Реальный мир, реальная война

Я осваивала рубежи своей жизни подобно первопроходцам Дикого Запада в 19-ом веке. Это было порой увлекательные, порой исполненные опасностей путешествие. В нем было немало объездов, а порой и тупиков. Иногда я чувствовала себя потерянной и испуганной. Одинокие ночи нередко казались бесконечными и после них наставало утро – утро, исполненное свободы.

 

Свобода от обезболивающих препаратов, свобода от физической боли, по крайней мере, сейчас.

Свобода чувствовать, сознавая, что эта свобода может нести с собой эмоциональную боль – боль, которая реальна, боль, которая дает мне знать, что я еще жива, свобода знать, что я могу и должна уделять внимание своим эмоциональным ранам.

Свобода быть собой, быть сложной личностью, состоящей из нескольких существ, и полностью сознавать и ценить каждую свою часть: моего Контролирующего ребенка, моего Плачущего Обиженного ребенка, моего Естественного ребенка и моего Чувствующего взрослого.

 

Продолжая свой путь по холмам жизни, я оглядываюсь вокруг и вижу, что я не одна. На соседних горных вершинах – мои друзья: доктор Эрл, в прошлом президент Американской Ассоциации супружеской и семейной терапии; доктор Питер Дэнилчак и его жена Линетт, занимающаяся терапией с взрослыми жертвами насилия в «Центре терапии возрождения»; доктор Сэнди Мэйзен, продолжающий терапию с вышедшими на свободу преступниками и их семьями; Хайза Джо Хоук и Терон Уэлди, возглавляющие Программу штата Канзас для людей, совершивших преступление на сексуальной почве; доктор Эрлис Норкросс, специалист по лечению взрослых и детей, переживших насилие; Беверли Джеймс, всемирно известный автор и ведущий семинаров по насилию, пережитому в детстве, Рич Булер, популярный телеведущий и автор, который много сделал для работы по выявлению скрытой детской травмы; доктор и миссис Хэнк Джаретто, основатели «Объединенных родителей» - союза членов семей, в которых были случаи инцеста; мои собратья – члены «Помощи детям в США», одной из превосходнейших организаций, работающих в сфере предупреждения насилия в отношении детей, их лечению и научных исследований. Я берегу память о Вирджинии Сатир, пионере в области семейной терапии, которая оказала мне честь дружбой и возможностью сотрудничества.

Я вижу и много других. Людей, чьи книги я прочла, чьи записи слушала, в чьих семинарах участвовала. Людей, которых я молча, а иногда и вслух, одобряла. Мы не одни в этой войне. Некоторые стоят на вершинах холмов, но тысячи сражаются в окопах. Терапевты, работники образования, родители – люди, которые заботятся о раненых детях, люди, которые столь же важные и нужные, как и те, что у всех на виду.

И почти каждый из нас – раненый солдат. Ни один из нас не является тем Естественным ребенком, которым он сотворен быть. В каждом из нас в той или иной степени есть Плачущий обиженный ребенок. Боль ребенка вовсе не связана с сексуальным или физическим насилием. Эмоциональное насилие или отсутствие любви могут быть столь же разрушительными. Страшно признаться, что твой Плачущий обиженный ребенок существует, страшно признать его боль, но это необходимо сделать, если вы хотите стать целостным, здоровым, полностью жизнеспособным Чувствующим взрослым.

Изменения начинаются, когда вы учитесь быть близким другом всем своим частям, которые есть внутри вас, - когда вы высвобождаете Плачущего обиженного ребенка и учитесь быть ему родителем: когда вы заново обретаете вашего очаровательного Естественного ребенка: когда вы осознаете, каким образом ваш Контролирующий ребенок скрывал отвас двух других ваших детей, не давая им проявить себя, возможно уже долгие годы.

Движение к цельности происходит постепенно, шаг за шагом. Ваш путь наверняка будет иным, нежели мой. Я не считаю, что интенсивная терапия, которую я прошла, необходима каждому. Отыщите то, что будет правильным для вас.

