Глава 3. Надежда. Скитаюсь по земной тверди. Дверь в мир духа.

Скиталец в краях заоблачных

 

 

"Wanderer in the spirit lands"

Это литературное произведение пришло к нам как откровение из духовного мира от человека, который жил очень давно в Италии и умер насильственной смертью, будучи еще молодым. Этот человек называет себя по имени — Франкеццо, фамилии его мы не знаем. Но это и не важно, так как то, что он нам сообщает, не связано ни с какой конкретной семьей или страной. Это касается нас, живых, и нашей будущей жизни в мире мертвых. Что ожидает нас там? Как нам готовиться к переходу в мир иной? Что мы знаем об этом таинственном мире? Возможно, на некоторые вопросы вы найдете ответ в этой удивительной книге, которая была продиктована удивительным человеком Франкеццо в назидание и помощь нам.

Глава 1. Моя смерть

Я — странник в дальних просторах, в землях, которые для вас, живущих на земле, не имеют названия и месторасположение которых вам не ведомо. Я, как смогу коротко, поведаю вам о своих странствиях. И пусть те, кто направил стопы свои в эту сторону, знают, чего им следует ожидать.

В течение своего бренного существования, будучи еще на земле, я жил, как живут те, кто стремится лишь достичь вершины собственных удовольствий. Если я когда-либо проявлял доброту, если я был снисходителен к тем, кого любил, — все это было у меня под маской ожидания, что они, в свою очередь, послужат моему удовольствию, что ценой моих даров и моего внимания я куплю их любовь и уважение, которые были нужны мне больше, чем жизнь.

Я был талантлив, щедро наделен способностями ума и тела. С ранних лет меня сопровождала людская похвала, окружая меня сладчайшим фимиамом. Ни тени мысли не возникало у меня о всепоглощающей самоотверженной любви к ближнему своему, которая так глубока, что не мыслит для себя иного счастья, кроме счастья доставлять радость тем, кого любит. Всю свою жизнь я находился в окружении женщин, которых любил (как это понимают обычно земные мужчины, называя святым словом "любовь" чувство, которое можно назвать не более чем страстью, слишком низменной и нечистой), женщин, которые время от времени на краткий миг привлекали мое внимание, но среди них не было ни одной, которая воззвала бы к моей лучшей стороне, чтобы я почувствовал: да, это воистину любовь, это тот идеал, о котором я втайне вздыхал. В каждой из них я находил изъян. Они любили меня так же, как и я их — не более и не менее. Мера страсти, которую я дарил им, возвращалась ко мне в равном объеме, не умножаясь. Так я жил, не чувствуя никакого удовлетворения, непонятно чего желая и неизвестно к чему стремясь.

О, как много ошибок было совершено мною! Как много! Немало и грехов. Но мир так часто был у моих ног, превознося меня, называя добрым, благородным и одаренным! В мою честь устраивались праздники, меня осыпали ласками, я был баловнем дам высшего света. Стоило мне лишь надуть губы, как я получал все, что хотел, но то, что я в конце концов получал, скрипело горькой пылью на моих зубах. И вот наступило время, о котором я не буду распространяться долго, время, когда, совершив свою самую страшную ошибку, я загубил две жизни вместо одной, которую я уже сломал задолго до того.

Не позлащенный венок из роз украсил меня, а тяжелая цепь. Тяжкие оковы саднили меня жгучей болью и унижением, пока я не отбросил их в сторону и не пошел дальше свободным. Свободным? Увы! Мне уже никогда более не было суждено стать свободным, ибо никогда, ни на единое мгновение прошлые ошибки не оставляют нас, они с собачьей преданностью следуют за нами по пятам и после того, как жизни нашего бренного тела приходит конец. Пока мы не заплатим сполна за каждую из своих ошибок искуплением, мы не сотрем их след в нашем прошлом.

И вот случилось, именно тогда, когда я уже считал свою неуязвимость в любви неоспоримой, когда я верил, что постиг науку любви во всех ее глубинах, считая, что знаю женщин и о женщинах все, я встретил ее. Ах! Как мне ее назвать? В моих глазах она — больше, чем смертная женщина, поэтому я дал ей имя "Добрый Ангел моей жизни" и с первого момента, когда увидел ее, склонился к ее ногам и отдал ей все лучшее, что сохранилось во мне, всю свою любовь, которая еще оставалась в моей душе — несчастную и жалкую любовь, в сравнении с той, какой она должна была бы быть. Но это было все, чем я владел, и все это я отдал ей.

Впервые в жизни я думал о другом человеке больше, чем о себе, и, хотя в помыслах своих я еще не мог возвыситься до той чистоты мыслей и фантазий, которые наполняли ее душу, я — слава Богу! — не поддался искушению увлечь ее в пропасть за собой.

Итак, шло время, я оттаивал в лучах ее милого присутствия, во мне всколыхнулись благие мысли, которые, как мне казалось раньше, оставили меня навсегда. Я погружался в сладкие мечты, где я был свободен от цепей своего прошлого, которые держали меня так жестоко, так крепко, тогда как помыслами я устремлялся в благие дали. Из мечты меня вырывали постоянные страхи, что другой придет и отвоюет ее у меня, и я знал, что тогда — увы! — я буду не в праве возразить ему, чтобы удержать ее возле себя. Ах, как горьки и мучительны были для меня те дни! Я знал, знал, что только я один виноват в том, что между нами выросла стена. Я чувствовал, что недостоин коснуться ее, будучи так запятнан жизнью в порочном свете. Как я мог осмелиться вторгнуться в эту чистую непорочность и сделать ее частью своей жизни! Надежда временами нашептывала мне, что это возможно, но разум каждый раз говорил: "Нет". Хотя она была так добра и так нежна со мной, что я без труда прочел невинный секрет ее любви, я знал — чувствовал! — что в земной жизни она никогда не будет моей. Ее чистота воздвигла между нами барьер, который я никогда не смог бы перешагнуть. Я пытался уйти от нее. Напрасно. Меня как магнитом тянуло назад к ней, и я наконец прекратил борьбу. Я устремился к ней, чтобы вкусить радости только от ее присутствия, счастливый уже тем, что по крайней мере не лишен удовольствия и солнечного света, а именно так я воспринимал ее присутствие.

А затем!.. Ах! Затем наступил тот ужасный неожиданный день, когда без всякого предупреждения, не осознавая, что со мной происходит, я был внезапно вырван из жизни и брошен в ту пучину, пучину смерти тела, которая уготована для каждого.

Но я еще не ведал о том, что умер. Спустя несколько часов страданий и агонии я погрузился в сон — глубокий сон без сновидений. Проснувшись, я обнаружил, что нахожусь в полной темноте. Я мог встать, я мог передвигаться. Выходит, мне стало лучше. Но где я? Почему так темно? Почему мне не оставили светильника? Поднявшись с постели, я начал ощупью пробираться вдоль помещения. Но я по-прежнему не видел света и не слышал ни единого вздоха. Меня окружала тишина, и вокруг царил мрак смерти.

Я решил идти вперед, чтобы открыть дверь; хотя и медленно, и слабо, но я мог двигаться. И я продолжил свой путь: сколько это продолжалось — не знаю. Казалось, прошли часы, ибо в растущем ужасе и беспокойстве я чувствовал, что непременно должен отыскать кого-нибудь или какой-нибудь выход из этого места. К моему отчаянию, мне никак не удавалось найти ни двери, ни даже стены — ничего. Казалось, вокруг меня нет ничего, кроме пустоты и темноты.

