Что нам обещает социология 13 страница

А подразумевается следующее. Постановка и решение любой значительной проблемы нашего времени требует подбора материа­ла, концепций и методов не из одной, а из нескольких дисциплин. Обществоведу не обязательно "владеть всей отраслью науки", до­статочно знакомства с ее данными и подходами, чтобы использо­вать их при разработке тех проблем, которыми он непосредственно занимается. Именно по содержанию проблем, а не по междисцип­линарным границам должна проходить научная специализация. И именно это, как мне кажется, сейчас и происходит.

 

 

О пользе истории

Общественная наука имеет дело с биографиями, историей и их пересечениями в социальных структурах. Эти три измерения — биография, история и общество — составляют систему координат для объективного изучения человека. В этом заключается основа позиции, на которой я стою, подвергая критике современные шко­лы в социологии, последователи которых отошли отданной клас­сической традиции. Проблемы современности - в их число входит проблема самой человеческой природы — не могут быть адекватно сформулированы, если на практике не будет последовательно осу­ществляться идея о том, что история является стержнем общество­ведения. Также должна быть признана необходимость дальнейше­го развития этой науки с учетом конкретно-исторических контекс­тов социологически обоснованной психологии человека. Общест­вовед не может обойтись без привлечения истории и без истори­ческого осмысления психологических аспектов явлений для аде­кватной постановки тех проблем, которые должны в настоящее время задавать направление исследовательской работе!

 

1.

 

Утомительные дискуссии о том, является ли история социаль­ной наукой и следует ли считать ее таковой, не имеют существен­ного значения и не представляют никакого интереса. Очевидно, что вывод из подобных споров зависит от того, о каких историках и о каких обществоведах идет речь. Некоторые историки просто собирают якобы достоверные факты и стараются воздерживаться от "интерпретаций"; они занимаются, часто весьма плодотворно, отдельными фрагментами истории и, как кажется, не желают размещать свой предмет в каком бы то ни было широком контексте. Иные пребывают вне истории, затерявшись — часто не менее плодотворно — в трансисторических видениях неумолимого рока или Идущей славы. История как дисциплина не только побуждает к Уточнению деталей, но также вдохновляет исследователя расширить свой кругозор и увидеть поворотные события эпохи в разви­тии социальных структур.

Пожалуй, большинство историков занято "подтверждением фактов", необходимых для понимания исторической трансформа­ции социальных институтов, а также их интерпретацией, выпол­ненной, как правило, в повествовательной форме. Кроме того многие историки не стесняются обращаться в своих исследованиях к изучению всех сфер социальной жизни. Границы их исследова­ний, таким образом, совпадают с границами обществоведения, хотя они могут специализироваться на политической истории, истории экономики или истории идей. В той мере, в какой историки изуча­ют типы социальных институтов, они склонны сосредоточивать внимание на происходящих в них изменениях за определенный период времени, не обращаясь к сравнительному методу, тогда как многие обществоведы в изучении типов социальных институтов чаще обращаются к сравнительному анализу, чем историки. Но очевидно, что это различие касается лишь направления внимания и специализации в рамках общей задачи.

Именно сегодня многие американские историки испытывают на себе сильное влияние концепций, проблем и методов различ­ных социальных наук. Ж. Барзун и X. Графф не так давно предпо­ложили, что, может быть, "обществоведы постоянно вынуждают историков модернизовать свои методики" потому, что они "слиш­ком заняты, чтобы изучать историю" и "не могут распознать необ­ходимые данные, если они представлены в непривычной форме"¹.

¹ Вапип J., Grqffff. The modern researcher. New York: Harcourt, Brace, 1957. P. 221.

 

Конечно, в любой исторической работе возникает больше ме­тодологических проблем, чем многие историки могли бы вообра­зить. Но некоторые из них действительно мечтают не столько о методе, сколько об эпистемологии, — что может привести к до­вольно странному уходу от исторической реальности. Влияние оп­ределенных версий "общественной науки" на историков зачастую оказывается плачевным, но это влияние все же не настолько велико, чтобы его нужно было долго здесь обсуждать.

