Манифест непосредственности.
Аристотель в своё время провозгласил, что политика - это высшее из всех искусств, в иерархии искусств политика находится на самой вершине. Сегодня, в начале 21-го века эти слова звучат, как издёвка. А слова Цицерона о том, что республика есть община граждан, выглядят, как минимум, ироничными. Но античные авторы не лукавили, когда произносили эти свои знаменитые изречения. Было время, когда политика была искусством, когда граждане действительно управляли своей страной, было время, когда инстинкт бюрократа ещё не победил инстинкты непосредственности. Было время, когда свобода творчества была главной ценностью, а культ гения был основной религией. Было время непосредственности, время великих творческих свершений и прорывов. И покуда есть люди, которые видят смысл своей жизни в творчестве, утраченная непосредственность ещё может вернуться.
Идеология посредственности.
Чтобы уяснить для себя, что значит непосредственность в политике и в человеческом бытии как таковом, прежде всего следует разобраться, что же такое посредственность. Следует понимать, что разделение между политикой и бытием уже является свидетельством опосредованности их обоих, а, значит, неподлинности и того и другого. В подлинном изначальном смысле политика – это искусство управления полисом, и в этом смысле она есть и высший способ бытия из всех возможных, то есть самый непосредственный, самый подлинный способ бытия. Разделение бытия и политики происходит уже после разложения греческого полиса, и именно тогда власть утрачивает свою подлинность и со временем всё в большей степени становится опосредованной. Сегодня мы можем воочию наблюдать посредственностей, с серьёзным видом изрекающих банальные однотипные фразочки с высоких трибун. Именно эта посредственность и называется сегодня властью, однако, зачастую эта власть не имеет ни малейшего представления о том, что происходит в ста метрах от её кабинетов и видит мир лишь через тонированные стёкла своих автомобилей. Постмодернизм – это манифест посредственности, манифест халатности и бюрократизма. Именно состоянием постмодерна характеризуется переживаемая ныне социально-политическая ситуация.
Состоянию постмодерна предшествует эпоха модерна, в которой постепенно вырабатывались различные политические идеологии, в результате оформившиеся в три магистральных политических теории: национализм, либерализм и социализм. Эти идеологии возникли ни сразу с наступлением модерна, которое так же происходило постепенно. Но уже после великой французской революции каждая из этих метаидеологий нашла себе удобную нишу в политическом пространстве, и они принялись монопольно делить это политическое пространство в бесконечных баталиях, путчах, дискуссиях и революциях. Через два столетия после революции у нас уже сложилось представление, что в политике нет другого выхода, кроме этих трёх альтернатив. Правые, левые и центристы описывают весь ансамбль мирового политического процесса, и уже почти ни у кого не вызывает сомнений, что все политические процессы неизбежно должны вписываться в это бедное посредственное однообразие. Посредственность всегда однообразна и стремиться к однообразию, в то время как непосредственность есть выражение живого устойчивого разнообразия, формирующегося естественным путём. Любая политическая идеология есть выражение посредственности, или, как писал ещё ранний Маркс, ложным сознанием.
