О царех, бывших в Великой орде по Батые, и о Темир-Аксаке 31 страница

Несмотря на то что в годы правления Махомета II к Турции отошло большое количество европейских княжеств и 200 укрепленных пунктов, Лызлов спешит сообщить, что турецкая армия нередко «возвращалась с великою тщетою и постыдением», а побеждала часто не столько силой оружия, сколько нарушением элементарных норм международного права — «клятвопреступлением во время обещанного покоя». Кроме того, Лызлов утверждает, что даже в момент наивысших военных успехов Турция была уязвима.

Так, например, основав крепость на р. Саве и оставив в ней 5-тысячный гарнизон, турки пытались присоединить Венгрию. Но король Матфей Корвин (1458—1490 гг.) с 10‑тысячным войском {378} изгнал турок из крепости. Ссылаясь на «Хронику» М. Бельского, Лызлов пишет о героическом сопротивлении туркам жителей греческого порта Медони (в 1500 г.). Турки захватили этот город, по мнению автора, только благодаря сильному артиллерийскому обстрелу. А жители, чтобы не попасть живыми в руки врага, предпочитали сжигать себя или топиться. Таким образом, Лызлов подчеркивает, что народы Европы, так же как и русские, «мужественно и крепко браняхуся» против захватчиков. На борьбу с турками поднимались порабощенные народы — четы, гайдуки, ускоки, нанося чувствительные удары по завоевателям. Почва горела под ногами захватчиков. Лызлов подробно описывает кровопролитные бои за венгерские крепости по Дунаю, при этом он указывает на участие в борьбе «граждан», а не воинов (в г. Рабу). Именно борьба народов за свою независимость и привела, по мнению Лызлова, к тому, что турки, «оставивши обыкновенную свою гордыню», стали просить мира у окрестных держав.

Автор отмечает, что к концу XVI в. становилось все ощутимее сопротивление, встречаемое завоевателями в Европе. Наступление австрийских войск вызвало подъем национально-освободительной борьбы в других районах: Лызлов сообщает о том, что 50 городов было отнято у турок «без кровопролития». Очевидно, имеются в виду восстания сербов в Банате (1594 г.), в Хорватии (1593 г.), антитурецкие действия Михаила Храброго в Валахии, восстание болгар в Тырново, освободительные движения в различных частях Балканского полуострова 22.

Свой рассказ о страданиях народов автор заканчивает песней о турецкой неволе:

Воздыхают с плачем христианские народы,

Братия наша в плене, лишася свободы...

....................................................................

Все сии плачут зело, потеряв свободу,

Ибо в своих отечествах купят и воду,

В домех си не имут, где главы приклонити,

Ни един час тогда могут без плача быти...

....................................................................

К тому от коегождо главы по златому

И днесь рожденный должен дати султану злому.

Хотя в Лызлова нет специальной главы о русско-турецких отношениях, в разделе о Турции он неоднократно касается этого вопроса. Так, он пишет, что из всех европейских правителей на призыв византийского императора Мануила II против турок откликнулся только московский князь Василий Дмитриевич, приславший ему с монахом Иродионом Ослебятей «многу казну» (кон. XIV в.). К кон. XV в. Лызлов относит вторжение турецких армий в Подо-{379}лию, в древности принадлежавшую Руси, где завоевателей постигает неудача.

При освещении взаимоотношений Турции и России в XVI в., Лызлов вновь возвращается к изложению обстоятельств неудачного похода турок в 1569 г. под Астрахань, используя рассказ польского посла А. Тарановского. Причины похода турок в Поволжье Лызлов склонен видеть в стремлении султана к реваншу за взятие Казани и Астрахани войсками Ивана Грозного.

Лызлов упоминает также о втором бесславном походе турок под Астрахань в 1588 г. и о посольствах из Турции в Москву — в 1589 и 1594 гг. Очевидно, он использовал материалы Дворцовых разрядов, так как в летописи об этом сообщают очень скупо. Лызлов подчеркивает, что могущественный султан вынужден был считаться с Россией, оказавшей под Астраханью отпор завоевательным устремлениям Турции.

Повествуя о столь далеких событиях, автор «Скифской истории» не теряет связи с современностью: так, описание первых столкновений турок с Византией он сопровождает следующей сентенцией: «...яко и по сие время на сие зрим, егда Восточное Греческое царство тии нечестивии повоеваша».