Основной задачей историка является точное описание фактов человеческой жизни, но на самом деле такая упрощенная постановка проблемы обманчива. Историк воплощает в своей работе организованную память человечества, и эта память, письменная история, чрезвычайно изменчива. Она меняется, часто совершенно радикально, от одного поколения историков к другому — и не просто потому, что более поздние конкретные исследования вво­дят в оборот новые факты и документы. Она меняется также бла­годаря смене интересов и критериев, на основе которых произво­дятся описания. Так формируются критерии отбора фактов из бес­численного множества событий и, одновременно, их основные ин­терпретации. Историк не может избежать отбора фактов, хотя в его силах попытаться отрицать это, сохраняя ловкость и осторож­ность при собственных интерпретациях. Не нужно великолепных прозрений Джорджа Оруэлла, чтобы понять, как легко можно из­вратить историю в ходе ее беспрестанного переписывания. Оруэлловский "1984 год" показал это наглядно и, будем надеяться, ос­новательно напугал некоторых наших коллег-историков.

Все эти опасности исторического предприятия делают эту на­уку одной из наиболее теоретизированных гуманитарных дисцип­лин, из-за чего безмятежное неведение многих ученых производит еще более удручающее и тревожное впечатление. Я полагаю, что бывают периоды, когда главенствует одна жесткая и монолитная точка зрения, принимая которую как должную, историки могут не задумываться о многих других вещах. Но наше время не таково. Если у историков нет "теории", они, предоставляя материалы для написания истории, сами быть авторами не могут. Они в состоя­нии продолжать записывать, но не способны точно отразить собы­тия. Для выполнения этой задачи сегодня недостаточно все внимание уделять "фактам".

Работы историков можно рассматривать как огромную карто­теку, крайне необходимую для всех общественных наук, и я пола­гаю, что это верный и плодотворный взгляд. Иногда считают, что история как дисциплина включает все общественные науки, но так Думают лишь несколько заблуждающихся "гуманитариев". Наиболее Фундаментальной из всех прочих является идея, что каждая обще­ственная наука, или, лучше сказать, каждое хорошо продуманное социальное исследование, требует исторической концептуализации и максимально полного использования исторических материалов. Эту простую идею я и отстаиваю.

Для начала мы, пожалуй, рассмотрим одно постоянное возра­жение против использования обществоведами исторических мате­риалов. Утверждается, что такие материалы не настолько точны или что они недостаточно известны, чтобы можно было сравни­вать их с более надежными, доступными и точными современны­ми данными. Безусловно, подобное возражение указывает на весь­ма щекотливую проблему социального познания, но это верно только в том случае, если ограничить виды используемой в исследовании информации. Как я уже говорил, рассмотрение какой-либо кон­кретной проблемы должно определяться требованиями классичес­кого социального анализа, а не жесткими ограничениями избран­ного метода. Более того, это возражение уместно только для опре­деленного круга проблем, и зачастую на него можно ответить: по многим вопросам адекватную информацию мы можем получить только о прошлом. Государственные и негосударственные тайны, усиление роли общественности — все это современные факты, ко­торые, вне сомнения, необходимо принимать во внимание, когда мы судим о достоверности информации о прошлом и настоящем. Одним словом, это возражение является лишь очередной версией методологического самоограничения и часто сопутствует идеологии политически бездеятельного "ученого незнания".

 

2.

 

По сравнению с вопросами о научности истории и как долж­ны себя вести историки, более важен и более дискуссионен вопрос, являются ли сами социальные науки историческими дисциплина­ми. Для выполнения своих задач и даже для правильной их поста­новки, обществоведы должны использовать исторические материа­лы. Если не признавать трансисторическую теорию и теорию о внеисторической сущности человека в обществе, никакая общест­венная наука не может выйти за пределы истории. Вся социология достойна называться "исторической социологией". Она, как пре­восходно выразился Пол Суизи, пытается записывать "настоящее как историю". Существует несколько причин для такой тесной связи между историей и социологией.

