Глава 23. Инвазионизм и библейская археология 14 страница

 

6. Арциховский: метод восхождения. Для марксистской реконструкции прошлого по материальным остаткам они разработали "метод восхождения". Полагая, что марксизм, провозглашающий зависимость всего развития общества от производительных сил, в частности от орудий труда, дает безусловно достоверные схемы однозначного соответствия их типов социально-экономическим структурам общества, эти археологи сделали выводы для своей науки. Они считали возможным "восходить" в реконструкции от орудий труда как основы общественного здания к зависимым от этой основы экономическим структурам (в марксизме – к базису) и социальным, а также идейным отношениям (в марксизме – надстройкам). Коль скоро такое "восхождение" признавалось возможным, отпадала необходимость обращаться к смежным источниковедческим наукам – этнографии, лингвистике и даже к письменным источникам. Археология сама становилась историей – даже более достоверной, чем письменная, ибо материальные источники считались более объективными свидетельствами прошлого, свободными от субъективных искажений и примесей.

Правда, история подразумевает интерес к личностям и конкретным событиям, а они для археологов большей частью недоступны. Но в марксистской науке господствовало другое представление об истории, в котором вместо личностей и событий выступали коллективы (общества, массы) и процессы, а личности и события фигурировали лишь как "продукты" и "показатели" социальных отношений. Это была социологизированная история, вполне доступная археологическому рассмотрению.

К 1929 г. молодые археологи, слушатели Фриче, подготовили коллективный доклад "Новые методы в археологии" для диспута с палеоэтнологической школой. От имени всех троих с докладом выступил Арциховский (рис. 2).

Артемий Владимирович Арциховский (1902 – 1978. – Янин 1973) родился в Петербурге в семье известного ботаника, впоследствии профессора, но детство и юность провел в Новочеркасске. Там по окончании школы юноша поступил в Политехнический институт, к тому времени переведенный из Варшавы в столицу Донского казачества, и проучился в нем два года. Семья была атеистической и сочувствовала революционному движению. По окончании Гражданской войны, в 1922 г., молодой Арциховский перевелся в Московский университет на факультет общественных наук. Тут под влиянием профессоров Ю. В. Готье и В. А. Городцова он увлекся археологией, столь удачно сочетавшей в себе свойства естественных наук (эволюционные схемы и классификации, технические анализы) и живость социально-исторической дисциплины. Особенно импонировал юноше Городцов своей страстью к классификациям и систематике. Диффузионистские идеи Городцова не очень привлекали Арциховского, но, как всякий диффузионист, Городцов стремился прослеживать конкретные перипетии древних народов, восстанавливать исторические события - взаимовлияния, передвижения и т. п., словом, историю. Диффузионизм ведь везде приводил к образованию ”исторических школ”. Еще круче ориентировал студента в эту сторону Готье, сам больше историк, чем археолог.

Под руководством Городцова он написал свою первую статью ”Сердоликовые бипирамидальные бусы” (1926) и свою кандидатскую диссертацию ”Курганы вятичей” (защищена в 1929, опубликована как книга в 1930) - работы, безусловно, вещеведческие. По теме диссертация продолжает и детализирует знаменитую работу Спицына о расселении древнерусских племен (1899), а по методу в ней реализована классификационная схема Городцова - сортировка вещей по функциям в категории, по очертаниям - в типы и т.д.

В семинаре Фриче он применил к археологии формулу Маркса. Маркс учил, что система экономических, политических и идеологических отношений определяется уровнем производства, прежде всего развитостью орудий труда:

”Возьмите определенную ступень развития производительных сил людей, и вы получите определенную форму обмена и потребления. Возьмите определенную ступень развития производства, обмена и потребления, и вы получите определенный общественный строй, определенную организацию семьи, сословий или классов - словом, определенное гражданское общество. Возьмите определенное гражданское общество, и вы получите определенный политический строй...” (Маркс1846/1962: 402).

У Маркса был и более конкретный пример такого умозаключения: ”Ручная мельница дает нам общество с сюзереном во главе, паровая мельница - общество с промышленным капиталом” (Маркс 1847/1955: 133 ).