Лызлов не упускает случая указать на необходимость единства действий европейских народов во главе с Россией против турок. Он учит современных ему правителей не вести своекорыстную политику, а быстро откликаться на призыв соседней страны о помощи. Одновременно с этим он неоднократно подчеркивает, что турки часто «сами побеждаеми бываху» и что в их победах решающую роль играла не сила, а раздоры среди европейских правителей и нарушения соглашений между ними.

Несмотря на большое историографическое значение раздела «Скифской истории», посвященного Турции, следует отметить, что автором были допущены некоторые фактические неточности и пропуски. Так, описывая ход завоеваний Баозита I на Балканах, Лызлов не пишет о захвате турками древней столицы Болгарии г. Тырнова в 1393 г. А о болгарском князе Шишмане I сообщает, что он не погиб на поле битвы, а был казнен по приказу султана (1389 г.).

О многочисленных сражениях Скандербега с турками Лызлов читал во многих «историях воинских», однако он не остановился на описании его подвигов под тем предлогом, что о таком «знаменитом победотворце» лучше «совершенно молчати, нежели мало писати» 23. Лызлов почему-то не упоминает и о поражении турок под Веной в 1529 г. и 1532 г. Это тем более странно, что он был современником другой неудачи турок — при осаде Вены в 1683 г. Сопоставления здесь были бы уместны.

Сношения России с Турцией, по-видимому, начались не в 1482 г., как пишет Лызлов, а еще в 1445 г., когда в Аккермане был {380} задержан турецкими властями дьяк Федор Курицын. В 1486 г. переговоры России и Турции велись при посредничестве крымского хана Менгли-Гирея I и т. д.

Несмотря на ошибки и пробелы, имеющиеся в книге и легко объяснимые уровнем развития науки в XVII в., следует отметить существенный вклад Лызлова в изучение истории Турции и международных отношений той поры. Впервые в русской историографии Лызлов сделал попытку осветить экономику, военное дело и международное положение Турции вплоть до кон. XVI в. Он отметил захватническую политику военно-феодального Османского государства, которое так и не смогло создать условий для внутреннего развития хозяйства, ни на своей, ни особенно на завоеванных территориях.

Лызлов старательно подобрал факты поражения турецкой военной машины и тем самым разоблачил миф о ее непобедимости. На исторических примерах он доказал, что при всей своей силе и организации турецкая армия имела уязвимые места и могла быть побеждена искусным, храбрым и хорошо вооруженным войском.

Автор донес до русских читателей имена бесстрашных полководцев средневековья, боровшихся с турецкими захватчиками — генуэзца Джустиниани, венгра Иоанна Гунеада, серба Милоша Кобилича, албанца Скандербега, боснийского князя Стефана.

Лызлову равно близки и судьба древнего Белграда, и болгарских сел, и боснийского города Яйце. В этом большое межународное звучание «Скифской истории». Автор уверен, что совместные действия европейских народов приведут к освобождению от турецкого ига: «Уже бо тамо нас убози христиане, братия наша, с радостью и с надеждою ожидают, готовы... помощь подати!» Это была патриотическая идея совместной борьбы всех порабощенных народов против общего врага: «...и нам вскоре имать помощь послати». Лызлов призывает современников твердо верить, что освобождение наступит «во дни наша».

Взгляды А. И. Лызлова на экономические вопросы отражали прогрессивные тенденции развития дворянской экономической мысли той эпохи. Государственное богатство Лызлов ставит в зависимость от благосостояния подданных. Рассматривая источники доходов турецкого султана, он пишет: «...основание бо доходов государственных — земледельство и труды около его». Это суждение показывает, что Лызлов понимал значение развития земледелия как основы феодального производства. «Егда же земледельцев мало, тогда всего бывает недостаток»,— писал он. Земледелие, по его мнению, «подает основание художествам» (ремеслам), а художества — купечеству, торговле. Мысль, что богатство государства зависит от «общенародства», которое приобретает его для страны «трудами и промыслами», была одновременно и передовой и утопичной, поскольку она касалась условий средневековой Турции. {381}

Рассуждения о зависимости доходов центральной власти от благосостояния подданных встречались до Лызлова, например, в трудах публициста XVI в. Ермолая-Еразма, в экономических проектах А. Л. Ордина-Нащокина, наконец, в «Книге о скудости и богатстве» современника Лызлова идеолога купечества И. Т. Посошкова. Представляют интерес наблюдения Лызлова над тем, что «паши и иные султанские начальники, яко пиявицы, высасывают кровь из подданных своих», разоряют население, «насыщая себя» и родственников султана богатством. Такая оценка турецких вельмож присуща также дворянскому публицисту XVI в. И. С. Пересветову.