Сломленный окончательно, я громко закричал! Я вопил, но мне никто не ответил. Как бы громко я ни взывал, ответом мне была лишь тишина: ни единого звука, ни эха, ни собственного голоса — ничего, чтобы порадовать мой слух. Я подумал о той, кого я любил, но что-то удерживало меня от того, чтобы произнести вслух ее имя в таком мрачном месте. Потом я вспомнил всех друзей, которых знал, и начал звать их, но никто из них мне не ответил. Неужели я в тюрьме? Нет! В тюрьме есть стены, а здесь их нет. Может быть, я сошел с ума? Или у меня бред? Что со мной? Я ощущал себя, свое тело, оно осталось прежним. Прежним ли? Нет. Что-то во мне изменилось. Я пока еще не знал что, но мне показалось, будто я как бы смешался и деформировался! Черты моего лица, когда я провел по ним рукой, показались мне более крупными, грубыми, искаженными! О, где же свет? Кто-нибудь! Отзовитесь и скажите, даже если то, что я услышу, будет ужасно! Неужели никто не придет? Я — совсем один? А она, мой ангел света! Где она? Что-то переключилось в моем мозгу и в моем горле, и я с воплем выкрикнул ее имя, зовя ее прийти ко мне, хотя бы один последний раз. Меня охватил безумный страх при мысли, что я потерял ее. Я продолжал в отчаянии звать ее, и впервые мой голос зазвучал, тревожа мой слух в кромешной тьме.

Впереди, очень далеко впереди я увидел крошечную точку света, похожую на звезду, которая стала постепенно расти и приближаться, пока наконец не остановилась передо мной в виде большого светлого шара и в форме звезды. И внутри этой звезды я увидел свою любимую. Ее глаза были закрыты как во сне, но ее руки были протянуты в мою сторону. Своим нежным голосом, знакомые нотки которого я хорошо узнал, она проговорила: "О, любовь моя! Любовь моя! Где ты сейчас? Я не вижу тебя, а только слышу твой голос. Я слышу, как ты зовешь меня, и моя душа в ответ рвется к тебе".

Я попытался проникнуть к ней, но не смог. Некая незримая сила удерживала меня, а вокруг нее образовалось кольцо, через которое я не в силах был пройти. В отчаянии я упал на землю, умоляя ее не покидать меня. Потом мне показалось, будто она потеряла сознание: ее голова склонилась на грудь, и я увидел, как она пошла прочь от меня, словно ее уносили чьи-то сильные руки. Я попытался подняться и последовать за ней, но не мог. Меня крепко держало нечто, подобное огромной цепи, и после нескольких бессильных попыток я упал и лишился сознания.

Очнувшись, я исполнился радости, увидев, что моя любимая снова вернулась ко мне. Она стояла рядом и выглядела на этот раз такой же, какой я видел ее на земле, но была бледна и грустна и в глубоком трауре. Звезда исчезла, все вокруг поглотила тьма, но не всепоглощающий мрак: там, где находилась она, сохранялось бледное и слабое сияние, при свете которого я мог видеть, что она несла в руках цветы — белые цветы. Она склонилась над длинным низким холмиком свежей земли. Я приблизился и увидел, что, возлагая цветы на этот низкий холмик, она льет безмолвные слезы. Она тихо пробормотала: "О, любимый! Любимый мой! Неужели ты никогда не вернешься ко мне? Неужели ты действительно умер и ушел туда, куда не может последовать за тобой любовь моя, туда, где ты не услышишь больше моего голоса? Любимый! О, мой любимый!"

Она встала на колени, а я был рядом, совсем близко, хотя и не мог прикоснуться к ней. Я также преклонил колени и взглянул на длинный низенький холмик. Ужасное потрясение охватило меня, так как я наконец-то понял, что я — мертвец и стою перед собственной могилой.

 

Глава 2. Отчаяние

 

Я умер! Умер!" — в отчаянии воскликнул я. — Нет, не может быть! Ведь мертвые ничего уже больше не чувствуют! Они — прах! Они разлагаются и превращаются в ничто! Для них ничего больше не существует! Они же ничего не ощущают, иначе вся моя хваленая жизненная философия — ложь, обман и тогда выходит, что душа умершего продолжает жить, даже после того, как тело превращается в прах".

Так учили меня священники из моей церкви, но я, слепой озорник, презирал их как глупцов, которые с какой-то своей целью учили, что человек оживает снова, чтобы попасть на небеса, пройдя вратами, ключи от которых находятся лишь в их руках, ключи, которые поворачиваются только при блеске золота и по велению тех, кому платят за то, чтобы они произнесли заупокойные мессы за души усопших. Эти священники затуманивали головы глупых напуганных женщин и слабохарактерных мужчин, которые, поддаваясь страху, внушенному им ужасными рассказами об аде и чистилище, отдавали все, и тело и душу, чтобы купить себе иллюзорную привилегию, которая была им обещана. Я никого из них не слушал. Я слишком много знал о священниках, об их тайной для посторонних глаз жизни, чтобы слушать их праздные рассуждения, их пустые обещания прощения, которого они не могли дать. Я говорил им, что, когда придет время, я встречу свой конец с мужеством человека, знающего, что смерть означает для него конец всего; поскольку, если священники ошибаются, кто тогда остается прав? Кто знает, что ждет нас в будущем и верно ли, что Бог существует? Только не живые, ибо они лишь теоретизируют и строят догадки. Но и не мертвые, ибо ни один из них не вернулся, чтобы рассказать нам об этом. И вот теперь я стою рядом с этой могилой — собственной могилой! — и смотрю, как моя любимая, взывая ко мне, мертвому, возлагает на нее цветы.

Под моим взглядом могильный холм постепенно стал прозрачным, и я увидел внизу гроб, на котором стояло мое имя и дата моей смерти. Сквозь крышку гроба я увидел внутри белую неподвижную форму, в очертаниях которой я узнал себя самого. К своему ужасу, я заметил, что это тело, уже тронутое следами разложения, могло вызвать не более, чем отвращение. Красота исчезла, черты стали почти неузнаваемыми; а я стоял там, в полном сознании, переводя взгляд то на тело в гробу, то на себя. Прикосновением рук я осязал каждый член своего тела, каждую знакомую черту своего лица. Понимая, что умер, я тем не менее ощущал себя живым. Если это — смерть, выходит, те священники были правы. Мертвые живут, но где? В какой стране? Возможно ли, что эта тьма — ад? Должно быть, для меня не нашлось иного места. Я был таким пропащим, таким недостойным их церкви, что для меня не нашлось места даже в чистилище.

Я отринул все, что связывало меня с их церковью. Я так презирал ее, размышляя, что церковь, которая знала о том, что многие из самых уважаемых ее служителей не имели права быть духовными пастырями для кого бы то ни было, попустительствовала им. В церкви были достойные люди, это так, но была также и масса бессовестных злодеев, подробности жизни которых были у всех на устах, те, кого откровенно повсюду высмеивали; церковь, претендовавшая на то, чтобы быть примером для людей, вместилищем истины, тем не менее не изгоняла из своих рядов этих бесчестных людей. Более того, она продвигала их на все более высокие почетные посты. Никто из живших на моей родине и видевших ужасные злоупотребления властью не удивился бы росту революционного подъема в попытке сбросить ненавистное иго. Тех, кто может вспомнить социальные и политические условия, которые сложились в Италии в первой половине этого века, и то, какую роль римская церковь сыграла в поддержке поработителей, опутывавших страну оковами, а также тех, кому известны подробности ее внутренней организации, пронизанной густой шпионской сетью — как среди священников, так и среди обычных горожан — до такой степени, что люди страшились и шепотом выражать свои мысли даже в своем ближайшем окружении, боясь, как бы он или она не выдали говорившего священнику, а тот, в свою очередь, — правительству; тех, кто помнит тюрьмы, забитые несчастными людьми и даже теми юными мальчиками, которые не были повинны ни в каком преступлении, за исключением любви к своей стране и ненависти к угнетателям; тех, говорю я, кому знакомо все это, не удивит горячее негодование и жгучая страсть, которая сжигала сердца сыновей Италии и которая наконец вступила в

непримиримый конфликт человека с попранной верой в Бога и в Его так называемого Представителя на земле и подобно урагану разрушила все связи с ним, стерла в порошок все человеческие надежды на бессмертие, если его можно было обрести лишь ценой подчинения церковным декретам. Итак, столь бунтарским, столь язвительным было мое отношение к церкви, в которой я был крещен, что в лоне этой церкви не было места для меня. Если исходящие из нее анафемы могли отправить душу грешника в ад, то, несомненно, именно это и произошло с моей душой.