"Возьмите определенную ступень", - говорил Маркс. И возьмем, - решил Арциховский. На этом он построил свой "метод восхождения" – от основы (орудий труда, обнаруживаемых археологией) к надстройкам (общественному устройству и т. п.). Археология получалась у него могущественной наукой: надо только знать установленные марксизмом соответствия, и можно запросто восстанавливать любые социальные и ментальные структуры прошлого: по сохранившимся орудиям – без письменных источников, без этнографии. Археология оказывалась наукой, равнопорядковой с историей.

Однако "марксистская археология" Арциховского и его команды не успела взойти на трон, и помешали ей не московские "палеоэтнологи". Удар пришел из Ленинграда. Слабейший пункт в "методе восхождения" – однозначность соответствий. Но критика того времени была обращена на другие стороны метода.

 

7. Революция в археологии: ленинградская кампания (1930 – 1934). В Ленинграде же над всей археологией и не только над ней витал образ Марра. Организационные и административные успехи Марра просто сказочны. Всё ему удается, всё разрешается. Он, глава ГАИМК и директор Института языка и мышления, декан ФОН, директор Института национальностей СССР, назначается еще и директором Публичной библиотеки (ныне Национальная библиотека в Петербурге). Он также председатель Центросоюза научных работников и председатель секции материалистической лингвистики Коммунистической академии общественных наук. С 1930 г. он вице-президент Академии наук СССР, а с 1931 г. член ВЦИК и ВЦСПС, т. е. входит в официальное верховное руководство государством (на деле правила, конечно, партийная верхушка, а не государственный аппарат). Изыскиваются всяческие поводы, чтобы отметить его почестями. К 40-летию научной деятельности Коммунистическая Академия присуждает ему премию имени Ленина. Он проводит в академики своих учеников: в 1931 г. - Мещанинова, в 1932 - Державина.

В 1930 году академик вступил в партию. Его приняли без кандидатского стажа.

Между тем, в стране к 1930 году Сталин окончательно утвердился как диктатор, коллективизация сельского хозяйства была завершена, с нэпом (новой экономической политикой Ленина) было покончено. Идеи свободы, мировой революции и ликвидации государственного аппарата стали мешать диктатору, его лозунг был – построение социализма в одной стране (и быстро!) при усилении государственной власти, диктатуры "пролетариата" и обострении классовой борьбы. Сопротивление надлежало безжалостно подавлять. Остатки "ленинской гвардии" (Бухарин и др.) были лишены власти.

Обстановка в стране была напряженная. Быстрая и сплошная коллективизация (крестьян загоняли в колхозы) сопровождалась массовым "раскулачиванием", вывозом зажиточных крестьян, лишенных имущества, в Сибирь, кровавыми репрессиями. Жестокие гонения обрушились на традиционную духовную опору крестьянского сопротивления – религию и церковь. Преследованиям подверглось археологическое краеведение – за его любовь к старине и заботы о древних церквях. Глава краеведов ленинградский профессор Гревс был изгнан из науки, журнал "Советское краеведение" закрыт, краеведческие организации по всей стране распущены. Число провинциальных музеев было сокращено с 342 до 155 (Формозов 1995б: 35).

Шла беспрецедентная травля старых кадров археологии. В лучших случаях им вменялись в вину "ползучий эмпиризм", "голое вещеведение", замкнутость в формально-типологических штудиях. Хуже было, если в их произведениях усматривались идеализм, национализм и прочие -измы. Их заставляли публично отрекаться от своих взглядов и каяться.

В ГАИМК Марр, насаждая "новое учение о языке", расправлялся со скептиками. Он совершенно не выносил критики, утверждая, что при ”обостренной классовой борьбе” яфетическая теория ”естественно, становится мишенью ожесточенных, часто злостных нападок... Против нее ополчаются в академической среде отнюдь не одни антисоветские элементы” (Марр 1931/1933: 276). Вот теперь попробуй, ополчись! Марр быстро освоил большевистский жаргон, особенно в клеймении своих противников: ”всякая сволочь, зарубежная не только (чёрт с нею!), но и у нас”, ”пророческие каркания и шипения”, ”паскуднейший нигилизм”, ”рынок с тухлым товаром”, ”идеологическая реставрация прошлого”, ”преступное действие оппортуниста”, ”буржуазно-классовая лазейка”, ”борющиеся вредительские разновидности капиталистического идеализма и национализма”, и в довершение ”покаянные декларации загнанных в тупик”. Всего через несколько лет Вышинский станет генеральным прокурором и заговорит тем же языком на политических процессах.

