Люди влюбляются осенью. Люди сходят с ума осенью. Люди… да мало ли, что делают люди осенью. Вторую осень подряд я, как и миллионы моих сограждан, собираюсь на работу. На свою обычную, монотонную работу. Ничего плохого о ней не скажу. В конце концов, это везение, что меня взяли сразу после университета, без особых мыканий по собеседованиям. Итог: я – юрист, получающий неплохую зарплату и, в целом, удовольствие от своего занятия. Я слетал на Крит на майские праздники, только недавно вернулся из Таиланда и всерьез обсуждаю с друзьями посещение новогодней Праги. Звали в Крым, но я отказался. Нет, я не против черноморского побережья, я против одной невыносимой особы, так и не вернувшейся в Питер. Знаю, знаю, вероятность того, что мы смогли бы встретиться с ней, ничтожно мала. Но мы бы встретились, ведь я, как дурак, поперся бы в Севастополь ее искать. Стучал бы в калитку ее тетки, набирал телефон брата, слал несчетное количество смс ей лично. И не получил бы ответа. Плавали – знаем. Я же все это и проделал, когда понял, что Лиховерцева возвращаться в город бесконечных дождей не планирует. Ответа ни на звонки, ни на смс, ни даже на письмо от руки я не получил. Баста. Планировал вычеркнуть ее из жизни по окончанию университета, но вместо меня чиркать лист нашей с ней «бумаги» взялась она.
Первую осень я выдержал легко. Там было не до стенаний по какому-то несбывшемуся безвременью. Надо было менять свой режим свободного студента на взявшегося за ум работника. С бывшими однокурсниками мы перезванивались, но пересечься не удавалось. О Лиховерцевой мне никто не напоминал.
Все изменилось весной, когда в соседний отдел пришла Вика. Нет, у нас не завязался роман. Впрочем, это было неудивительно, ведь Вика была из числа тех людей, с которыми я и так провел пять лет бок о бок, и намеревался встречаться исключительно на встречах выпускников. Но, ей Богу, лучше бы у нас начались отношения, ведь вместо этого каждый обед был пыткой. А чем еще для меня могли быть разговоры о Юльке? Сначала я отмалчивался, натянуто улыбаясь ее воспоминаниям о «чудесно проведенных годах вместе». Однажды чуть не захлебнулся чаем, когда Вика намекнула, что мы с Лиховерцевой были красивой парой. «Не самой красивой, конечно. С Ильей и Ритой вам, согласись, было не поспорить, – тут же поправила себя она. – Но в них не было вашей страсти». Страсти! Кто бы мог подумать, что даже на работе призрак моего персонального Лиха будет преследовать меня. Жаль дресс-код не позволял мне надеть футболку «Мы не пара». Пусть только я бы и понял ее значение, но, авось, стало бы легче выдерживать бормотание Виктории.
–- С чего ты взяла, что мы вообще были парой? – не выдержал я через пару недель упоминаний меня и Юльки исключительно вместе.
– Ну как же, – еще со времен Лиховерцевой не терплю хлопающих ресницами девушек, а Вике это вообще не шло. Я закатил глаза, она тем временем продолжала. – Помнишь, как она разбила коленку, а ты практически тащил ее в медпункт, потом еще сам ей ногу бинтовал, когда медсестры на месте не оказалось. Или ваш поцелуй на студенческом экваторе…
– Это была игра, – процедил я, совсем не ко времени вспоминая совсем другой поцелуй. Настоящий. Хотя какой он настоящий, если Юлька так и осталась в Севастополе. Никакая глупая приписка о безвременье не убедит меня в том, что он хоть сколько-нибудь был важен для нее. Да и для меня тоже. Еще чего, всерьез думать о нелепом порыве, навеянном морем и солнцем. – Прекрати о ней вспоминать! – получилось громко. Даже слишком. По правде, я скорее обращался к себе, чем к обиженно вскочившей со своего места Вике. Я хотел было извиниться, но она уже шла к выходу. Правда, не дойдя до него пару шагов, вернулась и наклонилась ко мне, опершись на стол.
– Не стоит повышать голос, – прошипела она, – из-за того, что кто-то заметил то, что ты столько лет отказывался замечать. Понял, Земцов?
Больше мы вместе не обедали. Я был не против, но неприятная заноза в сердце нещадно кололась. Дело было не в Вике и ее обиде. Просто, что уж греха таить, в ее словах была горькая правда, но не мог же я признаться хоть кому-то, что скучал, чудовищно скучал по Лиховерцевой и ее присутствию в моей скучной жизни.
В Таиланд мы поехали большой компанией. К моей радости среди этих людей не было тех, кому на ум пришли бы шутки про нас с Юлькой. По крайней мере, я так думал, пока Костян (вот уж от кого не ожидал) не выдал: «О, слоны! Помнишь, тебе твоя Юля таких дарила. Ты их еще запрятал на разные полки в шкафу, а она вечно их находила и выставляла обратно. Я каждый раз угорал, как их видел. Сколько их там было, семь или восемь? В любом случае, больше трех за раз она, по-моему, не находила. Так и стояли каждый раз разные».
– Юля, – хихикнула Саша, одна из подруг Костяна, поехавшая с нами. – А я не знала, что у Ромы девушка есть. Почему ты без нее?
– Потому что мы не пара. И тебе лучше не упоминать о ней, – я обвинительно ткнул пальцем в Костю. И словно этого было недостаточно, ускорил шаг, покидая «место боя». Только отголоски разговора за спиной, темой которого была невыносимая Лиховерцева, долетали до меня.
– Ты не трогай его, у него с этой Юлькой вечно напряги. Зря, конечно, ее вспомнил. Она год, как из Питера, уехала, а он все не успокоится. Да ничего особенного в ней. Девчонка, как девчонка. Я ее и видел-то на фото только. Романыч ее вечно прятал от меня. Мол, ему хватает, что родители с ней знакомы. Они, кстати, забавно познакомились. Зачем-то заехали в универ, не помню зачем – давно дело было, еще на первом курсе. Стоят с Романычем разговаривают, а это чудо как на него запрыгнет! Еще и кричит, мол, спасибо-спасибо, что спас меня от Сергея Викторовича. Это препод у них какой-то там жуткий. Мне Ольга Васильевна, мама его, рассказывала. До сих пор содрогается. Губы, говорит, красные, в юбке неприлично короткой и со спины Ромы выдает: «Здравствуйте. Я вас не заметила». Я б, конечно, от такого зрелища не отказался, а вот матушке Ромкиной она не по вкусу пришлась. Юлькиным предкам он, кстати, тоже не особо нравился, так что они, – Костян хохотнул, а мне захотелось повернуться и стукнуть его, – почти Ромео и Джульетта.
– Как интересноооо! – протянул кто-то из девчонок, кажется, все та же Саша.
Я ускорил шаг. Костин голос доносился до меня еле-еле, а потом и вовсе стих. Но, как оказалось, не стих интерес Саши к этой теме.
– Юля, значит, –улыбнулась она, подсаживаясь ко мне на пляже.
– Не значит, – отрезал я, наблюдая, как Костян и Витя ведут водный бой против девчонок. Витя схватил одну из них, отчаянно визжащую. Лиховерцева бы визжать не стала, а просто пнула бы его по лодыжке. Тьфу ты.
– Значит, расстались? – продолжала допытываться Саша.
– Нет, не расстались. – Я вздохнул и повернулся к ней. – Не могут расстаться те, кто изначально не вместе.
– Но она тебе нравилась? – что ж за день-то такой. Проще было бы встать и уйти, но я почему-то остался и продолжил разговор. Может, мне надо было выговориться?
– Она меня бесила, – честно признался я. – Но я за нее волновался. Она… – блин, я пытался объяснить окружающим, кто для меня Юлька, с восемнадцати лет, и все еще не нашел подходящего ответа. – Она – мое персональное Лихо.
– Лихо? Хмм… неожиданно, – продолжала улыбаться Саша. – А вы с ней целовались?
– Было дело, – нехотя проговорил я. – Последний раз мне даже понравилось.
– Ага, то есть это было даже не однажды? – Саша пришла в восторг, хотя мне ее эмоции и не были понятны. Я все больше ощущал себя подопытным кроликом. – Вы с ней спали?
Ну это уже слишком. У этой девчонки явно нет граней приличия. Надо будет потом узнать у Костяна, кем работает эта бесцеремонная особа. Не удивлюсь, если психологом. Но что ж, хочет правды, пусть получает.
– Спали, – выпалил я, глядя на ее округляющийся рот. Видимо, она ожидала другой ответ. – Если под «спали», понимать ночевку в одной кровати. Одетыми. Руки и другие части тела оставались при нас, – тут я немного погрешил против истины. Обнимать Лиховерцеву во сне мне приходилось, но это же не считается?
