Лингвистическая философия. 4 страница

Психоанализ и обыденный язык Джон Уиздом является очень

влиятельным аналитиком обыденного языка. В отличие от других лингвистических философов, Уиздом не перенял воззрения Витгенштейна, а сопоставил их со своими собственными. Уже в 1933 г. Уиздом вступил в конфликт с философией логического анализа. Считая, что все философские суждения состоят из слов, употребимых в языке, Уиздом писал: «Любой философский ответ – просто словесная рекомендация для удовлетворения просьбы… по отношению к предложению, имеющему недостатки конвенционального употребления»[206]. Философы, по Уиздому, должны прояснять неточности языка, а не придумыать новые затруднения, высказываемые к тому же на «малопонятном» логическом языке.

Уиздом оригинален тем, что все философские вопросы он рассматривает как «парадоксы», берущие начало в бессознательном. Уиздом часто писал, что философы бывают либо парадоксальные, либо скучные; и люди ценят философию именно за парадоксальность ее вопросов. Например, Уиздом полагает, что философы убеждаются в беспочвенности рациональной метафизики, поскольку являются «невротиками», желающими высказываться на своем, часто идиосинкразическом, языке. связывая анализ обыденного языка с психоанализом, Уиздом пытается «расшатать» связи между философией, наукой и поэзией, «смазать» их границы. «Я настаиваю на том, что существует больше поэзии в науке и больше науки в поэзии, чем наша философия позволяет нам увидеть»[207], - пишет Уиздом. Подобные утверждения вызывают, конечно, много вопросов. Например, можно поспорить с положением Уиздома, согласно которому человек, интересующийся расписанием поездов, не интересуется эпистемологическими проблемами внешнего мира, типа: «Существует ли поезд вне нашего сознания» или «Сейчас 11.30. Это действительно так?». Уиздом считает, что человек «непроизвольно» принимает подобные истины, как часть соглашений языковой игры. При этом он опирается на Мура, что является откровенной фальсификацией. Мур никогда не утверждал, что существование поезда, который отправится в 11.30, является интерсубъективным положением, принятой «непроизвольно» достоверностью, соглашением в пределах языковой игры. Для Мура логика, несомненно, не имеет в качестве основания языковой игры. Уиздом, тем самым, увидел в здравом смысле Мура только то, что было ему необходимо для доказательства «бессознательного» принятия на веру большинства соглашений языковой игры.

Лингвистический идеализм Наследие лингвистической философии Бейкера и Хакера было переосмыслено Гордоном

Бейкером и Питером М. С. Хакером, которые в соавторстве написали целый ряд известных исследований по философии Витгенштейна. Выступая лидерами оксфордской лингвистической философии 1980 – 1990-х гг., Бейкер и Хакер вносят в анализ обыденного языка целый ряд новых черт. Сближая позиции лингвистической философии и неопрагматизма, они считают, что языковые игры автономны и не нуждаются в онтологическом обосновании. Выступая как эпигону и «хранители» учения Витгенштейна, проводя в жизнь его «подлинные» взгляды, Бейкер и Хакер вскрывают несколько ошибочных уклонений в лингвистической философии. Например, в исследовании языка необходимо отказаться от психологического бихевиоризма Райла и заинматься философским анализом познания. Необходимо также отказаться от идеи «неформальной логики», сосредоточившись на анализе конкретных языковых практик. При этом Бейкер и Хакер пытаются «чистить» воззрения Витгенштейна от интерпретаций его последователей, что не обходится без определенной иконизации его учения. Несколько книг Бейкера и Хакера представляют собой составленные по всем правилам схоластические комментарии, в которых решается вопрос о том, что «на самом деле хотел сказать» Витгенштейн. Но, как это не парадоксально, Бейкер и Хакер, посвятив всю жизнь Витгенштейну, уже не являются витгенштейнианцами. Идеи Витгенштейна они используют для создания принципиально новой формы анализа обыденного языка, оформившей современную парадигму лингвистической философии.