И все же, думал я, глядя на свою любимую, совершенно невероятно, что она оказалась бы в аду, даже ради того, чтобы встретиться со мной. Она выглядела как все смертные, и, если она стояла коленопреклоненная около моей могилы, значит, я, без сомнения, все еще на земле. Неужели мертвые никогда не покидают землю и беспрестанно бродят вблизи тех мест, где протекала их земная жизнь? С такими и подобными мыслями, роившимися в моей голове, я сделал попытку приблизиться к той, которую я так любил, но обнаружил, что не могу этого сделать. Казалось, незримый барьер окружил ее, не пуская меня. Я мог при желании ходить вокруг нее, удаляться и приближаться, но прикоснуться к ней я не мог. Тщетными были все мои усилия. Тогда я начал говорить. Я звал ее по имени, я говорил ей, что я рядом, в полном сознании и все тот же, что и прежде, хотя и мертвый. Но казалось, она совсем не слышит меня и не видит. Печальная и молчаливая, она все так же плакала, все так же нежно перебирала цветы, тихонько бормоча, что я всегда любил цветы и, конечно же, узнаю, что это она положила их здесь для меня. Снова и снова я взывал к ней так громко, как мог, но она меня не слышала. Она была глуха к моему зову. Она только беспокойно вздрогнула и словно во сне провела рукой по лицу, потом медленно и печально побрела прочь.

Я сделал рывок, чтобы последовать за ней. Напрасно. Я не мог и на несколько шагов оторваться от своей могилы и своего бренного тела, и тут я увидел — почему. Меня удерживала и привязывала к моему телу цепь, похожая на нить из темного шелка, которая казалась не толще обычной паутины. Никакая сила духа не могла разорвать ее. Если я двигался, она растягивалась как резиновая, неизменно притягивая меня назад. Что хуже всего, я начал ощущать пагубное воздействие на мой дух этого гниющего тела, как это обычно бывает на земле, когда заражение, которое началось в одной руке, заражает ядом и заставляет страдать все бренное тело. И новая волна ужаса наполнила мою душу.

Затем голос, принадлежавший, несомненно, какому-то царственному и высшему существу, раздался в тишине и сказал: "Ты любил это тело более своей души. Смотри и знай теперь, как превращается в прах то, что ты так боготворил, чему с таким рвением служил и за что так цеплялся. Познай, каким тленным оно было, каким мерзким стало, и взгляни на свое духовное тело. Смотри, как ты истощил его и иссушил, как пренебрег им ради удовольствий земного тела. Узри же, какой жалкой, отвратительной и уродливой твоя земная жизнь сделала твою душу, бессмертную и Божественную, обрекая ее на страдания".

И тут я взглянул и узрел себя. Словно в зеркале я увидел перед собой собственное отражение. О, ужас! Без сомнения это был я сам, но — о! — каким ужасным образом я изменился, каким мерзким, порочным и гадким я себе казался, какими отталкивающими были мои черты. Даже фигура моя деформировалась. Я отшатнулся в ужасе от собственного безобразия и начал молить о том, чтобы земля разверзлась под моими ногами и поглотила меня, скрыв навсегда. Ах! Никогда более не обращусь я к моей любимой, никогда не пожелаю, чтобы она увидела меня. Лучше, гораздо лучше, если она будет по-прежнему считать меня мертвым, ушедшим от нее навсегда. Пусть лучше у нее останется только память обо мне таким, каким я был в своей земной жизни, чем она узнает об этой страшной перемене, о том, каким ужасным был я на самом деле.

Увы, увы! Мое отчаяние, моя мука были предельно велики. Я громко стенал, осыпая себя ударами, в диком и неистовом ужасе от себя самого я рвал на голове волосы. И затем, утомленный взрывом своих чувств, я упал, снова лишившись чувств и сознания.

***

Опять я очнулся, и опять своим пробуждением я был обязан ей, моей любимой. Она снова принесла цветы и, раскладывая их на моей могиле, снова тихим голосом нежно говорила обо мне. Но я уже больше не пытался привлечь ее внимание. Нет, я отшатнулся и попытался укрыться, мое сердце ожесточилось даже против нее, я сказал: "Пусть она лучше плачет о том, кто ушел, чем узнает, что он все еще жив", и позволил ей уйти. Но как только она ушла, я начал неистово звать ее, чтобы она вернулась. Пусть лучше вернется, вернется как бы то ни было, пусть лучше увидит весь ужас моего положения, чем оставит меня в этом месте, где я никогда больше не увижу ее. Она не слышала, но чувствовала, что я зову ее, и я увидел, как, уже будучи далеко, она остановилась и слегка повернулась, словно желая пойти назад, но передумала и покинула меня. Дважды, трижды она приходила, и каждый раз с ее приходом я чувствовал ту же стыдливую робость и каждый раз, когда она покидала меня, меня обуревало то же безумное желание вернуть ее, удержать около себя. Но я не взывал к ней больше, ибо я знал, что живые не слышат мертвых. Я был мертв для всего мира, и только для себя и своей злосчастной судьбы я был жив. Ох! Теперь я знаю, что смерть — это не бесконечный сон, не спокойное забвение. Лучше, гораздо лучше, если бы это было так, и в своем отчаянии я молился о том, чтобы мне было ниспослано это забвение, в то же время зная, что так не может быть никогда, ибо человек — это бессмертная душа и живет вечно: в добре и во зле, на счастье и на горе. Его земная оболочка разрушается, превращаясь в прах, но дух, истинная сущность человека, не знает тлена, не ведает забвения.

С каждым днем — а я чувствовал, что дни идут — моя душа все более пробуждалась, я начинал яснее видеть события моей прошлой жизни, которые длинной чередой проходили передо мной, сначала как туман, который постепенно сгущался и принимал четкие очертания. И я, сокрушенный, беспомощный в своих муках, чувствуя, что уже поздно хоть что-либо изменить, склонил голову.

Глава 3. Надежда. Скитаюсь по земной тверди. Дверь в мир духа.

 

Я не знаю, как долго все это продолжалось. Мне казалось, что прошло очень много времени. Я сидел, погруженный в отчаяние, когда вдруг нежный голос тихонько позвал меня. Голос моей любимой! Мне захотелось вскочить, чтобы, следуя за этим голосом, прийти к ней. Поднявшись, я почувствовал, что нить, связывавшая меня, так растянулась, что я почти не ощущал ее. Меня куда-то повели и наконец я оказался в комнате, которая, как я смутно чувствовал даже в окружавшей темноте, была мне знакома. Это была обитель моей любимой, в которой я провел, о! много мирных и счастливых часов в то время, которое кажется мне таким бесконечно далеким, словно оно отделено от меня бездонной пропастью. Она сидела за маленьким столиком и держала в руке перо, а перед ней лежал лист бумаги. Она повторяла мое имя, приговаривая: "Мой любимый друг! Если верно, что мертвые возвращаются, приди ко мне, попытайся, если сможешь, написать мне несколько слов от себя в ответ на мои вопросы, хотя бы просто "да" и "нет".

В первые, с тех пор я как умер, я увидел легкую улыбку на ее губах, надежду и ожидание во взгляде милых глаз, так долго меня оплакивавших. Дорогое лицо было таким бледным и печальным от горя, что я почувствовал — ах, как остро я это почувствовал! — как нежна была ее любовь, на которую сейчас менее чем когда-либо я смел' претендовать.

Потом я заметил, что рядом с ней стоят три фигуры — тоже духи, как я сразу же понял, но духи иные, чем я. Они излучали такой яркий свет, что мне было невыносимо смотреть на них; их сияние жгло мои глаза огнем. Один из них, мужчина высокий, спокойный, достойного вида, склонился над ней как ангел-хранитель. Рядом с ним стояли двое светловолосых юношей, в которых я тотчас же узнал ее братьев, о которых она часто рассказывала мне. Они умерли молодыми, не успев еще вкусить живых радостей, и она хранила в своей душе, как в священном храме, образ их, которые были теперь ангелами. Почувствовав на себе их взгляд, я отпрянул и попытался скрыть от них свое обезображенное лицо и свои ужасные формы темным плащом, наброшенным мне на плечи. Затем во мне проснулась гордость, и я сказал: "Не она ли сама позвала меня? И уж если я пришел, то не ей ли самой быть арбитром моей судьбы? И неужели я не в силах ничего сделать! Неужели ни моя скорбь, ни мое глубокое раскаяние, ни мое подвижничество, ни мой тяжкий труд ничего не смогут изменить? Неужели могила поглотила все надежды?"