– Ага, то есть и совместные ночевки были? – продолжила допрос Саша.
– Да, и совместный отдых, и совместные ужины с родителями, и о, боже, совместный подоконник. Ладно, проехали, – я поднялся, отряхивая шорты от песка.
– Отчего же, –девушка лукаво посмотрела на меня снизу вверх. – Мы только что дошли до самого интересного: почему же вы не в отношениях при таком раскладе.
– Мммм…. Дай подумать, – я дотронулся рукой до подбородка, делая вид, что задумался. Затем щелкнул пальцами. – Точно! Может, потому, что она еще несколько лет назад дала понять, что не заинтересована во мне. Например, написала эссе, где несколько раз упомянула, что никакое самовнушение не поможет ей меня полюбить. Или после действительно классного поцелуя приняла решение остаться жить в другом городе, вместо того, чтобы вернуться ко мне?
– Ты обижен на нее, – мне не понравился Сашин взгляд. Она выглядела так, будто наконец-то все поняла. Вот уж нет! Этой девчонке только кажется, что она нашла ответ на все свои вопросы. Я видел такое тысячи раз и могу вам с уверенностью заявить: «Хватит пытаться понять нас с Лиховерцевой».
– Это не имеет значения. И закроем тему. Пойдем лучше купаться.
Я, как настоящий джентльмен, подал ей руку. Она, слегка улыбнувшись, ее приняла.
– К чему вообще был весь этот допрос? – спросил я Сашу, пока мы шли к остальным.
– К тому, что я не связываюсь с занятыми парнями, -– хохотнула она. – Так что прости, но планов на тебя у меня больше нет.
Я чертыхнулся.
–Я абсолютно свободен, – но она качнула головой, прерывая меня. Видимо, переубедить ее мне не удастся. Проклятая Лиховерцева, и тут покоя от нее нет.
Выныриваю из воспоминаний и бросаю последний взгляд на часы и слонов, стоящих рядом с ними. Да, я все-таки нашел их и расставил на полке. «Один, два, три…» - считаю их всех и только потом выхожу из дома. Дурацкий утренний ритуал. Дурацкая Лиховерцева.
В течение дня я так загружен работой, что думать о ком-либо не хочется. Скорей бы добраться до кровати. Слава Богу, сегодня пятница и на два дня можно впасть в сонное недеяние. Я настолько настроен, как следует отоспаться, что издаю стон, когда телефон вибрирует. «Не брать трубку. Не брать трубку. Не брать», – твержу я себе, уверенный, что на том конце провода Костя, собирающийся вытащить меня куда-нибудь. Ну его. Я еще от прошлого пятничного загула не отошел. Телефон продолжает вибрировать. Я планирую сбросить вызов, но, увидев имя звонящего, наконец-то беру трубку.
– Да, Вера, привет. Не ожидал, – удивленно приветствую бывшую однокурсницу. Мы неплохо общались, да и сейчас поддерживаем переписку в сети, но звонки от нее – редкость.
– Привет, Ромка, не отвлекаю? – интересуется она. Я отрицательно мотаю головой, потом, спохватившись, что она не может меня видеть, отвечаю: «Нет».
– Здорово. Я хотела с тобой встретиться сегодня. Может, в семь на Ваське? – выдыхает она и ждет моего ответа. Напряженно ждет. Я чувствую это по ее затаенному дыханию. Видимо, дело серьезное. Что ж.
– Да, конечно. Правда, я могу опоздать немного. Ничего? – спрашиваю я. Дел сегодня и впрямь невпроворот.
– Ничего, я подожду, – облегченно выдыхает Вера. Хм, давно меня девушки так не ждали. – Тогда до встречи, - быстро говорит она и бросает трубку. Все чудесатее и чудесатее.
На Ваське я оказываюсь в пятнадцать минут восьмого. Вера уже там. Покачивается на носках, кидая взгляд то на выход из метро, то на уличного музыканта, собравшего вокруг себя толпу любителей русского рока.
– Неплохо играет, – кажется, ее пугает мое резкое появление.
– Я думала, ты на метро, – в ее голосе удивление.
– Нет, сегодня я на трамвае, -– улыбаюсь.
– А, я уж подумала, что ты пересел за руль, – получаю ответную улыбку.
– Я работаю над этим, – я и, правда, подумываю о покупке автомобиля, но коллеги из финансового отдела говорят, что сейчас не лучшее время для кредитов, а накопить мне пока не удается.
Мы болтаем о всякой рабочей ерунде, и я почти расслабляюсь, когда Вера вдруг замолкает. Мне хватает пары секунд, чтобы понять, о чем она думает. «В семь у церкви» - еще одна дурацкая привычка Лиховерцевой. Это не было свиданиями, просто встречи по разным делам. Очевидное время, очевидное место. Вот и все. Но всем они, естественно, запомнились, как свидания, хоть и были сто лет назад.
– Юлька в Питере, – прерывает затянувшееся молчание Вера. Я вздрагиваю.
– Какая из? – как последний глупец спрашиваю я, хотя наперед знаю ответ. Вера тоже понимает абсурдность вопроса, поэтому говорит совсем другое.
– Уже почти две недели.
– Я рад, - выдавливаю из себя. Конечно же, я не рад. Лиховерцевой нечего делать в моем городе, который она бесцеремонно кинула. Но, признаться, я растерян: две недели – это немалый срок. Как я мог не узнать эту новость раньше?
– Врешь, – абсолютно спокойно говорит Вера. – Не рад.
– Брось, - отмахиваюсь я. – Если ты про наши старые споры, так это все давным-давно в прошлом. В Питере так в Питере. Я…
– Что произошло между вами в Крыму? – девушка напротив не сводит с меня пытливых серых глаз. Отвожу взгляд, не выдерживая этого напора.
– Ничего. И, эй, откуда ты знаешь про Крым? – это и впрямь мне непонятно. Я никому не распространялся, Юлька вроде бы тоже. Ни одна из наших совместных фотографий (каюсь, сделали парочку забавных кадров) не попала в соцсети – я пристально за этим следил. Неужели Юля все-таки кому-то рассказала. Но к чему тогда этот вопрос, если Вера все и без моих комментариев знает?
– На фото рассмотрела, – признается она. Я хмурюсь. Вот тебе и не попала в сети. –Не дуйся, конспиратор. Ты случайно в кадре оказался – в зеркале отразился. Лицо за вспышкой, а вот футболку я узнала. Мы вам на 23 февраля такие дарили. Конечно, это мог быть не ты… Хотя, кого я обманываю. Ну, кто это еще мог быть? Но у Юли спросила. Она подтвердила твое присутствие рядом с ней, а вот остальное рассказывать отказалась.
– Нечего рассказывать – вот и отказалась, – отмахиваюсь я, но Вера качает головой.
– Да нет. Она бы все равно нашла, что рассказать. Какой-нибудь забавный случай или, наоборот, нажаловалась на тебя. Как обычно это и бывало. А тут – молчание, – я внимательно слушаю Веру. Ей есть, что сказать. А что сказать мне? Мы целовались? Так не в первый раз. Спали вместе? Звучит громко, на деле – жутко неудобно, жарко и абсолютно безобидно. Ее семья решила, что я – новоиспеченный жених? Так, в универе и не такие слухи бродили. Что случилось между нами в Крыму? Да ничего. Я могу назвать кучу того, что не случилось, но это-то сейчас причем. Вера тем временем продолжает.
– Знаешь, я сначала не придала этому значения. Думала, ну поругались, вам не в первой. Потом как-то мы к этой теме не возвращались, у Юльки и без того новостей хватало, да и у меня тоже. А тут…
– Что тут? – перебиваю я ее. Она качает головой, недовольная моим вмешательством, но продолжает.
– А тут – снова молчание, как о тебе речь заходит. В любой ситуации. Пошутил кто-то – переводит тему. Заговорили о встрече выпускников – она о другом сразу говорит, или кучу причин находит, почему нет времени увидеться всем вместе. На подколки, а ты знаешь, у нас все на язык остры, так вот на подколки про вас не отвечает. А ведь всегда первая шутила про это. Вот я у тебя и решила узнать, что же вы там не поделили. Или поделили? – она многозначительно смотрит на меня. Чертыхаюсь. Что же все в выдуманных нас верят?
– Ничего мы не делили. Если только кровать, – может, не надо было это говорить. Вон как у Веры глаза округлились. – Не то, что ты подумала. Просто ее семья решила, что мы –пара, и поселила в одну комнату. Мол, все люди взрослые, все понимают. Вот мы и спали вместе. На полу как-то не улыбалось ночевать. В кровати, хоть в жару и с вертящейся Лиховерцевой, все-таки удобнее.
– А потом она призналась тебе в любви, а ты испугался и ее отшил? – невесть к каким выводам приходит Вера.
