Авария на Нью-Йоркской шахте 7 страница

Человек, уставший в пути, захотел где-нибудь отдохнуть, думал я. И я -- дерево, к которому он прислонился. Я сочувствовал ей. Но при этом вовсе не считал, что вот, мол, как несправедливо и неправильно, когда настолько молодая и симпатичная девушка так устает. Если подумать, ничего несправедливого здесь нет. Усталость может обрушиться на любого из нас независимо от красоты или возраста. Точно так же, как буря, наводнение, землетрясение или горный обвал.

Минут через пять она подняла голову, встала, надела жакет. И опять присела -- теперь уже на диван. Пальцы левой руки теребили кольцо на мизинце правой. В жакете она будто опять напряглась, став чужой и далекой, как прежде.

Не вставая с кровати, я смотрел на нее.

-- Послушай, -- сказал я. -- Насчет того, что с тобой случилось на шестнадцатом этаже... Ты тогда ничего особенного не делала? Перед тем, как в лифт садиться, или уже в самом лифте?

Она склонила голову набок и задумалась на пару секунд.

-- Хм... Да нет, вроде. Ничего особенного... Я не помню уже!

-- И вокруг никаких странностей не заметила? Ну, было что-нибудь не так, как всегда?

-- Да все было, как всегда! -- она пожала плечами. -- Никаких странностей. Совершенно обычно села в лифт, приехала, двери открылись -- темно. Вот и все.

Я кивнул.

-- Слушай, а может, поужинаем где-нибудь?

Она покачала головой.

-- Извини. Сегодня у меня важная встреча.

-- Ну, а завтра?

-- А завтра -- бассейн. Я плавать учусь.

-- Плавать учишься... -- повторил я и улыбнулся. -- А ты знаешь, что в Древнем Египте тоже учились плавать в бассейнах?

-- Откуда мне знать? -- сказала она. -- Врешь, наверное?

-- Да нет же, правда! Я сам об этом материал для статьи собирал, -- настаивал я. Хотя спроси она меня: «ну, и что из этого?» -- я бы не знал, что ответить.

Она посмотрела на часы и встала.

-- Спасибо, -- сказала она. И выскользнула в коридор так же бесшумно, как и пришла. Единственное событие этого дня. Маленькое и неприметное. Радуясь таким вот маленьким, неприметным событиям, и жили свои маленькие, неприметные жизни древние египтяне. Обучались плаванию в бассейнах, бальзамировали мумии, занимались прочими мелочами. Большое скопление таких мелочей в одном месте и называют Цивилизацией.

 

9.

 

К одиннадцати заняться стало нечем в прямом смысле слова. Все, что можно было сделать, я сделал. Ногти постриг, ванну принял, уши почистил, новости по телевизору посмотрел. От пола отжался, ужин съел, все книги до конца дочитал. Но спать совсем не хотелось. С другой стороны, для дальнейших экспериментов с лифтом еще слишком рано. Такими вещами стоит заняться где-нибудь заполночь, когда на этажах никого из персонала не встретишь.

Я прикинул, что еще оставалось -- и отправился в бар на двадцать шестом этаже. Уселся за столик -- и, потягивая мартини, стал разглядывать снежную мглу за окном и думать о египтянах. Любопытно все-таки -- как они жили там, в Древнем Египте? Кого обучали плаванью в своих бассейнах? Наверняка каких-нибудь членов семьи фараона, детей аристократов и прочую «золотую молодежь». Древнеегипетские нувориши оттяпывали себе лучшие земельные участки вдоль Нила, сооружали там элитные бассейны и учили своих чад передвигаться в воде особо пижонскими способами. А обаятельные инструкторы -- точные копии моего одноклассника-киноактера -- плавали вокруг и приговаривали сладкими голосами: «Замечательно, мой господин, так держать! Вот только когда вы изволите плавать кролем, ваша правая рука могла бы простираться еще немного вперед...»

