Развитие Чувствующего взрослого 3 страница

Танцы. До терапии мои ноги слишком болели, чтобы думать о танцах. Теперь мой Естественный ребенок захотел танцевать. Так что я решила записать его на уроки танца. Это была возможность танцевать и одновременно тренироваться, а также обретать новых друзей. Старые потребности, в которых я прежде не отдавала себе отчета, теперь соединились в одном простом действии.

Танцы полностью удовлетворили мою потребность в веселье, физической нагрузке и дружбе. Они стали моей терапией. Мне всегда очень недоставало гибкости. Научиться получать наслаждение и чувствовать себя непринужденно, двигаясь под музыку, стало для меня существенным шагом вперед.

Мой тренер, Джон, стал моим близким другом. Наши с ним Подлинный чувствующие дети чудесно проводили время вместе. Он учил меня вести себя легкомысленно, я учила его выявлять свое внутреннее «я». Я делилась с ним своими познаниями об искусстве, он – о театре. Вместе мы обследовали бесконечные закоулки Сан-Франциско от ресторанов до дискотек, от сборищ панков до тусовок гомосексуалов.

Однажды вечером, сидя за столиком с видом на Рыбацкую верфь, Джин сделал необдуманное замечание, которое здорово задело мои чувства. Прежние годы условностей и ограничений чуть было не взяли верх над часами терапии. Если бы я не сознавала этого, то немедленно ретировалась бы с гордым видом.

В нависшей тишине Джин проказливо возвел глаза к потолку и провозгласил: «Ух ты, похоже, я услышал, как с треском захлопнулась крышка твоего ящика!»

Не спеша, осторожно, я приоткрыла крышку своего старого ящика. Взяв за шиворот, я вытащила моего протестующего Плачущего обиженного ребенка, заставила его сесть за стол и посмотреть Джону в лицо. Мой Контролирующий ребенок, который уже не мог сидеть на крышке ящика, решил, что можно отойти в сторону. Он позволил нам просидеть еще несколько часов и поговорить о своих чувствах.

Так впервые за пределами терапии случился межличностный конфликт, когда мое знание о трех «детях» дало мне средство для разрешения проблемы. Примирение состоялось без угроз и враждебности и даже с некоторым юмором.

Учиться использовать свои теоретические знания в личных взаимоотношениях – это одно, но сейчас меня больше заботила их эффективность с терапевтической точки зрения.

На протяжении нескольких месяцев доктор Дэнилчак и его жена Линетт вели разговоры о возможности открытия собственного консультативного центра в Сан – Матео – центра, который специализировался бы на регрессивной терапии. «Центр терапии возрождения» стал реальностью в 1984 году, и я поступила туда работать в качестве интерна.

Длинный список клиентов доктора Дэнилчака включал многих людей, чье обращение к терапии стало результатом моих постоянных выступлений по всей стране, так что центр всегда был переполнен.

Я набрала более тысячи часов индивидуальной терапии, проконсультировала сотни людей, обратившихся ко мне после моих выступлений, проработала около года в КАСА и еще несколько лет по совместительству в тюрьмах. Но мне по-прежнему предстояло еще многому научиться.

Одна из клиенток обратилась к центр за помощью после моего выступления на семинаре КЛАСС. В утро ее прибытия я зашла в свою комнату для терапии и обнаружила ее в углу – маленький сжавшийся комочек, который больше походил на хрупкого двенадцатилетнего ребенка, чем на двадцативосьмилетнюю мать троих детей.

«Привет, малышка, можно я сяду рядом с тобой?»

она едва заметно кивнула головой.

В течение следующих нескольких часов я близко познакомилась с пятью различными личностями, которые жили внутри Кэти. Одна из них была двухлетних ребенком, который еще ни разу ни с кем не разговаривал. Укачивая новоявленную «Мисти» у себя на руках, я потихоньку уговорила ее взять меня за руку и отправиться со мной в воображаемый таинственный сад, где она будет играть с крошечными зверушками и всегда будет в безопасности.

Убаюкивая маленького ребенка, я думала о сексуальных домогательствах со стороны ее отца и брата. Обе они принимали активное участие в деятельности своей церкви и напрочь отрицали предъявленные обвинения.