Но голос, тот самый голос, который я уже слышал раньше около своей могилы, ответил мне: "Сын скорби! Разве нет на земле надежды для тех, кто согрешил? Разве не прощает грешнику обиженный им, если грешник раскаивается и молит о прощении? Так неужели же Бог будет менее милосерден, менее справедлив? А ты, действительно ли ты чувствуешь раскаяние? Загляни в свое сердце, ответь, о ком ты более сожалеешь: о себе или о тех, кто пострадал от тебя?"

Внимая этим словам, я вдруг понял, что нет еще во мне истинного раскаяния. Я всего лишь страдал. Я всего лишь любил и тосковал. Затем снова заговорила моя любимая, обращаясь ко мне: "Если ты здесь, если ты слышишь меня, напиши хотя бы слово моей рукой, чтобы я знала, что ты жив и все еще думаешь обо мне".

Мое сердце так подпрыгнуло, что у меня перехватило дыхание. Я приблизился к ней, чтобы попытаться, если смогу, двинуть ее рукой, коснуться ее. Но между нами встал высокий дух, мне пришлось отойти назад. Потом он обратился ко мне: "Передай мне свои слова, и я вместо тебя напишу их ее рукой. Я сделаю это ради нее и ради любви, которую она питает к тебе".

Огромная волна радости захлестнула меня от его слов, мне захотелось схватить его рук и поцеловать ее, но я не мог этого сделать. При малейшем прикосновении к нему мои руки опалил исходивший от него ослепительны свет, и я склонился перед ним, решив, что он — один из ангелов.

И вновь послышался голос моей любимой: "Здесь ли ты, мой милый друг?"

Я ответил: "Да" и увидел, как дух коснулся ее руки и написал слово "да". Ее рука двигалась медленно и неуверенно, как рука ребенка, который только учится писать. Ах! Как ослепительно она улыбалась, не переставая задавать мне вопросы! И, как и прежде, ее рука послушно выводила на бумаге мои ответы. Она спросила, нет ли у меня какого-либо желания, которое он могла бы для меня исполнить? ответил: "Нет! Не сейчас. Сейчас я предпочел бы уйти и не терзать тебя своим присутствием. Лучше, если бы ты забыла меня".

Говоря это, я испытывал в своем сердце такую боль, такую горечь! И, ах! как сладок был для меня ее ответ, как глубоко затронули мою душу ее слова: "Не говори так! Я по-прежнему и навсегда остаюсь твоим самым верным и самым близким другом, как и раньше. С тех пор как ты умер, у меня не было иной мысли, кроме той, чтобы найти тебя и снова говорить с тобой".

И я ответил, обращаясь к ней: "Это было также и моим единственным желанием!"

Потом она спросила, приду ли я еще раз, и я ответил: "Да!" Ведь ради нее я пошел бы куда угодно! Ради нее я сделал бы все, что угодно! Затем светлый дух сказал, что она не будет больше писать в этот раз. Это же он вывел её рукой и велел ей отдохнуть.

Я снова почувствовал, что меня влечет назад к моей могиле, к моему бренному телу на темном кладбище, но не было уже того безысходного чувства отчаяния. Несмотря ни на что, искра надежды зажглась в моем сердце, и я знал, что вновь увижу ее и вновь буду с ней говорить.

Внезапно я обнаружил, что мое одиночество закончилось. Те два духа, ее братья, последовали за мной и начали говорить. Я не буду подробно пересказывать их слова. Достаточно сказать, что они напомнили мне, как широка пропасть между мною и их сестрой, и спросили меня, неужели я действительно хочу омрачить ее молодую жизнь своим присутствием. Если бы я оставил ее сейчас, она со временем забыла бы меня, привыкнув думать обо мне как о давно ушедшем дорогом друге. Она сохранила бы обо мне нежнейшие воспоминания, и, конечно же, если я действительно люблю её, я не пожелаю, чтобы она из-за меня с молодых лет влачила жизнь в одиночестве, всем покинутая.

Я ответил, что люблю ее, что разлука с ней для меня невыносима, как невыносима и мысль о том, что кто-то другой любил бы ее так, как люблю ее я.

Потом они заговорили обо мне, о моем прошлом, о том, что я не смею даже помыслить о том, чтобы связать себя с ее чистой жизнью, пусть даже мистическим образом, на что я как раз и надеялся! Как я мог питать надежду встретиться с ней после ее смерти? Ее будущая обитель — сфера света, которая вряд ли когда-либо будет мне доступна. И не лучшим ли, не более благородным ли доказательством моей любви было бы позволить ей забыть меня и дать ей возможность испытать счастье, чем питать надеждой любовь, которая не принесет ей ничего, кроме горя?

Я робко возразил, что, по моему мнению, она любит меня. Они сказали: "Да, она любит тебя, так как в своем воображении она возвеличила твой образ и в своей невинности нарисовала твой портрет идеальным. Неужели ты думаешь, что, узнав о тебе все, она будет все еще любить тебя? Не отшатнется ли она от тебя в ужасе? Расскажи ей правду, дай ей возможность выбрать твое присутствие добровольно, и ты совершишь благородный поступок, ты явишь истинную любовь, не обманывая ее и не пытаясь связать ее с таким существом, как ты. Если ты ее действительно любишь, думай не только о себе самом, подумай о ней, о ее благополучии и о том, как сделать ее счастливой".

В этот момент моя надежда окончательно умерла, моя плова поникла под гнетом стыда и муки, ведь я знал, что являюсь воплощением порока, что я недостоин ее, и я увидел, словно в зеркале, какой могла бы быть ее жизнь, если бы не было меня. Она могла бы еще познать счастье с другим человеком, более достойным, чем я, в то время как моя любовь могла принести ей одну лишь печаль. Впервые в жизни я почувствовал, что счастье другого человека для меня важнее собственного счастья. Я так любил ее и так хотел видеть се счастливой, что обратился к ним и сказал: "Тогда пусть будет так. Расскажите ей правду, и пусть она на прощание скажет мне одно лишь ласковое слово, и я уйду от нее и не буду больше омрачать жизнь ее своей тенью". Итак, мы вернулись к ней, и я увидел ее спящей с печатью страдания на лице, страдания обо мне. Я взмолился, чтобы они позволили мне коснуться ее первым и последним поцелуем. Но они сказали, нет, это невозможно, ибо мое прикосновение окончательно оборвет нить ее жизни.

Затем они разбудили ее и заставили записать их слова, а я стоял рядом и слушал, и каждое слово было словно гвоздь, заколоченный в гроб, в котором была окончательно похоронена моя надежда. Она писала, словно во сне, пока не закончился постыдный рассказ о моей жизни. Мне осталось только сообщить ей, что между нами все кончено и она свободна от моего нечистого присутствия и моей своекорыстной любви. Я сказал ей — прощай! Эти слова упали каплями крови прямо из моего сердца и ледяной стужей опалили и сокрушили ее сердце. Потом я повернулся и покинул ее — не помню как — но, уходя, я почувствовал, что веревка, привязывавшая меня к моей могиле и моему бренному телу, ослабла. Я был свободен... свободен, чтобы идти куда хочу... одинокий и всеми оставленный!

И что же потом? О, горе! Я пишу эти слова, и слезы благодарности застилают мои глаза, и я пересиливаю себя, чтобы продолжать писать! Далее случилось, что та, которую мы считали слабой и хрупкой, та, за которую мы собирались принять решение, позвала меня назад силой любви, сметающей на своем пути все преграды. Она звала меня к себе. Она сказала, что никогда не откажется от меня, так как я люблю ее. "Давай забудем прошлое. Даже если ты в самых недрах ада, я все равно буду любить тебя, стремиться к тебе по праву — по праву моей люби, — чтобы помогать тебе, утешать и ублажать тебя, пока Бог в Своём великодушии не простит тебе прошлые грехи и не возвысит снова". И я пал на землю, рыдая так, как только может рыдать человек с сильной волей, когда его сердце, измученное, разорванное на части и оцепеневшее, внезапно чувствует прикосновение нежной и любящей руки и находит облегчение в потоке слез.