Я живо представил себе эту картину. Воды Нила цвета синих чернил, слепящее солнце, охранники с длинными пиками отгоняют аллигаторов и простолюдинов, шелест тростника на ветру, загорелые тела сыновей фараона... Как насчет дочерей фараона? Или девчонок они плаванью не обучали? Например, Клеопатра. Совсем еще молоденькая такая Клеопатра, вылитая Джоди Фостер. Интересно, у нее тоже съезжала бы крыша при виде инструктора, моего одноклассника? Да, наверное, и у нее съезжала бы. Все-таки в этом -- его Основное Предназначение...

Вот бы сняли такое кино, подумал я. На такое кино я бы точно сходил с удовольствием.

Главный герой -- инструктор по плаванию -- происхождения отнюдь не плебейского. Сын царя какой-нибудь Персии или Ассирии. Но во время войны его захватывают в плен, угоняют в Египет и продают там в рабство. Однако, даже став рабом, он не теряет ни капли своего обаяния. Какие там Чарлтон Хестон или Кёрк Дуглас! Сверкая белозубой улыбкой, он элегантно мочится в тростнике. А стоит дать ему укулеле -- встанет на фоне вечернего Нила и споет «Рок-э-хула Бэби» на древнеегипетском не хуже оригинала. Такие роли под силу только моему однокласснику.

И вот однажды его жизненный путь пересекается с путем фараона. Как-то утром он рубит тростник на берегу Нила, и вдруг прямо перед ним на реке опрокидывается корабль. Не колеблясь ни секунды, он бросается в воду, стремительным кролем подгребает к тонущему судну, выуживает оттуда фараонову дочку и наперегонки с аллигатором возвращается обратно на берег. Очень элегантно. Примерно как зажигал нашу газовую горелку на уроке химии. Фараон на все это смотрит и думает: «Ага! А не сделать ли его новым учителем плавания для наследников престола? Старого-то мы аккурат на прошлой неделе утопили в колодце за дерзкий язык!..» И вот наш герой -- Наставник Бассейна Великого Фараона. Обаятельный, как и раньше -- все вокруг от него без ума. С наступлением ночи придворные дамы, натеревшись благовониями, так и норовят прошмыгнуть к нему в постель. Фараоновы дети в нем просто души не чают. Сногсшибательный эпизод «Принцесса в бикини» сменяется эпохальной сценой «Мой фараон и я». В день рождения фараона детишки исполняют для папочки композицию синхронного плавания. Фараон рыдает от счастья, ставки героя опять растут. Но герой не задирает носа, он скромный. Знай себе улыбается и элегантно мочится в тростнике. Каждую придворную даму, прошмыгнувшую к нему в постель, он ласкает не меньше часа, а кончив, никогда не забывает погладить по голове и сказать ей: «Ты -- лучше всех!» Он добрый.

Интересно, кстати, а как должен выглядеть секс с древнеегипетской придворной дамой? Я попробовал это представить, но у меня ни черта не вышло. Чем больше я напрягал несчастное воображение, тем назойливее в голову лезли кадры из «Клеопатры» производства киностудии «ХХ Век -- Фокс». Той жуткой тошниловки с Элизабет Тэйлор, Ричардом Бартоном и Рексом Харрисоном. Экзотика по-голливудски: черные наложницы с ногами чуть не от шеи машут над Элизабет Тэйлор опахалами на длиннющих рукоятках. Она в умопомрачительных позах ублажает моего одноклассника. Древние египтянки в этом деле -- большие искусницы.

И вот у Клеопатры -- вылитой Джоди Фостер -- после встречи с ним абсолютно съезжает крыша. Банально, конечно, но что поделаешь -- без этого кино не получится.

Более того: у него тоже съезжает крыша от Джоди Клеопатры.

Но от Джоди Клеопатры крыша съезжает не только у него. Абиссинский принц, весь черный как сажа, уже давно ее вожделеет. При одной мысли о ней он срывается с места и отплясывает свои абиссинские танцы. Сыграть это может только Майкл Джексон и никто другой. Раздираемый страстью, он тащится в Египет через пустыню аж из самой Абиссинии. На каждом привале своего каравана отплясывает у костра «Билли Джин» с тамбурином в руках. И его черные глазищи искрятся, пропитавшись сиянием звезд. Между учителем плавания и Майклом Джексоном, конечно же, вспыхивает вечная вражда. Классический любовный треугольник.

