Забор из колючей проволоки

 

 

Некоторые из тех, кто прежде поддерживал меня, стали проявлять безразличие, переходящее во враждебность. Многие из моих церковных друзей принимали в штыки мою независимость и мои устремления, которые не вписывались в служение своему мужу.

Родители пребывали в замешательстве, не зная, как относиться к тому, что со мной произошло много лет назад, и к тому, что я делаю теперь. У людей их поколения было не принято открыто говорить о своей боли, так что они просто хранили молчание.

Дженнифер и Мисси не хотели становиться на чью-либо сторону. Они любили и поддерживали и Тодда, и меня. Они злились на нас обоих за то, что мы не в состоянии наладить наш брак.

Я больше не знала, люблю я Тодда, или нет. Я устала. Я перестала понимать, хочу ли я по-прежнему бороться с нашими проблемами или с ним. Напряжение и стресс усиливали мою физическую боль. Работая с бесконечными кипами бухгалтерских книг в галерее, я обкладывала себя грелками, чтобы смягчить сильную боль в груди.

Мое чувство благоразумия и равновесия часто зависело от терапевтических сеансов с доктором Эрлом. Я по-прежнему навещала Берлингем, чтобы встретиться с доктором Дэнилчаком. Однако теперь он консультировал меня в моих теоретических исследованиях. Его познания о защитном механизме разделения на части – тема его диссертации - помогли мне дополнить мое понимание этого процесса. На протяжении нескольких дней мы с увлечением обсуждали новые озарения и идеи. С каждой такой дискуссией теория обретала стройность и развивалась.

Мой Естественный ребенок любил учиться и исследовать новые возможности. Одной из моих первостепенных целей было дать ему расти во всевозможных направлениях. Ведь в течение тридцати шести лет он пребывал в одиночном заключении. Сейчас он бегал по полям, лазил по деревьям и босиком шлепал по ручьям. Я не собиралась вновь лишать ешл свободы.

Пока он бегал, я открыла для себя, что не так уж одинока. У меня появилась новая, более широкая система поддержки.

В июне 1893 года Мисси с отличием окончила Вестмонский колледж в Санта – Барбаре, штат Калифорния. На торжественной церемонии присутствовали все члены нашей семьи, объединенный общей радостью за ее успехи. Затем настал и мой черед получить диплом бакалавра психологии в Оттавском университете, также с отличием. Все присутствовали на его вручении – все, за исклюю-чением Тодда, который уехал на рыбалку.

Я начала работать в Центре противодействия сексуальному насилию (КАСА) в Фениксе, чтобы набрать необходимые часы практики для получения диплома магистра психологии в Калифорнийском университете в Сономе. Кэрол Фаулер, директор центра, и Джефф Киркендэлл, один из терапевтов этого центра, находили время, чтобы поделиться со мной своими познаниями о многочисленных аспектах поведения жертвы. Мне еще многому предстояло научиться.

В центре я отвечала на звонки «горячей» телефонной линии, работала с подростками – жертвами инцеста и изнасилования, оказывала помощь взрослым, в отношении которых в детстве совершались развратные действия. Я проводила индивидуальные консультации и принимала участие в группах. Проблемы, с которыми я сталкивалась, потрясали меня. Что делать с маленькими девочками, трех и пяти лет, с гонореей ротовой полости? Как помочь тринадцатилетней девушке, которая вот уже девять лет имеет сексуальные отношения?

Я с нетерпением ждала, когда стану вторым терапевтом в женской группе. В первый же вечер мое внимание привлекла женщина по имени Вирджиния, которая держалась отдельно от всех, сидела в углу и заметно дрожала. Я попросила всех участников по очереди рассказать о своих целях. Вирджиния, не поднимая головы, сказала, что ее цель – «умереть». Ее госпитализировали с астмой тридцать три раза.

На вторе занятие я принесла свои листы ватмана и нарисовала картинку со стальным ящиком, в котором я после нападения похоронила своего Плачущего ребенка. Я предложила остальным нарисовать такие же картинки, изобразив, что скрывается за их Плачущим ребенком. Каждая из женщин тотчас же обозначила это место, и чувства этого прячущегося ребенка. Никто не рассчитывал, что у Вирджинии будет что сказать на этот счет, и тем не менее, она на достаточно долгое время выбралась из своего угла и подробно описала своего Плачущего ребенка.