Может показаться странным, что в качестве критики политических идеологий мы используем учение основателя одной из магистральных метаидеологий – социализма. Но следует понимать, что Маркс был не столько идеологом социализма, сколько философом. Идеологов социализма хватало и до, и после Маркса, а вот философское осмысление социализму смог дать только он. Почему так важен именно философский взгляд на проблему? И почему философия не может быть идеологией? Философия в политическом смысле всегда была и будет представлять собой радикальный консерватизм. Но при этом философский консерватизм всегда перешагивает через суть любого прочего консерватизма, который в идеологии выражается в виде национализма. Национализм мечтает вернуть своего рода земельную аристократию, философия идёт дальше, возвращая нас к аристократизму, совершенно не связанному с какими-либо факторами материального производства. Она возвращает нас к греческом полису. От греч. polys – многий, то есть полис в подлинном смысле не есть земельная собственность граждан, не есть даже город, это просто община многих граждан. Греческий полис – это на данный момент последняя в истории система непосредственного управления. С разложения полиса начинается история опосредствования в политике. Философия возникла из стремления сохранить греческий полис, сохранить непосредственность во власти, и наибольшее развитие она получила уже после начала интенсивного разложения системы полиса. Философия была движением консерватизма, но в то же время и движением революции. Идеологический консерватизм по определению стремиться законсервировать некоторый режим, политической строй, всеми силами сохранить у власти тех, кто уже там находиться. Именно для этого консерватизм создаёт систему посредников, именуемую бюрократией, то есть систему учреждений, которая будет брать на себя часть обязательств властной элиты, но не иметь привилегий этой элиты. Таким образом, идеологический консерватизм создаёт посредственную политику. Совсем иначе действует философский консерватизм, и потому он всегда выходит за рамки консерватизма, создавая нечто принципиально новое. Философский консерватизм стремится вернуть нас к политической, бытийной, правовой и какой бы то ни было ещё непосредственности. И поскольку греческий полис разложился, создав сложную систему посредников и вспомогательных учреждений, то нет никакого смысла возрождать систему греческого полиса, она всё равно окажется неэффективной. Но сама непосредственность, имеющая место в подлинной древнегреческой политике, может быть возрождена в новой, доселе невиданной форме. На этой вере основывается любая философия, в том числе и философия Маркса.
Маркс ошибочно искал непосредственности в социалистическом гуманизме. Сам гуманизм уже есть посредник между собственно человеком, Homo и бытием. Суффикс «-изм», как правило, всегда обозначает некое посредничество. Свести бытие к гуманизму, значит, отдалить от него сам предмет гуманизма – человека. Именно поэтому Хайдеггер в своём знаменитом «Письме о гуманизме» отстаивает догуманистическое, или даже совершенно не гуманистическое отношение человека к бытию. И всё же полный отказ от посредничества гуманизма означал бы однозначный провал в варварство. Посредственность необходима для того, чтобы непосредственность возвышалась над ней. Всё бы было предельно просто, если бы цель заключалась в уничтожении посредственности и достижении торжества непосредственности. Но посредственность и различного рода бюрократические учреждения были и в древнегреческих полисах и даже гораздо раньше. Другое дело, что все они концентрировались вокруг непосредственности, и когда центр этот исчез, его заменило Ничто, скрытое изначально под одеждами потусторонней святыни, а позже уже не скрываемое ничем, что свидетельствовало о начале эпохи нигилизма. Маркс с одной стороны хочет полностью уничтожить посредственность через освобождение каждого человека, и тем самым вернуть его в варварское состояние, именуемое первобытным коммунизмом. С другой стороны, чтобы избежать полного провала в варварство, путь, по которому человек должен прийти к этой абсолютной непосредственности пролегает через радикальное опосредствование всех и каждого, полную утрату индивидуальной идентичности в первой фазе коммунизма. Радикальная посредственность в первой фазе коммунизма и такая же радикальная непосредственность в его второй фазе лучше всего демонстрируют нам разницу между Марксом идеологом и Марксом философом.
Отвлечёмся на время от Маркса-идеолога и обратимся к Марксу-философу. Ведь как апологет непосредственности, погруженный с головой в мир посредственности, он дал, пожалуй, чрезвычайно продуманную и меткую критику систем опосредствования культуры модерна. Итак, согласно Марксу, идеология – это ложное сознание, умышленно одурманивающее массы, лишая их бытие непосредственности. Значит ли это, что Маркс радикальный противник любой идеологии? Вовсе нет. Ведь идеология для него – это путь, по которому должно пройти общество, чтобы освободиться от ложного сознания. Поэтому, согласно вполне верному предположению Маркса, только самая лживая и лицемерная идеология сможет высвободить человека из пут ложного сознания и сформировать у него устойчивую неприязнь к любой идеологии и посредственности. При этом важно понимать, что для Маркса такой самой ложной идеологией является буржуазная идеология, в то время как для советских марксистов такой радикально лицемерной идеологией стал уже сам идеологизированный марксизм.