Досочиняв до этих пор, я вдруг увидал перед собой фигуру бармена. Очень жаль, но бар закрывается, сообщил он, как бы извиняясь. Я глянул на часы: четверть первого. Кроме меня, в баре не осталось ни одного посетителя. Бармен заканчивал убирать помещение. Черт бы меня побрал, покачал я головой. Столько времени думать без остановки всякую чушь! Ни уму ни сердцу... Рехнулся я, что ли?

Расписавшись на чеке, я залпом допил мартини и поднялся с места. Вышел из бара, сунул руки в карманы и стал дожидаться лифта.

...Но суровый древнеегипетский этикет велит Джоди Клеопатре выйти замуж за своего младшего брата, продолжал думать я. Проклятый сценарий прочно засел у меня в голове. Как я ни отмахивался, подсознание выдавало новые и новые эпизоды. Младший брат -- слабоумный и полная размазня. Кому бы доверить такую роль? Вуди Аллену? Ну уж нет! Этот мне всё кино превратит в дурную комедию. Начнет сыпать тоскливыми шутками при дворе да шмякать себя по голове пластмассовой колотушкой... Не пойдет.

Ладно, с братом придумаем позже. А вот фараона пускай играет Лоуренс Оливье. С его вечной мигренью и пальцами, стискивающими виски. Всех, кто ему не по нраву, фараон топит в бездонном колодце или отправляет поплавать в Ниле наперегонки с крокодилами. Интеллигентен и жесток. Вот он приказывает вырвать кому-то веки, а потом отвезти несчастного в пустыню и бросить там помирать...

Я додумал до этого места -- и передо мной распахнулись двери лифта. Без единого звука. Я ступил внутрь и нажал на кнопку пятнадцатого этажа. И стал думать дальше. Мне не хотелось думать про все это. Но остановиться почему-то не получалось.

Сцена меняется: бескрайняя пустыня. В самом сердце пустыни -- пещера, где обитает изгнанный фараоном прорицатель. Долгие годы хоронится он от людей там, где никто уже не обидит его. С вырванными веками он умудрился обойти всю пустыню и чудесным образом выжить. Укутанный с головой в овечьи шкуры, скрывается от солнечных лучей во мраке своей пещеры. Поедает червей, грызет верблюжьи колючки. И, наделенный третьим, внутренним глазом, предвидит Будущее. Скорое падение фараона. Сумерки Египта. Смену эпох на Земле...

«Человек-Овца! -- взорвалось у меня в голове. -- А здесь-то какого дьявола делает Человек-Овца?!»

Двери лифта раскрылись -- бесшумно, как и всегда. Поражаясь собственным бредням, я шагнул из лифта в коридор. Человек-Овца! Разве он существовал еще во времена фараонов? Или все это -- плоды моей сбрендившей фантазии? Не вынимая рук из карманов, я стоял в темноте и пытался найти этому хоть какое-то объяснение.

В темноте?

И тут я наконец осознал: вокруг меня -- кромешная тьма. Ни лучика света. Двери лифта все так же беззвучно затворились у меня за спиной -- и эта тьма стала черной, как битумный лак. Я не различал даже собственных рук. Музыка тоже исчезла. Ни тебе «Мами Блю», ни «Любви в летний день» -- ничего. В зябком воздухе едко пахло какой-то хиной.

И в этой кромешной тьме я стоял, не дыша, совершенно один.

 

10.

 

Мгла была абсолютной. До животного ужаса.

Я не различал ни предметов, ни очертаний. Ни контуров своего тела. Я не чувствовал, есть ли на месте моего тела вообще что-нибудь. Черного цвета Ничто -- вот единственное, что меня окружало.

В такой жуткой мгле даже самого себя начинаешь воспринимать как абстракцию. Мое «я» теряет материальную оболочку -- и заполняет собой пространство, словно какая-нибудь мистическая эктоплазма. Оно, мое «я», уже высвободилось из моего тела -- но никакой оболочки взамен не обрело. Бестелесное и неприкаянное, болталось оно в космической пустоте -- на зыбкой границе между реальностью и кошмаром...