Вечером Вирджиния подошла ко мне. Шепотом, глядя в пол, она сказала мне: «Наверное, мне нужна дополнительная помощь. Вы первый человек, который судя по всему, знает, что происходит внутри меня. Вы бы не согласились встречаться со мною индивидуально хотя бы раз в неделю?»

Я притянула Вирджинию к себе и крепко прижала. «Я обязательно буду проводить с тобой больше времени, Вирджиния».

Во время индивидуальных сеансов Вирджиния обнаружила свой художественный талант. Она выразила мою концепцию «детей» на бумаге, изобразив их как очаровательных маленьких существ без возраста, пола или национальности и не прорисовывая деталей, - только эмоции в чистом виде. У Плачущего ребенка был якорь, под весом которого перепуганное дитя падало с крутого утеса; Естественный ребенок радостно запускал воздушного змея; а Контролирующий ребенок стоял в вызывающей позе, уперев руки в бока, на крепко запертом ящике. По истечении нескольких месяцев самооценка Вирджинии стала крепнуть. Под влиянием художественного творчества проявился и расцвел ее Естественный Ребенок, радующийся раскрытию существа, которым он был задуман.

Стремясь передать Вирджинии, моему первому «настоящему клиенту», мое осмысление собственного внутреннего ребенка, я обретала опыт и росла. Каждый вопрос, который она задавала, подвергал проверке мои знания. Иногда ответы подсказывали мои внутренние дети. Мне не раз приходилось копаться в учебниках, расспрашивать Кэрол, Джеффа или других консультантов или просто говорить: «Я не знаю».

Я частенько проявляла чрезмерное усердие, подобно новообращенному верующему или трезвеннику. Я хотела изменить мир немедленно. Я делала категорические заявления. Я не всегда слушала. Порой я считала, что знаю о бессознательном больше, чем кто-либо еще. Это было не так.

Кроме того, я обнаружила, что присутствие моего Чувствующего взрослого становится все более ощутимым. Поначалу я думала, что это просто подрастал мой Естественный ребенок. Но мой Чувствующий взрослый являл собой нечто гораздо большее.

В своей теории я долго и упорно работала над тем, чтобы начать высвобождать негативные стороны моего Контролирующего ребенка и Плачущего обиженного ребенка. Мне предстояло еще немало поработать с ними, но я стала принимать во внимание их позитивное значение.

Мой Контролирующий ребенок верно служил мне много лет. Он помог мне стать превосходным организатором. Благодаря ему я научилась четко мыслить и с увлечением передавать свои знания другим. Теперь он мне помогал устанавливать разумные границы, а также был моим покровителем в трудные периоды. Я не хотела его лишаться.

Мой Плачущий обиженный ребенок научил меня участию и состраданию. Он мог заглянуть в глаза Вирджинии, или Донны, или Линды и тотчас понять, что именно они чувствуют, как глубоко они ранены, насколько они одиноки и испуганы.

И мой Контролирующий ребенок, и мой Плачущий ребенок были производными моего Естественного ребенка. Пришла пора дать им воссоединиться – вернуться в первозданное состояние, объединив вместе свои переживания, знания и чувства. Вместе эти три ребенка начали взрослеть и постепенно становились истинным Чувствующим взрослым, способным выражать эмоции – испытывать радость, гнев и боль правильным образом.

Целое больше, чем сумма частей. Эта идея легла в основу моей теории синдрома – «скидо». Изучая отдельные случаи их психологической практики и посещая семинары КЛАСС, я обнаружила один поразительный, не дававший мне покоя факт. Я снова и снова трясла головой, не желая верить в то, что это правда. Выходило, что религиозное насилие наиболее часто имело место в строгих религиозных семьях.

Мои поездки подтверждали это. После моего выступления перед церковными группами многие женщины рассказывали мне о домогательствах со стороны члена семьи, который был пастором, диаконом или преподавателем воскресной школы. Когда я настоятельно советовала им начать терапию, жертвы насилия часто отвечали мне, что они не могут этого сделать, потому что тот человек по-прежнему занимает должность в церкви. Они не хотели погубить его репутацию и боялись, что им не поверят.

Первое время Флоренс Лиитауэр недоверчиво качала головой, когда я говорила ей об этом. Однако, наблюдая, как женщины толпятся в проходах после моих выступлений, она изменила свое мнение. Обсуждая эту проблему с пасторами, мы не могли сдержать гнева. Некоторые из них требовали, чтобы мы не смели обсуждать это публично. Они не хотели, чтобы мы давали «миру» еще один повод для критики церкви.