Проходили дни, и наружу выходили новые данные, возмутительные данные. Кэти побывала в пяти психиатрических клиниках с диагнозом «маниакальный депрессивный психоз» и «шизофрения». Множественность ее личностей была обнаружена лишь недавно. Когда в клиниках у нее начинался регрессивный процесс, то вместо того, чтобы дать ей возможность высвободить мучительные воспоминания, ее накачивали седативными препаратами, привязывали к кровати и отправляли в буйное отделение под присмотр санитаров – живодеров. Один из них накрывал ей голову подушкой каждый раз, когда она начинала плакать или кричать.

Каждый сеанс терапии в нашем центре обнаруживал нечто новое о каждой из этих личностей внутри нее: Кэти, действующая в роли взрослого: двухлетняя Мисти; Тэмми, враждебная, причиняющая себе же вред, рассерженная; Марша – мать, покровительница и попечительница; и Пенни – пятилетняя болтунья.

Маленькие дети внутри Кэти напоминали мне меня саму во время прохождения терапии. Кэти попросила карандаши и книжку – раскраску. Я охотно вручила ей одну из тех, что сохранились со времен моей терапии. Он крепко вцепилась в нее, не понимая, какое значение имеет для меня этот подарок.

Помня о том, как одиноко было мне «восьмилетней» в Берлингеме по выходным, я заехала к Бабетт за Кэти и забрала ее на субботу. Быстро бежали часы, наполненные ее разными личностями, слезами, смехом и удивлением; целый мир открывался глазам, которые прежде застилала боль.

Когда начало темнеть, я отвезла всю усталую «компанию» домой к Бабетт. Вместе с Кэти я вошла к знакомую спальню с обоями в цветочек, которые навсегда запечатлелись в памяти моей восьмилетней напуганной девочки.

Я подоткнула ей одеяло и осторожно положила рядом куклу. Наклонившись, я поцеловала их обеих. «Спокойной ночи, малышка. Я люблю тебя. Я здесь».

Выходя за дверь, я на прощание взглянула на нее еще раз. Господи, разве могло бы мне прийти в голову в те мучительные ночи, что однажды круг замкнется, и я сама буду находиться здесь с кем-то другим, кто лежит теперь на моем месте.

День за днем я сидела на ковре в комнате для терапии, поглощенная работой с Кэти. интуитивно я догадывалась, что должно случиться в тот или иной момент внутри запутанного лабиринта ее эмоций. По окончании нашего с ней последнего сеанса она взглянула на меня с интересом. «для меня это загадка. В каком бы уголке моего сознания я ни пыталась укрыться, вы уже там, сидите и поджидаете меня. Вам удалось проникнуть в самые мои глубины. Вы осторожно поднимаете на поверхность каждую мою часть и помогаете мне прочувствовать ее. Никто и никогда не мог добраться до этих скрытых во мне детей, с которыми вы способны соприкоснуться».

Она протянула мне руки и заключила меня в объятия. «Впервые я начинаю верить, что Я не сумасшедшая! Когда вы объяснили мне свою теорию, все мои части сумели ее понять, даже Мисти. Всем нам стало очень хорошо от того, что наконец кто-то понимает таких людей, как мы, и не считает нас ненормальными или странными и что нас надо держать в психушке».

Прощаясь, я знала, что наша помощь (доктор Дэнилчака, Линнет и моя) помогла Кэти преодолеть лишь маленький участок из предстоящего ей путешествия к восстановлению целостности. Я хотела быть причастной к таким же исцеляющим путешествиям многих других людей.

Вдобавок я знала, что мое собственное путешествие еще не окончено и, более того, что оно никогда не будет полностью завершено. Сейчас я очутилась на переднем крае: я консультировала клиентов в центре, устраивала свои презентации во всей стране, работала в доктором Дэнилчаком на конференциях и мастер – классах, несколько раз в год навещала аризонскую тюрьму и училась в аспирантуре.

Танцы помогали мне снимать стресс. Стоило мне сосредоточиться на румбе или танго, проблемы, накопившиеся за день с клиентами, отходили в сторону. Добравшись до дома, я крепко засыпала. Однажды Джон предложил мне принять участие в соревновании по бальным танцам. Поначалу я отвергала эту идею, но мой Естественный ребенок умолял меня передумать, и я уступила. Последовали бесконечные часы тренировок, иногда полные безудержного веселья, но всегда очень напряженные.