Довольно долго я простоял, замерев, точно парализованный. Руки-ноги не слушались -- я просто их не ощущал. Казалось, кто-то затянул меня в морские пучины и прижимал ко дну, не давая всплыть. До предела концентрированная мгла давила на каждую клетку тела. От пронзительного беззвучия чуть не лопались барабанные перепонки. Поначалу я ждал, когда же к этой мгле привыкнут глаза. Бесполезно. То был не какой-нибудь полудохлый ночной полумрак, с которым свыкаешься через минуту. Идеальная чернота залила собой всё и вся. Точно холст, на который долго, слой за слоем, накладывали черную краску. Я машинально обшарил карманы. В правом оказались бумажник и ключи от дома. В левом -- пластиковая карточка-ключ от номера, носовой платок и немного мелочи. Ничего, что пригодилось бы в темноте. Впервые за долгое время я пожалел, что бросил курить. Не бросил бы -- нашлись бы спички или зажигалка... Ладно, что уж теперь. Я вынул руку из кармана и протянул туда, где должна была находиться стена. Ладонь уперлась в вертикальную поверхность. Стена была на месте. Гладкая и холодная. Слишком холодная для отеля «Дельфин». Стены отеля «Дельфин» не должны быть такими холодными. Ибо «специальными кондиционерами во всем здании отеля круглосуточно поддерживается приятная комнатная температура»... Спокойно, приказал я себе. Будем рассуждать хладнокровно.

Хладнокровно!

Во-первых, все это уже случалось раньше с моей новой знакомой. И сейчас просто повторяется то же самое. Так? Так. Но раз она из этого выбралась -- значит, и я смогу! Трудно, что ли? Не вижу причин для паники. Просто нужно повторить все, что делала она.

Далее. В этом здании творится что-то странное, и это «что-то» имеет отношение ко мне. Несомненно, этот отель как-то связан со старым отелем «Дельфин». Поэтому я и пришел сюда. Так или нет? Именно так! А значит, нужно шаг за шагом повторить ее путь -- и увидеть то, что побоялась увидеть она...

Страшно?

Еще как страшно.

Черт бы меня побрал. Ведь действительно страшно, без ду

Черт бы меня побрал. Ведь действительно страшно, без дураков! Я ощутил себя безоружным и голым. Чернота вокруг источала насилие -- а я даже не мог увидеть опасность, приближавшуюся ко мне в этом мраке беззвучно и неторопливо, словно морской змей. Фатальным бессилием сковало все тело. Поры кожи закупорило темнотой. Рубашка взмокла от холодного пота. Горло пересохло: я попытался сглотнуть слюну -- и чуть не сломал себе шею.

Где же я, черт возьми?! Где угодно, только не в отеле «Дельфин». Хоть это понятно сразу. Я выпал в иное пространство. Переступил через какой-то порог -- и вывалился куда-то. Я закрыл глаза и глубоко-глубоко вздохнул.

Как последний идиот, я вдруг до ужаса захотел послушать «Мами Блю» оркестра Поля Мориа. Зазвучи она сейчас -- и я был бы счастлив. Вот что вернуло бы меня к жизни! Или даже Ричарда Клайдермана. Сейчас -- стерпел бы. И «Лос Индиос Табахарас» стерпел бы, и Хосе Фелисиано, и Хулио Иглесиаса, и Серхио Мендеса, и «Партридж Фэмили», и какое-нибудь «Фрут Гам Кампани 1910» -- да все что угодно! Стиснул бы зубы и слушал как миленький. Слишком уж страшная тишина... Согласен даже на хор Митча Миллера. Да пускай хоть Аль Мартино с Энди Вильямсом дуэтом заголосят -- дьявол с ними, лишь бы звучало хоть что-нибудь!!!

Ну хватит, одернул я себя. Сколько можно думать о всякой ерунде? С другой стороны, совсем ни о чем не думать тоже невозможно. Так не все ли равно, о чем? Надо чем-то занять пустоту в голове. Чтобы не было страшно. Чтобы как-то вытерпеть животный ужас, расползающийся в этой космической пустоте.