Один раз я резко возразила: «До чего же это смехотворно! Если мы сами не наведем порядок в своих рядах, то кто сделает это за нас? Жестокой обращение и, в частности, инцест подпитывается молчанием и в результате становится все более частым явлением. Оно не прекратится, если мы не выявим его, предадим гласности и примем меры». Я решила, что моя обязанность – изменить этот лицемерный стереотип, где бы он не проявлялся. Инструментом для этого станут мои выступления, моя теория и – моя кассета.

Кассета, о которой я упомянула в разговоре с доктором Мэйзеном, послужила важным оружием этих перемен. Это была двадцатиминутная запись одного из сеансов моей регрессивной терапии в Берлингеме. Любой, кто ее слушал, лицом к лицу сталкивался с невыносимыми мучениями ребенка, пережившего насилие.

Кэрол Фауэр использовала эту запись в КАСА на занятиях с преступниками, совершившими инцест. Она рассказывала мне, что те двадцать минут, пока звучала эта запись, преступники плакали, колотили кулаками в стены и глубоко переживали свою собственную боль. Они находили в себе силы говорить о пережитом ими самими опыте насилия.

Кэрол заметила, что насильники часто обезличивают свои жертвы. Она посоветовала мне подобрать несколько моих фотографий, чтобы показывать их одновременно с прослушиванием записи. Я тщательно просмотрела альбом с детскими фотографиями и отобрала сорок из них – от младенчества до взрослых лет. До восьмилетнего возраста на всех фотографиях у меня ясный взгляд и широкая улыбка. Но к девяти годам улыбка стерлась и в глазах застыла грусть, свидетельство моей внутренней боли. На фотографиях в начальных и средних классах я почти никогда не улыбалась плотно сжатыми губами. В старших классах открытая улыбка появилась снова, но глаза по-прежнему говорили о боли моего Плачущего ребенка.

С этих фотографий я сделала слайды. Я синхронизировала слайды с записью, таким образом совместив лицо с кошмаром нападения.

Меня попросили устроить показ на следующей неделе. Доктор Пол Дуда, психолог, который работал и жил при исправительном учреждении для несовершеннолетних в Эдоби-Маунтин, спросил, могу ли я выступить перед группой отбывавших наказание малолетних преступников. Мой Плачущий обиженный ребенок то и дело напоминал мне о том, как перепугало его приглашение доктора Мэйзена отправиться и тюрьму для взрослых во Флоренсе.

Поколебавшись, я согласилась приехать в Эдоби. Мне было непросто общаться и с «безопасными, нормальными людьми. Выдержу ли я выступление перед группой насильников и извращенцев? В тюрьму?

Все внутри меня сжалось, когда я приблизилась к высокому забору с протянутой проволокой. Я ждала, пока камера наблюдения просканирует мое лицо. Огромные ворота медленно открылись, пропуская меня внутрь. Я пересекла сорокофутовую «нейтральную территорию», и подошла ко второму забору, такому же, как первый. Объектив камеры вновь скользнул по моему лицу, после чего мне было дозволено войти. Услышав стук затворяемого засова у себя за спиной, я вспомнила, как мой друг, служивший в исправительном учреждении, говорил мне, что многие люди чувствуют себя неспокойно, работая в тюрьм». Это очень странное чувство, когда эти ворота захлопываются позади тебя.

Проходя через безупречно ухоженную лужайку к главному зданию, я обратила внимание на группу подростков, занятых садовыми работами. Да ведь они же дети. Что с ними произошло? Что заставило их сотворить столь ужасные вещи? Почему они оказались в этом месте?

Доктор Дудл вручил мне список, где были указаны имена подростков и совершенные ими преступления: четыре насильника и три растлителя малолетних. За именами шел длинный перечень их жертв. Когда я перечитывала список еще раз, мой Плачущий ребенок дрожал от страха, борясь с собственными чувствами жертвы. Впервые в жизни мне предстояло встретиться с насильниками лицом к лицу.

Я стояла, натянутая как струна, пытаясь выглядеть непринужденно, пока мальчики входили комнату. Доктор Дудл и два консультанта сели среди них, и я начала свое выступление.

«Полагаю, вам интересно узнать, зачем я здесь. Я здесь по двум причинам. Во-первых, я здесь, чтобы дать вам почувствовать чудовищность той боли, которую вы причинили своим жертвам». Я обвела комнату взглядом. Подростки отводили взгляды. Вызывающее пренебрежение отчетливо читалось на лицах и в позах парней, развалившихся на своих стульях, скрестив руки на груди. Они явно не желали меня слушать.