Не колеблясь, обращайтесь за помощью на вашем пути к исцелению. Есть множество квалифицированных терапевтов, которые проявляют глубокое участие к страдающим людям. Все больше и больше профессионалов получают специализированную подготовку для работы с насилием. Кризисные центры, приюты и телефоны доверия есть в каждом мегаполисе и многих городах. Группы поддержки и 12-ти шаговые программы можно обнаружить повсюду, даже в самых консервативных церквях. Надежды на исцеление сейчас больше, чем когда-либо прежде.

Для многих из вас путь к выздоровлению может быть и духовным путем. Возможно, вам, как и мне, потребуется время, чтобы проработать ваш гнев и постепенно начать выстраивать заново ваше доверие к Богу. Это невозможно сделать в одиночку. На моем жизненном пути Бог послал мне великое множество людей, чтобы они были сосудами, через которые Он являет мне Свою любовь. Ваш путь может увести вас далеко от ваших собственных детских границ, но возможно, вы останетесь в их рамках и будете изменять их изнутри.

Каждый ли может изменится? В этом я не сомневаюсь. Я – не наивная идеалистка. Свои чувства я уравновешиваю реальностью, и знаю, что в жизни некоторых людей перемены так никогда и не настанут. Некоторые будут упорно придерживаться деструктивных моделей поведения. Даже имея возможность измениться, не каждый захочет хранить верность этому намерению, тратить силы и время, разрешить себе чувствовать бессилие т боль. Иногда боль не так тяжела, как страх признать ее источник.

Узнавание своего Плачущего обиженного ребенка – это задача на всю жизнь. Я поняла, что мне необходимо принять моего Обиженного ребенка как постоянную часть самой себя – точно так же, как если бы мне ампутировали ногу, мне нужно было бы принять необходимость пользоваться протезом. Я знала бы, что мне следует быть осторожной, спускаясь по лестнице или сходя с тротуара, или проявлять внимание, обходя торчащий из мостовой камень.

Подобным образом сейчас я полностью осознаю, что именно может выбить почву из под ног у моего Плачущего обиженного Ребенка. Он неизменно реагирует на крик испуганного ребенка. Не раз мне приходилось поспешно покидать магазин из-за отбившегося от родителей малыша. Я не стану стоять рядом и испытывать свою выдержку. Я просто уйду.

Когда умер мой отец, чувство «оставленности» застало меня врасплох. В больнице, когда я прощалась с ним навсегда, и затем тремя днями позже, на похоронах, я пережила чрезвычайно болезненную самопроизвольную регрессию. Реакция была настолько ужасной, неистовой, что я оказалась «сброшенной» со своего «утеса» и вновь пережила нападение. Я ощущала себя растерянной и уязвимой. Вероятно, люди, которые видели меня в эти моменты, решили, что я подавлена скорбью о своем отце; быть может, у некоторых вызвала презрение моя неспособность быть «сильной» и держать эмоции под контролем.

Да, самопроизвольные регрессии, подобные моей, случаются и с другими людьми. И эти регрессии становятся все более частым явлением. Я сталкиваюсь с ними – со многими из них – каждый раз, когда выступаю на тему жестокого обращения с детьми.

Сегодня выходы наружу подавленной детской травмы случаются ежедневно, когда ничего не подозревающие жертвы читают газеты и журналы, смотрят телепередачи или видеофильмы. Насилие над детьми становится темой открытого обсуждения. Это значит, что огромное число скрытых Плачущих детей отзывается на то, что они видят и слышат. Если это случилось с вами или с кем-то другим, кого вы знаете и любите, не пугайтесь. Это естественны выброс детской боли. Лучшее, что вы можете сделать в таких случаях, - это заботливо удерживать этого ребенка во взрослом теле и убедить его, что чувствовать – это неопасно.

Признать собственную поврежденность – первый шаг навстречу исцелению. Но для того, чтобы разорвать цепочку насилия, необходимо взглянуть на проблему более широко.

Когда я только приступила к терапевтической работе и осознала, что мы были жертвами «иной войны», я думала, что мы ведем войну только против насилия. Сейчас я осознаю, что она не ограничивается этим. Это война против создания условий для насилия любого рода. Это война против идеологии и системы, которая потворствует

· Превосходству какой-либо национальности, вероисповедания или пола,

· Физическому, сексуальному или эмоциональному насилию над кем бы то ни было,

· Подавлению человеческой индивидуальности и достоинства

· Отрицанию ценности и значимости каждого человеческого существа.