Майкл Джексон отплясывает «Билли Джин» у костра с тамбурином в руках. И даже верблюды в трансе от его завываний.

В голове моей -- какая-то каша.

ВГОЛОВЕМОЕЙКАКАЯТОКАША...

Каждая мысль отдается эхом в пустой голове. Каждая мысль отдается...

Я еще раз вздохнул поглубже -- и погнал видения из дурной головы куда подальше. Не бесконечно же, в самом деле, думать про всю эту чушь! Нужно действовать. Верно же? Иначе какого черта я сюда притащился?

Я собрался с духом -- и, держась рукой за стену, двинулся по коридору направо. Ноги слушались плохо. Ноги были словно чужие. Будто нарушилась связь между ногами и нервной системой. Приказываю ногам шевелиться, а те ни в какую. Вокруг -- сплошной мрак без конца и края. Мрак до самого сердца Земли. Шаг за шагом я медленно двигаюсь к центру Земли. И уже никогда не вернусь на поверхность... Думай о чем-нибудь, сказал я себе. Не будешь ни о чем думать -- страх постепенно охватит тебя целиком. Сочиняй уж дальше свое кино... На чем мы там остановились? На появлении Человека-Овцы. Но эпизод в пустыне развивать пока некуда. Вернемся во дворец фараона. Грандиознейший тронный зал. Сокровища, собранные со всей Африки. Нубийские рабыни в немом поклоне ожидают повелений. А посреди всего этого сидит фараон. Сегодня он явно не в духе. «Прогнило что-то в Нильском королевстве, -- думает он. -- Как и в моем дворце. Какая-то ошибка разрастается, растлевает собою все вокруг. Срочно нужно найти ее и исправить...»

Шаг за шагом я продвигался вперед. И думал изо всех сил. Значит, девчонка, моя новая знакомая, этот ужас преодолела. Интересно... Неужели вот так же, как я сейчас, потащилась одна во тьму что-то там проверять? Даже у меня поджилки трясутся -- а ведь я знал, к чему готовиться! Не знай я об этом заранее -- черта с два бы куда-нибудь пошел. Небось, так и каменел бы себе у лифта, не смея пальцем пошевелить...

Я начал думать о своей новой знакомой. Представил, как она учится плавать у себя в бассейне. Вся такая в обтягивающем купальнике. А рядом с ней вьется кругами мой одноклассник-киноактер. И у нее съезжает от него крыша. Он показывает ей, как загребать правой в кроле, она глядит на него совершенно ошалевшими глазами. И, еле дождавшись ночи, прошмыгивает к нему в постель... Мне сделалось грустно. Грустно, горько и обидно. Так нельзя, сказал я ей мысленно. Ни черта ты не понимаешь. Все его обаяние -- чисто внешнее. Он будет шептать тебе на ухо нежности, за которыми ничего нет. И, наверное, здорово тебя заведет... Но ведь это уже вопрос техники! Грамотно исполненная прелюдия -- и ничего больше!..

Коридор сворачивал вправо. Все как она говорила... Но в моем воображении она уже трахалась с проклятым одноклассником. Вот он осторожно раздевает ее и шепчет комплимент каждой обнажаемой части тела. Искренне шепчет, собака. От чистого сердца... Та-ак, подумал я. Оч-чень интересно. Я почувствовал, что не на шутку разозлился. «Как можно так ошибаться?!» -- хотелось мне закричать.

Коридор сворачивал вправо.

По-прежнему держась за стену, я повернул направо. И далеко впереди увидел огонек. Такой слабый и размытый, точно пробивался сразу через несколько занавесок.

Все как она говорила...

Мой одноклассник касается ее тела губами. Медленно переходит от шеи к плечам, к груди... Камера показывает его спереди, ее со спины. Потом ракурс меняется. Ее лицо. Только это не ее лицо. Не моей знакомой из-за стойки отеля «Дельфин». Это лицо Кики. Той самой Кики с фантастическими ушами, шлюхи высшей категории, с которой я останавливался в старом отеле «Дельфин». Кики, что так странно исчезла из моей жизни... И вот теперь она трахается с моим одноклассником. Это выглядело точь-в точь как кадры из кинофильма. Профессионально смонтированные кадры. Пожалуй, даже слишком профессионально. До унылой банальности. Кики. Она-то здесь откуда? Пространство и время сошли с ума.