– Что? – от моего громкого вскрика бродящие вокруг нас голуби улетают. Не знаю, кто из нас напуган сильнее – я или они. – Она меня любит? Она что-то тебе про это говорила?
– Так было или нет? – Вера сурово взирает на меня из-под длинных ресниц. Кажется, я уже приговорен к расстрелу, не успев провиниться.
– Нет, ничего такого. Если только… – я вспоминаю приписку в конце письма, в спешке отданного мне на перроне. – Она написала, что ей понравился наш поцелуй. Мне, в общем-то, тоже, – вылетает из меня признание. – Но потом она просто осталась там, не отвечая на мои звонки и сообщения!
Выходит по-детски обиженно, но Вера смягчается.
– Ты ее любишь? – опять двадцать пять. Порочный круг какой-то. Любит-Любишь-Любите.
– Не знаю. – Честно отвечаю я.
– Шутишь? – удивляется Вера.
– Нет, - я и впрямь серьезен, – Я, правда, не знаю.
– Не бывает так, – она все еще ждет от меня другого ответа. – Либо да, либо нет. Как можно не знать, что ты испытываешь к человеку?
– Я. Не. Знаю. – Чеканю каждое слово. – Значит, бывает.
– Знаешь, – слегка улыбается Вера, – а ведь в универе на этот вопрос ты всегда четко отвечал: «Нет». Значит, не все потеряно.
– Для чего? – кривлюсь я.
– Для моей ставки на вашу свадьбу, – продолжает улыбаться она. Я закашливаюсь. Ставки? Она серьезно? Просто какая-то акция: «Ощути себя не только ослом, но и лошадью на скачках».
– Что ж, жаль тебя разочаровывать, но, думаю, выиграют те, кто на свадьбу не ставил, – уверенно говорю я. Вера заливисто смеется. Удивленно смотрю на нее. Что я такого смешно сказал? Ее ответ еще более ошеломительный, чем смех:
– Тогда проиграют все. Свадьбу-то никто под сомнение не ставит, только сроки разнятся.
В этот раз я кашляю так сильно, что Вере приходится стучать меня по спине.
– Ладно, не будем об этом. Сами разберетесь, не маленькие уже. Вот только… - Вера мнется, не зная говорить мне или нет.
– У Юльки завелся парень? – вырывается из меня. Был бы я помладше, зажал бы рот рукой. И вымыл с мылом. Какая мне разница, кто там у Лиховерцевой завелся. Хоть вши. Бррр… Нет, шевелюру ее мне все-таки жалко.
– Дело не в этом, – отрицательно мотает головой Вера. – Просто мы все-таки договорились о встрече. Там, правда, не все будут – скорее наша небольшая компания. Тебя решено не звать, но мне кажется, что это неправильно. Поэтому приходи… – Вера называет время и адрес.
Я твердо уверен, что не пойду. Ни за что. Зачем идти туда, где тебя не хотят видеть. Устрою лучше с Костяном шахматный турнир. Навещу родителей. Ну, может совсем на чуть-чуть загляну в … где они там, Вера сказала, собираются?
С момента нашего разговора с Верой проходит две недели. Близится субботняя встреча с однокурсниками. И Юлькой. За это время мое решение сто раз успело поменяться. В среду я был уверен, что ни за какие коврижки не пойду туда. В четверг, как девчонка, продумывал, что надеть, чтобы Лиховерцева поняла, чего лишилась. И вот сегодня, в пятницу, я опять сомневаюсь. Нет, я, конечно, рад буду увидеть ребят, но меня же не приглашали. С другой стороны, я тоже часть компании. Разве я им менее важен, чем Лиховерцева? Хотя, большинство из приглашенных – девчонки, так что – женская солидарность будет цвести. Да и подходящим местом для выяснения отношений с Юлькой кафе вряд ли станет. Но, по крайней мере, никого не удивится. Все наши драмы и ссоры они видели множество раз. Только вот я впервые не хочу ссориться с Юлькой. А чего я хочу? Знать бы.
В субботу я нервничаю и всерьез подумываю вернуться домой. Это же знак, что я застрял в пробке? Я почти решаюсь изменить маршрут, как телефон в моем кармане начинает вибрировать. На том конце провода (применима ли эта фраза к мобильному?) – Вера. Отвечаю резче, чем хотелось.
– Что такое?
– Ничего, – кажется, я немного переборщил с раздражением в голосе. – Просто хотела узнать: стоит тебя ждать или нет. Хотя, слышу шум. Ты в дороге?
– Да, –нехотя говорю я. Теперь поворачивать глупо.
– О, ну тогда ждем. Ребята уже начинают собираться, – оповещает она меня. – Юльки пока нет.
Что ж, это мне на руку. Прийти раньше Лиховерцевой проще, чем видеть, как она кривится при моем появлении. Все-таки, кто первым встал, того и тапки.
К моменту, когда я добираюсь до нужного кафе, там собралось не так уж много народа. Вера, Женя, Коля и Света. Я пожимаю руку однокурснику, обнимаю однокурсниц. По словам Веры, нас должно быть около десяти. Так что, я сегодня середина. Интересно, какой будет Лиховерцева?
Лиховерцева оказывается последней. Точнее, предполагается, что она будет последней, ведь все, кроме нее, уже приехали. Я вопросительно смотрю на пытающуюся дозвониться до нее Веру. Та, заметив мой взгляд, отрицательно качает головой и губами шепчет: «Не отвечает». На самом деле, за столом такой шум, что даже если бы она это сказала во весь голос, я бы не услышал. Всеобщая разговорчивость не удивительна – мы достаточно давно не собирались такой большой компанией. Но куда же делась Лиховерцева? Подозреваю, задумала нечто фееричное. Она может. Я ее многие подобные выходки помню. Так что я почти расслаблен. Почти.
– Вера, – обращаюсь я к однокурснице, сидящей через один стул от меня. Женя, моя соседка по столу, отошла куда-то. Теперь можно задать мучающий меня вопрос. – Может, она из-за меня решила не приходить?
Вера улыбается. Легко так, я бы даже сказал слегка покровительственно. Как воспитательница в детском саду.
– Нет, это вряд ли. – Говорит она. – Она не знает, что ты тут. Я не афишировала, а больше никто и не знал. Честно говоря, что-то я переживаю за Юльку – давно уже должна была быть. Еще и на телефон не отвечает. Хотя, ты же эту стрекозу знаешь. Может, нашла кого-то интереснее нашей компании. Ой, извини.
– Нашла, так нашла, – я пожимаю плечами, делая вид, что мне абсолютно безразлично, чем занята Лиховерцева.
– О чем шушукаетесь? – Женя возвращается на свое место, и мы с Верой отодвигаемся друг от друга.
–Да вот Юля на звонки не отвечает, – говорит Вера. Я киваю головой, подтверждая ее слова.
– Не волнуйся, придет, куда денется, – отмахивается от наших переживаний Женя. – Ром, дай мне, пожалуйста, вон ту тарталеточку. Да, ту, с рыбкой.
Передаю ей то, что она просит. Накладываю себе салат. Окидываю стол взглядом в поисках коньяка. Потом все-таки слегка кошусь на вход.
– Ждешь? – раздается голос справа от меня. Женька жует тарталетку и с ухмылкой смотрит на меня. – А ведь было время, когда мне казалось, что тебе нравлюсь я.
– Не казалось, – просто говорю я. К чему скрывать. Было дело с безграничной влюбленностью. Юлька, помнится, на эту тему много шутила. Особенно насчет того, что она – мое прикрытие. «Представь себе, Земцов, можешь продолжать любить Женьку. Никто же и не заподозрит», – выдыхала она на моем подоконнике вместе с дымом.
– Ну значит, была права, –кокетливо улыбается Женя. У нее очень красивая улыбка. Очень идет к ее запоминающейся внешности и необъятной харизме. Женькино обаяние достигает меня и сейчас, но через столько лет, проведенных рядом, я знаю цену ее кокетству, и что направлено оно не на меня, а на любое лицо мужского пола. Такая вот особенность характера. Настоящая женщина, не то, что Лиховерцева, неизменно ударяющаяся в феминизм, стоит кому-то приблизиться чуть ближе двух метров. После неудач с ее женатой любовью я вообще думал, что она мужчин отстреливать начнет. Но нет. Пережила и пошла дальше. Вообще Юлька повзрослела к последнему курсу. В Крыму я это явно заметил. Потому, видимо, и поцеловал. Женя, между тем, продолжает разговор.