«Во-вторых, я здесь, чтобы помочь вам встретиться со своей собственной болью. Я знаю, что большинство людей, совершивших преступления на сексуальной почве, сами были жертвами сексуального насилия, и что всем вам довелось пережить эмоциональное и физическое насилие. Следовательно, я пришла к вам не как жертва к преступникам, но как жертва к жертвам».

Мой голос продолжал произносить слова, в то время как мое внимание было сосредоточено на каждом их сидящих напротив. Я старалась помочь своему Плачущему обиженному ребенку выманить обиженного ребенка из каждого из этих подростков. кончив говорить, я достала кассету и объяснила мальчикам, что им предстоит увидеть и услышать. Мне показалось, что все они тотчас бы бросились к ближайшему выходу, если бы их от него не отделял доктор Дуда и его сотрудники.

Я включила проектор и магнитофон, неистово молясь про себя: «Господи, помоги мне пройти через это. Я не уверена, что справлюсь в одиночку. О, Боже, мне так страшно!»

Улыбающаяся, темноволосая малышка появилась на экране, и одновременно воздух прорезал истерический вопль: «Не надо! Не надо! Не делайте мне больно!»

Страшная боль всех детей, над которыми издеваются, которых бьют или насилуют, наполнила комнату. Это общая для всех боль, сильная, злая, губительная. Это боль, которую приходится отрицать, чтобы выжить. Подростки знали, что такое эта боль. Они сами ее испытали.

Постепенно каждый из парней погрузился в своей собственный мрак, откупорил свое глубокое море боли и позволил своего Плачущему обиженному ребенку выйти наружу, чего почти никто из них прежде не делал.

Высокомерие и самонадеянность слетели с Брайана, а его голос дрожал, когда он, преодолевая себя, рассказывал о том, что он был жертвой неоднократного насилия сексуального насилия со стороны отца. Не имея возможности излить свой гнев на отца – тот избил бы его до смерти – Брайан давал выход своей ненависти, насилуя других.

Ярость Джерри тоже была направлена на отца, который почти каждый вечер приходил домой пьяным, по очереди вызывал своих детей и жену и жестоко избивал их, иногда бейсбольной битой. Джерри заливался слезами: «Голос на кассете в точности такой же, какой был у моей мамы и сестер, когда папа бил их. Я изо всех сил пытался его остановить но был слишком маленьким. От одного его удара я вырубался. Я чувствовал себя таким беспомощным и бессильным!»

Как и Брайан, Джерри попал в тюрьму за изнасилование. Пытаясь вернуть утраченное чувство контроля и власти, он совершал насилие над теми, кто был слабее, младше или меньше, чем он.

Чак невозмутимо заявил, что у него была нормальная семья и родители хорошо с ним обращались. Доктор Дудл стал осторожно задавать наводящие вопросы о прошлом этого тринадцатилетнего преступника, арестованного за то, что, угрожая ножом, принудил младшего мальчика заняться с ним оральным сексом. В конечном счете, Чак рассказал о случае, когда его отец напился настолько, что спустил восьмилетнего Чака с лестницы и тот сломал руку. Папаша – садист стоял на верхней площадке, заходясь от хохота, И в течение нескольких часов не давал матери Чака отвести его к врачу. Изумленные возгласы группы помогли Чаку понять, что это было насилием. Другой парень рассказал, что его часто оставляли по нескольку дней одного без еды и какого-либо присмотра. Ужасные истории следовали одна за другой в течение нескольких часов, пролетевших незаметно.

Пережитое мною в детстве нападение вселило в меня страх, и все же насилие было совершенно однажды и у меня были заботливые, любящие родители. Я отдавала себе отчет в том, что это нападение было не самым худшим из того, что случалось с детьми. рассказы этих мальчиков служили тому подтверждением. Я больше не спрашивала, почему они отвечали на причиненную им боль тем, что делали больно другим. Насилие, которое они совершили над другими людьми, было ошибкой. Я не оправдывала их, но отныне я их понимала.

В тот день, смотря на этих мальчишек, я заглядывала внутрь каждого из них и видела перепуганного, одинокого, истерзанного ребенка. Я видела, как он превращался в озлобленного, жестокого мужчину. Я удивлялась тому, как их ярость не довела их до убийства.