ПРОСТРАНСТВОИВРЕМЯСОШЛИСУМА...

Я снова трогаюсь с места, держа курс на огонек впереди. Я трогаюсь с места -- и кино в голове обрывается. Затемнение.

Продвигаюсь во тьме вдоль стены. Приказываю себе ни о чем больше не думать. Думай, не думай -- все равно ничего не изменится, только мыслями время растянешь зря. Лучше уж без всяких мыслей просто двигать ногами, и все. Сосредоточенно. Целенаправленно. Свет впереди тусклый, рассеянный, откуда он -- не разобрать. Видно только чуть приоткрытую дверь. Дверь, каких не бывает в этом отеле. Как она и сказала... Старая-престарая деревянная дверь. На ней -- табличка с номером. Ни одной цифры не разглядеть. Слишком темно и слишком грязная табличка. Но как бы там ни было -- это уже не отель «Дельфин». Откуда в новом отеле «Дельфин» взяться такой старой двери? Я уж о воздухе не говорю. Чем же тут пахнет, в самом деле? Какой-то истлевшей бумагой... Свет за дверью подрагивает временами. Похоже на пламя свечи...

Я встал перед дверью и какое-то время разглядывал это свечение. И опять вспоминал ее, девчонку из-за стойки в фойе. Все-таки зря я тогда не переспал с нею. Вернусь ли я когда-нибудь в нормальный мир? Смогу ли еще разок пригласить ее куда-нибудь? Я вдруг почувствовал жгучую ревность к «нормальному миру» со всеми его бассейнами. Впрочем, возможно, это была не ревность. А, скажем так, искаженное и преувеличенное сожаление о несодеянном. Но ощущалось почему-то как ревность. По крайней мере, именно на ревность это сильно смахивало в темноте. Ну и дела! Нашел время и место страдать от ревности! А ведь я уже тысячу лет никого ни к кому не ревновал... Не говоря уж о том, что страдать от ревности -- вообще не в моем характере. Для этого я, пожалуй, слишком зациклен на самого себя... И тем не менее -- странное дело! -- я испытывал сейчас на удивление острую ревность. К плавательному бассейну.

Что за бред, сказал я себе. Разве можно ревновать кого-то к бассейну? Никогда о таком не слыхал...

Я нервно сглотнул слюну. В мертвой тишине это прозвучало так, словно по пустой металлической бочке шарахнули ломом. А ведь я просто сглотнул слюну...

Звуки явно были громче, чем полагалось. Все как она говорила... Кстати. Надо же постучать. Я должен постучать в эту дверь...

И я постучал. Не раздумывая, машинально. Совсем несильно: тук-тук. Вроде как -- не услышат, так и бог с ним. Но раздался такой грохот, что я чуть не оглох. Грохот, от которого леденела душа, тяжелый, как шаги самой Смерти.

Затаив дыхание, я ждал, что будет.

Вначале ничего не было. Пришла тишина -- долгая, как она и рассказывала. Насколько долгая -- сказать не берусь. Может, пять секунд, а может, с минуту. Длина Времени не считывалась в такой темноте. Время пульсировало, то растягиваясь, то сокращаясь. И я сам растягивался и сокращался вместе с ним -- без единого звука. Время выгибалось из своих форм -- и я выгибался из форм вслед за ним. Как отражение в кривом зеркале.

И наконец я услышал это. Неестественно громкий шорох. Будто ворошили огромную кучу тряпья. Кто-то тяжелый поднялся с пола. И раздались шаги. Медленно-медленно они приближались ко мне. То ли в шлепанцах, то ли приволакивая ноги -- шур-р-р! Шур-р-р! -- что-то страшное двигалось прямо на меня. Что-то нечеловеческое, сказала она. Это точно. Человек так ходит не может. Это что-то другое. Что в обычном мире не может существовать. А здесь -- существует...