– Так, когда ты разлюбил меня и полюбил ее? – спрашивает она с искоркой интереса в глазах и лукавой улыбкой. Я тоже улыбаюсь, пожимаю плечами и допиваю свой бокал. Между ними двумя была легкая влюбленность в девушку с соседнего потока, подругу Костяна, бывшую одноклассницу, девчонку из интернета, даже на Веру одно время поглядывал. Тут я застываю. Нет, в дверях не появляется великолепная Лиховерцева в платье, расшитом золотыми блесками. Не звучат фанфары. Не играет саундтрек к нашей истории. Это же не кино, в конце концов. Ничего мелодраматичного, просто я понимаю, что впервые за все это время признал, что влюбился в Лиховерцеву. Продолжаются разговоры, я даже участвую в них. Мы распивает третью или четвертую бутылку, счет принесут – тогда узнаем. Наконец мы подзываем официанта и расплачиваемся, оставляя щедрые чаевые, попутно шутя о голодных студенческих годах. Бурно прощаемся, делаем несколько совместных фотографий. Перекрикивая друг друга, обсуждаем, кто в какую сторону едет и на чем. Меня вызывается подбросить Коля. Миша, Игорь и Лена отправляются пешком. Оставшиеся девчонки набиваются в машину Жени. Она долго и громко сигналит нам на прощание. Я все еще витаю в своих мыслях, когда Коля тормозит у моего подъезда.
– Спасибо, друг, – протягиваю ему руку для прощания. Он пристально смотрит на меня. Затем ухмыляется и смотрит вперед, вцепившись в руль. Моя рука так и зависает в воздухе.
– Знаешь, а я ведь очень хотел ей понравиться, – и, видимо, заметив мой непонимающий взгляд, поясняет. – Юльке. Курса с третьего. А она не обращала на меня внимание.
Я хочу сказать, что в то время она мало кого и что замечала – ее «женатый» роман был в самом разгаре. Но молчу. Если человеку надо выговориться, пусть говорит. Я не тороплюсь.
– К ней вообще подкатить было тяжело. Вечно ты рядом ошивался, – очень хочется поправить его, что скорее это она рядом со мной ошивалась Точнее даже, рядом с моим подоконником. Вот уж с кем у нее был бессмертный роман. Да и он кончился, когда она сбежала ото всех в Севастополь. – И вот сегодня. Ты зачем пришел?
– Пришел и пришел, –бурчу я. – Она все равно не явилась.
– Значит из-за нее, да? – спрашивает он и бьет по рулю. – Что она в тебе нашла?
–Да ничего она не нашла, – злюсь я. – У нас не было и нет отношений. Я тебе точно не соперник. Мы с ней даже не виделись с момента выпуска!
– А я вот виделся, –вот это уже неожиданно! – И все понятно было без слов. Ты – все еще самый бесценный козел в ее жизни. И от этого тошно, –он вздыхает и протягивает мне руку. – Прости, погорячился. Но давно хотел это тебе высказать.
– Спасибо за прямоту, –я пожимаю его руку. – Но, поверь, Лиховерцевой я и впрямь не нужен.
Коля хмыкает. Я привык, что мне не верят, поэтому ничего больше не говорю. Просто выхожу из машины. Интересно, если бы Юлька сегодня пришла, она обратила бы на него внимание? Симпатичный по девичьим меркам (слышал, как перешептывались девчонки за столом), одет стильно, с должностью папа помог. На машину, как он рассказывал, сам накопил. А она не явилась. Вот дура, такого жениха проморгала. Уведут же до ее следующего приезда. Интересно, а надолго она приехала? Вера про это умолчала, только пожала плечами. В голове мелькает мысль: «Может, на совсем», но я ее отгоняю. Какая разница? Хватит, слишком много Лиховерцевой на сегодня, даже если она не явилась на банкет. Дура.
В коридоре темно, да и походка у меня не самая твердая. Неудивительно, что я спотыкаюсь о разбросанную обувь. Удивительно, что, когда я поднимаю предмет, о который споткнулся, им оказывается женский сапог. Вхожу в комнату, продолжая сжимать его в руке. Глаза еще не совсем привыкли к темноте, но силуэт у окна я различаю четко. Она сидит на подоконнике, как у себя дома, сжав в руках чашку. Еще бы дождь за окном и было бы совсем ванильно.
– Ты не сменил замки, – раздается давно не слышанный мной голос. Звякают ключи.
– Не видел смысла. Ты же сменила место жительства. – Я не спрашиваю, откуда у нее ключи, что она здесь делает и как давно. Просто молча смотрю, как она пьет чай из моей кружки на моем подоконнике. Как моя Лиховерцева пьет мой чай из моей кружки на моем подоконнике в моей квартире. Моя.
– Ты пропустила встречу, – буднично говорю я, будто мы виделись буквально вчера. Возможно, она улыбается, а, может быть, серьезна. Темнота скрывает все. Можно надавить на выключатель и избавить нас от сумрака. Вместо этого я швыряю ее сапог обратно в коридор.
– Эй, аккуратнее, – теперь я точно уверен, что она улыбается. – Они – итальянские и обошлись мне недешево.
– Когда я вошел, они уже там валялись, – не чувствую ни капли раскаяния.
– Они стояли ровно, это ты – неуклюжее животное, – просто говорит она и делает очередной глоток. Она не слезает с подоконника, я не делаю попыток подойти.
– Козел? – уточняю я, какое именно животное она имеет в виду. – Ты же так привыкла меня называть.
Молчит. А потом громко всхлипывает. Черт, к этому я оказываюсь не готов. Лиховерцевой не полагается реветь на моем подоконнике. Ей вообще не полагается на нем быть, но она здесь и нам надо столько обсудить, а она ревет. И что хуже всего – ревет по неясным мне причинам.
– Эй, ты чего, – я в два счета оказываюсь около нее. Юлька спрыгивает с подоконника прямо в мои объятия. От меня пахнет коньяком, от нее – какими-то новыми духами. Ее слезы пропитывают мою рубашку. А я еще говорил, что это не похоже на дешевую мелодраму. – Что-то случилось?
«Конечно, случилось, осел! – ругаю я себя. – Ревущая у меня на груди Лиховерцева – это уже нонсенс».
Вместо ответа на свой вопрос я получаю листок в грудь. Обычный исписанный листок, вырванный из тетради. И только через несколько мгновений до меня доходит – это мой листок, видимо, забытый на столе или даже на этом подоконнике. Это не главное сейчас. Куда главнее, что Юля его явно прочитала.
– Может, объяснишь? – спрашивает она, вытирая слезы.
– Каких объяснений ты хочешь? – отпускаю ее. Все как в песне: «Между ними, секунду назад было жарко, а теперь между ними лежат снега Килиманджаро». – Ты ведь прочитала, а там все подробно изложено. Очень даже ясно и понятно.
– «Эссе о человеке, которого я люблю» со мной в главной роли – это ты называешь «ясно и понятно»? – она толкает меня в грудь, и я слегка покачиваюсь.
– Ты же писала такое обо мне! – лучшая защита – это нападение.
– Это совсем другое. Это был конкурс! – она почти кричит. – И я писала, что я тебя не люблю!
– Так и я написал то же самое! – повышаю голос в ответ. Какая же она невыносимая и безмерно действующая мне на нервы. Я и забыл это, оказывается.
– Вот именно, – внезапно стихает она. Мы молчим, как два идиота. Листок в моих руках, и я, чтобы чем-то занять себя, перечитываю написанное.
«Эссе о человеке, которого я люблю», – написано моим прыгающим почерком. – «Именно так ты озаглавила свое «письмо» ко мне. Вот и я поступлю также. Помнится, ты много писала, что я – козел, и никакой аутотренинг не заставит тебя влюбиться в такое животное, как я. Так какого черта ты никак не оставишь меня в покое! Ты – везде. В симпатичных девчонках в такой же юбке, как у тебя (почему я вообще помню, какие ты носишь юбки). В пыльном медведе, все еще валяющемся где-то за диваном (я давно должен был его выкинуть). В новостях из Крыма. Я не люблю тебя! Так почему каждое утро пересчитываю подаренных тобой слонов, будто это залог удачного дня. И почему, скажи мне, почему, если я вдруг этого не сделаю, весь день летит к чертям. Да все летит к чертям, когда со мной заводят разговор о тебе. Ненавязчиво так, будто мы давно женатая пара, но у нас некоторые трудности сейчас. Черта-с два, это не трудности, это развод! Представляешь, мы разведены, даже не успев жениться. Не то, что б я вообще собирался на тебе жениться. А сколько слухов-то об этом ходило! Бред. Лиховерцева, да ты же в жизни не согласишься статься Земцовой. Юлька Земцова – это ж нонсенс! Такие несносные особы, как ты, могут быть только Лиховерцевыми и никем больше. Ты, конечно, можешь заявить, что оставишь свою фамилию при себе. Но вот уж нет! Вышла замуж за Земцова, так будь Земцовой! Знаешь, я ставлю слишком много восклицательных знаков, говорят, это признак истерии. Черт возьми, да это же ты мне и говорила. Ужас, я уже думаю твоими словами. Я вообще слишком часто ловлю себя на мысли, что рассуждаю, как ты. Это худшее, что могло со мной случиться. Нет! Есть вещь похуже. Это когда ты целуешь девушку в надежде на продолжение отношений, а она сбегает от тебя в другой город. Делая вид, что между вами ничего не было, что все это яйца выеденного не стоит. И что в итоге? Она нежится в солнечном Крыму, а ты в дождливом Питере, как дурак, объясняешь каждому встречному, что вы не пара, что ничего не случилось, что ты не обижен. А я обижен! Я чудовищно обижен на тебя, что от тебя до сих пор нет ни слуху, ни духу. И это не тебя изо дня в день пытают словами обо мне. Е-мое, да даже мама моя о тебе спрашивала. Представляешь? Моя мама о тебе. Еще немного и я пойду на поклон к твоей. Но это же бессмысленно, да? Я отправил тебе столько сообщений, но ты продинамила меня во всем. Хех, Лиховерцева – динамо, а еще болеет за Зенит. Ай-яй, как не стыдно. Так вот знай. Я не люблю Юльку. Я не люблю Юльку. Не люблю! И заткнитесь вы все. Все. Точка».