Лызлов указывает на военно-грабительский характер султаната (в этом, собственно, крылась причина отсталости Порты по сравнению с европейскими странами). Так, он справедливо отмечает, что вместо заботы о развитии земледелия и градостроительства султаны все подчиняют нуждам армии. В покоренных ими областях «зело много пустынь безмерных и опустошенных стран, нещетно мало градов людных, но множае пустых стран». Лызлов отрицательно расценивает и то, что в Османской империи торговля и судоходство передаются посредникам из других государств. На страницах своей книги он настойчиво провидит мысль о важности флота для страны как в военном, так и в торговом отношениях. Подобные рассуждения свидетельствуют о том, что автор был сторонником протекционизма. Кроме того, Лызлов обращает внимание на необходимость твердой финансовой политики: он указывает на факты падения стоимости денег в Турции, когда «серебро и злато так было испорчено», что «червонный золотой вдвое тогда был ценою, нежели прежде». Лызлов порицает взяточничество, широко распространенное среди государственных служащих. Он считает это язвой общества. Таким образом, несмотря на самые общие высказывания по экономическим вопросам, преимущественно касающимся экономики Турции, нельзя не отметить, что мысли автора «Скифской истории» созвучны передовым экономическим теориям его времени.

В суждениях же по социальным вопросам Лызлов оставался на позициях своего класса — дворянства. Хотя он и отмечал социальные различия в обществе (в татарских ханствах и в Турции), однако осуждал «бунты» и «несогласия» между жителями Константинополя, среди янычар и пр. А исследуя ход турецких завоеваний на Балканах, он прежде всего беспокоился о судьбе «благородных» людей, а не простого населения. Автор скорбит о казнях «богатых и честных», хотя известно, что прежде всего от зверств янычар страдало население сел и городов.

Лызлов — сторонник абсолютной монархии: через всю книгу красной нитью проходит апология неделимой наследственной законной власти. Автор сочувственно излагает притчу о князе Эдигее, завещавшем якобы своим 30 сыновьям, «дабы вси жили {382} купно (вместе.— Е. Ч.), не деляся царством, и один бы единого не истребляли, но купно стерегли государство свое». Эта притча звучала в России особенно актуально в тревожные годы двоецарствия (1689—1695), когда на троне сидели столь различные Петр I и Иван V, а в Новодевичьем монастыре томилась их сестра, бывшая царевна Софья, которая не могла примириться с потерей власти. Лызлов не устает повторять, что внутренние династические распри ослабляют центральную власть.

Автор порицает князей, которые в пору тяжелых испытаний для своих стран (во время борьбы с вражеским нашествием) думали лишь о собственном спасении.

Идеал сильной власти Лызлов видит в правлении Ивана IV. Перелагая текст «Казанской истории» в соответствующем разделе своей книги, он неустанно подчеркивает мудрость царя и наделяет его эпитетами «бодроосмотрительный», «благочестивый» и т. д. Будучи сторонником наследственной (легитимной) монархии, Лызлов утверждал, что «власти, зле приобретенныя, недолго обыкоша пребывати». Таким образом, и в этом отношении он продолжал линию И. С. Пересветова — дворянского публициста XVI в. Исследователь взглядов И. С. Пересветова А. А. Зимин отмечал: «Борьба за укрепление самодержавной власти, деятельность Ивана Грозного, отношение к грекам и южным славянам, агрессия крымско-турецких феодалов — вот вопросы, на которые русский читатель XVII в. искал ответа в сочинениях И. С. Пересветова» 24.

Вместе с тем Лызлов соглашается и с А. М. Курбским о необходимости советов царя с «синклитом» — приближенными боярами, описывает доблесть таких одиозных для того времени фигур, как погибшие князья М. И. Воротынский, В. А. Старицкий, П. С. Серебряный, брат царя Юрий Васильевич, и не одобряет казней этих лиц.