1) Требуется более широкая постановка вопроса "Что объяс­нять?", которая обеспечивается только пониманием исторического многообразия типов человеческого общества. То, что, например, на конкретный вопрос о соотношении между формами национа­лизма и типами милитаризма нужно по-разному отвечать приме­нительно к разным обществам и разным историческим периодам, означает необходимость переформулировать сам вопрос. Мы нуж­даемся в многообразии предоставляемых историей фактов скорее для того, чтобы ставить социологические вопросы, нежели отве­чать на них. Ответы или объяснения, которые мы могли бы пред­ложить, часто, если не всегда, строятся на сравнении. Сравнение требуется для того, чтобы понять, каковы могут быть основные условия существования объекта, который мы исследуем, будь то формы рабства или трактовка преступлений в различных общест­вах, типы семьи, крестьянские общины или колхозы. Какое бы явление нас ни интересовало, мы должны наблюдать его в самых разнообразных обстоятельствах. В противном случае мы ограни­чимся плоским описанием.

Для того чтобы преодолеть это, мы должны изучить все до­ступное многообразие социальных структур, как исторических, так и современных. Если мы не будем стремится к этому, что, конеч­но, не подразумевает исчерпание множества конкретных случаев, то наши утверждения не будут эмпирически адекватными. Огра­ничившись анализом нескольких признаков только одного обще­ства, нельзя четко выявить действующие в нем закономерности и отношения. Исторические типажи составляют весьма важную часть наших изысканий и играют незаменимую роль в трактовке рас­сматриваемых событий. Исключить из исследований историчес­кий материал — сведения о том, что люди сделали и какими стали, - было бы равносильно изучению процесса рождения без учета материнства.

Если мы ограничиваемся примером одного какого-либо госу­дарства современного (обычно западного) общества, то у нас нет оснований надеяться, что сможем уловить многие подлинно фун­даментальные различия между человеческими типами и общест­венными институтами. Эту общую истину можно конкретизиро­вать применительно к общественной науке. Различным секторам одного общества часто присуще так много общих знаменателей веры, иерархии ценностей, институциональных форм, что сколь бы Детальным и педантичным ни было наше исследование, мы не Найдем действительно значимых различий среди людей и между институтами в один отдельно взятый момент отдельно взятого общества. Фактически, синхронный срез одного общества часто подразумевает однородность, к которой, даже если суждения о ней истинны, необходимо подходить как к проблеме. Ее нельзя, как это часто делается в современной исследовательской практике, свести к проблеме построения выборки или сформулировать как пробле­му в терминах "здесь" и "теперь".

Общества, по-видимому, различаются разнообразием своих специфических явлений, а также, в более общем плане, по степени социальной однородности. Как заметил Моррис Гинзберг, если то, что мы изучаем, "демонстрирует существенные индивидуальные вариации внутри одного общества или в один исторический пери­од, то установление реальных связей возможно, без выхода за пре­делы данного общества или периода"¹.

¹ Ginsbei-g M. Essays in sociology and social philosophy. Vol. II. London: Heinemann, 1956. P. 39.

 

Часто это действительно так, но не настолько безапелляционно, чтобы принять без провер­ки. Для проверки обычно приходится предусматривать в исследо­ваниях сравнение социальных структур. Полноценное сравнитель­ное исследование требует привлечения всех имеющихся многооб­разных материалов. Проблему социальной однородности, если ее ограничить рамками современного массового или же рамками тра­диционного общества, нельзя правильно сформулировать и, тем более, должным образом решить без учета сравнительного изуче­ния современных и прошлых обществ.