В 1931 г. подготовка кадров для идеологических дисциплин, в том числе и археологии, была выведена из университетов в самостоятельные Институты Философии, Литературы и Истории – Московский и Ленинградский (МИФЛИ и ЛИФЛИ). Это было сделано для более жесткого контроля за особо идеологически важными науками – власти не доверяли университетам. В ГАИМК направляются руководителями в помощь Марру сотрудники Коммунистической академии (не путать с Академией наук!) Сергей Николаевич Быковский и Федор Васильевич Кипарисов. Быковский пришел в революцию недоучившимся студентом-математиком, в годы гражданской войны был комиссаром, затем сотрудником ЧК (Чрезвычайной Комиссии – предшественника КГБ), в Комакадемии стал историком. Кипарисов, получив филологическое образование и даже слушая в прошлом лекции Жебелева, до Комакадемии работал профсоюзным функционером. В аспирантуру был принят отличившийся в Гражданскую войну следователь ЧК, окончивший пединститут. Он занялся разработкой криминалистических методов исследования функций кремневых орудий – в противовес вещеведческим штудиям типологов. Это был Сергей Аристархович Семенов, известный впоследствии всему археологическому миру как создатель функционально-трассологического метода.

Марр выступает на XVI партсъезде с приветствием Сталину на грузинском языке, и Сталин в своем докладе дважды провозглашает идею о будущем слиянии всех языков в один – идею Марра. Марр вступает в большевистскую партию, и его учение становится обязательным для всех языковедов в СССР – "новое учение о языке", содержащее положения о скрещении языков как основном процессе языкового развития и о революционных скачках, преобразующих одни языки в другие, другого семейства.

В Ленинграде ученик Спицына Равдоникас выступил с явно заказанной руководством программной работой, нацеленной на разгром старой археологии.

 

8. Красный Равдоникас. Владислав Иосифович Равдоникас (1894 – 1976) был сыном обрусевшего литовца, фельдшера уездной больницы. По-литовски фамилия звучала Раудóникас – 'рыженький', ' красненький' (тот же корень, что в русском ”рудой”), в русской глубинке она стала звучать Равдоникáс, с жестким ударением на последнем слоге. Родившись в декабре 1894 г. в Тихвине, мальчик к 4 годам потерял мать, к 5 годам – отца, умершего от алкоголизма. Сироту был воспитан в семействе учителя, среднее образование он получил в Петербурге, в реальном училище. В общем, он вырос очень образованным человеком, с большими культурными запросами. Знал языки, много читал, хорошо играл на рояле, увлекался археологией.

В 1916 г. Равдоникас призван в армию. Окончив Михайловское артиллерийское училище, молодой офицер ушел на фронт. Участвовал в боях, за мужество награжден офицерским Георгиевским крестом. В 1918 поступил в Петербургский университет, но вскоре оставил учебу, чтобы вступить в Красную Армию. Сначала рядовым, потом командиром артиллерийской батареи на Северо-Западном фронте. Затем он становится адъютантом начальника Петроградского укрепрайона, а под конец военной карьеры он – начальник артиллерии Петропавловской крепости. В начале 1919 г. вступает в партию большевиков.

Демобилизовавшись, продолжает занятия археологией в музее и связь с университетом. В 1922 г. получает партийный приказ переехать на работу из Тихвина в Череповец. 28-летний Равдоникас взорвался и объявил, что выходит из партии! Распоряжаться своей судьбой он не позволяет никому. Карьера его была надолго испорчена, но зато смог спокойно окончить Университет в 1923. Несколько лет его не видно и не слышно. Возможно в эти годы, потеряв всех близких и отрубив прежние связи и пути продвижения, он попросту ударился в запой (это с ним бывало и позже – наследственный недуг). Но скорее проявилось другое: он осмысливал перемены в стране (дело шло к полной диктатуре Сталина) и усердно штудировал литературу по отечественной археологии. Иначе не понять стремительность его старта в конце двадцатых.