Вопреки летописям, где доминирует идея вечного союза власти светской с властью духовной, Лызлов подчеркивает независимость действий Ивана IV от церкви. В этом сказалось некоторое освобождение историка от ее авторитарного влияния.

В духе пересветовской традиции Лызлов проводит идею всемерного укрепления армии, причем важное значение придает наличию морального фактора: в решительные минуты сражений царь сам должен быть во главе своего войска. Кроме того, он был сторонником единоначалия в армии и строгой военной дисциплины.

Лызлов осуждает порядки в «наемнических» армиях Запада. Так, например, неудачи крестовых походов он видит в отсутствии главнокомандующего: «...яко от разных стран собрани суще и вождей каждой своих имуще, иже не соглашахуся между собою».

Религиозная принадлежность для Лызлова не была признаком, {383} разъединяющим людей. Наоборот, в борьбе за свою свободу народы должны объединяться независимо от их вероисповедания. По мнению автора, такой и была борьба с татаро-турецкими захватчиками. Вообще Лызлову чужда религиозно-национальная ограниченность. Половцев-язычников он характеризует как народ смелый и мужественный. Ему импонирует, что татары-мусульмане «хана великого царя своего... на свете веками почитали и вместо святого имели, и чтили, и величали». Он негодует на то, что Тимур захватил «искони вечную и славную Персидскую монархию», сочувственно относится к католической Литве, которую крымские татары подвергли разорению. Лызлов подчеркивает, что султаны только и мечтают перессорить между собой европейцев, а после, когда «во изнеможение пришли, они бы могли тогда всех их истребити». Действительность показала, что распри между балканскими народами были выгодны врагу.

Лызлов страстно призывает к свержению многовекового турецкого ига, он уверен, что славяне — «братия наша — с радостию и с надеждою ожидают...» от России «помощи и свободы». Борьбу против турецкого ига, считает он, должна возглавить Россия, «собрав многочисленные полки христианского воинства и имеющи согласие со окрестными христианскими государствы...». В этом отношении взгляды Лызлова близки идеям его современника хорвата Юрия Крижанича.

Лызлов уверен, что высокая миссия России и русского народа в освобождении балканских народов от турецкого ига завершится успехом. Он мечтал, чтобы это свершилось «во дни наша». Сама задача составления «Скифской истории» диктовалась патриотическим стремлением автора донести до «неленостного читателя» «о многом подвизе и мужестве предков своих сынов Российского царствия». Лызлов не жалеет красок для описания беззаветного служения русских воинов интересам своего отечества. При этом автор сетует на то, что для описания храбрости своих предков он не мог найти достаточно фактов: «...коликие тогда подвиги и труды в воинских делах показаша, о том исписати трудно, паче же по прошествии лет многих».

.Рассказывая о перипетиях многовековой борьбы славянских народов с татаро-турецкими завоевателями, Лызлов часто обращается и к современникам: то к читателям, то к историкам — «люботрудникам», то к государям. Как в VII в., «даже до ныне, уже через тысящу лет и вящи (Турция) непрестанное пленение и пустошение творит государствам христианским». В «Скифской истории» часто встречаются такие выражения: «яко по сие время на сие зрим» или «всяк то познати может, когда узрит падшие от них сокрушенные стены» (курсив наш.— Е. Ч.) и т. д. И это обращение к современности придает его труду публицистический оттенок.

Историческая концепция А. И. Лызлова отступала от сложив{384}шихся взглядов летописцев классического типа до XVII в.: объяснение явлений с позиций провидения, действий воли божьей, наказаний за грехи и т. д. Он пытается проследить логику исторических событий, во многих случаях рационалистически толкует причины исторических явлений. Например, упадок могущества Золотой Орды он объясняет, с одной стороны, развитием внутри «ее междоусобных браней и нестроения», с другой — победами русского оружия — «паче же от пленения воинства Российского». По мнению Лызлова, Константинополь пал из-за внутренней междоусобной борьбы. Успех турецких завоевателей он объясняет отсутствием единства и согласованности действий правителей европейских государств; «несогласия ради и прохладного пребывания и лености начальников областей христианских».