Например, значение таких ключевых тем политической на­уки, как "общественность" и "общественное мнение" нельзя по­нять без подобной работы. Без расширения исследовательского го­ризонта мы часто обрекаем себя на получение поверхностных и ошибочных результатов. Не думаю, например, что кто-нибудь бу­дет оспаривать утверждение о том, что политическая индиффе­рентность является одним из главных фактов в политической жизни современных западных обществ. Однако в тех научных работах по "политической психологии избирателей", которые не опираются на исторический и сравнительный анализ, мы не находим даже классификации "избирателей", которая бы учитывала подобную индифферентность. На самом деле конкретно-историческую идею политической индифферентности и, тем более, ее смысл нельзя сформулировать в терминологии большинства исследований пове­дения избирателей.

Одно и то же утверждение о "политической индифферент­ности" применительно к крестьянам доиндустриального и к человеку современного массового общества имеет неодинаковый смысл. Во-первых, значение политических институтов для образа жизни людей и условия их существования абсолютно различны в этих двух типах общества. Во-вторых, различны формальные возмож­ности участия в политической жизни. И, в-третьих, рост ожида­ния политического участия на протяжении всей истории буржуаз­ной демократии современного Запада не всегда был характерен для доиндустриального мира. Чтобы понять "политическую индиффе­рентность", объяснить ее, уловить ее смысл в современных обще­ствах, необходимо учитывать совершенно разные типы и условия этой индифферентности, а для этого мы должны произвести срав­нение исторических данных.

2) Внеисторические исследования тяготеют к статике или к разовому изучению ограниченных сфер повседневной жизнедея­тельности. Этого и следует ожидать, так как большие структуры легче заметить, когда они находятся в процессе изменения. А из­менения мы начинаем замечать только тогда, когда расширяем кру­гозор и охватываем достаточно большой исторический отрезок вре­мени. Поэтому единственный способ понять взаимодействие меж­ду мельчайшими формами деятельности людей и более крупными структурами, выяснить, как факторы макроуровня влияют на огра­ниченные сферы повседневной жизни — это обратиться к истори­ческим материалам. Чтобы определить структуру во всех значени­ях этого ключевого термина и адекватно сформулировать пробле­мы и трудности ограниченных условий повседневности, необходи­мо и на словах и на деле признать, что общественные науки мы воплощаем в жизнь как исторические дисциплины.

Изучение истории не только увеличивает наши возможности Познания структуры общества. Мы не можем надеяться на понимание Даже отдельно взятого общества, даже в статике без использования исторического материала. Образ всякого общества — это конкрет­но-исторический образ. То, что Маркс называл "принципом исто­рической определенности", можно изложить следующим образом: любое данное общество должно быть понято в контексте того пе­риода, в котором оно существует. Как бы ни определялся "пери­од", общественные институты, идеологии, типы личностей, преоб­ладающие в любой данный период, составляют уникальные фено­мены. Это не означает, что данный исторический тип нельзя срав­нить с другими и что его можно постичь только интуитивно. Но это означает — и это уже вторая ссылка на приведенный выше принцип, — что в рамках одного исторического типа различные механизмы социальных изменений образуют определенное про­странство взаимодействия. Именно эти механизмы, которые Карл Маннгейм вслед за Джоном Стюартом Миллем назвал "principia media", и хотят описать обществоведы, изучающие социальную структуру.

Ранние теоретики обществоведения пытались сформулировать инвариантные законы общества — законы, которые бы имели силу для всех обществ подобно тому, как процедуры абстрагирования в физике позволили сформулировать законы, отсекающие несущест­венное для их действия качественное богатство "природы". По моему мнению, ни одному обществоведу не удалось установить какой-либо "закон", который был бы трансисторическим, действия которого можно было бы распространить за пределы конкретной структуры в конкретно-исторический период. Иначе "законы" пре­вращаются в пустые абстракции или весьма туманные тавтологии. Единственный смысл "социальных законов" или даже "социаль­ных закономерностей" — это, как мы могли убедиться, principia media, или, если угодно, конструкт для конкретной социальной структуры в конкретно-историческую эпоху. Нам неизвестны уни­версальные механизмы исторических изменений, а те механизмы, которые уже описаны, варьируются в различных социальных струк­турах. Исторические изменения касаются социальных структур об­щества и отношений между образующими их компонентами. Подобно тому, как существует разнообразие социальных структур, существует и разнообразие принципов исторических изменений.