Но разберём каждую из трёх основных метаиделогий: либерализм, национализм и социализм – отдельно и попытаемся продемонстрировать их ложность и посредственность. Эти три метаидеологии объединяет ставшее уже классическим разделением на власть и источник власти. В либерализме это есть разделение на власть и гражданское общество. Источником власти и единственным носителем суверенитета в либеральных Конституциях является именно гражданское общество. Но не гражданское общество управляет политическим процессом, а делегируемые им для этой цели представители власти. Гражданское общество в широком смысле – это дееспособное население, законно проживающее на территории государства. Во избежание присвоения представителями власти всей полноты власти либеральная идеология предусматривает разделение властей. Классическое разделение властей – это разделение на законодательную, исполнительную, и судебную, у Монтескье – вторую исполнительную власть. В больших государствах создаётся более сложная система сдержек и противовесов, а так же федеративное государственное устройство, как в США. Но суть остаётся той же. Власть и источник власти не совпадают. Но такое положение вещей в политике, мягко говоря, было не всегда. Когда, например, в своей «Политике» Аристотель пытается дать определение понятию «гражданин», он в конечном итоге определяет гражданина как непосредственного участника политического процесса. В демократических Афинах – это народ, в аристократической Спарте – это собственно аристократия. Нет ни малейшего упоминания не только про разделение власти и источника власти, но так же и про то, что источник власти должен был один единственный. Источником власти у Аристотеля является сама власть, и потому быть гражданином и значило обладать властью.
Националистическая идеология, по сути, выстраивается по такой же схеме, как и либеральная. Есть источник власти – нация, и есть собственно власть, уполномоченная источником. И здесь так же имеет место разделение властей, только несколько иное и более древнее, чем в либеральной идеологии. Это есть разделение на власть мирскую и тайную. Вторая в свою очередь намеренно отрекается от мирской власти, но не отрекается от влияния на людей вообще. Прототипом национального государства можно рассматривать классическую европейскую монархию. Монарх вроде бы обладает всей полнотой власти, как истинный самодержец, но он не является источником власти. В европейской, мусульманской и прочей подобной монархии источник власти всегда находится на небесах, это есть Бог. Монарх всегда является лишь помазанником божьим. Что это означает в политическом процессе? А это значит, что монарх в своих решениях должен опираться на монопольную в стране церковь, которая к тому же обладает ещё правом вето. Организация, более всего отстранённая на словах от власти, непосредственно оказывает влияние на политический процесс через монарха и его ближайшее окружение. По сути, разделение власти и источника власти впервые наиболее сильно выраженным становится лишь после принятия христианства. Само христианское вероучение с пониманием Бога как троицы располагало к такому разделению. Согласно учению отца церкви Блаженного Августина, существуют град земной и град Божий, то есть мир посюсторонний и потусторонний. Всё посюстороннее считается чем-то презренным, постыдным, срамным, в то время как всё потустороннее считается возвышенным, чистым, благородным. Следовательно, земные дела не могут найти себе прочную опору на земле, источник власти непременно должен находиться на небесах. Идея национального государства лишь использует старую римскую формулу: «глас народа – глас божий», и на её основе заменяет Бога нацией. Но изменения не так велики, ведь нация так же эфемерна и недоступна, как не ощущаемый чувствами Бог. Как невозможно окинуть взором всю нацию, так невозможно и узреть лик Божий. Но можно увидеть посредников, представляющих в правительстве нацию или единого Бога. В национальном государстве так же чрезвычайно важную роль играет полиция, в особенности тайная полиция, или служба госбезопасности. Последняя управляет так же тайно, как и церковь, и действует по аналогичному уставу.