Уже приведенные примеры позволяют утверждать, что в объяснении различных явлений Лызлов ищет причинно-следственную связь исторических событий.

Однако он полностью освободиться от влияния богословской традиции не смог. Опустив в своей книге религиозно-нравоучительные рассуждения Нестора-Искендера из «Повести о Царьграде» и некоторые молитвы Иоанна Глазатого из «Казанской истории», он все же отдает дань традиции и приводит в ряде мест «чудеса» и «знамения», а также восклицания, обращенные к богу. Свои реалистические рассуждения он порой подкрепляет отвлеченным «моральным» фактором. Так, выписывая у Стрыйковского строки о комете, обращенной хвостом на восток и пролетевшей якобы перед нашествием татар, он разделяет мнение хрониста о том, что «планета Сатурнус непостоянный, иже по принуждению творит люд мучительный, страшный и жестокий». «Попущением божиим» он объясняет мор в татарских улусах, землетрясение 1509 г. на территории Средиземноморья и пр. Вслед за летописцем он склонен толковать набег Батыя «за многие грехи наши». А первоначальный успех турецких завоевателей объясняет так: «грехов ради и скверных дел народов христианских». Автор приводит предсказания древних мудрецов о падении Константинополя и о том, что со временем «российские народы турок имут победити...».

Но при этом автор сознает необоснованность некоторых толкований: так, рассказывая о сне Амурата III, он пишет, что гадатели, «яко прелестницы злые», истолковали сон султана так, чтобы обратить его гнев на христиан. Отсюда явствует, что «гадатели» не владеют потусторонней силой, а в своих предсказаниях исходят из определенных политических интересов.

С этой точки зрения характерен тон, которым автор говорит о мусульманской религии: от ищет ее социальные корни, подчеркивает первоначальный демократический характер ислама, «имевшего успех» между простыми людьми; Мухаммед давал освобождение рабам, к нем шли простые люди разных национальностей, но за это «господа вознегодаваша нань, невольников ради своих, {385} возмущенных от него и бегающих от них». Лызлов приводит биографические сведения о Мухаммеде, отмечает его природный ум и «остроту многую». Успех его проповедей он объясняет военными победами. Лызлов вскрывает практические меры, применяемые мусульманским духовенством к распространению ислама на Балканах: составление Корана, закрытие философских академий на Ближнем Востоке, расселение мусульман в других областях и последовавшие вслед за этим смешанные браки, торжественность обряда обращения в мусульманство, запрещение содержать в порядке христианские церкви, носить оружие немусульманам, ездить им верхом и т. д.

Он попытался проанализировать отдельные течения в исламе в зависимости от конкретных исторических условий страны, принявшей веру, и социального состава жителей. В этом еще раз проявился рационалистический элемент мировоззрения Лызлова. Даже когда речь шла о сугубо богословских вопросах, он весьма реально подходил к их осмыслению.

«Скифская история» — показатель противоречивой борьбы старых и новых тенденций на историю: прагматизм в ней торжествует, а провиденционализм отступает, проявляясь иногда как неминуемая дань традиции.

Историки-гуманисты в странах Западной Европы отражали идеологию нарождающейся буржуазии, отсюда их воинствующий атеизм, идеализация античности, республиканские идеи. В России выразителями новой, рационалистической мысли становились представители дворянства, поэтому они осуждали принцип выборности (султанов), восхваляли монархию, опиравшуюся в своей политике на «разумные» начала, призывали к укреплению военного могущества своего феодально-крепостнического государства.

В этом и была, по нашему мнению, особенность и противоречивость русской историографической мысли кон. XVII — нач. XVIII в.

Использование сведений, собранных в «Скифской истории», для научного осмысления исторических процессов имело место уже в нач. XVIII в. В «Подробной летописи от начала России до Полтавской баталии» (1715), составление которой приписывается Ф. Прокоповичу, имеются ссылки и на «Скифскую историю» 25.

В 1713 г. была издана одна из редакций «Повести о Царьграде», заимствованная из «Скифской истории». Тем самым редактор этого издания принял «целиком исторические и религиозно-этические взгляды Лызлова» 26. Незначительные добавления к «Повести...» были сделаны лишь из хронографа Дорофея Монемвасийского, переведенного в 1665 г. Кроме того, поскольку повесть {386} вышла как раз после Прутского похода 1712 г., был несколько смягчен непримиримый тон Лызлова в отношении Турции и политики западных держав, поощрявших ее агрессию.