Вернувшись к любимой, я опустился перед ней на колени и, хотя мне не позволили коснуться ее, спокойный и прекрасный дух-хранитель шепнул ей, что ее мольба услышана, и что скоро она сама поведет меня к свету. И тогда я покинул мою любимую, но, уходя, увидел, как белая фигура ангела склонилась над ней, чтобы укрепить и утешить ту, которая сама была подобна ангелу света. Я оставил ее с упомянутыми духами, а сам направился бродить в ожидании, когда она призовет меня к себе снова.

Моя любимая проснулась на следующий день после короткого тревожного сна, в который погрузили ее излучающие свет духи, и отправилась навестить доброго и праведного человека, которого она встретила, когда металась в попытках разыскать меня даже за порогом могилы.

Она сказала себе, что, если правда все, что говорят о таких людях, спиритуалистах, она с их помощью сможет поговорить со мной. По совету тех, кто ее окружал, она нашла этого человека, который был известен как врачеватель и медиум. И он ей сказал, что если она действительно этого желает, то может сама записывать послания от так называемого мертвого.

Обо всем этом я узнал гораздо позднее. В то время я мог только почувствовать призывный голос той, чья власть надо мной была неизмеримо велика, и, послушный ей, я обнаружил, что стою в какой-то слабо освещенной комнате. Я говорю, что освещение было слабым, так как окружающая темнота смягчалась лишь светом, исходившим от моей любимой, которая сияла как звезда.

Именно к тому благочестивому человеку, о котором я говорил, она и отправилась, и именно ее голос, обращенный к нему, привлек меня. Она рассказала ему о том, что произошло прошлой ночью, как она любит меня и с какой радостью она отдала бы свою жизнь, если бы этим смогла, утешить меня и помочь мне. А этот человек обращался к ней с такой добротой, что я от всего сердца был ему благодарен и храню благодарность до сих пор. Он подарил мне огромную надежду. Он говорил моей любимой, что, хотя узы, связывающие бренное тело с землей, разрываются со смертью, я волен любить ее, так же как и она вольна платить мне любовью, и никто лучше нее не сможет помочь мне подняться, ведь ее любовь, как ничто иное, может дать мне утешение и надежду и скрасить мой покаянный путь. И кто, как не она, имеет на это полное право, ведь моя любовь к ней чиста и неподдельна, а ее любовь ко мне — сильнее смерти, поскольку она переступила порог жизни. Этот человек был сама доброта, он помог мне поговорить с ней, объяснить ей многие вещи, которые я не смог объяснить накануне, когда мое сердце страдало от уязвленного самолюбия. Он помог найти оправдание моему прошлому, хотя я понимал, что ничто не может служить оправданием для совершенных мной грехов. Он предоставил мне возможность сказать ей, что, несмотря на мои прошлые злодеяния, она была для меня священна, что я любил ее так, как никого на свете. Он успокоил и поддержал ее своей добротой, и за это я был благодарен ему еще больше, чем за его помощь мне. И когда она наконец ушла от него и я проводил ее до ее дома, в наших сердцах светился луч надежды.

Когда мы пришли к ней, я обнаружил, что два ее брата-духа и еще другие, которым она была дорога, воздвигли вокруг нее стену, сквозь которую я был не в силах проникнуть и, хотя я находился неподалеку от нее, приблизиться к ней не мог. Я решил вернуться к тому доброму человеку и просить у него помощи.

Я вернулся к нему на крыльях желания, ибо очень скоро оказался у него. Он тут же узнал о моем присутствии и, как это ни странно, понял многое, хотя и не все, из того, что я говорил ему. Он понял смысл того, что я хотел сказать, и в свою очередь поведал мне многое, о чем я умолчу, поскольку это касается только меня. Он уверил меня, что, если я вооружусь терпением, со временем все будет хорошо, И хотя родные моей любимой возводят вокруг нее духовную стену, она силой своей воли будет всегда притягивать меня к себе и никакие стены не будут преградой для ее любви. Если я буду изучать духовные принципы и работать над собой, пропасть между нами исчезнет. Успокоенный, я ушел от него и побрел дальше, сам не зная куда.

Я смутно чувствовал, что в темноте меня окружают существа, подобные мне самому, но едва мог видеть их. Я ощущал себя таким потерянным и одиноким, что подумал о возвращении к своей, могиле, и силой мысли вскоре оказался там.

Цветы, принесенные моей любимой, уже завяли. Она не приходила два дня. После нашего разговора она, казалось, забыла о теле, погребенном в земле, и мне от этого было хорошо, этого я и хотел. Хорошо, что она забыла о мертвом теле и обратилась мыслями к живому духу.

Но даже увядшие, цветы говорили о ее любви, и я попытался поднять один из них, белую розу, чтобы унести ее с собой, но обнаружил, что не могу ни взять ее, ни даже прикоснуться к ней. Моя рука проходила сквозь розу, словно та была лишь отражением цветка.

Я направился к тому месту, где в головах могилы стоял белый мраморный крест, и увидел, что на нем написаны имена двух братьев моей любимой. И тогда я понял, что она совершила из любви ко мне: она велела положить мое тело рядом с теми, кого больше всего любила. Я был так тронут, что снова заплакал, и мои слезы, словно капли росы, падали на мое сердце, вымывая из него горечь.

Я почувствовал себя таким одиноким, что встал и побрел прочь, слившись с толпой темных блуждающих призраков, и некоторые из них оборачивались мне вслед; должно быть, как и я, они плохо видели.

Однако вскоре три темные формы, очертаниями похожие на фигуры двух женщин и одного мужчины, миновав меня, внезапно вернулись и последовали за мной. Мужчина коснулся моей руки и сказал: "Куда ты направляешься? Видно, что ты недавно пришел сюда, иначе бы ты так не спешил. Здесь не принято спешить, ведь мы все знаем, что впереди у нас — вечность". Потом он рассмеялся, и смех его был так холоден и резок, что весь я внутренне содрогнулся. Обе женщины подхватили меня ' под руки со словами: "Пошли с нами. Мы покажем тебе, как можно насладиться жизнью даже после смерти. У нас нет своих тел, чтобы ощутить наслаждение, но мы на некоторое время воспользуемся телами смертных. Идем с нами, и мы покажем тебе, что удовольствия можно испытать и здесь".

Тяготясь одиночеством, я был рад, что со мной заговорили, хотя вид этих троих показался мне отталкивающим, — на мой взгляд, женщины были еще отвратительнее, чем мужчины. Решив посмотреть, что произойдет, я склонился к тому, чтобы позволить им увлечь меня за собой, и уже повернулся в их сторону, как вдруг, в едва различимой дали, будто отблеск света на темном облаке, я увидел духовный образ моей чистой и нежной любви. Ее глаза были закрыты, как тогда в моем первом видении, но, как и прежде, она протягивала ко мне руки, а ее голос небесным звучанием раздался в моих ушах: "О, берегись, берегись! Не ходи с ними! Они недобрые, а их путь ведет к погибели". Потом видение исчезло, а я как во сне оттолкнул от себя этих существ и поспешил скрыться в темноте. Долго ли, далеко ли я брел — не знаю. Я стремился убежать от воспоминаний, преследовавших меня, и в моем распоряжении было все бесконечное пространство.

Наконец я присел на землю передохнуть и тут заметил мерцающий луч света, прорезавший тьму. Приблизившись, я увидел, что свет излучает комната, и я мог ее видеть, но сияние так слепило мои глаза, как если бы я, находясь на земле, смотрел прямо на полуденное солнце. Я не мог этого выносить и хотел уже отвернуться, как вдруг послышался голос: "Останься, усталый путник! Здесь ты найдешь и руки, готовые помочь, и участливые сердца. А если ты желаешь увидеть свою любимую, войди. Она здесь, и ты сможешь поговорить с ней". Я никого не увидел, но почувствовал, как чья-то рука набросила мой плащ мне на голову, чтобы оградить меня от пронзительно яркого света; потом кто-то ввел меня в комнату и усадил в большое кресло. Я почувствовал себя таким усталым, таким утомленным, что был несказанно рад возможности отдохнуть! А в этой комнате царило спокойствие, и мне показалось, что я нашел путь на небеса.