Наконец – Акапулько, международный конкурс бальных танцев. Пока Джин кружил меня по танцевальной площадке, я украдкой смотрела в отделанные зеркалами стены зала. В них я увидела отражение стройной, смуглой блондинки, проносящейся в облаке белых перьев и вихре хрустальных блесток. Она парила и кружилась, а до меня медленно доходило, что эта женщина – я. Это в самом деле была я! Я была оглушена реальностью этого факта. Суметь наконец-то принять эту «прекрасную» часть себя – это было на грани невозможного.

Затем у меня возникло ощущение, будто три маленькие восьмилетние девочки, взявшись за руки, кружили по площадке рядом со мной. Я никогда не забуду их восторженных воплей, когда мы получили золотую медаль.

Наконец – то и для меня настало время танцевать.

Это было не просто забавой, но чем-то более значительным. Истинная победа не видна никаким наблюдателям. То, как выросло мое чувство собственного достоинства и принятие себя, было намного важнее награды на соревнованиях. Я никогда не подозревала, что могу выглядеть утонченной, эффектной, элегантной, экзотичной, по-хорошему женственной и сексуальной. Я никогда не считала себя сексуальной. Я никогда не знала, что быть сексуальной – нормально. Я не догадывалась о том, что это важная, здоровая часть жизни.

Месяцы проходили в водовороте работы, учебы и танцев.

Доктор Дэнилчак. Линетт и я были хорошей командой. Мы были преданы нашим клиентам и друг другу. Это была очень располагающая к работе атмосфера, но также и требующий напряжения труд. Работа поглотила меня настолько, что почти все время мы проводили, обсуждая проблемы наших клиентов.

Но у доктора Дэнилчака была Линетт, с которой он мог разговаривать по вечерам. У меня же не было никого. Как профессионал я должна была хранить конфиденциальность в отношении своих клиентов. У меня появилось несколько новых друзей. Джон, Билл, красивый мужчина, которого я встретила в танцевальной студии. Но я могла поделиться с ними лишь немногим из того, что меня тревожило и интересовало.

Я не обращала внимания на постоянное утомление и пятна, которые уже довольно давно появились у меня на руках и лице, и никак не желали исчезать. В конце концов я решила обратиться к врачу. Я ожидала, что он пропишет мне мазь или таблетки и все пройдет. Но он направил меня на анализ крови.

В тот день, когда взорвался «Челленджер» пришли результаты анализа. Волчанка - туберкулез кожи. Моя космическая ракета, со всеми моими надеждами и мечтами, взорвалась в этот день. Волчанка? Я знала одну женщину, у которой была волчанка. Она была прикована к постели.

В тот день моих клиентов обслуживала не я, а робот, похожий на меня. На следующий день врач пояснил, что меня ожидает.

«Волчанка – это хронической заболевание, которое влияет на иммунную систему организма. Она неизлечима». Но тут же добавил: «Вы проживете долгую и здоровую жизнь, если будете заботиться о себе. Вам необходимо не менее девяти – десяти часов ночного сна, и еще час после обеда. Вы должны снизить ваш стресс до абсолютного минимума».

Я с трудом сдерживала смех. «Вы хоть представляете, чем я занимаюсь? Да мне проще слетать на луну без ракеты, чем придерживаться ваших рекомендаций».

Визит к врачу не прибавил мне надежды. Я побрела в маленькое кафе, заказала большой стакан чая со льдом и заняла свое излюбленное место возле окна. Я наблюдала, как мимо проходили люди, не подозревающие о страхе, который я испытываю. Постепенно мысли пришло в порядок, и я начала задавать себе более-менее здравые вопросы. Если бы мне оставалось всего несколько месяцев продуктивной жизни, чего бы я хотела достичь за это время? Что на самом деле для меня имеет значение?

Ответы на эти вопросы не заставили себя ждать. Написать книги. Одну о моем собственном опыте, еще одну о моей теории и еще одну – о мужчинах из СОТП. Я хочу преподавать свою теорию синдрома скина специалистам в области психического здоровья и начать подготовку терапевтов.

Где, интересно знать, я собираюсь взять время, чтобы сделать все это, работая с заключенными, занимаясь терапией с клиентами в центре, разъезжая по стране с выступлениями и продолжая учиться в аспирантуре?

Ответ пришел не сразу, но лишь спустя несколько дней, после многих пролитых слез. понемногу я начала сворачивать работу с клиентами, чтобы прекратить мою клиническую практику к концу года.