Я уже соприкоснулась с судьбами многих женщин, которые в детстве подвергались жестокому обращению. Работа с жертвами сама по себе была нелегким делом, но работать с преступниками? Были ли я готова решиться на это? Возможно, эти мальчики сумеют понять мою боль и увидеть, что их боль близка мне. Быть может, они сумеют увидеть, что исцеление, каким бы медленным оно ни было, возможно и для них.

Более всего, мне хотелось, чтобы они знали, что они не отбросы, не мусор, не грязь, какими они все представлялись сами себе. Я хотела помочь им увидеть, что под этой горой мусора погребен драгоценный ребенок. Ребенок, которого видит в них Бог и которого я обнаружила в каждом из них в тот день, в день моего первого возвращения в тюрьму.

На исходе этого долгого дня я окинула взглядом парней. Наш кружок стал теснее, их стулья подвинулись к моему. «Все вы стали для меня особенными. Это очень важно, что каждый из вас согласился честно поделиться такими сокровенными вещами».

Я улыбнулась и поднялась со стула. «поскольку я ничего не получаю за свою работу, как по-вашему, могу я получить причитающееся мне, обняв каждого из вас?»

Поникшие, с опущенными головами – ни следа былого гнева и протеста – это были обыкновенные мальчишки, глубоко страдающие мальчишки. Многие едва сдерживали слезы. Я подошла к Чаку. Он прильнул ко мне и заплакал.

У меня тоже глаза былина мокром месте, и я восклицала про себя? Он такой маленький! Боже милостивый, как это могло случиться?

На обратном пути, проезжая мимо первоклассных домов богатых районов Парадайз Вэлли, мне хотелось кричать: «Знаете ли вы, люди, что в это самое мгновение происходит с тысячами детей? Или вам наплевать, что их бьют и насилуют? Лучше бы вы поинтересовались! Потому что однажды один из этих изнасилованных детей совершит наситие над вашим ребенком.»

Я покачала головой, подъезжая к своему собственному красивому дому. Интересно, как отреагировал бы Тодд, узнай он, что я только что оставила часть своей души тем подросткам в Эдоби? Не просто подросткам, а насильникам и извращенцам. В итоге я ничего ему не сказала. Я шла вперед, все более и более отдаляясь от него.

Мой новый интерес к работе в тюрьме отразился на моей дипломной работе. Что делает человека преступником на сексуальной почве? Я больше не могла относиться к ним как к «безликим монстрам» или «пускающим слюни старикашкам в расстегнутых плащах». Я наблюдала людей. Совершивших инцест, которые приезжали в КАСА для участия в терапевтической группе Кэрол и Джефф; инженер, учитель, пастор, программист, механик, политик, учитель. Они не походили на отбросы общества. Это были люди, о существовании темной стороны которых никто не желал знать.

Я задавала вопросы своим руководителям. Я читала. Я занималась исследованиями. Статистику по сексуальному насилию тогда только начали публиковать, и она менялась день ото дня. По некоторым данным выходило, что изо всех половых преступлений лишь 20 процентов относятся к таким злодеяниям, которые так часто упоминаются в газетах: это преступления, совершенные социопатами, психопатами, сатанистами – преступниками, которые калечат, убивают или страшным образом насилуют своих жертв. Тем не менее, широкая общественность склонна относить всех преступников, совершивших половые преступления, к одной категории.

Действительно, все акты насилия причиняют жертве ужасный вред. Этого никто не отрицает. Но как остановить насилие? Как получается, что человек его совершил?

Многие из нас считают, что для того, чтобы хотя бы частично ответить на этот вопрос, необходимо работать с остальными 80 процентами преступников, которые способны измениться. Изменения возможны, если в распоряжении имеются подготовленные терапевты и если преступники готовы проделать невероятно болезненную работу, необходимую для подлинных изменений.

Доктор Мэйзен сказал мне, что без лечения свыше 85 процентов таких преступников вновь совершают преступления. Леченая программа для людей, совершивших преступления на сексуальной почве (СОТП), которую он начал в тюрьме штата во Флоренсе, существенно уменьшила количество рецидивов.

Невозможно возложить на налогоплательщиков бремя пожизненного содержания в тюрьме всех людей, совершивших половые преступления. Это превратится в трудный выбор: расходовать все больше и больше средств на тюрьмы и по-прежнему иметь высокий уровень рецидива, который в свою очередь, увеличивает количество жертв, или предоставлять возможность терапии.

