Часть вторая. Английская деревня 2 страница

Теперь, наслаждаясь свежестью утренней зари, она расчесывала свои длинные волосы перед маленьким зеркалом, укрепленным на ветке, говоря себе: нужно найти какой-либо повод, чтобы смягчить этого иезуита, ослабить струны его сердца, натянутые, как тетива боевого лука.

Она увидела его, поглощенного приготовлениями к отъезду. И, немного поколебавшись, отложила в сторону щетку и гребень, встряхнула головой, разбросав волосы по плечам.

Во время вчерашней беседы один вопрос вертелся у нее на языке, и она не нашла случая задать его, слушая тот обмен сдержанными, загадочными и подчас опасными фразами.

Но этот вопрос сильно занимал ее.

Анжелика решилась.

Подобрав юбку, чтобы не задеть золу костров и сальные котелки на стоянке, она пробралась среди обычного индейского беспорядка, прошла по длинной тропинке вдоль берега залива и, отогнав двух рыжих собак, грызущих внутренности лани, приблизилась к священнику, который готовился отправиться в путь на своей утлой посудине.

Он уже увидел ее в тающем и золотящемся утреннем тумане. Тот же яркий отсвет, который заря бросала на зеленые заросли, играл в ее распущенных волосах.

Будучи деликатного сложения, отец де Геранд чувствовал вялость после сна и некую душевную пустоту. Постепенно мысль о Боге пробуждалась в нем, и он начинал молиться. Но нужно было время, чтобы снова обрести ясность в мыслях. Заметив приближающуюся Анжелику, он вначале не узнал ее и растерянно спрашивал себя: кто это? Что за видение является ему?

Затем он вспомнил: это она, графиня де Пейрак. И он испытал что-то вроде внезапной боли в груди. Несмотря на его бесстрастные черты, она тотчас же почувствовала в нем прилив страха и отвращения, настороженность всего его существа.

Она улыбнулась, чтобы согнать морщины с этого окаменелого молодого лица.

— Отец мой, вы уже покидаете нас?

— Мои обязанности вынуждают меня к этому, сударыня.

— Я хотела бы задать вам один вопрос, который меня интересует.

— Слушаю вас, сударыня.

— Не могли бы вы мне сказать, из каких растений отец д'Оржеваль делает свои зеленые свечи?

Иезуит, видимо, ожидал услышать что угодно, но только не это. Удивленный, он расслабился. Прежде всего, он поискал в словах Анжелики какой-то затаенный смысл, но затем, поняв, что речь, действительно, шла о практической и хозяйственной вещи, заколебался. Ему подумалось, что она смеется над ним, и кровь прилила к его лицу. Затем он спохватился и напряг память, чтобы вспомнить детали, которые позволили бы ему дать точный ответ.

— Зеленые свечи? — пробормотал он.

— Говорят, эти свечи очень красивы, — продолжала Анжелика, — и дают приятный белый свет. Я думаю, их получают, примешивая к воску ягоды, которые индейцы собирают в конце лета. И я была бы вам очень благодарна, если бы вы могли сказать мне хотя бы название растений, на которых они растут. Ведь вы хорошо знаете язык дикарей.

— Нет, не могу вам сказать… Я не обращал внимания на эти свечи…

«Бедняга далек от реальных вещей, — подумала она про себя. — Он живет в мире своей фантазии». Но таким, как теперь, он был ей более симпатичен, чем затянутый в доспехи мистического бойца. Она нащупала пункт для согласия.

— Это не так уж важно, — заметила она. — Не задерживайтесь, отец мой.

Он слегка кивнул головой.

Она смотрела, как он с привычной ловкостью забрался в индейское каноэ, не захватив на сапогах «ни песка, ни камешка», как рекомендовал своим миссионерам отец Бребеф. Тело отца де Геранда приспособилось к императивам примитивной жизни, но его ум никогда бы не принял этого невыносимого беспорядка. «Дикари разделаются с ним», — сказал Пейрак. Америка разделяется с ним. Эта длинная фигура, тощая спина которой угадывалась под изношенным черным платьем, познает мученическую участь. Они все умирали мучениками.

Отец де Геранд бросил последний взгляд в сторону Анжелики, и то, что он прочел в ее глазах, заставило его принять непреклонный и гордый вид.

Своей иронией он защищался от этой необъяснимой жалости, которую почувствовал в ней по отношению к себе.

— Если вопрос, который вы мне задали, интересует вас в такой степени, сударыня, то почему бы вам не спросить об этом самой у отца д'Оржеваля.., посетив его в Нориджевуке?