3) Абсолютная необходимость знания истории того или иного общества для его понимания становится совершенно очевидной любому экономисту, политологу или социологу как только он по­кидает пределы развитого индустриального общества и исследует институты какой-нибудь иной социальной структуры – Ближнего Востока, Азии или Африки. При изучении "своей собственной страны" исследователь, сам того не замечая, уже погружен в ее историю, поскольку ее знание непосредственно присутствует в кон­цепциях, с которыми он работает. Когда он расширяет рамки ис­следования и проводит сравнительный анализ, он начинает лучше видеть внутреннюю историческую обусловленность того, что он хочет понять, а не просто фиксирует "общий фон".

В наше время проблемы западного общества почти неизбежно оказываются общемировыми проблемами. Пожалуй, одной из от­личительных характеристик современной эпохи является то, что впервые в истории все разнообразные социальные миры находятся в тесном, быстром и очевидном взаимодействии. Исследователь должен заниматься сравнением этих миров и рассматривать взаи­модействия между ними. Возможно поэтому некогда экзотическая заповедная зона антропологов теперь получила название "слабо­развитых стран" и включается в число объектов исследования эко­номистами, а также политологами и социологами. Вот почему наи­лучшие социологические исследования сегодня — это работы гло­бального и регионального масштаба.

Сравнительные и исторические исследования очень тесно пере­плетаются. Нельзя понять политическую экономию слаборазви­тых, коммунистических и капиталистических стран, рассматривая только их современное состояние, с помощью простых вневремен­ных сравнений. Нужно расширить временные границы анализа. Чтобы понять и объяснить сегодняшнее состояние сравниваемых фактов, нужно знать исторические фазы и причины различий в скорости и направлении развития стран, а также причины препят­ствующие их развитию. Нужно знать, например, почему основан­ные в шестнадцатом и семнадцатом веках европейцами колонии в Северной Америке и Австралии стали со временем промышленно развитыми капиталистическими странами, а бывшие колонии в Индии, Латинской Америке и Африке остаются бедными, аграр­ными и отсталыми странами вплоть до конца двадцатого века.

Таким образом, историческая точка зрения ведет к сравни­тельному исследованию обществ. Нельзя понять и объяснить ос­новные фазы, через которые прошла или проходит та или иная западная страна, и современные ее очертания только в терминах своей собственной национальной истории. И не только потому, что в исторической реальности любая страна в своем развитии взаимодействует с другими странами. Я также имею в виду, что разум не может даже сформулировать исторические или социоло­гические проблемы отдельно взятой социальной структуры без ее со- и противопоставления с социальными структурами других обществ.

4) Даже если наша работа не является собственно сравнитель­ной и связана с каким-то узким сектором социальной структуры одной страны, нам необходимы исторические материалы. Только посредством абстрагирования, которое необязательно ведет к иска­жению социальной реальности, мы можем избежать негативного влияния на исследование некоторых острых моментов. В наших силах, конечно, конструировать моментальные картинки и даже панорамы, но в этом случае мы не придем ни к каким выводам. Если известно, что объект нашего исследования претерпевает из­менения, то на самом простейшем описательном уровне мы обяза­ны спросить, каковы основные тренды этих изменений? И чтобы ответить на поставленный вопрос, по крайней мере, необходимо наметить два ориентира: "куда" и "откуда".

Ответ может содержать формулировку долго- и краткосроч­ного тренда, что, конечно же, зависит от задач исследования. Но в работах любого масштаба обычно необходимы достаточно продол­жительные тренды. Долгосрочные тренды нужны хотя бы для того, чтобы преодолеть исторический провинциализм — неявное допу­щение о том, что настоящее является своего рода независимым творением.