Затем «Повесть о Царьграде» попала в Болгарию, где и была опубликована в XVIII в. с некоторыми пропусками 27.

Как видно из трудов и переписки русских историков В. В. Татищева и П. И. Рычкова в сер. XVIII в., оба они были знакомы со «Скифской историей». Татищев считал, что «оная к татарской истории много потребна» 28. На одном из ранних списков «Скифской истории» помещено: «Татищева». С этого экземпляра, правленного черными и красными чернилами, по заданию владельца в 1745—1746 гг. был сделан новый список. Насколько Татищев ценил «Лызлову оригинальную татарскую историю, именуемую „Скифия“» 29, свидетельствует тот факт, что он рекомендовал П. И. Рычкову ознакомиться с ней.

В своих работах о татарах, об истории Оренбургского и Астраханского краев и главным образом в «Опыте казанской истории древних и средних времен» П. И. Рычков использовал материалы «Скифской истории» 30. В рецензии на «Опыт...», помещенной в «Göttingische Gelehrte Anzeigen» (1760. Bd. 2. S. 1340—1349) А. Шлецер писал, что ее недостатки проистекают от того, что автор использовал труд А. И. Лызлова, а не западноевропейских историков. Рычков отвечал, что рецензия Шлецера показывает «самовольство сочинителя ее», а «неуважение тех писателей, которых я, в некоторых местах, употреблял, не заслуживает возражения» 31. Г. Миллер, не в пример своему соотечественнику Шлецеру, высоко ценил «Скифскую историю» и переводил на немецкий язык отдельные ее фрагменты.

В кон. XVIII в. интерес к сюжету «Скифской истории» возрос; это было вызвано политической ситуацией. В связи с русско-турецкими войнами (1768—1774; 1787—1791) и присоединением Крыма к России (1783) появились переводные сочинения о Турции. Так, в 1789 г. в Петербурге у Брейткопфа был напечатан перевод книги, изданной в 1788 г. в Берлине: «Новейшие известия о Турецкой империи для тех, кои желают иметь сведение о состоянии оной, особливо при случае нынешней ее с Российскою и Римскою империями войны, с генеральною картою всех Турецких земель». Это — краткий рассказ современника о состоянии Турецкой империи: «Историческое и географическое начертание, обряд {387} богослужения и качество нравов, образ правления, военный порядок». Вслед за этим в 1789 г. были изданы «Цареградские письма о древних и нынешних турках» (СПб., в 8 °), в них содержалось 14 коротких рассказов о Турции, разнообразных по содержанию: о законах, нравах, праздниках турок и т. д.

В этот период на «Скифскую историю» обратил внимание Н. И. Новиков и дважды (в 1776 и 1787 гг.) опубликовал ее. В обращении «К читателю» он пометил дату составления книги, назвал Андрея Ивановича Лызлова стольником и упомянул о списке, с которого сделана копия. Издатель сообщает, что «труд Лызлова давно уже писателями Российской истории похвален и уважаем». Он включил имя историка в свой «Опыт исторического словаря о российских писателях» (СПб., 1772, с. 132).

На рубеже XVIII и XIX вв. «Скифской историей» заинтересовался собиратель рукописей граф Н. П. Румянцев. О книге Лызлова он вел переписку с Н. А. Мурзакевичем — историком Смоленска. Последний подверг сомнению сведения Н. И. Новикова о Лызлове, приведенные издателем в предисловии к «Скифской истории». Воронежский историк Е. Болховитинов, также поддерживавший контакт с Н. П. Руманцевым, внес в литературу ошибочное утверждение Мурзакевича о том, что Лызлов был смоленским священником, и неверную дату составления книги (1698 гг.). Эти ошибки повторили А. Старчевский, Г. Геннади и др. 32

Во 2-й пол. XIX — нач. XX в. сочинение Лызлова упоминалось в библиографических указателях и некоторых капитальных исследованиях, а также в краеведческой литературе.