Некоторое время спустя я, подняв глаза, увидел перед собой двух кротких и дружелюбных женщин, показавшихся мне двумя ангелами, и спросил себя:

"Неужели я приблизился к небесам?". Я снова огляделся. Мне показалось, что мое зрение улучшилось, ибо позади этих прекрасных женщин — я не смел поверить, так велика была моя радость! — я заметил ее, мою любимую, которая немного грустно, но очень нежно улыбалась, обратив взор в мою сторону. Она улыбалась, но я знал, что она не видит меня; меня могла видеть только одна из находившихся в комнате женщин и именно она тихим голосом описывала ей мой внешний вид. Моя любимая, казалось, осталась довольна, услышав подтверждение того, что поведал ей обо мне тот человек. Она рассказала присутствовавшим там женщинам о том, какой замечательный опыт общения со мной она пережила, и что этот опыт был в ее понимании похож на странный сон. Мне хотелось закричать, чтобы сообщить ей, что я действительно рядом, что я по-прежнему жив, по-прежнему люблю ее и верю в ее любовь ко мне но я не мог двинуться с места, меня сковали чары, некая сила, которая, как я смутно чувствовал, не пускала меня.

Затем те две доброжелательные дамы заговорили, и я узнал, что они вовсе не ангелы, поскольку все еще пребывают в своих земных телах, и она могла их видеть и говорить с ними. Они многое рассказали о свершениях того доброго человека, призванного вселять надежду в таких грешников, как я, Тот же голос, который пригласил меня войти, спросил, не хочу ли я, чтобы одна из женщин написала за меня письмо. Я ответил: "Да! Тысячу раз да!"

Потом я начал говорить, и дух побудил женщину записывать за мной. Я поведал моей любимой, что я жив, что я люблю ее. Я просил ее никогда не забывать меня, всегда думать обо мне, ибо мне для поддержки нужна вся ее любовь и вся ее помощь. Я говорил, что мои чувства к ней не изменились, хотя сейчас я слаб и беспомощен и не могу сделать так, чтобы она увидела меня. А она! Ах! Она обратилась ко мне с такими нежными словами, что я не могу повторить их сейчас; слишком священные для меня, они навечно запечатлелись в моем сердце. Период, последовавший за этой встречей, был для меня как глубокий сон. Я так утомился, что, покинув комнату, отошел немного в сторону и прямо на земле погрузился в глубокое забытье без сновидений. Разве имело значение, где мне отдыхать, если вокруг меня была сплошная ночь?

Я не знаю, сколько времени продолжался мой сон. Тогда я не имел возможности отсчитывать ход времени иным способом, кроме как мерой пройденных мною страданий и невзгод. Я очнулся от моего забытья немного освеженный и с гораздо более четкими ощущениями, чем прежде. Движения мои оживились, в моих членах я ощутил новую силу и свободу и одновременно неожиданное чувство голода, какого никогда раньше не ощущал. Потребность в пище стала такой нестерпимой, что я отправился на поиски еды и долгое время ничего и нигде не мог найти. Наконец я отыскал что-то похожее на засохший сухарь, всего несколько крошек, но я был рад им и, съев, почувствовал некоторое облегчение. Здесь я замечу, что духи действительно едят, но они едят то, что можно назвать духовным эквивалентом вашей пищи, они так же остро ощущают голод и жажду, как и вы, живущие на земле, хотя наша пища и наши напитки доступны вашему материальному зрению не более чем духовная субстанция наших тел, в то время как для нас все это — объективная реальность. Если бы я был пьяницей или чревоугодником в те времена, когда обладал земным телом, я бы еще скорее почувствовал мучительный аппетит. Но в этом отношении я всегда был сдержан, поэтому, хотя в первый момент я с отвращением отвернулся от сухих крошек, после некоторого размышления я сказал себе, что в данное время у меня нет иного пути, чтобы раздобыть что-либо, а значит, подобно нищему, мне лучше удовлетвориться нищенским куском.

Мои мысли снова вернули меня к моей любимой, унося на своих крыльях мой дух, и я вновь оказался в той комнате, где тогда видел ее и тех двух женщин. На этот раз я без промедления проник внутрь и был встречен двумя духами-мужчинами, чьи формы я едва различал. Нас разделяло подобие тонкого занавеса, сквозь который я видел двоих духов-мужчин, нескольких женщин и мою любимую. Мне было сказано, что я могу написать моей любимой еще одно письмо через посредство женщины, которая записывала мои слова прежде. Мне страстно захотелось попытаться сделать так, чтобы моя любимая сама, своей рукой записывала мои слова моими усилиями, как она это делала с помощью ее духа-хранителя. Мне разрешили попробовать. К своему разочарованию, я обнаружил, что не могу этого сделать; она осталась глуха к моим словам, и мне пришлось отказаться от своего желания и смириться с тем, чтобы, как и прежде, мои слова записывала та женщина. Продиктовав свое послание, я некоторое время молча наблюдал за выражением прекрасного лица моей любимой, как имел обыкновение делать это в прежние дни. Мои мечты были прерваны одним из духов-мужчин, молодым человеком с серьезным выражением красивого — как мне показалось — лица. Он обратился ко мне и заговорил тихим и доброжелательным голосом, поведав, что, если я действительно хочу, чтобы моя любимая сама записывала то, что я буду ей диктовать, мне следует вступить в братство кающихся грешников, подобно мне изъявившим желание изменить свой путь в лучшую сторону, в среде которых я узнаю многое из того, что до сих пор было мне неведомо. Это поможет мне проникнуть в ее душу и одновременно даст мне желанную привилегию иногда быть с ней, пока она живет на земле. Он сказал, что путь покаяния тяжек, очень тяжек, крута и длинна лестница восхождения, велики предстоящие труды и страдания, но в конце пути меня ждет прекрасная и благая страна, в которой я узнаю такое счастье, о котором не мог бы и мечтать.

Он уверил меня, как это сделал бы обычный земной человек, что мое изуродованное тело, которое я старательно скрывал от глаз моей любимой, изменится по мере качественного изменения моего духа, что я снова обрету приятную внешность, чтобы моей любимой не было горько смотреть на меня. Если я останусь бродить на земле как сейчас, то скорее всего снова окунусь в поиски так называемых удовольствий и в этой атмосфере духовной деградации окончательно потеряю возможность быть рядом с моей любимой. Ради се блага те, кто охраняет ее, будут вынуждены изгнать меня. С другой стороны, если я вступлю в братство, мне так помогут, так поддержат и научат меня, что, когда наступит мое время вернуться на земную твердь, я буду достаточно вооружен и защищен, чтобы побороть любое земное искушение.

Я вслушивался в слова серьезного и благородного духа с удивлением и растущим желанием узнать больше об этом братстве и попросил его проводить меня туда. Он с готовностью пообещал мне это, а также объяснил, что я могу оказаться там лишь по своей доброй воле и собственному выбору. Стоит мне только пожелать покинуть его, я смогу сделать это в тот же час. "В миро духов все свободны, — сказал он. — Ведущими побуждениями здесь являются только собственные желания и намерения. Если ты научишься вырабатывать в себе высокие желания, у тебя найдутся средства, чтобы достичь их, тебе будет оказана вся необходимая поддержка и помощь. Ты из тех, кто не познал силу молитвы. Ты узнаешь все это сейчас, ибо все приходит через посредство серьезной молитвы, сознательной или бессознательной. И добрые, и злонамеренные желания - они все равно что молитвы, и в ответ на них вокруг человека собираются силы зла или добра".

Я снова почувствовал сильное утомление и усталость, и он посоветовал мне попрощаться с моей любимой и расстаться с ней на некоторое время. Он объяснил, что я наберусь сил и дам ей возможность сделать то же самое, если на время покину ее и остановлюсь в том месте, о котором он мне говорил. Также было бы хорошо, если бы она не пыталась писать в течение трех месяцев, ибо ее способности медиума подверглись суровому испытанию, и, не отдохнув, она нанесет своему здоровью большой ущерб. Мне же потребуется время на то, чтобы усвоить простейшие уроки, как проникнуть в ее душу.