 

Терапевт из Западной Вирджинии, который принял участие в одном из моих обучающих семинаров, недавно прислал мне письмо и приложил к нему статью Эли Визеля, лауреата Нобелевской премии мира. Вот что он пишет:

во время войны они пытались заставить нас поверить, что каждый, кто не является нашим братом, является нашим врагом: нам было запрещено прислушиваться к нашим сердцам, проявлять сострадание или даже дать увлечь себя своем воображению. Если бы солдат считал своего врага потенциальной жертвой (войны), а стало быть, способным плакать, отчаиваться, умирать… отношения между нами бы переменились бы. А потому делалось все, чтобы ограничить и даже подавить его человеческие побуждения, его мысленные образы и его способность переживать чувство братства по отношению к такому же как и он существу… отныне у войны не должно быть ни славы, ни будущего. В ней не останется победителей, только жертвы. Войны между государствами зачинаются людьми, которые хотят подавить и втиснуть других людей в идеологические границы агрессора, людьми, которые не способны уважать право других иметь собственные убеждения и ценности. Эти войны зачинаются людьми, которые каждого за пределами своих границ считают врагом.

Если мы можем увидеть в нашем враге ребенка, который испытывает боль и одиночество, ребенка, которому ведома боль, который плачет, который может истекать кровью, - тогда мы начнем изменять мир. Если мы способны увидеть, что стоит за этой болью и разглядеть Естественного ребенка, которым призван быть этот человек, тогда мы уже больше не враги, а обычные люди, внутри одних границ.

Если мы увидим ребенка в другом человеке, то сменим ненависть на прощение, предубеждение на понимание, фанатизм на принятие, презрение на сострадание и высокомерие на равенство.

Это не значит, что мы должны одобрять злодеяния или насилие. Но это значит – пытаться найти причину. Мне довелось выслушать многих мальчишек и взрослых мужчин, совершивших отвратительные преступления. И мне довелось выслушивать рассказы о преступлениях, зачастую еще более ужасных, жертвами которых они сами стали, будучи детьми.

Относиться к преступникам, балансируя между безразличием и яростью толпы линчевателей, - нечто новое для большинства людей. Не так давно, когда я закончила свое телевизионное выступление, один мужчина обрушился на меня, выкрикивая: «Вы понятия не имеете, что эти сволочи вытворяют со своими жертвами!» Я ответила: «Хватит нести ерунду. Я сама – их жертва. Я пронесла эту боль через всю свою жизнь, час за часом, день тот дня. Полагаю, я заработала право говорить от лица этих людей. Если я могу простить их, почему вы можете позволить себе меньшее?»

Я убеждена, что, в конце концов, нам удастся разорвать цепочку насилия и тем самым выиграть главное сражение этой войны. Для этого мы должны заглянуть внутрь насильника и увидеть в нем того, кто сам подвергся насилию. Мы должны понять, почему ребенок из жертвы стал мучителем, понять, что преступники – это не «просто случайность», и поверить, что перемены для многих из них возможны. Они возможны, если терапия проводится квалифицированными, заинтересованными профессионалами и если преступник готов принять на себя ответственность за свои прошлые действия и взглянуть в лицо своей собственной боли, которая неизбежно сопровождает любые перемены. Тюремное заключение без специализированного лечения, направленного на работу с источником боли и гнева, неэффективно и обходится слишком дорого. В недавнем комментарии в «Вашингтон Пост» утверждалось, что увеличивать количество тюрем для того, чтобы остановить преступность, столь же наивно, как строить больницы в надежде, что это остановит распространение СПИДа.

Я верю в возможность изменений, поскольку я наблюдала их результаты не только в своей жизни, но и в жизни множества других людей. Но я полностью отдаю себе отчет в масштабах войны, в которую мы вовлечены. Чтобы не упасть духом перед лицом предстоящих страшных сражений, над своим столом повесила дощечку со словами:

Спасая одного ребенка,

Ты спасаешь весь мир.

Я посвятила свою жизнь спасению этого ребенка, будь он в теле маленького мальчика или девочки или в теле взрослого мужчины или женщины.