Жизнь вдруг стала тянуться невыносимо медленно. Однажды в субботу, вопреки моим намерениям, я согласилась принять клиентку. Обезумевшая женщина нуждалась в срочной помощи. И хотя после ее ухода я была полностью обессилена, я все же решила остаться и доделать скопившуюся бумажную работу.

Через несколько часов зазвонил телефон. Не задумываясь, я сняла трубку, та что автоответчик не успел включиться. Голос на другом конце провода захватил меня врасплох. Это был Джордж из тюрьмы – тот самый Джордж, которые безмолвно ускользнул с первой презентации; Джордж, который вновь появился во время моего второго визита в тюрьму и стал одним из самых горячих моих приверженцев.

Я выложила ему про мой стресс, волчанку, мое решение уйти из центра и мой неупорядоченный образ жизни.

Повисла долгая пауза. Голос Джорджа звучал мягко и спокойно. «И что же кроется за всей этой занятостью?»

Ошеломленная, я сказала: «Тьфу, Джордж, ты слишком много прозанимался терапией».

Джордж рассказал мне о том, как близко к сердцу все восприняли известие о моей волчанке. Он сказал: «Мы все любим вас, леди. Вы очень много значите для каждого из нас. Прошу вас, заботьтесь о себе».

Я повесила трубку, уронила голову на стол и заплакала. Господи, только Ты мог сделать так, чтобы этот человек, насильник, который сидит в тюрьме за тысячи миль отсюда, позвонил мне именно тогда, когда я больше всего в этом нуждалась, чтобы сообщить мне, что кто-то любит меня.

Протянув руку за бумажными салфетками, я подумала о том, сколько стоил Джорджу этот телефонный звонок. Заключенные в тюрьме получают от десяти до двадцати пяти центов за час. Вероятно, звонок стоил ему больше недельной зарплаты. Какой необычайный подарок.

Размышляя о Джордже, я стала вспоминать о других своих друзьях – мужчинах: некоторые из них женаты или с кем-то живут, а остальные либо гомосексуалисты, либо значительно моложе меня, или отбывают срок в тюрьме. Я рассмеялась, настолько странным это было. Более того, «прежняя Мэрилин» ни за что ни позволила бы себе водить с ними дружбу.

Моя жизнь здорово изменилась. Тодд женился во второй раз. Внезапно скончался мой отец. Автомобильная авария вывела Мисси из строя на несколько месяцев, а сейчас она вот-вот выйдет замуж. Моя машина пострадала от пожара. Недавно мою квартиру обворовали, унеся кое-что из ценностей. Стресс? Я была близка к нервному срыву! Тем не менее я чувствовала себя относительно неплохо. Если бы все эти вещи произошли со мной шесть лет назад, я бы уже была прикована к постели ужаснейшей болью.

Но я не прикована к постели! У меня и головной-то боли нет! Я не принимала обезболивающих, за исключением периода после операции, с сентября 1980 года. У меня есть проблемы, но я продолжаю жить. И не просто выживать. Мне кажется, я только сейчас начинаю жить по-настоящему!

* * * * * * * *

 

Волчанка превратилась в позитивный фактор моего существования. Она побудила меня заново расставить мои приоритеты и цели и заставила установить здоровые границы – границы, которые я едва бы провела, если бы не суровая необходимость. Хотя сейчас я сознаю, что это обернулось мне во благо, большую часть 1986 года я была иного мнения.

Взяться за написание книги казалось неосуществимым делом. Джудит Брайл, моя близкая подруга, член Национальной ассоциации спикеров и автор нескольких книг, взялась наставлять меня. Она настойчиво напоминала мне об ответственности, приставая ко мне с вопросом: «Ты уделяешь время для написания книги?»

К несчастью, волчанка продолжала обостряться, и я пришла к выводу, что помимо прекращения моей клинической практики мне придется отказаться и от аспирантуры. Это решение далось мне с невероятными усилиями. Я никогда не бросала начатых дел. Уход из академической сферы и с работы в центре были страшным ударом для меня.

Я не пережила бы этого без Билла, моего нового друга из студии. Мы оба не так давно развелись, и нам нравилось проводить время вместе. Постепенно между нами возникли единственные в своем роде взаимоотношения.

Его ярко выраженная мужественность в сочетании со спокойствием и восприимчивостью были в новинку для меня. Он помог мне пережить боль, связанную с оставлением учебы и консультативного центра; он был со мной, когда я плакала; он использовал свои знания в бухгалтерии и составил план, следуя которому я смогла заложить свой дом и продать кое-что из предметов искусства, чтобы мне было на что жить, пока я пишу свои книги и готовлю обучающие семинары.