Археолог-любитель полковник А. А. Мартынов в 1842—1847 гг. составил «Записки о местностях в Войске Донском и вещественностях, там открытых» («Дон». Новочеркасск, 1887. № 7—9, 12), в которых пытался толковать отдельные места «Скифской истории» в плане исторической географии.

Первым более подробным описанием одного из списков «Скифской истории» был обзор П. А. Преображенского, помещенный за подписью «П. П.» в «Приложении к Отчету Самарского городского публичного музея за 1902—1903 гг.» 33. Автор сообщает о приобретении списка «Скифской истории», ссылается на упоминание о ней в библиографических справочниках и делает попытку оценить положительные и отрицательные стороны книги А. И. Лызлова. Он отмечает описание в ней стран, прилегающих к Азовскому и Черному морям, подчеркивает ценность этнографических сведе-{388}ний в «Скифской истории», приведение автором «живых и ярких» военных деталей.

Вместе с тем автор обзора упрекает Лызлова в излишней зависимости от источников, изложении мистических преданий о происхождении народов, приведении чудес и знамений и заключает, что «Скифская история» — образец «нашей первобытной, наивной и некритической историографии».

Дискуссия о материалах книги и ее авторе, разгоревшаяся на страницах журнала «Книжных магазинов товарищества М. О. Вольфа известия по литературе, наукам и библиографии» (СПб., 1902, № 12; 1903, № 1—7), свидетельствует о том, что и в нач. XX в. трудом Лызлова интересовались многие любители истории.

В советское время к книге Лызлова неоднократно обращаются туркологи, историографы, источниковеды и др. 34 Так, С. А. Семенов-Зусер считает, что это произведение, хотя и «пестрит неточностями, тем не менее представляет значительный интерес как первая попытка систематизировать материалы и источники о древнейшем периоде истории России» 35.

На роль «Скифской истории» в русской ориенталистике неоднократно указывал в своих исследованиях Н. А. Смирнов (Россия и Турция в XVI—XVII вв., с. 47; Очерки по истории изучения ислама в СССР. М., 1954 и др.).

Итак, в кон. XVII в., светская идеология проникала не только в литературу и искусство, но нашла свое отражение ив историографии, хотя прежний провиденциалистский подход к фактам, как мы видели, не сразу уступил свои позиции.

«Скифская история» имеет все атрибуты научной монографии: деление на части и главы, ссылки на исторические источники, автор делает первые шаги по пути их сравнения, своеобразно трактует исторические события. Археографический обзор списков «Скифской истории» позволил выявить их большое количество, что свидетельствует о широком распространении книги.

В русской историографии до Лызлова не было труда, подобного «Скифской истории» по своим хронологическим рамкам и тематическому профилю. Это была специальная работа по международным отношениям в средние века.

Лызлов неоднократно высказывался о возможности мирного сосуществования христианских и мусульманских государств. {389} Он стоял за соблюдение международных договоров, порицал их нарушителей и предателей. В этом отношении он продолжил и углубил мысли о международном праве известного дипломата и государственного деятеля России XVII в. А. Л. Ордина-Нащокина, проводника идеи международного сотрудничества.

Много внимания автор уделил военной истории; это проявилось при описании военных операций, анализе тактики противника, внимании к технической оснащенности армий и т. д. «Скифская история» заканчивается призывом выйти из неволи объединенными силами. Историк ставит свой труд на службу патриотической цели освобождения Причерноморья и соседних стран от «тяжкого ярма». «Скифская история» была первым трудом русского историка, посвященным народам Востока. Однако автор, используя многочисленные источники, не всегда критически подходил к ним: поэтому в «Скифской истории» встречается много фактических ошибок, противоречивых и путаных суждений. Лызлов не раскрыл тяжелых условий жизни самого турецкого народа в XIV—XVI вв. и его мужественной борьбы.

Книга Лызлова не была исключительным явлением в русской историографии кон. XVII в. Она была близка к историческим сочинениям, появившимся в тот же период. Так, например, с автором «Исторического учения» А. И. Лызлова объединяло понимание роли истории и использование ее в назидательных целях, с «Сибирскими летописями» С. У. Ремезова — разнообразие использованных источников, с «Созерцанием кратким» Сильвестра Медведева — публицистическая заостренность, с «Синопсисом», изданный Иннокентием Гизелем — широта освещения исторических проблем.