Я не побежал. Сорочка взмокла от пота и прилипла к спине. Но странно -- чем ближе раздавались шаги, тем меньше страха оставалось в душе. Все в порядке, сказал я себе. Никто ничего плохого мне не сделает. Я вдруг понял это очень явственно. Бояться нечего. Пусть все идет как идет. Все будет хорошо. Какой-то теплый водоворот засасывает меня... Я стиснул ручку двери, задержал дыхание и зажмурил глаза. Все хорошо. Мне не страшно. В кромешном мраке я слышу, как оглушительно бьется сердце. Моё сердце. Я растворяюсь в этом биении, я -- его составная часть. Бояться нечего, говорю я себе. Просто все собирается в одно целое...

Звук шагов обрывается. Чем бы это ни было -- сейчас оно стоит прямо передо мной. И глядит на меня в упор. А я стою с закрытыми глазами. Включилось! -- вдруг понял я. Самые разные вещи, места и события замкнулись-таки на меня. Берега Нила, Кики, отель «Дельфин», старенький рок-н-ролл -- все это собралось в единую цепь и заработало. Натертые благовониями тела нубийских аристократок. Бомба, отсчитывающая последние секунды в старом особняке. Сияние прошлого, старые звуки, старые голоса...

-- Мы ждали тебя, -- сказало Оно. -- Давно ждали. Входи.

И даже не открывая глаз, я узнал его.

Это был Человек-Овца.

 

11.

 

Мы разговаривали за старым столом. Маленьким круглым столом, на котором горела единственная свеча в грубой глиняной плошке. Три этих предмета, можно сказать, и составляли всю мебель в помещении. Даже стульев не было, и мы уселись на стопки старых книг.

Это была комната Человека-Овцы. Длинная, узкая, тесная. Стены и потолок поначалу напомнили мне старый отель «Дельфин», но, приглядевшись, я уже не видел ничего общего. Напротив входа -- окно. Заколочено досками изнутри. Заколочено очень давно: щели между досками забиты пепельно-серой пылью, гвозди побурели от ржавчины. Больше в комнате не было ничего. Не комната, а каменный ящик из потолка и стен. Ни лампы под потолком. Ни шкафа. Ни туалета. Ни койки. Спал он, надо полагать, на полу, завернувшись в овечьи шкуры. Весь этот пол -- кроме узенькой тропинки, по которой с трудом прошел бы один человек, -- был завален старыми книгами, газетами и подшивками документов. Бумага порыжела от времени; кое-что изъели черви, кое-что перемешалось в уже невосстановимом беспорядке. Я пробежал глазами по заголовкам: все они так или иначе касались истории овцеводства на Хоккайдо... Так вот куда перекочевали архивы старого отеля «Дельфин»! Там, в старом отеле, один этаж занимали архивы с документами про овец. И старик-профессор, отец управляющего отелем, самолично следил за бумагами... Где они теперь, эти странные люди? Что с ними стало?..

В тусклом свете беспокойного пламени Человек-Овца долго разглядывал мое лицо. Огромная тень Человека-Овцы зловеще подрагивала на серой, в грязных разводах стене за его спиной. Невероятно разбухшая, будто намеренно преувеличенная тень.

-- Давненько не виделись, а? -- произнес Человек-Овца из-под маски. -- А ты почти не изменился. Похудел, что ли?

-- Похудеешь тут...

-- Что там в мире? Ничего новенького? Долго здесь поживешь -- перестаешь понимать, что на свете творится...

Я закинул ногу на ногу и покачал головой.

-- Все как всегда. Отметить особо нечего. Пожалуй, сложнее немного стало, и все. Скорость выросла у вещей и событий... Но в целом то же самое. Принципиально нового -- ничего.

Человек-Овца закивал головой.

-- Стало быть, новая война еще не началась?

Я понятия не имел, какую из войн он считает последней, но на всякий случай опять покачал головой.

-- Нет, -- сказал я. -- Еще не началась.