Билл был на несколько лет моложе меня, но у нас были схожие характеры и интересы и мы мыслили одинаково. У Билла не возникало проблем с сильной, успешной женщиной. Он относился к моей работе с не меньшим энтузиазмом, чем я сама. Когда я возвращалась из Аризоны, он часто встречал меня вопросом: «Ну как там? Джои еще не выпустили досрочно? А как дела к Джорджа?»

Он никогда не отворачивался от меня, когда мой Плачущий обиженный ребенок повергал меня в прежнюю боль. Он не просто выслушивал – он слышал меня. Мы расходились во мнениях. Но вместо того, чтобы взорваться гневом или сбежать, он чуть ли не всегда первым говорил: «Давай сядем и поговорим. Он оставался верен своему намерению воспитывать свои эмоции, а его энтузиазм по поводу моих теоретических идей не раз оставался источником воодушевления для меня самой.

Но главное, он позволял мне быть самой собой. Более того, он поощрял меня делать это. Моя терапия с доктором Дэнилчаком помогла мне выявить моего Естественного ребенка. Общение с Биллом научило этого все чаще обнаруживающего себя Ребенка любить и помогать ему расти. Его Естественный ребенок и мой бегали, держась за руки, по холмам. Мы помогали друг другу подниматься по скалистым склонам, перепрыгивать через расщелины и карабкаться по краю обрыва, чтобы увидеть, что ждет нас там, с другой стороны.

И хотя ни у одного из нас не было прежде опыта таких исключительных отношений, наши личные цели постепенно уводили нас в разных направлениях. В наших отношениях было несколько витков радости и боли, близости и расставания. После множества попыток наладить отношения мы попрощались друг с другом.

Наши отношения заставили меня понять, как много важных препятствий на пути к выздоровлению я еще не преодолела. Я провела сотни часов терапии в связи с одним - единственным часом моей жизни – нападением. Но ведь я провела годы в браке, который в своей основе был дисфункциональным. Общаясь с Биллом, я начала понимать, насколько сильно я боюсь, что кто-то станет меня контролировать, насколько сильно мои проблемы созависимости по-прежнему влияют на меня. Я начала смотреть в лицо своим страхам и приняла решение разбираться с ними.

Мои отношения с родственниками во многом улучшились. Теперь мы с мамой могли разговаривать. Я ощущала ее любовь и поддержку. Я получала удовольствие, видя, что дети у Джинджер и Мисси являют собой прекрасный образец Естественного ребенка. Даже Тодд казался мне более чутким после того, как второй брак его закончился разводом. Он восстановил отношения в нашими детьми и внуками и научился проявлять поддержку м понимание. Некоторые из наших друзей по церкви стали осознавать и понимать проблемы, связанные с пережитым в детстве насилием. Я была рада приглашению провести свои обучающие семинары по скиндо-синдрому в Канзасе. Понемногу прежние отношения между нами стали меняться.

Я также поняла, что, что настало время заняться самыми важными взаимоотношениями в моей жизни: заново подружиться с Богом. На протяжении нескольких лет я ощущала, что мы с Ним сидим в разных углах одной комнаты. Время от времени мы машем друг другу рукой. По сути, это было не так уж плохо. Он знал, что мне нужно время, чтобы пережить свой гнев, а я знала, что Он считает это нормальным – вроде того, как ребенок убегает к себе в комнату и громко возмущается там своим родителем, зная, что тот терпеливо дождется, покуда ребенок выйдет обратно. И я начала выходить. Я снова взяла Бога за руку, но уже иначе, свободно.

Одним из этапов моего духовного пути стала новая поездка в Чехословакию, паломничество в Прагу. В течение многих лет я собиралась еще раз посетить Милоша Сольца и его прихожан. За десять лет Милош, его жена и я проехали по Богемии, Моравии и Словакии, встречаясь с людьми в крошечных квартирках, сельских и городских церквях, в деревенских домиках. Люди прикасались к моему лицу и плакали. Я молилась вместе с ними и тоже плакала. Я чувствовала себя как дома за заборов с колючей проволокой - шестнадцать радов в высоту и шесть в глубину, который окружал всю страну. И хотя ситуация здесь несколько улучшилась со времени моего последнего визита девятилетней давности, я по-прежнему находилась под впечатлением чудовищной пропасти между этим и моим миром. Однако, как и тогда, я испытывала непреодолимое искушение остаться. Улыбка Милоша и его безусловная любовь сделали жизнь терпимой для множества людей.