– Я был зол, – говорю ей, нарушая тишину. – Зол и, кажется, пьян, когда все это писал.
– Какая разница, – Юлька тиха, и мне это не нравится, - когда ты это писал. Важно, что ты сказал самое главное. Ты не любишь меня. – Чуть помолчав, добавляет, – Когда ты собирался мне это отправить?
– Черт возьми, – я взрываюсь и хватаю Юлю за плечи. – Я не собирался это отправлять. Я написал это в свой день рождения. Ты же даже не поздравила меня!
– Поздравляю, – она вздыхает. – Счастья, здоровья, удачи в личной жизни. Доволен?
Я отрицательно качаю головой и прижимаю ее к своей груди. Юлька не сильно сопротивляется.
– Знаешь, мой отец всегда говорил, что девушку на первое свидание надо вести в Летний сад. Мол, там особая атмосфера и все такое. Вот только он так долго был закрыт на реконструкцию. А сейчас – открыт. И у нас же никогда не было первого свидания. Столько всего было, а первого свидания – нет. Пойдешь со мной? – я ощущаю, что она кивает, соглашаясь. Это так странно: Лиховерцева, пробыв больше года вдали от меня, соглашается пойти со мной на свидание. Тихо и молча. И мне это нравится.
Порой надо закрыть сад на реконструкцию, чтобы вырубить давно умершие деревья и посадить на их место новые. Может, Лиховерцева не пыталась сбежать, а просто хотела закрыть наши отношения на реконструкцию, дав время себе и мне все обдумать? Какая разница. Я обнимаю свое персональное Лихо и сейчас мне этого достаточно. «Человек слаб и сам виноват, что к нему привязалось Лихо, – вспоминается мне толкование из словаря. – Часто Лихо привязывается к человеку и терроризирует его всю жизнь». Какая разница, что я – слаб. Так уж и быть, пусть терроризирует хоть всю жизнь. Все-таки, как показала практика, я тот еще, лихоустойчивый.
НА ОДНОМ ПОДОКОННИКЕ
В нашем универе, конечно, строго-настрого запрещено сидеть на подоконниках, но кого это останавливает? Вот Аля и сидит. Странная она сегодня: вся в черном, только волосы белеют. Сидит, ногами болтает, а глаза закрыты, и голова подпирает стенку. Или стенка подпирает голову?
– Эй, тебе плохо? – аккуратно трогаю за плечо, мало ли.
– А, что? Нет, Лиза, все нормально. Просто не выспалась! – Аля громко зевает, подтверждая свои слова. – Ты рано. – Она никогда не спрашивает, просто утверждает – это в ее стиле. И рябь по лицу – тоже обыденность в последнее время. У нее вообще вдруг все тело может сломаться. Лопатки начинают выпирать, шея вытягиваться, когда она в противовес всем правилам закидывает ноги на подоконник. Шпильки, ползущая юбка, изломанная фигура. Сережа шепнул мне однажды, что это даже сексуально. Ему виднее. Аля, видимо, тоже в это верит, потому и ломает так себя, когда в дверях мелькает тень.
– Привет, Лиза, – радостно. – Добрый вечер, если он добрый, – уже хмуро. Он такой, Мишка Львович, переменчивый. Зашел с улыбкой, а сейчас кривит губы. Бросает с размаха сумку на парту, садится, достает учебник… Зачем он ему сдался? Горбится весь. Ломается. Что же этим двум надо, чего им неймется?
– Привет. Я сейчас, – находиться в одной аудитории с ними почти то же самое, что между Сциллой и Харибдой. Такое напряжение никто не выдерживает, и я стремлюсь к выходу. По пути оборачиваюсь и вижу: Аля на подоконнике, вся угловатая, сама на себя непохожая. Смотрит в окно, будто плевала она на Мишку, будто одна сейчас в кабинете. Вот только видно мне еще кое-что: за окном темнота, и свет в аудитории не дает рассмотреть улицу, зато позволяет незаметно направить взгляд на Львовича, отражающегося в стекле. И я выскальзываю от них, ведь до пары еще минут двадцать. А они все сидят. Черная изломанная ворона. Сгорбленный усталый лев.
Леська – бесспорная королева курса, ей просто судьбой было это предназначено: по паспорту – Царегородцева, для друзей просто – Царица. Стоит, опираясь на подоконник, и смеется беспечно, а, впрочем, о чем ей переживать. Любимая дочь, лучшая ученица, признанная красавица. Окно открыто и волосы развеваются на ветру, заставляя непроизвольно Леськой любоваться.
– Знаете, я бы хотела быть птицей. Свободной такой. Ввысь, ввысь, разворот. Взмах крыльев, – Леся повернута к нам спиной, но мутное отражение на стекле дает понять – глаза у нее зажмурены, на губах – улыбка блаженства, а по лицу скачут, бликуя, солнечные зайчики. Ласкают, щекочут.
– Свободной… будто ты за решеткой. Глупо, повторила бы лучше прошлую лекцию. Иван Павлович обещал сегодня устроить опрос, – староста Мила проходит мимо, обнимая обеими руками кипу книг. «Кого ей еще обнимать, только учебники», – шепчет мне на ухо Сережка. Я невольно прыскаю от смеха, за что немедленно получаю сердитый взгляд от Милки.
– Глупо? – Леся резко поворачивается, от чего ее темные, густые волосы взлетают вверх. Гладит рукой подоконник, сама того не замечая. – Да, да, глупо, – и отходит. Мне даже ее немного жаль. Но вскоре все забыто. Слова о свободе, раскинутые руки, словно крылья. Вот только окно открыто и по белому подоконнику, щекоча его, кружит маленькое перо. В свободном полете.
– Саша? Эй, просыпайся, соня! – Леся нежно трясет Саню Милюкова, пытаясь разбудить. Тот отмахивается и пытается поспать подольше. Не думаю, что сон на подоконнике хорош, хотя, кто знает.
– Ага, сейчас, еще минутку! – Сашка - явно во сне дома, а не в аудитории университета.
– Через твою минутку пара начнется! – Леська склоняется к самому уху Милюкова и волна ее волос закрывает Сашкино лицо. И мне даже немного неловко стоять в дверях. «Между ними что-то есть, поверь мне», – как-то сказал мне Сережка, когда Саша кружил Леську на руках прямо по кабинету. Кажется, праздник какой-то был.
– Что? Где? Кто? – Саня подскакивает. Садится. Нелепо трет кулаками глаза –привычка у него такая после сна, детская. Сумка, служившая подушкой, падает на пол, и Леся со смехом ее поднимает.
– Проснулся? Ты чего здесь? Я, конечно, понимаю, что подоконник – кровать удобная, но все же? – Саша хмурится, по лбу морщинка бежит. Видимо причины не ночевать дома и правда были.
– Предки... – Сашка вздыхает, Леська ободряюще треплет его по плечу. Не первый раз такое – у Шурика постоянные заморочки с родителями, Леся постоянно с ним рядом. Привычная картина для нашего курса.
– Спокойно, прорвемся. Пойдем кофе пить? – Царица, несмотря на свою миниатюрность, легко стаскивает Саню с подоконника, ведь он не сопротивляется.
– Ты же говорила минута до пары. Не успеем, – сомневается Милюков. Одной рукой пытается навести порядок на голове, оправляет рубашку, а второй… А вторую - не выдергивает из ладошки Царегородцевой.
– Пошутила, еще полчаса есть. Пойдем! – и они выскальзывают из аудитории, взявшись за руки, не замечая меня. Им сейчас, видать, ни до кого дела нет. Улыбаются. Летят по коридору. Смешные.