 

Глава 3

 

Три баркаса под парусами, которые надувал речной ветер, спускались по Кеннебеку. На последней стоянке багаж был перенесен из индийских каноэ в более крупные и удобные лодки. Они были собраны и оснащены парусами тремя людьми графа де Пейрака, которые, проведя зиму в фактории Голландца, вернулись на свой пост возле небольшой серебряной шахты, основанной графом год назад. Таким образом, люди и союзники французского дворянина оказывались повсюду. Постепенно широкая сеть рудокопов и колонистов, действовавших от его имени, раскидывалась по всему Восточному побережью.

Жан, проводив Флоримона де Пейрака к озеру Шамплейн с караваном Кавелье де Ла Саля, вернулся как раз вовремя, чтобы вновь занять свое место возле графа де Пейрака во время путешествия к океану. Он принес добрые вести о старшем сыне, но не мог предсказать удачного результата этой экспедиции, посланной в сторону Миссисипи, учитывая трудный характер начальника экспедиции француза Кавелье…

Деревянный баркас, оснащенный одним центральным парусом и небольшим кливером, не мог вместить больше пассажиров, чем индейские челны, которые обладали, с этой точки зрения, невероятной вместимостью. Но путешествовать в нем было значительно удобней. Жан Ле Куеннек управлял парусом, в то время как граф держал рулевое весло. Анжелика сидела рядом с ним.

Теплый ветер играл ее волосами.

Она была счастлива.

Ибо движение лодки, увлекаемой течением, так согласуется с порывами души! Та же вольность, стремительность и в то же время устойчивость. Владение собой и вместе с тем Пьянящее ощущение свободы от земных пут. Река была широка. Берега далеки и туманны.

Она была одна с Жоффреем и переживала всю гамму чувств, одновременно с умиротворением и бодростью, наполнявшими все ее существо. После зимы, которую они провели в Вапассу, она больше не ощущала внутреннего разлада. Она была счастлива. Все, что могло затруднить или осложнить ее жизнь, мало ее волновало. Единственное, что было важно для нее, так это знать, что он здесь, рядом, и сознавать себя достойной его любви. Он говорил ей об этом там, на берегу Серебряного озера, когда полярное сияние разгорелось над деревьями. Она была его супругой, продолжением его большого сердца и безграничного ума — она, которая не знала стольких вещей и столь долго блуждала, слабая и затерянная, в безбрежном мире. Теперь она действительно принадлежала ему. Они признали родство своих душ. Она, Анжелика, и он, этот удивительно мужественный и стойкий человек, не похожий на остальных. Они были связаны теперь воедино. И никто не сможет разорвать эти узы.

Временами она смотрела на него, вглядываясь в его облик, в обветренное, покрытое шрамами лицо, с бровями, сдвинутыми над прищуренными от искрящихся бликов воды глазами. Сидя неподвижно рядом и почти не касаясь друг друга, тесно сдвинув колени, они, казалось ей, были телесно слиты воедино — столь сильно, что временами у нее розовели щеки. И тогда он бросал на нее свой загадочный, будто бы безразличный взгляд.

Он видел ее тонкий профиль, пушок на щеке, которую лениво похлестывали золотистые волосы. Весна оживила ее. Все формы были полны и нежны. В ее неподвижности, как и в любом ее жесте, таилась какая-то звериная грация.

В ее глазах сияли звездочки, и на приоткрытых, влажных и припухлых губах словно вспыхивали искры.

Внезапно на красивом изгибе реки показались песчаный берег и на нем следы старого поселка. С другой лодки что-то крикнул индеец.

Жоффрей де Пейрак показал пальцем на цепочку деревьев, которую теплая дымка окрашивала в голубоватые, пастельные тона.

— Там, — сказал он, — Нориджевука… Миссия…

Сердце Анжелики встрепенулось. Но она сжала губы и нахмурила брови. Она решила в глубине души, что они не должны покинуть эти места, не встретившись лицом к лицу с отцом д'Оржевалем и не попытавшись путем дипломатических переговоров рассеять трудности и недоразумения, которые восстанавливали его против них.

Пока три лодки, наклонившись, поворачивали к берегу, она пододвинула к себе кожаную мягкую сумку, в которой везла часть своих вещей.

Даме, принадлежащей к французской знати, не подобало представиться столь грозному иезуиту в слишком небрежном наряде.

Она быстро спрятала свои волосы под накрахмаленный чепчик, который, она знала, был ей к лицу, и дополнила ансамбль большой фетровой шляпой, украшенной красивым пером. Требовалось проявить чуточку фантазии. Ведь Анжелика была в Версале, и ее принимал король. Следовало напомнить об этом надменному священнику, использующему связи при дворе, чтобы внушать робость всем окружающим.

Затем Анжелика надела казакин с длинными рукавами, который еще в форте сшила из лимбургского голубого драпа и который ей удалось украсить воротничком и манжетами из белых кружев.

Лодка пристала к берегу.