По возвращению в Калифорнию мне захотелось найти церковь, которая стала бы мне домом: консервативную в вероучении, либеральную в любви и понимании; где есть пасторы, способные честно признать свои собственные трудности и неудачи. Я понятия не имела, существует ли такое место, но Билл посоветовал мне одну церковь, которая, как ему казалось, мне подойдет. Во время моего первого посещения этой церкви пастор произнес проповедь, которая была озаглавлена «Темная ночь души». Его сострадание и понимание глубокой эмоцинальной боли задели меня за живое. Когда верующие встали и запели слова гимна «Удивительная благодать» достигли моих глубин и обняли моих внутренних Детей. Они больше не плакали – они улыбались.

Мои Дети и я только начали понимать, чем на самом деле являются благодать и прощение.

 

Все мои жертвы

 

я отказалась от аспирантуры и прекратила клиническую практику в центре, однако, продолжала свою работу в тюрьме. С годами мужчины из СОТП стали моей главной духовной проблемой и принадлежали к наиболее твердым моим приверженцам. Но не все с энтузиазмом воспринимали мои визиты. Когда Джек впервые пришел в группу, вены выступили на его шее и он принялся яростно выкрикивать: «Провалиться мне на этом месте! Нам не нужны тут всякие, которые приходят сюда, тычут в нас пальцем и говорят нам о том, какие мы испорченные». Он вскочил со стула и выпалил: «Меня воротит от людей, которые твердят нам, что мы навсегда останемся преступниками, что насильники никогда не меняются».

Голос Барта прорезал воздух в комнате: «Эй, почему бы тебе не успокоиться и не позволить даме продолжить?»

Джек угрожающе размахивал руками перед лицом у Барта. «А ты не напирай на меня, парень!»

Спокойно, но твердо, Барт продолжал: «Я, между прочим, много получаю от того, что она говорит. Если бы ты хоть немного помолчал и послушал, уверен, ты бы понял, что она совсем не то, что тебе кажется».

Хмурый Джек уселся на место и замолчал.

Слова скорби наполнили комнату. Мужчины, пережившие в детстве насилие, рассказывали кошмарные истории из своего прошлого. Бородатый мужчина в углу просидел все это время не проронив ни одного слова. Его тело, охваченное печалью прошлого, начала бить крупная дрожь.

«Я не догадывался, что причиняю своей малышке такой вред. Если бы я только знал». Слова утонули в слезах, когда он осознал, как много боли причинил своей дочери. Я спокойно встала и подошла к нему.

«Все в порядке, не противься этому, Сэм». Я ласково помогла ему встать на ноги и обнимала его, пока он не перестал плакать.

Сэм взглянул на меня с горечью и беспокойством и произнес: «Как вы можете быть здесь среди нас, когда вам известно, что мы натворили?»

Вернувшись на свое место, я ответила: «Я не смогла бы сделать этого, если бы не провела множество часов, когда я выколачивала душу из моих истязателей, остервенело колотя ракеткой по ковру в комнате для терапии. Тогда я наконец-то смогла излить всю свою ярость по отношению к ним. В результате я не перенесла этот гнев на вас. Напротив, я могу относиться к вам как к личностям, наделенным человеческим достоинством. Из этого не следует, что я мирюсь с тем, что совершили вы или мои насильники. Вы по-прежнему несете ответственность за свои поступки. Это означает, что теперь я осуждаю поступки, а не человека, и не позволю, чтобы мое осуждение о нем определялось скрытым во мне гневом».

Джек обратился ко мне: «Я хочу извиниться. Я был не прав. Вы не имеете никакого отношения к тому, что я наговорил. Мне жаль. Спасибо вам за все, что вы делаете для нас».

Сидящий возле него Уильям кивнул в знак согласия. «Благодаря тому, что сделали вы, доктор Мэкзен и вся ваша команда, я стал находить общий язык с сыновьями». Я хочу быть хорошим отцом. Я не хочу, чтобы они кончили так же, как я».