– Отойдите! Не приближайтесь. Царица, стой, где стоишь! Милюков, только попробуй! – вы даже представить себе не можете, как это страшно – чья-то истерика на подоконнике у открытого окна, под которым пять этажей. Я жмусь к Сережке, не пуская его к истерящему Игорю. Он обнимает меня крепче, не давая приблизиться к окну. Все столпились кругом. Такое с нами впервые – никогда раньше никто из нас не пытался решить проблему таким способом.
– Я брошусь! Все равно смысла нет, – я всегда догадывалась, что первым из нас сдадут нервы у Семенова. Что-то в нем было надрывное еще до влюбленности в Альку. Последнее и вовсе сорвало все клапаны здравого смысла.
– Игорь, успокойся. Чего ты добиваешься? – Милка, как обычно, во главе нас. Истинная староста и, хоть я ее и недолюбливаю, невозможно не признать ее ума и умения сохранять спокойствие в нестандартных ситуациях.
– Будто непонятно чего! Алю ему подай. На блюдце с голубой каемочкой! Слезай! – Сашка злится и упорно пинает свою сумку, вероятно, представляя на ее месте бедолагу Семенова. Не поздоровится тому, когда спустится. Если спустится... мамочки.
– Милюков, хватит! Игорь, ты сейчас слезешь, и мы все спокойно обсудим. Ты же понимаешь, что это не выход! – Мила медленно, но решительно приближается к Игорю, судорожно вцепившемуся в ручку открытого настежь окна.
– Сейчас все будет в порядке, – расслабленно шепчет мне Сережка и, обернувшись, я понимаю почему: решительным шагом аудиторию от двери к окну пересекает Аля. Губы сжаты так, что рот, кажется, совсем исчез с ее лица. Глаза сверкают. Узнаю настоящую Воронихину до проблем с Львовичем. Толпа, облегченно вздохнув, расступается в стороны. Только Милка отходит неохотно, сердито вздернув подбородок. Алька пробирается вплотную к подоконнику, бросив где-то по пути сумку, пару секунд смотрит на притихшего Семенова снизу вверх. А после совершает невозможное – подтягивается на руках, оказывается на подоконнике рядом с Игорем и открывает второе окно.
– Черт, черт, черт! – хватается за голову Сашка. В его плечо утыкается Леська. Мила роняет учебники, которые по привычке держала в руках. А Алька стоит, как ни в чем не бывало, у открытого окна пятого этажа, посматривает вниз и нахально так спрашивает:
– Ну? Что замолк, Семенов, а то так кричал, что даже на первом этаже было слышно. Удивляюсь, что преподаватели еще не сбежались. Так что, будем прыгать? Поверь, у меня причин для этого не меньше.
– Алька, дура, что творишь? – не выдерживаю я, за что получаю успокаивающий шепот Сережки и предупреждающий взгляд Али: «Не вмешивайся».
Мишка на то и носит прозвище Лев, что умеет появляться незаметно и решать проблемы бесшумно. Стаскивает (на облегчение толпы) все еще не пришедшего в себя Игоря. Ловит самостоятельно спрыгнувшую Альку. Оборачивается к лежащему на полу Игорю. Хватает за грудки. Ставит на ноги и со словами: «Лежачих ведь не бьют» точным ударом в челюсть сваливает Семенова с ног опять. Затем возвращается к внимательно наблюдающей за происходящим Воронихиной, берет за плечи и сильно встряхивает:
– Дура, он же мог тебя за собой утянуть, если бы прыгнул. Какого черта ты на этот подоконник полезла? Что у тебя вместо мозгов?
– Не ори на меня! Будто тебе дело до меня хоть такой, хоть в виде лепешки на асфальте есть, – Алька вырывается и, неожиданно для всех, залепляет Львовичу звонкую пощечину. И выбегает из кабинета. Мишка потирает щеку, подхватывает свою сумку с парты, поднимает сумку Али с пола и выходит вслед за Воронихиной.
Я оборачиваюсь на всхлипы и поражаюсь: ревет Игорь, сплевывая кровь, уткнувшись в плечо Милки, обнимающей его и шепчущей что-то утешающее ему на ухо. Неужели? Хотя, Мила все же девушка, а не кусок камня.
– Ребята, что здесь происходит? – Петр Ильич появляется на пороге неожиданно, а мы совсем и забыли, что учебный процесс еще идет. Мы молчим, ведь сказать: «Извините, нам совсем не до учебы» – как-то неприлично. И мы молчим.
А подоконник и вправду удобный, не зря его все наши так любят. И Сережка у меня самый лучший: с родителями не ссорится, из окна выброситься не грозится, на меня не кричит. Сидит тут со мной, облокотившись на закрытое окно, одна рука за головой, другая меня обнимает. А я в порыве влюбленной мечтательности рисую пальцем на окне сердечко. Оно держится пару секунд, а потом плывет тонкими струями по стеклу. Сережка негромко смеется мне в затылок. Я вглядываюсь в темноту за окном и вижу их всех: изломанную Алю, сгорбленного Мишку; зажмурившуюся от удовольствия Лесю, спящего Сашку; рыдающего Игоря, спокойную Милку; свое плывущее сердечко, которое я вновь вырисовываю; меня и Сережку.
– Знаешь, говорят будет ремонт. Все сменят. Даже этот подоконник.
– Правда? Жалко его. Он столько видел. Этакая карта памяти.
– Будет другая, эта, боюсь, уже переполнена – столько было. Кроме того, он же неживой.
– Неживой, но все равно жалко. Карту памяти хоть оставить себе можно. А подоконник выкинут на помойку.
– А мы его выкрадем!
– Хорошо.
–Что хорошо?
– Все хорошо.
Все хорошо…
ШАХ-МАТЫ
Я люблю наблюдать за всем на свете. И за своими однокурсниками тоже. Порой хмурясь, порой от души веселясь. А вот сейчас ни на кого смотреть не хочется. Только, закрыв глаза, вдыхать запах Сережки и ощущать его дыхание в области затылка.
– Мальчики, у меня для вас новость! – Леськин голос подобен птичьему пению весной – яркий, звонкий, задорный. – Мы будем проводить шахматный турнир!
Открывать глаза, чтобы выяснить, в чем дело, не хочется. По звуку перекатывающихся фигур и так можно определить, что в руках у Царицы шахматная доска.
– Царегородцева, это решение деканата? – голос Милы полон удивления: она чего-то и не знает. Наша староста идеальна и всегда в курсе событий, негоже даже Царице ее опережать.
– Это мое («Царское!» – шепчет мне на ухо Сережка) решение. Проведем пару турниров по олимпийской системе. Все равно перерывы большие. Не все же их в столовой проводить, да, Саша?
Все молчат. Мысль странная, но Царице противоречить как-то не принято. Так уж повелось.
– А мне идея нравится, – коротко высказывается Миша Львович. До сих пор удивляюсь, почему эта «вторая особь королевских кровей», как в минуты бури называет его Алька, не составит пару первой. Хотя лукавлю, тут все ясно – дело в Але, подающей сейчас голос:
– И мне. Сыграем?
Все знают, что Воронихина не умеет играть в шахматы. Все знают, что у Воронихиной зуб на Львовича. Все знают, что Воронихина и дня без него не проживет. Только сама Алька продолжает это упорно отрицать, хмурится, закусывает губу. Прямо как сейчас, пока Мишка произносит уверенно: «Мат». Аля, словно до конца не веря, не отрывает взгляд от доски. Всматривается в фигуры под внимательными взглядами нашей группы.
Львович улыбается и непонятно у кого интересуется: «Какой мне будет приз?» – то ли затеявшую все это Леську спросил, то ли проигравшую Воронихину.
Аля молчит, поднимает глаза на Мишку. И также молча улыбается. Светло так, по-настоящему. И нагло интересуется: «Подойдет? Ты же сам говорил когда-то, что моя улыбка – лучшая награда». Доска дергается и какая-то из фигур, вроде бы конь, падает на пол, когда Воронихина резко встает и устремляется прочь. А Мишка сияет. Он понимает, что Алька скоро перестанет злиться. Он понимает, что Алька просто показывает характер. Он понимает, что Алька совсем не так ровно к нему дышит, как хочет показать. И ждет, когда же это поймет она.
Леся любит гениальные идеи и все новое. Леся умеет многое, но в числе ее умений не найти шахматы. И Сашка это прекрасно понимает, съедая ее ладью, подставляя взамен своего коня.
– Объясни мне, как тебе вообще в голову пришла это ненормальная идея с шахматами? – в последнее время Царица с Милюковым – ранние пташки, потому тишину университетского коридора нарушают лишь их голоса и звук передвигаемых фигур. – Ты же ничего в них не понимаешь.