Бог, в которого я верю, говорит в Ветхом и Новом Заветах: «Я пришел исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение и отпустить измученных на свободу».

Существует несколько вопросов, которые мне часто задают:

Был ли трудным ваш путь?

Безусловно

Был ли он болезненным?

Несомненно

Он был долгим?

Я все еще иду

Он стоит затраченных усилий?

 

Этот последний вопрос я нередко задаю сама себе.

Зачем был нужен тот вечер, много лет назад, когда невинный, ничего не подозревающий ребенок шел по окаймленной изгородью заснеженной улице? Зачем были нужны те ужас и боль, невероятная агония разделения на части и погребение заживо этого измученного ребенка – внутренний и эмоциональный суицид? Хотела бы я вновь вернуться в то время, когда мне было восемь? Снова ехать на автобусе, но на этот раз выйти, не пропустив ни одной остановки? Если бы я вышла там, где надо, я избежала бы нападения, избежала многих лет физической и эмоциональной боли, избежала часов мучительной терапии. избежала развода, избежала опустошения, вызванного отвержением и отсутствием поддержки. Я избежала бы всего этого. Что было бы со мной, если бы у меня был еще один шанс? Захотела бы я пройти заново через все это? Имело бы это смымл?

С вершины своей горы я вижу тюрьму во Флоренсе – такой, какой я запомнила ее в тот прощальный вечер: силуэты сторожевых вышек, их длинные тени на песке безмолвного двора; луна блестит и отражается на проволочном заграждении, которое окружает моих друзей, вынужденных находится в этом месте.

Да, я сделала бы это еще раз. Это имело бы смысл. Я сделала бы это, чтобы видеть, как меняются жизни людей, чтобы давать надежду другим раненым сердцам и получать письма – такие, как то, что вручил мне один из участников СОТП, перед тем как мы навсегда расстались.

Он написал:

Дорогая Мэрилин.

Каждый раз, когда Вы приезжаете сюда, я вижу Вашу искреннюю любовь и внимание к нам, сборищу закоренелых преступников. На прощание Вы обняли меня. Вы, жертва, обняли меня, насильника. Теперь я чувствую, что я – человек. Свободный человек, я не надеялся, что когда-либо заслужу что-то подобное.

Вы помогали нам изменить свою жизнь. Вы верили в нас и доказали на деле, что любите нас. Мы бесконечно Вам благодарны.

 

* * * * * * *

 

сегодня я тоже свободна. Я больше не тот Плачущий обиженный ребенок на черной грязной земле. Я жива, и с каждым днем мне становится все лучше и лучше. Мне кажется, что Бог смотрит на моих «детей» и улыбается.

Возможно, мой путь всегда будет трудным. Но я надеюсь, что, продвигаясь вперед, я открыла новые рубежи, и боль моего ребенка принесла свой плод – пространство свободы, где дети и взрослые больше не будут невольниками и жертвами войны.

Мой Естественный ребенок приглашает вас последовать за ним и найти ваш собственный, единственный в своем роде путь к вашему исцелению

 

Эпилог

Круг замкнулся

26 декабря 1989 года. Я сидела в крошечной квартирке своей матери и смотрела на нее, пока он что-то рассказывала мне. Она казалась такой хрупкой, когда мы обсуждали известие, которое ей сообщили по телефону вчера вечером. У ее единственной оставшейся в живых сестры Розеллы случился инфаркт и ожидалось, что она не доживет до утра.

Всю неделю в Канзасе стоял двадцатисемиградусный мороз, и я пыталась уговорить маму не ездить не похороны. У нее был сильны артрит и простуда, но мама решила поехать во что бы то ни стало. Моя сестра Мэри Сью, ее муж Уэйн в двенадцатилетний сын Джош предложили отвести ее в своем новом микроавтобусе. Я сказала ей, что полечу в Уичито самолетом и присоединюсь к ним в Мэрионе на похоронах. Однако, когда она сказала, что мне не обязательно присутствовать, я почувствовала облегчение.