В Аризоне доктор Сэнди Мэйзен был одним из зачинателей в этой области. Доктор Мэйзен, доктор Дуда, Кэрол и Джефф составляли карту этой неосвоенной территории, и я была готова присоединиться к ним.

Как-то осенним вечером я собиралась пообедать с доктором Дудой, надеясь задать ему вопросы, которые возникли у меня в ходе моих исследований. Я вошла в маленький придорожный ресторан через дорогу от тюрьмы и увидела, что Пол уже на месте. За последнее время я стала относиться к нему, как к старому приятелю. Раз или два в месяц я ездила в Эдборн, чтобы открывать новые группы и продолжать работу со старыми.

Пол сердечно меня приветствовал и сообщил свежие новости о «наших мальчиках». «Мэрилин, тебе с твоим выступлением и этой проклятой кассетой всего за несколько часов удалось добиться от этих мальчиков большего, чем нам за несколько месяцев работы.

Я отозвалась: «Спасибо на добром слове, но я всего лишь откупориватель бутылок». Если бы не ты и твоя команда, я бы ни за что не взялась за подобную терапию. Именно вы делаете трудную, последовательную, повседневную работу».

Грустная улыбка появилась на его загорелом лице, а я продолжала: «Мне нужна твоя помощь. У меня есть несколько вопросов в связи с моими исследованиями. Не каждый, переживший насилие, становится преступником. Усматриваешь ли ты какую-то закономерность в насилии, которое претерпели в детстве твои подопечные в в Эдоби?»

Я вытащила ручку и блокнот, и он начал говорить. «Мне кажется, существуют три основных фактора, которые наиболее способствуют тому, что жертва превращается в жестокого обидчика. Они связаны с той жестокостью, от которой сам обидчик пострадал в детстве: во-первых, с масштабами этой жестокости: во – вторых, с частотой проявления этой жестокости; и, в–третьих, с близостью родственных отношений между обидчиком и жертвой».

Подняв глаза от своих записей, я уточнила: «То есть, если у ребенка, особенно мальчика, явно выражены все три этих фактора, то для него во много раз возрастают шансы стать насильником или человеком, которому необходимы гнев и власть».

«Именно так».

Я глядела в окно на огороженные стеной строения на противоположной стороне шоссе. Я думала о каждом из этих мальчиков, с которыми познакомилась в этом месте. «А как насчет растлителей малолетних? Я обратила внимание на то, что многие из них в детстве испытали депривацию. Они были лишены любви и заботы».

Пол взял в руки чек и сказал: «В чем-то ты права. Знаешь, мои друзья считают, что я чудак, если продолжаю здесь работать. Но я и впрямь привязался к этим юнцам. Они все такие несчастные, раненые и одинокие. Иногда мне кажется, что я сгорю на этой работе, но уйти от них я просто не могу».

Я тоже не могла уйти. Я шла к ним, и не просто шла, мне казалось, что мой Чувствующий ребенок перешел на бег.

Я укрылась в своем кабинете и принялась записывать с большом блокноте все, что приходило мне в голову. Мой новый взрослый пользовался всеми моими внутренними ресурсами. Я сидела над своими записями, не замечая, как быстро бежит время. Я не могла остановиться. Я догадывалась, что где-то должен быть механизм насилия, очевидный, как законы вселенной. Собрав все свои мысли вместе, я сформулировала то, что я назвала «Законом сохранения последствий»

Жертва есть жертва, и без вмешательства терапии жертва по-прежнему останется жертвой. Он или она будут страдать от последствий причиненного им зла, причем последствия эти будут сказываться не только на самом этом человеке, но и на тех, кто находится в сфере его или ее влияния, и таким образом перейдут к следующим поколениям.

Наутро мне позвонил доктор Мэйзен. «Мэрилин, я слышал о твоей работе в Эдоби. Когда же ты согласишься приехать в тюрьму во Флоренсе? У нас тут около шестидесяти человек, которым очень могла бы помочь твое выступление. Прошу тебя, подумай об этом».

«Не знаю, Сэнди. Работать с подростками – это одно. Оказаться лицом к лицу с взрослыми насильниками и извращенцами –это несколько иное. Я и в самом деле не уверена, что смогу».

Пространство моей жизни расширялось с каждым днем, охватывая горы, которые казались мне такими же высокими и внушительными, как Гималаи.

 

 

Часть четвертая