– Это ты не понимаешь – мне просто нравится двигать фигуры, – словно в подтверждение Леся ставит ферзя под удар. По ее лицу видно, что она с удовольствием подставила бы и короля, но это запрещено правилами. Хотя, какие правила для Царицы! – А если серьезно, ты видел, сколько конфликтов у нас в последнее время? Милка жалуется, что недавно Илью с Морозовым разнимала. Львович на всех бросается. Про Игоря вообще молчу. Эх вы, мальчишки! Может, хоть так выместите свои обиды.
Сашка сконфуженно молчит. Неловко ему, что проглядел, не заметил. Сбросил на хрупкие плечи своей Леси. То, что Царегородцева – его, сомнений ни у кого не вызывает, хотя попытки ее завоевать в стенах нашей Alma Mater не прекращаются.
– Думаешь, поможет? – хрипит он, а я покрепче сжимаю сумку с перекатывающейся в ней банкой меда – специально для Милюкова везла. Царегородцева беспечно жмет плечами.
– Посмотрим. Ладно, ставь уже быстрее мне шах или мат – что там нужно для победы? Пойдем чай в столовую пить.
– С медом, – добавляю я, обнаруживая свое присутствие.
– С медом, – улыбается Царегородцева, прижимаясь к Сашке.
– Наконец-то достойный противник! – перерыв уже подходит к концу, а победителя выявить никак не удается. У Сережи численное преимущество – восемь его фигур против четырех фигур противника, но полыхающий азарт в глазах Львовича дает понять – сдаваться так просто он не собирается.
– Был бы ты - достойным! – вставляет шпильку Воронихина и прежде, чем уйти добавляет: – Сережа, разделывайся быстрее с этой второй особью королевских кровей – лекция скоро.
– Львович, Михайлов! Оставьте вы свою партию, шахматы никто не тронет. После лекции продолжите! – Мила решительно двигается в сторону играющих, намереваясь оттеснить их от доски. «От одной доски к другой» – шепчет мне Сережка, не отрывая взгляд от шахматных фигур – его очередь ходить.
– Прости, но нет, – решительно заявляет Львович. – Разве так играют – с полуторачасовыми перерывами? Да и настроение не то будет. Кроме того, Петр Ильич – приличный человек. Опоздавших за дверь не выставляет. А если мы вот так… – его конь красиво меняет местоположение, угрожая Сережиному королю. – Шах.
– Пока не мат. – Сережка усмехается, передвигая короля в безопасное место. Шоу продолжается, только зрители разошлись. – Лиза, может быть, ты тоже отправишься на пару? А то, у кого я буду лекцию переписывать!
– Ага, и я! – добавляет Мишка, проворачивая какую-то одному ему понятную комбинацию с ладьей. – В дополнение: будет странно, если мы опоздаем втроем. О нас могут что-то не то подумать. – Львович неисправим, хоть и хмур в последнее время. По всему прочему, Аля неизменно занимает место рядом с Игорем, что не может не раздражать Мишу. – Коллега, - это он к Сереже. – Предлагаю, закончить игру вничью, поскольку ваша дама сердца упорно не хочет оставлять вас одного, а трое опоздавших студентов даже для широкой души многоуважаемого Петра Ильича – слишком. Он может обидеться.
– У Милюкова выиграл Игорь. Финал с ним. – Сережа смотрит прямо в глаза Львовичу и, наверняка, так же, как я, замечает, как Миша невольно морщится, но затем невозмутимо улыбается.
– Не вижу связи между моим предложением и твоим замечанием. – Мне даже немного страшно, когда он с громким стуком опускает на доску пешку.
– Девчонки, наконец, придумали приз. – Сережка сжимает мою ладонь, а я придвигаюсь ближе к нему. Девчонки – это громко сказано. Инициатором, как всегда, выступила Леся. Остальные поддержали, только Мила вспыхнула, но ничего не сказала. – Победителю достается поцелуй любой из девушек. – И окончательно, стирая улыбку с лица противника. - Как думаешь, кого выберет Игорь? Подаришь Ее ему?
Дальше события разворачиваются стремительно, но еще стремительнее удаляется по коридору Львович после резко сказанного: «Шах и мат».
–Ты ему поддался? – уточняю я. Сережка мотает головой. – Почти нет, он действительно достойный противник.
– Разве тебе не нужен приз? – удивленно оборачиваюсь на него.
– Свой приз я и так держу в руках. – Смеется он, прижимая меня покрепче к себе. – Мишке нужнее.
На лекции только два опоздавших студента – я и Сережа. Львович так на пару и не является.
– Эй, а что вы тут делаете? – как в известном советском фильме, раздается в напряженной тишине голос кого-то из мимо пробегающих младшекурсников. На незваного гостя шикают, не сдвигаясь с места – у нас финал. Молчаливость не входит в число наших добродетелей, но сегодня, сейчас в этом накаленном воздухе из нас не выжать ни звука. Даже Сережа, вечно невозмутимый, порой сжимает мою ладонь с особой силой. Мила создает видимость, что читает учебник, уже минут пять не переворачивая страницу. Хотя кому до этого есть дело! Аля насвистывает какой-то мотивчик, делая вид, что здесь просто за компанию – куда все, туда и она. Милюков порой хватается за волосы: «Ну как ты ходишь!». От кого-то порой исходят подсказки: «Конем, конем ходи». Играют Львович и Игорь. Каждое движение руки небрежное, будто ничего сверхважного не происходит. Только в глазах алмазная твердость – не только противники, но и соперники. А «Приз» сидит на подоконнике, покачивая ногой и продолжая насвистывать.
– Это всего лишь игра. – Напоминаю я Сереже, когда он в очередной раз сжимает мою руку. – Это всего лишь игра. – Напоминаю я себе, вздрагивая, когда фигур на доске становится еще на одну меньше.
– Это всего лишь игра! – весело заявляет Царица, единственный островок спокойствия в нашем море напряжения. Сашка недоуменно поднимает на нее глаза. Внимательно смотрю, как Леська ему подмигивает и бросает короткий взгляд на Игоря. Кажется, я что-то начинаю понимать, но…
– Мат. – Мысли не удается оформиться до конца – ее спугивает голос Игоря, уставший, но уверенный. Значит, победитель выявлен. Осталось выявить приз…
Львович в честь поражения закрывает глаза, а потому не видит, как Игорь решительно отнимает у Милы учебник, как наша староста смущенно краснеет, но нежно целует победителя в уголок губ.
Воронихину нельзя уличить в нежности, а бесшумное появление скорее свойственно Львовичу, а не Але, но момент, когда она накрывает его закрытые глаза руками, упускаю даже я. Ее слова, негромкие и плохо слышимые в поднявшемся гуле удивления от выбора Игоря, доносятся до меня, как до близ стоящей:
– Нужно признавать свои поражения.
– Ты сейчас обо мне или о себе? – приподнимается в улыбке уголок губ.
– Об обоих, кажется. – У Али приятный смех – навевает мысли о новогодних колокольчиках. Как же давно мы его не слышали!
– Кажется, и лев поддается дрессировке. – Громким шепотом заявляет Леся. И все хохочут. – Кстати, у меня есть замечательная идея, как можно проводить перерывы…
Саша картинно стонет: - Ну нет! После всех этих переживаний – только в столовой! – и группа вновь взрывается хохотом.
– Странно, зима вроде. – шепчет мне на ухо Сережа.
– А у нас внесезонная любовь.
– Это радует.
– Еще бы.
ВСЕРЬЕЗ И НАДОЛГО
Хворост в костре уютно потрескивает. Я сильнее кутаюсь в Сережкину куртку и протягиваю руки к огню – ночи в этом июне нестерпимо холодные. Хочется вжаться в самого Сережку, но он сидит напротив и перебирает струны. Леська, сидя рядом, в чем-то его убеждает. Сережа слушает ее так внимательно, что во мне даже начинает просыпаться ревность, но тут он легонько кивает, и легкий перебор сменяет знакомая мелодия.
– Наконец-то! – хлопает в ладоши Воронихина и запевает одновременно с Сережкой, а я думаю, как много с этой песней связано.
Курс
– Знакомьтесь, моя Китайская женщина! – Аля так резко предъявляет нам гитару, что струны на ней жалобно тренькают.
– Ты играешь? – Спрашивает Мила. Я хихикаю, глядя как в голове у нее начинают крутиться шестеренки. Наша староста остается старостой всегда. Наверняка, она уже продумывает план, как использовать талант Воронихиной на благо группы. В каком-нибудь капустнике или на Студвесне… Видимо, Але в голову приходят те же мысли, что и мне, поскольку она резко мотает головой и даже пытается спрятать гитару за спину, жалея, что вообще ее достала. Но что сделано, то сделано.