Он продолжал говорить, а я слушала его, поражаясь тому, насколько он силен духом. Он отсидел уже шестнадцать лет пожизненного заключения за изнасилование, не имея шансов на изменение приговора, и я поначалу не ожидала, что ему захочется изменить себя к лучшему. Но я ошиблась. Он упорно работал в терапии и получил свидетельство о прослушанных курсах по юриспруденции и психологии, достаточных для получения степени бакалавра. Многие мужчины в тюрьме, которым не скоро предстояло выйти на свободу, начинали употреблять наркотики, алкоголь или проявлять жестокость к другим. Уильям представлял собой редкое исключение и был одним из наиболее уважаемых заключенных в тюрьме. От вызывал восхищение у черных, латиноамериканцев и белых, он был человеком, в котором чувствовались достоинство и благодать. Его лицо озаряла прочная вера. В отличие от «стучащих Библиями», его искренность и умение интересоваться чужими проблемами привлекали к нему людей.

Твердое намерение Уильяма быть образцом для подражания своим сыновьям дало превосходные результаты. Двое из четырех окончили колледж, один учился на последнем курсе. Сыновья Уильяма посещали его регулярно, как и жена, навещавшая его почти каждую неделю на протяжении истекших шестнадцати лет.

Когда наше занятие подошло к концу, я встала у выхода, обнимая на прощание каждого из участников. Жест, некогда дававшийся мне с таким трудом, теперь стал важной нитью в ткани моего исцеления.

Позади всех стоял Уильям. Он молча приблизился ко мне и застыл в неуверенности, едва я коснулась его. Когда мои руки обхватили его плечи, я почувствовала, как он вздрогнул и втянул головы в плечи. Он с трудом дышал через стиснутые зубы.

Я отступила назад. «Уильям, с тобой все в порядке?»

Прошло несколько секунд, а он все стоял, вцепившись в футболку в том месте, где, как безумное, колотилось его сердце, и по-прежнему не мог вымолвить ни слова.

«Вдохни поглубже», - посоветовала ему я. –«все будет нормально. Давай присядем на минутку».

Он тяжело опустился на стул. Я положила руки ему на плечи. Слезы наполнили его недоверчивые глаза. «О, Мэрилин, в тебе я только что увидел всех моих жертв». Его вновь затрясло. «Я и представить себе не мог, что кто-то из них захочет ко мне прикоснуться. И уж тем более, что они не будут держать на меня зла».

Я всмотрелась в темнокожее лицо. Я прошептала: «Уильям, все твои жертвы были белыми?»

Его ответ прозвучал еле слышно: «Да».

Взяв его за руку, я, поколебавшись, продолжила: «Уильям, сейчас я скажу тебе кое-что, о чем ни разу не упоминала в этой тюрьме прежде: изнасиловавшие меня люди были черными».

Наши глаза встретились, и я спокойно произнесла: «Уильям, посмотри на меня. Я - все твои жертвы. Я прощаю тебя за них. И глядя на тебя, я вижу всех моих истязателей».

Я запнулась, собираясь произнести нелегкие для меня слова. «Сегодня… я прощаю и их тоже». Целительная сила этого момента проникла сквозь стены старого железного трейлера и полетела над пыльными полями, над забором с колючей проволокой, донося слова прощения далеко за пределами физических оболочек, в которые мы были заключены. Это была весть прощения и свободы для Уильяма и для меня.

В тот вечер, бродя по пыльным улицам маленького пустынного Флоренса, я заглянула в мексиканский ресторанчик. Заказав еду, я стала прокручивать в голове события прошедшего дня. Я тыкала вилкой в пережаренные бобы, отмечая про себя, что не все преступники в тюрьме подобны Уильяму. Даже в СОТП было несколько провалов. Я падала духом, сталкиваясь с мужчинами, которые отказывались от твердого намерения меняться, покидали программу, снова употребляли наркотики, ввязывались в драки или совершали иные нарушения, за которые их «заворачивали» или отправляли назад за решетку. Но если говорить о тех, кто действительно старался, упорно работал и оставался чистым, - что я ощутил бы, если бы кто-то из них вновь совершил преступление?

Я не переставала думать об этом, возвращаясь в свой ставший уже привычным номер в мотеле. Из бара за углом доносились звуки электрогитар, наполняя эхом улицу.

Я свернула за угол и в навалившейся вдруг темноте шарахалась от изгородей и деревьев, стараясь держаться середины улицы. Нахальные молодые «мачо», включив на полную модность музыку в своих пикапах, гоняли из бара в бар. Винтовки висели на подставках у них за головой.