатурой, поскольку иной монархии тогда в Европе уже не знали. И всё же, уже отцы-основатели государства США выдвигают тезис, согласно которому демократическое управление возможно и на огромных территориях. И, например, Джефферсон в качестве образца берёт как раз Римскую Республику. Дело в том, что сепаратистский вариант республики Монтескье не отвечал потребностям той эпохи. Соединённым Штатам, чтобы отстоять свою независимость, нужно было быть единым государством с единым центром, но при этом без монархии, поскольку против монархии как раз и велась война за независимость. Ситуация сложилась крайне затруднительная. Борьба за свободу, как это часто бывает, могла обернуться ещё большей несвободой. И всё же отцам-основателям удаётся ловко выйти из этой ситуации, разработав проект федеративного государства.
Но следует понимать, что этот федерализм не следовал напрямую из идей Просвещения и даже не выводился из модели Римской Республики. При том, что в Римской Республике, а затем в Римской Империи действительно устанавливались довольно сложные непосредственные отношения с провинциями. В силу свой непосредственности, римский федерализм был устроен так, что к каждой провинции был всегда свой, индивидуальный подход, вырабатываемый опытом, а потому правовой статус каждой провинции был разным, как и её автономия. Римская Империя в эпоху принципата совершенно не стремилась к какому-то унитаризму, именно поэтому её нельзя считать государством. Ведь государство должно быть либо унитарным, либо национальным. Каждая новая территория в составе римских владений присоединялась не по шаблону, имела широкую автономию. Можно даже с полной уверенностью сказать, что в Риме до реформы Каракаллы не было двух одинаковых провинций, не было двух одинаковых субъектов федерации, хоть назывались они все, безусловно, одинаково. И всё же, американский федерализм лишь отчасти наследует римский федерализм, в целом же он формируется стихийно, отвечая исключительно на вызовы эпохи. Отцы-основатели США, как люди, мыслящие категориями Просвещения, даже вынуждены были сдерживать этот федерализм, потому как он был ещё не зрелым и запросто мог выродиться в банальный сепаратизм. Так родилась идея федеративного государства. То есть каждый штат обладает приблизительно одинаковым уровнем автономии, хоть и имеет право избирать своих чиновников на местных уровнях и принимать свои местные законы, которые не противоречат государственным законам. Такой умеренный федерализм лучше всего отвечал интересам демократического государства, и всё же он был насильно подогнан под стандарты демократии, и потому не получил дальнейшего развития. Однако следует понимать, что сам по себе такой федерализм был уже чем-то из ряда вон выходящим, не вписывающимся в принятые политические алгоритмы тогдашнего мира, пусть его антибюрократический потенциал и не был до конца реализован.
Такой стихийный федерализм в качестве ответа на вызовы истории постепенно возникает по всему миру, в самых разных странах и ставит под сомнение саму идею государства. В США он очень быстро утратил свою стихийность и творческую продуктивность, каждый новый субъект федерации присоединялся по одной и той же правовой процедуре и становился так же штатом. Но в других крупных странах субъекты федерации изначально имели различный статус, и каждый новый субъект федерации требовал и изобретения новой процедуры. Пожалуй, нигде подобный федерализм не был развит в такой мере, как в России. И в силу исторических причин нигде в мире сейчас нет такого территориального разнообразия, которое имеется в России. В составе Российской Федерации разные субъекты имеют самые разные степени автономии и зависимости от центра, даже разные наименования. При этом подчёркиваем, что федерализм в России формировался стихийно и на протяжении очень долгого периода времени. Начало, пожалуй, было положено ещё при Иване Грозном. Когда Московское царство захватило Казань и Астрахань, население которых на тот момент исповедовали ислам, то пришлось приложить на малые усилия, чтобы удержать эти территории в подчинении. Ведь, как известно, зачастую захватить новые территории бывает гораздо легче, чем удержать их в своей власти. Так со временем ислам в России, наравне с православием, и, позже – с ламаизмом, стал официальной религией империи, а император был не только помазанником христианского бога, но и помазанником Аллаха и воплощением Белой Тары. Сама эта ситуация исторически беспрецедентна, и ничего подобного не было ни с одной «монархией» в мире.