Коммунизм, как и остальные две крупнейших метаидеологии, так же опирается на один единственный источник власти, которым выступает рабочий класс. Не смотря на то, что официально социалистические государства декларируют диктатуру пролетариата, пролетариат никогда не управляет ничем непосредственно. Разве что только во время революции и в первые годы после неё, посредством системы советов. Но советы возникали не только при социалистической революции, но и в великой французской, и в американской революции, создавшей по сути государство США. Однако только в США советская система на местном уровне в некоторой степени сохраняет себя долгие годы после революции вплоть до сегодняшних дней. Но отдельно о США речь пойдёт несколько позже. Социалистическая политическая система отличается тем, что в ней нет традиционного разделения властей, как в национальных государствах, нет либерального разделения властей, отринувшего традиционное разделение. Поэтому социализм всегда разбавляется элементами либеральной или консервативной идеологии. С другой стороны, сам социализм необходим либеральным и традиционным национальным государствам как третейский судья, примиряющий их на политической арене. Социализм можно было бы рассматривать как побочный продукт христианской монистической политики, но не редко в идеологическом плане он превосходит по идеологическом пафосу прочие две метаидеологии, поскольку стремится через идеологизацию уничтожить собственно идеологическую политику, действуя тем самым в духе философии Маркса.
И сегодня идеологический социализм в значительной степени всё больше приближается к своей политической цели. Идеологическая политика уничтожается, а вместе с ней всё больше размываются понятия нации, гражданского общества и пролетариата. Ни в одной стране уже не знают, что такое пролетариат, нация или даже народ. Эфемерность социальных групп сделала невозможной систему с единственным источником власти. Пролетарии с лёгкостью превращаются в тех, кто на языке социализма являются мелкой буржуазией или интеллектуалами, а потом снова становятся пролетариями, а зачастую принадлежат к нескольким трудовым категориям одновременно. Нации исчезают из-за потока мигрантов, гражданское общество в Европе разваливается на глазах, в частности из-за небывалой угрозы терроризма. В целях безопасности попираются самые базовые гражданские права, и никто не знает, как обеспечить безопасность без их попрания. В такой ситуации торжества идеологического социализма, во-первых, уже нет никакого смысла говорить о единственном источнике власти, упоминание о котором мы находим в частности и в российской конституции, в статье 3: «1. Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ. 2. Народ осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти и органы местного самоуправления». А во-вторых, всё больше обнаруживается главное противоречие социализма. Чем очевиднее успех социалистической идеологии, тем недоступнее успех философии социализма. Противоречие, заложенное ещё Марксом. Он называл это двумя видами коммунизма, марксисты назвали двумя фазами. Но суть одна и так же, в первой фазе частная собственность не исчезает, мы имеем всеобщую частную собственность и проституцию. Однако один вид коммунизма не существует без другого, и вторая фаза никогда не наступит без первой. В конце концов торжество социалистической идеологии уничтожает и саму социалистическую идеологию, и прочие идеологии, которые в той или иной степени все без исключения сегодня разбавлены социализмом. Остаётся задаться вопросом, что дальше?
Очевидно, что всеобщая непосредственность не наступила, мир словно застрял в первой фазе коммунизма, а не периферии провалился в первобытный коммунизм. Эта фаза тянется уже около половины столетия, и судя по всему, вовсе не собирается переходить во вторую фазу. Невозможность этого прыжка из первой фазы во вторую мобилизовала все идеологии для маскировки неестественности сложившегося положения, но при это лишила их собственного идеологического содержания. И ныне эти идеологические декорации постмодерна достигли пика своего лицемерия в искусстве симуляции, и потому философия марксизма здесь исчерпывает себя. Следовательно, можно предположить, что устарели сами политические идеологии как таковые, вне зависимости от своих программ. Устарела система с одним единственным источником власти, и устарело само разделение на власть и источник власти. И здесь нам следует снова обратиться к философии и давно забытой истории непосредственности. В древнегреческих полисах источников власти было много, но при этом совершенно не было разделения на власть и источник власти. Именно два этих фактора определяли собственно непосредственность античной политики. Римские сенаторы были в равной степени уполномочены управлять отечеством, решение сенатора и сената по судебным или военным делам считалось законом. Но при этом сенаторы как отцы отечества были равны друг другу. Они соперничали, боролись за должности, даже воевали между собой, но юридически они были равны. И задачей ближайшего будущего является возрождение такой непосредственности управления, создание иерархии без субординации, а так же полное, или, вероятнее всего, частичное упразднение бюрократии с полным её упразднением в центре.