Главным аспектом переописаний идей Витгенштейна Бейкером и Хакером выступает доказательство того, что Витгенштейн не утверждал «скептицизма относительно правила» (rule-scepticism). Этот термин предложил американский логик С. Крипке, сделав вывод о скептицизме Витгенштейн7а относительно возможности определения системы правил, обуславливающих определенные действия. Витгеншетйн действительно рассматривал правила языковой игры, как дорожные указатели, которые никогда не будут давать исчерпывающую информацию для действий. Витгенштейн также полагал, что существует возможность ввести совершенно другую систему дорожных указателей для руководства теми же действиями. Поэтому, делает вывод Крипке, всегда существует возможность замены правила языковой игры любым другим (естественно, при соответствующей модификации). С этим не согласны Бейкер и Хакер, которые, применяя «археологический» метод исследования текстов Витгенштейна, доказывают ложность «скептицизма относительно правила». Их критический удар, направленный против логицистской интерпретации Крипке в духе релятивизма, идет гораздо далее восстановления «подлинного» смысла высказываний Витгенштейна. Они хотят отстоять «дух» лингвистической философии, согласно которому необходимо не только устанавливать правило, но и действовать согласно этому правилу. Теми самым, Бейкер и Хакер считают, что «скептицизм относительно правила» возникает только при логическом, отвлеченном анализе правил употребления языка, когда не учитывается существование практического аспект, относительно которого никакого скептицизма не возникает. В этом смысле, «скептицизм относительно правила» возникает только на логическом уровне, если мы анализируем язык только как совокупность правил. Если же мы анализируем, кроме правил, действия, производимые в соответствии с этими правилами, то скептицизма не может быть. Какие бы ни были правила, указывающие дорогу на Санкт-Петербург, они все без исключения описывают конкретное действие – как добраться до С-Петербурга (хотя способ при этом, естественно, не регламентируется). В этой связи, Бейкер и Хакер пишут: «Скептицизм относительно правила сходит с рельсов в самом начале пути, когда трактует вопрос о характере действий, находящихся в соответствии с понимаемым правилом. Честно говоря, понять правило означает понять, какие действия будут рассматриваться в соответствии с ним… Просмотрев это внутренне отношение между правилом и их применениями, скептицизм относительно правила оказывается укорененным в концептуальной путанице»[208]. Между правилом и действием существует внутренне отношение, которое нельзя элиминировать даже при изменении формулировки правил. Допустим, мы находимся в Павловске и у нас есть цель добраться до Санкт-Петербурга. Бейкер и Хакер считают, что все правила в этом случае внутренне связаны с конкретным действием, а именно с перемещением наших тел в Санкт-Петербург. Будет ли это движение осуществляться согласно дорожному указателю, движение по стрелке компаса или движение на основании указаний местных жителей - это вряд ли повлияет на суть самого действия.

Бейкер и Хакер пытаются соединить две тенденции в анализе обыденного языка, присутствующие с синкретичной форме у позднего Витгенштейна: бихевиористскую (Райл, Уиздом), согласно которой следует анализировать деятельность субъекта по поводу языка, и аналитическую (Остин, Вайсман), согласно которой необходимо создание теории, регламентирующей, прежде всего, правила следования определенной языковой игре. Соединяя эти две тенденции, Бейкер и Хакер, тем не менее, стремятся элиминировать реалистический смысл в философии Витгенштейна, доказать, что правило первично как по отношению к действию, так и по отношению к фактам.

Если Витгенштейн утверждал возможность автономного существования языковой игры, то Бейкер и Хакер утверждают возможность автономного существования языка вообще, развивая положение Райла об автономности грамматики по отношению к эпистемологии. Смещение акцента, незначительное на первый взгляд, приводит к фундаментальному изменению трактовки положений философии Витгенштейна. Бейкер и Хакер отказываются анализировать высказывания далее определенного рубежа. Например, если человек сердится, можно привести основания этого состояния. Но привести основания того, что «некто сердится» невозможно, так как это относится к конкретному языковому дискурсу. Не существует всеобщих оснований того, что «люди сердятся» за пределами языковых конвенций. Бейкер и Хакер, поэтому, отстаивают положение Витгенштейна о том, что грамматическая конвенция является критерием понимания предложения. Язык, в свете этой трактовки, невозможно анализировать в отрыве от деятельности. Здесь Бейкер и Хакер идут далее Витгенштейна, не пытаясь искать универсальные критерии обыденного языка, будь то реальность или логические законы. Бейкер и Хакер, таким образом, приходят к лингвистическому идеализму – учению, согласно которому все содержание сознания и практики выражается в языке и подчиняется «грамматическим критериям». «Мы полагаем, что Витгенштейн подписался бы под формой лингвистического идеализма, видом «коммунального солипсизма»[209], - пишут Бейкер и Хакер. Витгенштейн, действительно, полагал, что человек учится употреблять слова, «вовлекаясь» в коллективную языковую игру; он употребляет слово, как все его употребляют. Но только проведя последовательное «переописание» Витгенштейна в духе идеализма, можно вывести вопрос о соотношении языковой игры и реальности за пределы рассмотрения, считая его ненужной абстракцией. Витгенштейн, как было показано выше, считал вопрос о соотношении языка и реальности важнейшим для философского рассмотрения. Бейкер и Хакер же утверждают автономию каждого языка, отказ искать связи языка с тем, что «старомодные» (на их взгляд) философы называют «реальностью». Сводя анализ языка к анализу применения правил, Бейкер и Хакер вплотную подходят к постмодернистской идее невозможности утверждения относительно языка ничего, кроме единичного и случайного. Согласно Бейкеру и Хакеру, Витгенштейн показал, что анализ обыденного языка должен сводиться к «лечебному разговору» о языке для тех, кто недостаточно четко усвоил его правила, а не к попытке обнаружить «сущность» языка, вложив в нее, как в Прокрустово ложе, все языки.

Методология анализа обыденного языка применима к решению всех базовых вопросов философии и науки. Однако слабость лингвистической философии заключалась в отсутствии единства, общей позиции. Как в известной басне Крылова о лебеде, раке и щуке, лингвистические философы были и есть прежде всего философы-личности, разрабатывающими свои теории, мало считаясь с единомышленниками. Подобная разобщенность и послужила причиной того, что уже в 1970-х гг. целый ряд хорошо организованных философских школ нарушили гегемонию лингвистической философии, что послужило толчком к созданию принципиально новых методологий анализа.