Для того чтобы понять динамику изменений в современной социальной структуре, мы должны попытаться выделить долго­срочные тенденции развития и в их терминах ответить на вопрос: каков механизм тенденций, вызывающих изменения в социальной структуре общества? Задавая подобные вопросы, мы доведем рас­смотрение трендов до кульминационной точки, которая связана с историческим переходом от одной эпохи к другой и с тем, что можно назвать структурой эпохи.

Обществовед хочет понять природу современной эпохи, най­ти контуры ее структуры и выделить ее главные движущие силы. Каждая эпоха, если ее верно определить, является "полем исследо­вания", которое дает возможность раскрыть присущую ей механику исторического процесса. Роль властвующих элит, например, в историческом процессе изменяется в зависимости от степени цент­рализации институциональных средств принятия и выполнения решений.

Концепция структуры и движущих сил "современной эпо­хи" также ее сущностных уникальных признаков является цент­ральной, но часто непризнанной в общественных науках. Полито­логи изучают современное государство, экономисты - современ­ный капитализм. Социологи, особенно в своей полемике с марк­сизмом, ставят множество проблем в терминах "сущностных черт нового времени", а антропологи применяют свои познавательные способности к современному миру в исследованиях дописьменных обществ. Пожалуй, наиболее классические проблемы современных общественных наук в политологии и экономике не в меньшей степени, чем в социологии, связаны с исторической интерпрета­цией довольно частного процесса — зарождения, формирования и состава городских промышленных обществ "Современного Запада", как правило, в противопоставлении с "Эрой феодализма".

В обществоведении известно множество общеупотребимых понятий для обозначения исторического перехода от сельской об­щины феодальных времен к современному городскому обществу: "статус" и "договор" Г. Мэна, "общность" и "общество" Ф. Тен­ниса, "статус" и "класс" М. Вебера, "три стадии" А. Сен-Симона, "военное" и "промышленное" общества Г. Спенсера, "циркуляция элит" В. Парето, "первичные" и "вторичные группы" Ч. Кули, "механическая" и "органическая солидарность" Э. Дюркгейма, "на­родное" и "городское" Р. Редфилда, "священное" и "светское" Г. Беккера, "гарнизонное государство" и "торговое общество" Г. Лассуэлла, — все эти концепции, независимо от степени генера­лизации в употреблении, имеют конкретно-исторические корни. Даже тот, кто думает, будто он не касается истории, употребляя некоторые понятия исторических трендов, вносит в исследования и историчность, и даже трактовку определенного исторического периода.

Именно в контексте повышенного внимания к облику и движущим силам "современной эпохи", к природе присущих ей кри­зисов нужно понимать стандартную для обществоведа озабочен­ность "трендами". Мы изучаем тренды, пытаясь заглянуть за события и осмыслить их. В таких исследованиях часто делаются попытки сосредоточить свое внимание на каждом тренде, забегая немного вперед, и, что еще более важно, увидеть все тренды вмес­те, как движущиеся части целостной структуры исторической эпо­хи. Конечно, с интеллектуальной точки зрения гораздо легче (а с политической — более благоразумно) рассматривать тренды от­дельно и одномоментно, как будто они не связаны друг с другом, чем представить их все вместе. Для записного эмпирика, пишу­щего маленькие сбалансированные эссе о том и о сем, любая по­пытка "увидеть целое" часто представляется "крайним преувели­чением".