В 1928 он уже в Ленинграде и поступает на работу в Кунсткамеру – Музей антропологии и этнографии Академии наук. По-видимому, он вполне в курсе положения в науке, и достаточно нескольких встреч, бесед на заседаниях, чтобы его потенциал оценили те, кому это могло бы пригодиться. В это время руководителей ГАИМК Быковского и Кипарисова беспокоила чрезмерная активность московских претендентов на лидерство во внедрении марксизма в археологию.

Через несколько месяцев Равдоникаса зачисляют аспирантом в ГАИМК и поручают подготовить важный доклад. Осенью 1929 года никому до того не известный 35-летний провинциал, аспирант, выступил в зале Академии с громовым докладом ”Археологическое наследство”, потрясшим аудиторию. Ярко, грамотно, с блеском и сарказмом были подвергнуты сокрушительной критике основы дореволюционной русской археологии и ее еще живой московский носитель Городцов. Досталось и продолжателям старых традиций – Арциховскому, Жукову, Я. И. Смирнову, Шмидту, Эдингу, Мацулевичу и др. Вполне в марксистском духе был произведен классовый анализ этих традиций, и ”анализируемые” археологи были расклассифицированы по этим разрядам – кто попал в буржуазные, кто в мелкобуржуазные, а кто и в дворянские.

Напечатан был этот доклад в виде книжки "За марксистскую историю материальной культуры" (1930). Она содержала негативную оценку дореволюционного состояния российской археологии как эмпиристской и узко-вещеведческой, а ее направления трактовала как классово обусловленные. Вся она была наполнена резкими критическими выпадами против многих современных археологов за их неумение или нежелание работать по-новому. В соответствии с ленинским названием Академии предлагалось строить науку о древностях как историю материальной культуры.

С этого доклада начался стремительный взлет Равдоникаса. Парение продолжалось недолго – всего два десятилетия. А за эти годы он выковал теорию стадиальности, раскопал знаменитый Оленеостровский могильник эпохи мезолита, описал и издал петроглифы Онежского и Беломорского побережья, организовал многолетние раскопки средневекового городища в Старой Ладоге, гораздо более древнего, чем Новгород и Киев, написал первый советский учебник истории первобытного общества. Первые послевоенные годы он возглавлял ленинградское отделение ГАИМК, 15 лет – с момента восстановления – заведовал кафедрой археологии Ленинградского университета, где почти не оставил учеников. И трудно объяснимый парадокс: этот красный громовержец, вдохновенный строитель марксистской археологии, гневный обличитель буржуазной науки и разоблачитель ее пережитков – все эти годы, Сталинские годы самого жестокого всевластия партийного аппарата – был беспартийным. В 1947 г. его попытка повторить Лысенковский раскол дисциплины, разоблачив в ней антимарксистское московское крыло, с треском провалилась – это было время подготовки ленинградского дела с разгромом и расстрелом всей ленинградской верхушки. Равдоникас выступил явно не во время. Он был уволен со всех руководящих постов, запил и ушел из науки. Дальнейшие три десятилетия своей жизни прожил в забвении.

А. Д. Столяр, боготворящий его, видит в его облике смесь дюреровского Христа с Мефистофелем (Столяр 1988: 19), Формозов – только Мефистофеля. Я-то, пришедший на кафедру позже, знал лишь Равдоникаса времени его последних баталий. Ничего от лика Христа я в нем не видел, а от Мефистофеля, это верно, было очень много. Запомнились высокий рост, а вверху большие очень светлые глаза, орлиный нос, презрительно выпяченная нижняя губа с эспаньолкой под ней и темная шевелюра (рис. 3). В довершение демонического облика – он носил черную крылатку.