-- Значит, скоро начнется! -- произнес он тускло, без выражения и быстро-быстро потер руки в перчатках. -- Ты уж поберегись. Не хочешь быть убитым -- держи ухо востро. Война обязательно будет. Всегда. Не бывает, чтоб ее не было. Даже если кажется, что ее нет, она все равно есть. Люди в душе любят убивать друг друга. И убивают, пока хватает сил. Силы кончаются -- они отдыхают немного. А потом опять продолжают убивать. Так устроено. Никому нельзя верить. И это никогда не изменится. И ничего тут не поделаешь. Не нравится -- остается только убежать в другой мир.

Овечья шкура на нем казалась куда грязнее, чем раньше. Шерсть по всему телу засалилась и свалялась. Маска на лице тоже казалась потрепаннее той, что я помнил. Как будто все это было лишь дежурной сменой его обычной одежды. Хотя, возможно, мне просто так показалось -- из-за этих сырых обшарпанных стен и тусклого мерцания свечки. А может, и оттого, что память наша вообще запоминает все в несколько лучшем виде, чем на самом деле. И все же -- не только одеяние Человека-Овцы, но и сам он выглядел гораздо изможденнее и потрепаннее, чем прежде. За четыре года он постарел и скукожился. Время от времени он глубоко вздыхал, и эти вздохи странно резали слух. Будто что-то застряло в железной трубе -- как ни продувай, лишь клацает о стенки и никак не выскочит наружу.

-- Мы думали, ты придешь быстрее, -- сказал Человек-Овца. -- Потому и ждали все время. Недавно кто-то еще приходил. Мы подумали -- ты. А оказалось -- не ты. Кто-то забрел по ошибке. Странно. Другим так просто сюда не попасть. Но это ладно. Главное -- мы думали, ты придешь гораздо быстрее.

Я пожал плечами.

-- Я, конечно, догадывался, что приду. Что нельзя будет не прийти. Только решиться не мог... Часто сон видел. Об отеле «Дельфин». Один и тот же сон, постоянно. Но чтобы решиться, потребовалось время.

-- Ты хотел об этом месте забыть?

-- Хотел, -- признался я. -- И даже забыл наполовину... -- Я посмотрел на свои пальцы. Тени меж них слегка подрагивали в беспокойном мерцании свечи («Сквозняк?» -- удивился я про себя). -- А забытое наполовину хотелось забыть совсем. И жить так, словно ничего не было...

-- И все из-за твоего погибшего друга?

-- Да, -- ответил я. -- Все из-за моего погибшего друга.

-- Но в итоге ты все равно пришел сюда, -- сказал Человек-Овца.

-- Да, в конце концов, я вернулся, -- кивнул я. -- Не вышло у меня про это забыть... Только начну забывать -- тут же что-нибудь снова напомнит. Наверное, оно, это место, очень много для меня значит. Постоянно кажется, будто я -- его составная часть... Сам не знаю, что я этим хочу сказать, но... чувствую это очень ясно. Особенно во сне. Кто-то плачет и зовет меня. Почему я и решился прийти... Но ты все-таки объясни мне -- что это за место? Где я сейчас нахожусь?

Человек-Овца очень долго смотрел на меня в упор. А потом покачал головой:

-- Подробно мы и сами не знаем... Здесь очень просторно. И очень темно. Насколько просторно и насколько темно -- это нам неизвестно. Мы знаем только об этой комнате. Об остальном -- не знаем. Потому и рассказывать особенно нечего... Но раз ты все-таки пришел сюда -- значит, тебе пора было прийти. Мы уверены. В этом не сомневайся. Значит, кто-то действительно о тебе плачет. И действительно в тебе нуждается. Если ты это чувствуешь -- значит, так оно и есть. Вот и сюда ты вернулся не случайно. Как птица в родное гнездо. В природе так часто бывает. Не пожелай ты вернуться -- считай, что и места бы этого не было...

И Человек-Овца снова быстро-быстро потер рукой об руку. Исполинская тень на стене заколыхалась в такт его движениям. Гигантское черное привидение, готовое наброситься на меня в любую секунду. Прямо как в комиксах-страшилках из раннего детства.