Я была измучена, у меня не было никакой зимней одежды, и уж тем более такой, которая была бы уместна на похоронах. Я прилетела в Феникс, захватив с собой лишь одежду для отдыха при теплой погоде в в 20-25 градусов. На следующий день рано утром мне предстояло отправиться на автомобиле во Флоренс. Я получила специальное разрешение провести дополнительную работу с выпускниками СОТП и планировала за несколько оставшихся до возвращения в Калифорнию дней увидеться с некоторыми из бывших заключенных, освобожденных условно, и с их женами.

В тот солнечный вторник я на несколько часов заглянула к матери. Как только было решено, что она отправляется в Канзас без меня, мы стали обсуждать, как замечательно прошли выходные (до того, как мы узнали о тете Розелле). Вся семья отправилась на рождественское богослужение, мы вместе провели Сочельник и Рождество, наслаждаясь общением с Джошем, Биджеем, Дженелл и шалостями двухлетней непоседы Эшли, дочери Мисси. Даже Тодд присоединился к нам. Мама была рада, что Тодд и я смогли остаться друзьями и что он восстановил свои отношения с Джинджер и Мисси. Семья была усладой ее жизни. Она выглядела спокойной и радовалась тому, что в данный момент ей не приходится «переживать» из-за каких-либо серьезных кризисов в нашем семействе.

Мать принесла мне чашку горячего чая, и мы говорили о новой галерее, которую Джинджер, Брэдд и я открыли в прошлом году в Скодсдейле, и о ностальгии, которую мы испытываем, наблюдая, как Биджей и Дженнел помогают нам во время художественных выставок. Маме было приятно услышать, что мне разрешено работать психологом-ассистентом и что я могу возобновить свою клиническую практику. Она поддерживала мое намерение закончить аспирантуру и недавнее решение перебраться в район Сан-Диего. Мы допили чай, и, попросил маму осторожнее ступать по обледенелых улицам, я обняла ее на прощание.

Через три дня, в пятницу вечером, войдя в дом к Джинджер и Брэдду, я застала их у дверей. Они с тревогой ждали моего прибытия. Джинджер была вся в слезах. Им только что позвонили из Канзаса Мэри Сью и Уэйн.

По просьбе мамы они отвезли ее попрощаться с тетей Розеллой сразу, как только они прибыли в Мэрион после полудня. Вместе с Мэри Сью, Уэйном и Джошем мама подошла к гробу своей сестры, с которой они справляли день рождения в один и тот же день: Розелле исполнилось 82, а маме 75. едва приблизившись, чтобы коснуться руки своей сестры, она внезапно притронулась к своему виску со словами: «Как ужасно болит голова. У меня еще никогда такого не было». Ее ноги подкосились. Уэйн кинулась вызывать «скорую».

«скорая» мчалась в больницу, Мэри Сью сидела возле матери. Меньше, чем через пятнадцать минут с момента приступа, мама перестала дышать. Фельдшеры «скорой» вернули ее к жизни, но врачи оставили Мэри Сью и Вэйну мало надежды – ее организм, и в частности мозг, серьезно пострадали. Она перенесла обширный инсульт. Единственным шансом для нее была операция, которую могли сделать только специалисты в Уичито, в шести милях от Мэриона. Было решено отправить ее туда немедленно.

Перелет занял всю ночь, и я прибыла в аэропорт в половине девятого субботним утром. Все мои прежние чувства и реакции подняли во мне, едва я увидела надпись на дверях аэровокзала: «Добро пожаловать в Уичито».

Уэйн сочувственно обнял меня мы забрались в его микроавтобус и поехали в больницу. Было холодно и туманно. Оцепеневшая, я читала мелькавшие названия улиц – «Келлог», «Дуглас» - столь хорошо знакомые моему восьмилетнему ребенку.

Ведя машину, Уэйн сообщил мне: как показала томография, повреждения столь обширны, что операция не поможет. Ей осталось жить несколько часов.

Слезы брызнули у меня из глаз. Я тотчас же их вытерла. Каждый раз, когда Вы приезжаете сюда, я вижу Вашу искреннюю любовь и внимание к нам, сборищу закоренелых преступников. На прощание Вы обняли меня. Вы, жертва, обняли меня, насильника. Теперь я чувствую, что я – человек. Свободный человек, я не надеялся, что когда-либо заслужу что-то подобное.