Важно понимать, что такой федерализм, который мы встречаем в России или даже в США в эпоху Античности был просто невозможен и непременно обернулся бы распадом страны. Но сегодня стало возможным сохранение территориального единства при такой невиданной прежде сложности территориального устройства. Технологии коммуникации сделали своё дело и вывели нас за рамки политических алгоритмов, заложенных в основе нашей цивилизации. И по сути та страна, которая будет развивать этот федерализм, сможет принять в качестве субъектов федерации в свой состав большинство стран мира и тем самым объединить множество народов, не ущемляя их традиций и творческих порывов. Конечно, для этого важно, чтобы отношения между субъектами федерации были непосредственными. И в этом плане российский федерализм, которые ещё хранит в себе творческий дух, выглядит более предпочтительным, чем федерализм американский, который уже изначально делал существенный уклон в сторону бюрократизма и шовинизма, который в конечном итоге даже расколол страну и привёл к гражданской войне в США. А уж после этой войны американский федерализм стал лишь ещё более бюрократическим. Что ж, возможно, такова судьба гуманизма в политике. Единственный верный способ достичь эгалитаризма, равноправия, толерантности – это увеличение числа бюрократических паразитов, бесполезных работ и должностей, которые требует от человек лишь присутствия и выполнения монотонных, совершенно не творческих задач. Здесь речь идёт уже о так называемом среднем классе, который якобы является главной опорой современного государства благосостояния. Том классе офисных клерков и протирателей штанов, которые если и занимаются творчеством, то вне своего рабочего места, а на работе должны с серьёзным видом заниматься чем-то скучным и совершенно абсурдным. Рабочие места которых больше похожи на казарму, а труд напоминает отбывание тюремного срока. Армия рабов, господами которых являются не личности, а учреждения. Ведь любой труд, если он не развивает, будь то физическое, интеллектуальное и прочее развитие личностных качеств, является рабским. Средний человек, общечеловек становится врагом творчества. То есть в политическом смысле гуманизм превратился в самое несправедливое насилие над человеком, насилие, кастрирующее в нём самое ценное, за что можно только ценить и уважать человека, волю к творчеству. Не является ли такое тотальное, насильственное принуждение людей быть бесполезными тем, что называется тоталитаризмом?
Обществу будущего, той стране, которая наконец-то сможет претендовать на мировое господство, то есть заниматься действительно большой политикой, вооружившись идеями квантового планирования и федерализма, понадобится враг, который будет возвышать и облагораживать это общество, делая правомочными его притязания на господство и увеличивая его стойкость в борьбе с врагами. У древних греков таким врагом была тирания. Борьба с тиранией и неприятие всякой тирании – это то, что делало эллина эллином и позволяло ему всюду, где бы он не находится, считать себя выше не эллинов и именовать их варварами. Это позволяло им не сломаться под натиском этих варварских царей, это же давало им право идти войной на этих варваров, захватывать их территории и подчинять население своей власти. И в случае обороны, и в случае нападения они были убеждены, что борются с тиранией, то есть осуществляют своё священное право борьбы даже не со злом, а с господством бездарности и бездарными господами, угнетающими возможные таланты среди своего народа. Таким врагом у эллинов будущего должен стать тоталитаризм. Борьба с тоталитаризмом во всех его проявлениях, будь коммунистический авторитаризм, фашистская диктатура или тотальность потребительской демократии, будет утешением в стойкости и оправданием в жестокости, источником новых небюрократических учреждений и нового, невиданного прежде политического и территориального устройства. Это позволит действовать не по стандарту, это обеспечит невиданную доныне свободу творчества. Такая борьба будет величайшим пробуждением и манифестацией самых творческих, самих художественных инстинктов людей, манифестацией непосредственности. И горе тем, кто пожелает упорствовать в защите господства бездарности.
Сергей Пациашвили. 07.09.2016
Приложение.