Ах, как тяжело было для нас обоих дать такое обещание! Но она первая подала пример, и мне оставалось только следовать ему. Если она старалась вооружиться силой и терпением, я должен был сделать то же самое. И я дал обет: если Бог, Которого я так долго не признавал, вспомнит обо мне и простит меня сейчас, я отдам всю свою жизнь, все свои силы, чтобы исправить зло, совершенное мной. И вот случилось, что я покинул на время неспокойную земную твердь духовного мира, с которым я так мало успел познакомиться и в котором мне предстояло еще так долго быть и так много страдать! Покидая комнату, чтобы последовать за своим провожатым, я обернулся в сторону моей любимой, помахал ей на прощание рукой и попросил, чтобы добрые ангелы и Бог освятили своей вечной милостью и заботой — нет, конечно же, не меня, я не смел просить об этом! — ее. И последнее, что я успел увидеть, был взгляд ее нежных глаз, которым она провожала меня с любовью и надеждой. Они были мне опорой в течение многих томительных и мучительных часов.

Глава 4. Братство надежды

 

В духовном мире имеется множество странных мест, наблюдается множество удивительных сцен и существует множество организаций для помощи кающимся душам, но я не встречал ничего более необычного, чем Дом Помощи, основанный Братством Надежды, куда меня и привели. В ослабленном состоянии моих духовных сил я не мог хорошо разглядеть место, куда попал. Можно сказать, что я был оглушен, ослеплен и парализован. Осознавая присутствие других, я лишь с трудом мог видеть и слышать их или заставить других услышать меня; и хотя я сам смутно различал предметы, все это было подобно тому, как если бы я находился в совершенно темном помещении, где лишь ничтожный мерцающий источник света освещал мне путь. Раньше на земле я такого не ощущал, ибо в темноте мог видеть и слышать достаточно, чтобы осознавать все, что происходит вокруг меня. Именно совершая тот небольшой подъем на уровень выше земли, я почувствовал ощутимые изменения моего духа.

 

То время тьмы было для меня столь страшным, что даже сейчас я вспоминаю его с ужасом: ведь я страстно любил солнце и свет. Я родился в стране, где всегда светит яркое солнце, где так насыщенны краски, где небо такое чистое а цветы и окружающая природа так прекрасны и где я так любил и свет, и тепло и мелодичную музыку, и именно там после моей смерти меня ждали тьма, холод и тоска — ужасающая и всепоглощающая тоска, которая укрыла меня как мантия ночи и от которой мне не было избавления. Эта безумная тоска окончательно сокрушила мой дух. На земле я был горд и высокомерен. Я происходил из рода, члены которого никогда и ни перед кем не склоняли головы. В моих жилах текла кровь гордых аристократов. Через мать я был связан узами родства с великими мира сего, с теми, чьи амбиции своевольно играли судьбами королевств. А теперь самый ничтожный, самый жалкий, самый бедный нищий на моей родной улице был значительнее и счастливее меня, ведь у него, по крайней мере, был солнечный свет и свежий воздух, и теперь уже я стал низким и недостойным изгоем в тюремной клетке.

 

Если бы не моя путеводная звезда, если бы не мой ангел света, если бы не надежда, которую она внушала мне своей любовью, я был бы окончательно поглощен апатией и отчаянием. Но, думая о ее ожиданиях, когда она давала обет прожить жизнь ради меня, вспоминая ее чудную и нежную улыбку и слова любви, обращенные ко мне, я чувствовал в своем сердце новый подъем мужества и старался укрепить свои выдержку, терпение и решимость. Мне была важна любая помощь, ибо начался мой период страданий и терзаний, о котором бессмысленно рассказывать кому-либо в надежде найти понимание.

 

Место, где я находился, имело очень слабое освещение. Оно напоминало огромную тюрьму — полутемную, с размытыми очертаниями окружающих предметов. Позднее я разглядел, что это было здание из темно-серого камня (по моей оценке, такого же тяжелого, как земной камень), внутри которого было проложено множество длинных коридоров. Хотя были там и огромные залы, или комнаты, в основном пространство было поделено на бесчисленные помещения, очень маленькие и тесные, крайне слабо освещенные и скудно обставленные. Каждый дух получает только то, что сумел заслужить за свою земную жизнь, а некоторым не досталось ничего, кроме жалкой подстилки, на которой они лежали в страданиях, ибо там страдали все. Помещение называлось Домом Скорби, но также и Домом Надежды, ибо все стремились душой к свету, и для каждого начался период надежды. Каждый уже стоял одной ногой на нижней ступени лестницы надежды, по которой каждому со временем предстояло подняться на небеса.

 

В моем маленьком закутке не было ничего, кроме кровати, стола и стула, — ничего больше! Я проводил время либо в отдыхе и размышлениях в своей комнате, либо вместе с другими, которые, как и я, вскоре достаточно окрепли, чтобы присутствовать на лекциях, устраиваемых для нас в большом зале. Лекции показались мне удивительными. Они строились в форме рассказа, но всегда затрагивали каждого из нас до глубины души, когда в них упоминались наши собственные прегрешения. Много трудов было положено на то, чтобы, глядя на вещи со стороны, мы поняли все последствия каждого своего проступка, когда ради своекорыстия чинили зло и намеренно унижали душу другого человека. Очень многое из того, что мы сделали, оправдывая свои поступки, утверждением, будто все так поступают, или считая, что мы, как мужчины, имеем на это право, было показано нам с позиции другой стороны, в разной степени пострадавшей от нас, или невольной причиной падения которой мы становились; с позиции жертвы социальной системы, которая была изобретена и которая поддерживалась ради удовлетворения наших своекорыстных страстей. Я не стану подробно пересказывать содержание этих лекций, но те из вас, кто знает, что представляют собой порочные соблазны больших городов на земле, легко могут представить себе предмет обсуждения. После лекций мы видели себя в таком неприглядном свете, лишенными условных социальных покровов земной жизни, что возвращались к себе в каморки пристыженными и опечаленными и там размышляли о своем прошлом и настраивались каким-либо образом искупить в будущем свои проступки.

 

В этом нам была оказана большая помощь, ибо одновременно с выявлением наших проступков и объяснением их последствий нам всегда указывали способ изменить и преодолеть возникающие внутри нас злонамеренные желания, заплатить за свои грехи своевременными усилиями и уберечь других от зла, в которое мы сами погрузились. Эти уроки имели целью подготовить нас к следующей ступени нашего роста, на которой нам предстояло быть посланными на землю, чтобы незримо и неосязаемо помогать смертным, старающимся справиться с одолевавшими их земными соблазнами.

 

Если не было лекций, мы были вольны идти куда пожелаем, то есть, конечно, те из нас, кто ощущал в себе достаточно сил, чтобы передвигаться. Некоторые, оставившие на земле дорогих людей, шли навестить их, хотя и незаметно, увидеть тех, кого они любят. Но нас всегда предупреждали, чтобы мы не задерживались около обилия соблазнов на земле, ибо многим из нас было бы трудно им противостоять.

 

Самые стойкие из нас, те, кто обладал необходимыми качествами и желанием применить их, занимались тем, что добавляли сил слабым и тем, кто по причине крайней распущенности, проявленной в своей земной жизни, пребывал в таком ужасном состоянии великого истощения и измождения, что мог лишь лежать беспомощно в своих каморках, в то время как другие давали им некоторое облегчение, стараясь пополнить их энергию. Здесь я должен дать вам описание изумительной системы врачевания несчастных духов, применяемой в Доме Надежды. Некоторые из более высоких духов, чьи естественные желания и вкусы позволяли им быть врачами и лекарями, с помощью других духов более низкой степени развития ухаживали за беднягами, которые тяжелее всех страдали — хотя все там были страдальцами — и посредством магнетизма и энергии других могли дать несчастным духам облегчение в их боли, погружая их во временное забвение, и, хотя, пробудившись, они. вновь начинали страдать, во время таких передышек их дух накапливал силу и выносливость. Так продолжалось, пока время и рост духовности не заглушали их страдания, после чего они, в свою очередь, сами начинали, если вполне готовы к этому, пополнять энергией других, продолжающих страдать.