Вы помогали нам изменить свою жизнь. Вы верили в нас и доказали на деле, что любите нас. Мы бесконечно Вам благодарны.

Не небезопасно чувствовать: не здесь, не сейчас. Я прекрасно сознавала, что с момента, когда Джинджер и Брэд встретили меня у порога прошлым вечером, мой Контролирующий ребенок взялся за дело и теперь пытался овладеть мной. «Механизм эмоционального шока», о котором я столько писала и рассказывала, работал на полную мощность.

Стоя возле маминой кровати и глядя на ее почти безжизненные черты, я ощущала себя разделенной на части – как если бы одна часть оставалась в стороне безучастной, в то время как другая часть беспомощно держала за руку мою мать. Я сознавала, что мысленно задаю себе вопросы и отвечаю на них, независимо от своих чувств. Я просто делала все то, что требовалось от меня в такой ситуации. По мере того, как я стала понимать, какую необходимую роль играет мой Контролирующий ребенок на пике интенсивной травматической ситуации, во мне росла благодарность за то, как уместно он проявил свою силу – по крайней мере, в данный момент.

Спустя несколько часов поступили результаты анализов, врач сообщил, что кровь перестала питать мамин мозг и она больше не функционирует как живой человек. Он спросил, хотим ли мы, чтобы она была отключена от системы жизнеобеспечения. Мы согласились, зная, что таковым было бы и ее собственное желание. Мэри Сью, Уэйн, Джош и я поддерживали друг друга. Готовясь попрощаться с матерью, я чувствовала, как меня колотит. Воспоминания о самопроизвольных регрессиях, связанных со смертью отца, лезли мне в голову. Мэри Сью и Вейн тоже помнили о них и волновались за меня.

Страх и ощущение оставленности переполняли меня и раздирали изнутри, грозя поглотить меня вновь. Я вовсе не была уверена, что мой Контролирующий ребенок сможет с этим справиться.

Я молилась, силясь не дать моему Плачущему ребенку ввергнуть меня в прежнюю боль. Пожалуйста, Господи, помоги мне справиться с горем как Чувствующему взрослому. позволь мне пережить боль – но только боль сегодняшнего дня. Я шептала эти слова, и слезы ручьями лились у меня по лицу. Прошу, пожалуйста, не дай этому смертельно перепуганному ребенку внутри меня овладеть мной.

В тот момент, когда я ощутила наибольшее одиночество и страх, Бог сделал для меня нечто очень важное. Едва Мэри Сью, Вейн, Джош и я собрались покинуть нашу маленькую комнату ожидания и направиться по коридору в реанимационное отделение, дверь отворилась. Мы с удивлением увидели пастора из нашей церкви в Мэрионе. Днем раньше он «совершенно случайно» оказался на панихиде, где мою мать хватил удар; он также произносил речь на похоронах тети Розеллы в Марионе, Теперь же, в субботу, в одиннадцать часов вечера, они приехал, чтобы забрать после химиотерапии свою жену, которая проходила лечение костного рака в самой большой больнице в Уичито.

Этот сильный, но мягкий и заботливый человек присел и помолился вместе с нами, а затем проводил меня к моей матери. Я попросила его подождать за занавесом, пока я буду с ней прощаться.

Я опустила глаза на мамины руки, искривленные и шишковатые от мучившего ее много раз артрита, руки, за который я, девочкой лет восьми, держалась в те ночи, когда мои кошмары становились невыносимыми, и просила: «Пожалуйста, мама, держи меня за руку, не давай мне заснуть, чтобы мне не видеть этот сон».

В этот вечер я прильнула к ее кровати, плача: «Мамочка, прости, что я причинила тебе столько боли. Я так тебя люблю».

Поцеловав ее, я прошептала: «До свиданья, мама. Я скоро тебя увижу».

Я дала волю своим слезам, но это были слезы взрослого, а не ребенка. Для меня это было самым большим испытанием: моя мать умерла в больнице Уэсли в Уичито, штат Канзас, на Хилсайд-авеню, всего в трех кварталах т большого белого дома, где мы жили, когда на меня было совершено нападение.

Шел снег.

54 года…. Чувствующий взрослый, которому еще предстоит расти.