 

9. Возможна ли марксистская археология? Всю жизнь он вызывал споры, как, впрочем, и после смерти (Столяр и Белановская 1977; Столяр 1988; 1994; Аникович 1994; Бочкарев 1994; Савинов 1994; Klejn 1997: 228 – 245; Формозов 1995: 50 – 54; 2004: 56 – 59). Вот и тогда, в 1930 году, его предложение заменить археологию историей материальной культуры вызвало сомнения. Иван Иванович Смирнов (впоследствии видный историк) написал статью "Возможна ли марксистская история материальной культуры?" Маркс и Энгельс вообще ведь почти не употребляли термина "культура", и марксисты должны распределять весь материал по социально-экономическим формациям (первобытная, рабовладельческая, феодальная и т. д.), а орудия пусть фигурируют в этом плане не как материальная культура, а как техника.

Однако его критический анализ состояния старой русской археологии и негативная оценка школы Городцова были приняты и одобрены.

Увлеченная только что начатой перестройкой и "социологизацией", РАНИИОН не уловила этих новых веяний и была упразднена. Часть московских археологов была влита в ГАИМК, став ее московским отделением. В "новых методах" Арциховского усмотрели Бухаринские идеи. Кроме того, нехорошо было отвергать этнографию: ведь периодизация Моргана была одобрена Энгельсом. Да и вообще стоит ли марксизму признавать такую вещеведческую науку – археологию? Можно ли в принципе сделать ее марксистской? Критика со стороны ленинградцев была обобщена Быковским в его докладе на Всероссийском археолого-этнографическом совещании: "Возможна ли марксистская археология?" (1932). Ученик Марра В. Б. Аптекарь в 1928 г., а за ним и С. Н. Быковский в 1932 вообще предложили ликвидировать деление наук по видам источников (история, археология, этнография) – источники ведь только зеркало, в котором отражается материал, вид источника не влияет на характер отражения. На характер влияет классовое авторство источника и только. Жизнь отражается в разных видах источников одинаково просто – как в зеркале. И исследования, стало быть, надо группировать не по зеркалам (археологическому, этнографическому и т. д.), а по тому, что в них отражается, т. е. по видам общества, по социально-экономическим формациям, по эпохам. Но, упраздняя археологию, Быковский примирялся с необходимостью оставить археологов, владеющих методами добывания и обработки материальных древностей.

Московским новаторам пришлось каяться. В ответ на критику из Ленинграда они (Арциховский, Киселев, Смирнов) срочно печатают статью "Возникновение, развитие и исчезновение марксистской археологии", а Брюсов, отсутствовавший при ее написании, присылает покаянное "Письмо в редакцию". Они заявляют, что "археология теряет право на существование как самостоятельная и даже как вспомогательная наука". После одного из "проработочных" заседаний разгоряченные создатели "марксистской археологии" сорвали со стены портрет своего учителя Городцова и растоптали его.

Таким образом, радикальные критики, поставили под вопрос вообще возможность и необходимость археологии как особой науки. На торжественном совещании проф. Никольский выступил с призывом "разрушить старую археологию, не оставляя от нее камня на камне". Однако этот нигилистический радикализм был тут же отвергнут, совещание не приняло эти лозунги и признало за археологией право на существование в качестве вспомогательной источниковедческой дисциплины. Но авторитет "формационного подхода" остался непоколебленным.

Позже теоретическая основа "метода восхождения" более не восстанавливалась его создателями (Арциховским, Киселевым, Смирновым, Брюсовым), которые стали известными и авторитетными советскими археологами. Но те же исследователи и их ученики проводили этот методологический принцип в своих трудах и всю археологию рассматривали как ту же историю, только "вооруженную лопатой" (Арциховский). Это стало исходной предпосылкой школы, которая получила поддержку властей. Арциховский, прославившийся раскопками Новгорода и открытием берестяных грамот, возглавил кафедру археологии Московского Университета и журнал "Советская археология" (рис. 4), его младший соратник и отчасти ученик Рыбаков в послесталинское время три десятилетия возглавлял головное учреждение страны (Институт археологии АН СССР) и всю советскую археологию. У одних советских ученых это течение характеризовалось больше собственно историческими интересами, у других – больше социологическими, но различия были несущественными. Общий взгляд на археологию в течение всего ХХ века оставался тем, который был выработан Арциховским и его товарищами в семинаре Фриче во второй половине 20-х годов.