 

Невозможно четко описать все, что я знаю об этом месте и его обитателях, ибо сходство с земной больницей в данном случае очень велико, но существует множество мелких нюансов, которые не имеют никакого сходства с чем бы то ни было на земле, хотя с прогрессом науки знания там значительно обогащаются. В этом месте все было погружено в темноту, поскольку несчастные духи, обитавшие там, не обладали внутренним светом счастливых духов, излучающих его в атмосферу, ибо именно состояние самого духа в духовном мире делает светлым или темным его окружение. Темнота явилась следствием почти полной слепоты несчастных духов, чьи духовные чувства, не получив достаточного развития на земле, делали их обладателей невосприимчивыми к своему окружению. Точно так же люди, родившиеся на земле слепыми, глухими и немыми не имеют никакого понятия о вещах, очевидных для всех прочих, обладающих полнотой чувств. Посещая сферу земной жизни, которая гораздо больше соответствовала степени их развития, эти бедные духи постоянно пребывали в темноте, хотя и не полной, ведь они обладали способностью различать формы существ подобных себе, с которыми они могли бы вступить в прямой контакт общения, так же как и со смертными, которые оставались на очень низкой ступени духовного развития. Как бы ни были высоки и духовны смертные, все же бесплотные духи будут восприниматься ими в виде едва различимых теней или не восприниматься вообще.

 

Каждый из "работающих" Братьев Надежды, как их называли, имел при себе крошечный светильник похожий на звезду, его лучи освещали темноту посещаемой каморки, оставляя луч надежды везде, где бы ни побывали братья. Я сам в первое время так сильно страдал, что просто не покидал своей каморки и пребывал в состоянии жалкого безразличия, следя за приближением мерцающей искры которая, перемещаясь вдоль коридора, обычно миновала мою дверь. Я размышлял, сколько времени пройдет по земным меркам, прежде чем огонек вернется. Но не так уж долго пролежал я в полной прострации. Не в пример несчастным духам, которые к остальным своим порокам добавляли еще и тягу к пьянству, душа моя была так чиста, а желание исправиться так сильно, что я не мог долго оставаться безучастным, и, едва почувствовав, что могу двинуться с места, я попросил поручить мне какое-нибудь дело, пусть самое незначительное, лишь бы быть полезным. И мне, как уже обладающему сильной магнетической энергией, было поручено помогать несчастному молодому человеку, который был полностью неподвижен и который лежал, беспрестанно издавая стоны и вздохи. Бедняге было всего тридцать лет, когда он лишился своего земного тела, но за свою короткую жизнь он до такой степени погряз в разврате, что преждевременно погубил себя и вот теперь страдал, терпя такие ужасные муки, происходящие от воздействия на его дух тех сил, которые он растревожил, что мне порой было невыносимо наблюдать его терзания. В мои обязанности входило совершать над ним успокаивающие пасы руками. так он получал некоторое облегчение, а временами приходил дух более высокий, чем я, и погружал его в забытье. Все это время я и сам продолжал страдать душой и духовным телом, ибо в низших сферах дух ощущает телесные страдания. По мере возвышения страдания фокусируются на более ментальном уровне. С повышением уровня духовности угон чается материальная оболочка и все материальное, включая боль, исчезает.

 

По мере того как мои силы росли, оживлялись и мои желания, причиняя мне такую муку, что часто меня тянуло сделать то, что делали многие несчастные духи, — мне страстно хотелось вернуться на землю, чтобы удовлетворить свои желания посредством материальных тел тех, кто все еще оставался на земле. Мои телесные мучения стали невыразимо жгучими, а сила моего духа, которой я так гордился и которую привык направлять по дурному руслу, заставляла меня страдать еще больше, чем тех, кто был слаб. Так же как мускулы атлета, усиленно тренировавшего их, начинают со временем стягиваться и причинять ему жестокую боль, та же мощь и та же сила, которыми я злоупотреблял в раннюю пору своей жизни, теперь начали, вследствие неизбежной реакции моего духовного тела, причинять мне тягостные страдания. Становясь все сильнее и вновь обретая способность наслаждаться всем, что приносило мне радость во время моей земной жизни, я почувствовал, что желание испытать наслаждение выросло непомерно и уже едва сдерживал себя, чтобы не вернуться к земным чувственным удовольствиям, все еще воспринимаемым нами как огромное искушение, используя тело тех, кто пребывал в земной оболочке и чья омерзительная жизнь и низменные желания ставили их на один уровень с духами земными. Многие, ах! многие из тех, кто пребывал в Доме Надежды, поддавались соблазнам и на время возвращались на землю, чтобы блуждать там, и рано или поздно возвращались, изможденные и еще более деградировавшие. Все были свободны и могли по своему желанию либо уйти, либо остаться. Любой мог вернуться, если хотел, двери замка Надежды никогда и ни перед кем не закрывались, каким бы неблагодарным и недостойным он ни проявил себя, и я часто удивлялся, какое бесконечное терпение и участие мы там встречали в ответ на свои слабости и грехи. Оставалось только искренне пожалеть тех несчастных, которые превратились в настоящих рабов своих самых низменных желаний и до такой степени, что не могли противостоять им и время от времени поддавались их влечению, и потом, пресыщенные и истерзанные, не могли сдвинуться с места, как тот несчастный молодой человек, мой подопечный.

 

Что касается меня, то я тоже поддался бы искушению, если бы не мысли о моей чистой любви, если бы не надежда и чистые желания, которые она внушала мне. И я мог только сожалеть о тех несчастных заблудших душах, которые не были удостоены блага, дарованного мне. Я очень часто бывал на земле, но только там, где жила моя любимая, ее любовь постоянно притягивала меня, уводя от соблазнов, в чистый мир ее дома, и хотя я никогда не приближался к ней настолько, чтобы коснуться ее, из-за мешавшей ледяной незримой стены, о которой я уже рассказывал, я стоял по другую сторону и любовался, как она сидела за работой, читала или спала. Когда я бывал там, она смутно чувствовала мое присутствие, шептала мое имя или поворачивалась в мою сторону с грустной и нежной улыбкой, воспоминание о которой я уносил с собой, чтобы скрасить мои часы одиночества. Она, моя любовь, была печальна, ах! так печальна, бледна и хрупка, что мое сердце разрывалось от боли, но тем не менее я любил наши встречи. Я видел, что, несмотря на все ее попытки казаться храброй и терпеливой, напряжение для нее было почти невыносимым, и она таяла день ото дня. Кроме всего прочего, в ее жизни были и другие испытания: семейные неурядицы, сомнения и страхи родных в связи с ее отрешенностью и общением с потусторонним миром. Временами ее мучили сомнения, не является ли все это безумным обманом, сном, от которого она пробудится, чтобы обнаружить, что нет никакой связи между мертвыми и живыми, нет никаких средств, с помощью которых она могла бы сблизиться со мной снова. Глухое отчаяние охватывало меня, как и ее, когда я стоял рядом с ней и читал ее чувства, беспомощный и бессильный, не имея дать ей возможности почувствовать свое присутствие, и молился, чтобы мне позволили каким-либо образом сообщить ей, что я рядом.

 

Однажды ночью, наблюдая, как она, утомленная слезами, погружается в сон, я, сам на грани скорбных слез за нас обоих, внезапно почувствовал на своем плече прикосновение и, оглянувшись, узрел ее духа-хранителя, который помог мне тогда поговорить с ней. Он спросил меня, смогу ли я сохранить спокойствие и сдержанность, если Он позволит мне поцеловать ее во сне. Обезумев от этой новой радости, я с готовностью дал ему обещание. Взявшись за руки, мы вместе прошли сквозь ледяную стену, прежде непроницаемую для меня. Склонившись над ней, мой провожатый совершил какие-то странные движения рукой, а потом, подержав мою руку в своей несколько мгновений, разрешил мне осторожно коснуться ее. Она спокойно спала, на ее ресницах все еще блестели капельки слез, а ее прекрасные губы были слегка полуоткрыты, словно она разговаривала во сне. Одна ее рука лежала около щеки, и я взял ее в свою руку легко и нежно, стараясь не разбудить спящую. Ее рука полуосознанно сжала мои пальцы, и такая радость отразилась на ее лице, что я испугался, что она проснется. Но нет! Светлый дух улыбнулся нам обоим и сказал: "Поцелуй ее сейчас". И я — ах! — наклонился над ней и наконец впервые поцеловал ее. Я поцеловал ее не один, а дюжину раз и так страстно, что она проснулась, а светлый дух поспешно отодвинул меня в