Жан ухватился за свисающую к воде ветку дерева и вытащил лодку на песок.

Чтобы жена не намочила туфли и подол своего платья, Пейрак взял ее на руки и перенес подальше от берега. Сделав это, он ободряюще ей улыбнулся.

Эта часть берега была пустынна. Его окружали кусты сумаха, над которыми возвышались огромные развесистые вязы. По всей видимости, поселок был оставлен еще несколько лет назад, так как место уже заросло кустами густого боярышника.

Один из индейцев сказал, что миссия находится дальше, в глубине леса.

— Нужно, однако, побеседовать с этим упрямцем, — промолвил раздосадованный де Пейрак.

— Да, это нужно сделать, — сказала Анжелика, хотя ее сердце было полно тревоги.

Бог не допустил бы, чтобы они покинули эти места, не получив обещания сохранить мир.

Один за другим они вступили на тропинку, проложенную среди зелени, и аромат цветущего боярышника сопровождал их, навязчивый и сладковатый.

По мере того, как они удалялись от реки, ветер спадал. Неподвижная и тяжелая жара опустилась на землю.

Все эти запахи цветов и пыльцы угнетали, вызывали смутное беспокойство и тоску неизвестно о чем.

Два испанца открывали шествие, два других его замыкали. Несколько вооруженных людей были оставлены охранять лодки.

Тропа петляла по весеннему лесу, то узкая и сжатая плотными кустами, то более широкая между рядами дикой вишни и орешника.

Они шли около часу. Когда углубились в самую чащу, послышался звон колокола. Это был чистый, прозрачный звук. Его ясные ноты доносились сквозь лес торопливыми ударами.

— Это колокол часовни, — взволнованно сказал один из идущих, остановившись. — Мы уже недалеко.

Колонна людей из Вапассу вновь тронулась в путь. Запах деревни уже доносился до них, запах костров и табака, жареного жира и вареной кукурузы.

Но никто не вышел навстречу. Это не вязалось с обычным любопытством индейцев, всегда охочих до любого зрелища.

Колокол прозвенел еще раз и умолк.

Они подошли к поселку. Он состоял из двух десятков круглых вигвамов, покрытых корой вязов и берез, окруженных небольшими огородами, где зрели тыквы, связанные затейливыми побегами.

Несколько тощих кур бродили здесь и там. Кроме этих встрепенувшихся при их появлении птиц в деревне, казалось, никого не было.

Они шли по центральной улице в тишине, плотной, как стоячая вода.

Испанцы положили стволы своих длинных мушкетов на подпорки, готовые занять позицию для стрельбы при малейшем подозрительном движении, и глаза их шарили повсюду.

Левой рукой они держали подпорки, а указательный палец правой касался крючка кремневого затвора. Они продвигались, зажав приклад подмышкой.

Колонна медленно прошла в конец деревни. Там находилась небольшая церковь отца д'Оржеваля.

 

Глава 4

 

Это было красивое, деревянное строение, сделанное умелым мастером и окруженное цветущим кустарником.

Говорили, что отец иезуит возвел его собственными руками.

Над главной частью дома возвышалась небольшая башенка, и там еще дрожал серебряный колокол.

В тишине Жоффрей де Пейрак вышел вперед и толкнул дверь.

И тотчас же их ослепил яркий колеблющийся свет. Снопы горящих свечей, вставленных в четыре серебряных торшера с круглыми чашами, сияли, слегка потрескивая и создавая впечатление чьего-то скрытого присутствия. Но внутри не было никого, кроме этих живых свечей нежно-зеленого цвета, изгонявших отовсюду тени.

Торшеры были установлены попарно по обе стороны главного алтаря.

Жоффрей де Пейрак и Анжелика приблизились к нему.

Над их головами блестела ажурная лампа из позолоченного серебра под красным стеклом. В ней было немного масла, где плавал зажженный фитиль.

— Здесь тело и кровь господни, — прошептала Анжелика, крестясь.

Граф снял шляпу и склонил голову. Горящие свечи распространяли тепло и душистый запах.

По сторонам алтаря висели пышные священные мантии и ризы, переливаясь золотом и шелком, с вышитыми ликами ангелов и святых. «Сияющие платья», как называли их индейцы, завидуя святым отцам.

Тут же стояло знамя. Они впервые увидели этот овеянный в бою, покрытый кровью англичан стяг с четырьмя красными сердцами по углам, пересеченный мечом на фоне белого шелка.

Прекрасные священные чаши, покровы, шитые серебром, ковчеги для святых даров были выставлены возле дарохранительницы, над которой возвышался серебряный крест для крестного хода.

Один из ковчегов старинной работы был подарен королевой-матерью. Этот ларец из горного хрусталя украшали шесть золотых полосок, усыпанных жемчугом и рубинами. Говорили, что в нем содержится острие одной из стрел, поразивших святого Себастьяна в III веке.