 

10. Теория стадиальности. В поисках соответствующей марксизму археологической идеи молодые ленинградские археологи обратились к "новому учению о языке", которое они не отличали от "яфетической теории". Это была для них одна теория. Насильственно навязанная лингвистам и назойливо пропагандируемая в ГАИМК, эта теория была подхвачена некоторыми молодыми археологами. Вдохновленные Марром ленинградские археологи Владислав Иосифович Равдоникас, Евгений Юльевич Кричевский и др. перенесли в археологию идеи "нового учения о языке" и на этой основе построили в ней "теорию стадиальности". На место языков были подставлены этнические культуры, и всё этническое развитие изображалось как серия скачков с одной стадии на другую, во время которых этнический облик культуры враз трансформировался.

Сам Марр в создании этой теории непосредственно не участвовал, он лишь подбрасывал, как Пифия, туманные речения яфетически-палеонтологического характера и внимательно следил за тем, чтобы работы по археологии в ГАИМК не отклонялись от генеральной линии ”нового учения о языке”, шли параллельным курсом. Заставлял археологов штудировать его упражнения в ”палеонтологии речи”.

Последние годы жизни рассудок и силы Марра явно угасали. На лекции его водили под руки. Студенты, слушавшие его лекции в начале 30-х, вспоминают о них как о беспорядочном наборе постоянно повторявшихся клише (Алпатов 1991: 76). Лингвист, знавший Марра хорошо, пишет, что под конец жизни у него было ”сильнейшее нервное расстройство” (Яковлев 1949: 45). 15 октября 1933 г. во время заседания Марра постиг инсульт, отнялись рука и нога. В конце 1933 и начале 1934 гг. начались гонения на языковедов, в том числе из Марровского Института языка и мышления в Ленинграде, а в Москве и аресты. Близкая марровцам по левацкому радикализму РАПП была распущена. Когда славист Л. П. Якубинский зашел к Марру, он обнаружил академика забравшимся под кровать: тот опасался ареста и так отреагировал на утренний звонок коллеги в дверь (Алпатов 1991: 107).

В ночь на 20 декабря 1934 г., через три недели после убийства Кирова, не дожив до 70 лет, Марр умер.

В ту же ночь об этом сообщили по радио. Уже утром в газетах появились некрологи. Хоронили Марра с величайшей помпой. Город был одет в траур, по ходу погребальной процессии шпалерами стояли войска. Были отменены занятия в школах. Погребли его в почетнейшем месте – в некрополе Александро-Невской лавры.

Итак, теория стадиальности создавалась в начале 30-х годов по идеям Марра, но без его участия. Согласно этой теории, совокупное общество развивалось повсеместно путем революционных скачков со стадии на стадию, перестраивая под воздействием экономики социальные структуры, причем перестройка эта приводила к этническим преобразованиям.

Первой заметной реализацией этой теории была работа Равдоникаса "Пещерные города Крыма и готская проблема в связи со стадиальным развитием Северного Причерноморья" (1932). В ней Равдоникас предлагал читателю поверить в то, что в жившие ранее в Северном Причерноморье киммерийцы были яфетидами (т. е. были схожи по языку с нынешними кавказцами), что они в результате революционных языковых трансформаций экономики и всего общества (толкуемых как диалектические скачки) превратились в скифов (которые, как теперь ясно, были ираноязычны), те – в германоязычных готов, а готы – напрямик в славян. И что никто из них ниоткуда в Крым не приходил – всё происходило там на месте. Просто под воздействием хозяйственных сдвигов сменялись язык и культура. Почему? Да потому, что резкая смена – это диалектический закон бытия, а язык – надстройка над базисом, базис изменился – должен измениться и язык.