– Редко, - оправдывается она. – Чаще она пылится здесь, на даче.
Мила явно хочет еще что-то сказать, но тут у костра появляется Леська вместе с Сережей и Мишей с охапками хвороста. По правде сказать, охапки только у парней, Царегородцева с ними ходила явно «за компанию», но и у нее в руках пара веток, которые она тут же бросает в костер.
– О, гитара! Кто играть будет? – в глазах Царицы загорается огонек интереса. По части фантастических идей она даст фору даже Миле.
– Точно не я, – открещивается Аля, протягивая гитару Лесе. Та с радостью ее берет и даже пытается что-то там изобразить, но скоро, со смехом, бросает пытать гитару и наши уши.
– А зачем тогда гитару вынесла, если играть не умеешь? – хмыкает Миша Львович. Этому дай только повод задеть Воронихину. Хотя и она не отстает.
– В надежде, что кто-то умеет играть, – парирует Аля и язвительно добавляет, – но на тебя, вторая особь королевских кровей, я даже и не рассчитывала.
«Вторая особь королевских кровей» – так Воронихина начала называть Львовича почти сразу после начала учебы. Сначала это многих смущало, но после многочисленных объяснений Воронихиной, включавших в себя: «Царегородцева – особь первая, сами на ее фамилию посмотрите» и «Лев – царь зверей», все привыкли.
– Что, один – ночь в пользу Альки? – присоединившийся к нам Саня Милюков добродушно хлопает Львовича по плечу и садится рядом с Леськой. Та протягивает гитару ему, но он отмахивается.
– Ничего подобного! – возмущается Мишка. – И вообще! Неумение играть на гитаре – мелочь по сравнению с другими моими навыками. А играть я научусь.
– Ну и научись, – откликается Воронихина, не оборачиваясь – она показывает Лесе, как брать какой-то аккорд.
– Ну и научусь! – повышает голос Миша. – Если уж у некоторых получилось, то у меня и подавно выйдет…
Аля открывает рот, чтобы ответить на этот оскорбительный намек, но Сережа ее опережает.
– Я умею. Дай, пожалуйста, сюда гитару. – Он садится рядом со мной. Приходится подвинуться на тесном бревнышке, чтобы гриф не задевал меня.
– Здорово! – искренне радуется Аля, забывая про подкол Львовича. – А «Кино» можешь? Или лучше «Наутилусов»! Или…
– Могу, - улыбается Сережа возле меня. – Только можно их позже? Хочу кое-что сыграть…
Он начинает перебирать струны, а я вслушиваюсь в незнакомые слова. Когда Сережа доходит до строк: «Нас женщины в шутку любили, а мы их всерьез», я слегка вздрагиваю от той серьезности, с которой он поет. И, может, это иллюзия, но на мгновение мне кажется, что в этот момент он смотрит на меня…
Курс
– Сережа, ну давай уже нашу любимую! – Леська и Женька Литвинова канючат уже битых полчаса, но Сережка, посмеиваясь, играет все, что угодно, кроме той самой песни, положившей начало нашей «гитарной традиции».
– Да он Воронихину просто ждет, – усмехается Львович, – чтобы два раза не играть. А то Алька нарыбачится, – он особо выделяет это слово, вкладывая в него двойной смысл, – с Семеновым, а потом будет требовать, чтобы ей сыграли «на бис».
– Сережа, что, дело, правда, в этом? – Царица слегка толкает сделавшего передышку Сергея. – В том, что Алька с Игорем отсутствуют? Так давай их позовем.
– Как Снегурочку? – хохочет Саня. – Снегурочка! Снегурочка! – и хлопает в ладоши. – Воронихина, выходи! Хоровод водить будем.
Леська сердито смотрит на него и отбирает стакан. Сашка смеется громче и наливает себе другой. Леся пристально смотрит на него, потом со вздохом отмахивается. Уверенна, утром она прочитает Милюкову лекцию о вреде алкоголя, но сейчас (и она это прекрасно понимает) это абсолютно бессмысленное занятие.
– Ну серьезно, Сережа, – поворачивается она к нашему главному гитаристу. – Если дело в них, то я схожу, – она показывает в сторону камышей, из которых уже несколько часов не показываются Аля с Игорем. Только удочки иногда взлетают да раздается заливистый смех Воронихиной.
– Лучше я, – резко вскакивает Мила и, не слушая возражений, направляется в сторону кустов. Правда, сделать она успевает лишь пару шагов – Игорь и Аля, видимо, услышавшие вопли Милюкова, уже идут в нашу сторону.
– Наконец-то! – кричит Леся. – Алька, иди скорее, Сережка без тебя отказывается нашу любимую играть.
Аля ускоряет шаг, практически таща за собой Семенова, нагруженного удочками и ведром с рыбой. Воронихина прет, как танк, и чуть не сбивает Милу с ног, кажется, даже не заметив этого. Мила скрещивает руки на груди и неторопливо (словно подчеркивая свою несхожесть с Алей) возвращается к костру. Женя, Леся и Аля, тем временем, уже организовали возле Сережки подобие хора. После непродолжительного обсуждения они, наконец, кивают Сереже. Мол, начинай. Тот улыбается и начинает петь знакомые слова.
Стоит песне закончиться, как он вручает гитару Але со словами: «На сегодня хватит. Мавр сделал свое дело, мавр может отдохнуть». Сережка направляется к нашему импровизированному столу, и я почему-то – тоже. Хотя, кого я обманываю, цель у меня вполне конкретная и это совсем не шашлыки.
– Ты хорошо играл сегодня, – обращаюсь я к Сережке, радуясь, что темно и он не может видеть моего румянца. Вот только руки подводят, и при попытке взять еще шашлыка я роняю тарелку наземь. Жмурюсь от неловкости и собираюсь вернуться к костру, но Сергей легонько трогает меня за предплечье.
– Спасибо, – говорит он, ногой отпихивая рассыпанный шашлык в сторону леса. – Не хочешь прогуляться? - он кивает в сторону камышей, из которых недавно вернулись Алька с Игорем. Я, конечно, хочу, но непроизвольно оглядываюсь на костер. Зная своих друзей, я уверена, что подколок нам не избежать, а я не настолько сильная, как та же Воронихина, чтобы не обращать на них внимания.
– Можем, пойти в сторону леса. Его невидно от костра, – говорит Сережа, видимо, догадываясь о природе моих раздумий.
– Да, пожалуй, лучше в сторону леса, – облегченно выдыхаю я и, словно в свою защиту, добавляю, – Там, у озера… комары. – Мысленно хлопаю себя по лбу, понимая, какую глупость сказала. Словно в подтверждение моей недалекости Сережа звонко хлопает себя по руке, избавляя мир еще от одного маленького кровопийцы, одновременно соглашаясь с моей идеей пойти в сторону леса.
– Вдруг там действительно меньше комаров, – шутит он, и я выдавливаю из себя улыбку.
Мы бредем с ним между деревьев уже минут десять или чуть больше, говоря о незначительных вещах вроде недавно вышедшего фильма о космических чудищах или о причудах старого профессора, который по слухам будет вести у нас занятия в следующем году. Я вспоминаю, как у Женьки на выходе с экзамена выпали шпаргалки из-под юбки, и мы вместе над этим смеемся, как вдруг Сережа замирает.
– Что слу… – пытаюсь спросить я, но он жестом меня останавливает.
– Я не знаю, как и что нужно говорить в таких ситуациях, – начинает он свою речь, а мое сердце от волнения стучит так быстро и так громко, что, кажется, если Сережа замолчит, то услышит его стук. Слава Богу, он продолжает говорить, заглушая мое шумное сердцебиение. – Если бы нам было лет по пятнадцать, я бы спросил, будешь ли ты со мной встречаться. Но нам почти двадцать, поэтому такая постановка вопроса выглядит глупой, но, Боже мой, Лиза, я, правда, не знаю, как еще это сформулировать в двух словах. Я могу долго-долго рассказывать, как ты понравилась мне. Я совру, если скажу, что ты понравилась мне с первой минуты. Честно говоря, я первый месяц из девчонок только Лесю и замечал. Только не обижайся! Но потом на одном из семинаров мы сидели рядом, и я обратил внимание на твой смех. Потом на твои духи. Следом на руки… Я до утра могу перечислять, как по чуть-чуть открывал тебя для себя и незаметно влюбился. Так что, спасибо Ольге Федоровне и ее предмету, что дали мне шанс лучше тебя узнать.
– Я тоже, – говорю я, смотря куда угодно, только не на Сережу.
– Тоже? – он делает шаг еще ближе ко мне, хотя еще секунду назад мне казалось, что ближе некуда.
– Тоже могу сказать спасибо Ольге Федоровне, – я пытаюсь краснеть не так сильно, но