Попытки "увидеть целое" безусловно таят много опасностей интеллектуального плана. То, что одному видится как целое, дру­гому представляется лишь частью, и иногда, при отсутствии си­ноптического зрения, попытка увидеть целое приводит лишь к сплошному описательству. Определение целого, конечно, может быть пристрастным, но я не думаю, что это пристрастие сильнее, чем при выборе легко выделяемой при наблюдении детали безо всякого представления о целом, ибо такой выбор всегда будет двой­ственным. В исторически ориентированном исследовании мы, кроме того, часто склонны путать "предсказание" и "описание". Эти две операции не поддаются строгому разграничению и не являются единственными при рассмотрении трендов. Мы можем изучать трен­ды, пытаясь ответить на вопрос "куда мы идем?", и именно это обществоведы и пытаются делать. При этом мы пытаемся изучать историю, а не возвращаться в нее, отслеживать современные трен­ды, чтобы не впасть в "журналистику", и выверять будущее, не впадая в пророчество. Все это нелегко дается. Мы должны по­мнить, что имеем дело с историей, что она очень быстро изменяет­ся и что существуют контртренды. И нам всегда приходится соче­тать узость непосредственно переживаемого настоящего с обобще­ниями, необходимыми для раскрытия смысла конкретных трендов для эпохи в целом. Но, кроме того, обществовед пытается увидеть разные основные тренды вместе, то есть структурно, а не так, как они проявляются в отдельной сфере жизнедеятельности. Именно эта цель позволяет в исследовании трендов выходить на уровень понимания определенной исторической эпохи, что требует полного и искусного использования исторических материалов.

 

3.

 

Есть еще один довольно распространенный сегодня способ "обращения к истории", наделе скорее ритуальный, чем преследу­ющий содержательные цели. Я имею в виду короткие и скучные скетчи "по истории", которыми часто предваряются исследования современного общества, а также ad hoc процедуру, известную как "историческое объяснение". Такие "объяснения", опирающиеся на прошлое отдельной страны, редко бывают адекватными. По этому поводу необходимо отметить несколько моментов.

Во-первых, признаем: изучение истории нам необходимо, что­бы преодолеть ее. Здесь я подразумеваю следующее: то, что часто принимается за исторические объяснения, лучше рассматривать как часть того, что еще надлежит уяснить. Вместо того, чтобы "объяс­нять" какое-то явление как "пережиток прошлого", мы должны поставить вопрос, почему оно сохранилось. Обычно находят раз­ные ответы в зависимости от фаз, через которые прошел изучае­мый феномен, и для каждой фазы можно попытаться установить, какую роль играл этот феномен, как и почему он перешел в свою следующую фазу.

Во-вторых, в исследованиях современного общества, я ду­маю, очень важно прежде всего пытаться объяснить его признаки в терминах современных же функций. Это значит определить мес­то этих признаков в целом и во взаимосвязи с другими признака­ми. Как только удается их определить, четко вычленить, поточнее выделить их компоненты, можно переходить к рассмотрению более или менее однородного и тем не менее исторического промежутка времени.

В работах о личностных проблемах взрослых некоторые неофрейдисты — пожалуй, наиболее заметно это проявляется у К. Хорни - пришли, кажется, к сходным методам. К генетическим и биографическим причинам обращаются только тогда, когда ис­черпывающе изучены наличные черты и свойства характера. По­нятно, что по поводу этой же темы идет классический спор между Функциональной и исторической школой в антропологии. Одной из причин спора, по моему мнению, является то, что исторические объяснения" часто превращаются в консервативную идеологию: Институты эволюционировали в течение долгого времени, и поэ­тому не следует торопиться изменять их. Другая причина состоит в том, что историческое сознание довольно часто становится ис­точником радикальной идеологии: институты по своей сути эфе­мерны, соответственно, конкретные институты не вечны и не "ес­тественны" для человека, они тоже изменяются. Обе эти точки зрения часто опираются на особый род исторического детерминиз­ма или даже исторической неизбежности, которые легко ведут к пассивной позиции и ошибочному пониманию роли человека в историческом процессе. Я не хочу заглушать в себе историческое чутье, ради обретения которого я упорно работал, но я также не хочу основываться в своих объяснениях на консервативном или радикальном употреблении понятия "историческая судьба". Я не принимаю "судьбу" как универсальную историческую категорию, о чем собираюсь поговорить позже.