Тогда же Борисковский (1932) и Ефименко (1933) пытались переложить стадиальность на факты палеолита, совмещая этапы этнографической периодизации Моргана с археологической Мортилье (наиболее полно это проделал Равдоникас в своей "Истории первобытного общества" 1939 г.).

Двое молодых археологов, Круглов и Подгаецкий, рассматривали по стадиям бронзовый век степей, наполняя стадии социальным содержанием ("Родовое общество степей Восточной Европы", 1935). У них, однако, уже начисто отсутствовал этнический колорит. Они приурочивали стадии к техническим сдвигам, к этапам в развитии производства, и, показывая скачкообразность этих сдвигов, старались раскассировать по этим этапам все явления культуры, в том числе и надстроечные. Это выглядело более реалистично, чем фантастические трансформации языков и народов. Но чем реалистичнее это выглядело, тем меньше оставалось от теории стадиальности. Ведь суть стадиальности заключалась именно в чудесности преобразований, в возможности отказаться от поисков логики и преемственности развития. А здесь именно поиск логики и даже промежуточных звеньев цепи – "стадиальных переходов", как это называли Круглов и Подгаецкий.

Теория стадиальности снимала труднейшие проблемы этногенеза – любую культуру можно было произвести из любой. В культуре такие разовые трансформации было представить легче, чем в языке. Миграции решительно отвергались; миграционизм и диффузионизм были объявлены реакционными буржуазными учениями. Большая роль отводилась взаимодействию культур, их слиянию, скрещиванию. Так что скрещения не отвергались, но их прежняя теоретическая функция как-то испарилась: новые языки и культуры возникали не благодаря им. Вопрос о корнях, о предках попросту отпадал. Все народы оказывались смешанными, предки у всех получались одинаковыми и в известной мере общими – у всех позади многообразная и мелко накрошенная смесь, из которой постепенным объединением и стадиальными трансформациями сформировались современные народы.

При всей бездоказательности теория стадиальности внесла некоторые освежающие идеи в объяснение труднейших проблем археологии. Она обратила внимание археологов на внутренний источник преобразований в каждом обществе, т. е. на значение социально-экономических сдвигов для преобразования культуры, на действительно присущую всякому развитию скачкообразность. Впоследствии эти идеи стали всерьез обсуждаться во многих археологических школах Запада, особенно в "новой археологии".

В трактовке Генинга (1982: 180 – 190) теория стадиальности совершенно отделяется от Марра и отождествляется с давним использованием термина "стадия" эволюционистами и с марксистской схемой социологических этапов развития по формациям. Да, у них есть нечто общее – представление о прогрессе, о скачкообразном (или революционном) развитии по этапам, но специфика теории стадиальности именно в гиперболическом и упрощенном, схематическом понимании скачкообразности развития, в наполнении этой схемы этническим содержанием и полном отрицании миграций и влияний, в повсеместном автохтонизме. Это было тем новшеством, которым молодые археологи-марристы дополнили идею смены социально-экономических формаций, наложенную на старое представление о развитии по стадиям. В этом был смысл теории стадиальности. Теория стадиальности не была простым терминологическим переодеванием традиционных построений.

В годы, когда надо было по-новому цементировать многонациональное государство, признавая в то же время права наций и национальных культур на существование, теория стадиальности как нельзя лучше соответствовала государственной политике большевиков, нивелируя своеобразие народов и объясняя локальные различия не столько этническими традициями, сколько уровнем развития.

В Отечественной войне 1941 – 45 гг. проявилась значительная оппозиция народных масс сталинскому режиму (во власовское движение втянулись сотни тысяч), и это подвигло сталинское руководство обратиться к патриотическим чувствам и националистическим настроениям народов Советского Союза, в первую голову – русского народа. Принялись культивировать их своеобразие, самобытность, самостоятельность формирования, и заботливо искать их корни. "Новое учение о языке" с его "яфетической" составляющей, препятствовало этому. В 1951 г. в центральном органе партии газете "Правда" была проведена многонедельная лингвистическая дискуссия, в которой принял личное участие Сталин. Он выступил против учения Марра. С "новым учением о языке" была отвергнута и "теория стадиальности" в археологии.