На каменной плите алтаря был выставлен предмет, который они сперва не смогли рассмотреть.

Приблизившись, они увидели.

Это был мушкет. Прекрасное оружие. Длинный, блестящий, он лежал здесь, как почетный дар.

Как явный вызов.

Оба вздрогнули.

Казалось, они слышали молитву, которую столько раз здесь произносил тот, кому принадлежало это оружие:

«Прими, Господи, во искупление наших грехов кровь, пролитую за Тебя…

Нечистую кровь еретика.

Кровь индейца, принесенного в жертву.

И кровь моих ран, пролитую во имя Тебя. Во имя Твоей вящей славы…

Прими труды и невзгоды войны — войны за Тебя, Господи, за торжество Справедливости, за то, чтобы стереть с лица земли Твоих врагов, уничтожить идолопоклонника, не признающего Тебя, еретика, чернящего Тебя, нечестивца, не ведающего о Тебе. Пусть право жить принадлежит лишь тем, кто служит Тебе. Пусть будет только царство Твое! Пусть славится имя Твое!

Я, Твой слуга, возьму в руки оружие и жизни не пощажу во имя торжества Твоего, ибо только Ты один в помыслах моих».

Они услышали эту страстную и яростную молитву в глубине своих сердец, услышали с такой силой, что Анжелика почувствовала, как неясный страх овладевает ею.

Она понимала «его». Она ясно сознавала, что кроме Бога для этого человека не существовало в мире ничего.

Бороться за свою жизнь?.. Какая насмешка! За свое имущество?.. Какая мелкая суета!

Но умереть во имя Бога! Какая смерть и какая высокая цена!

Кровь крестоносцев, ее предков, волнами поднималась к ее лицу. Она понимала, какой источник возбуждал и утолял поочередно жажду мученичества и самопожертвования у того, кто положил здесь это оружие.

Она представила его себе, склонившего голову, с закрытыми глазами, отрешенного, безразличного к своему жалкому, страдающему телу. Он познал все тяготы войны, усталость битв, изнеможение кровавых схваток, утомляющих руки, которые разят, иссушающих губы, которые не успевают вздохнуть. Он познал радость триумфа, молитв победы и смирение гордыни, оставляющей ангелам и святым заслугу в том, что воины были быстры и отважны.

«Верный слуга Священной войны, мушкет, покойся у ног Царя Царей, дожидаясь своего часа извергать гром в его честь!

Благословенное, святое оружие, благословенное тысячу раз, прекрасный дар во имя Того, Кому ты служишь и Кого защищаешь, будь начеку, внимай молитве, и пусть те, кто созерцает тебя, не возьмут над тобой верх!

Пусть те, кто сегодня смотрит на тебя, уразумеют твой символический смысл и тот вызов, который я бросаю им от твоего имени!..»

Тревога сжала горло Анжелики.

«Это ужасно, — подумала она. — На его стороне — святые и ангелы, а у нас…»

Она бросила смятенный взгляд на человека, который стоял рядом с нею, ее супруга, и ответ уже звучал в ее душе: «На нашей стороне… Любовь и Жизнь…»

На лице Жоффрея де Пейрака — этого искателя приключений, отвергнутого властью, — дрожащий отблеск свечей вызвал выражение горечи и насмешки.

Однако, он был невозмутим. Он не хотел пугать Анжелику, придавать случившемуся точное и мистическое значение. Но он также понял, что означало выставленное оружие.

«Какое грозное предупреждение: между мною и вами навсегда останется лишь борьба на уничтожение!»

Между ним, одиночкой, и ими, баловнями любви, — война… Война до конца.

И, конечно, там, в лесу, прижавшись лбом к земле, он, иезуит, священник-воин видел их в глубине своей души. Видел их, избравших соблазны мира сего, эту супружескую пару, стоящую перед знаком креста, видел такими, какие они есть, соединившими руки в тишине…

Горячая ладонь де Пейрака сжала холодные пальцы Анжелики. Еще раз он склонился перед дарохранительницей, затем медленно отступил. Он увлек ее вон из озаренной свечами, пропитанной ароматами церкви, загадочной и жестокой, таинственной, полной жгучего сиянья.

Снаружи они вынуждены были остановиться, чтобы придти в себя при свете дня, вновь увидеть мир с его белым солнцем, гуденьем насекомых, запахами деревни.

Испанцы продолжали настороженно оглядываться вокруг…

«Где же он? — думала Анжелика. — Где он?»

Она искала его глазами за изгородями и дрожащими, окутанными маревом, деревьями, запорошенными тонким слоем пыли.

Властным жестом граф де Пейрак приказал своему отряду отправляться в обратный путь.

На полпути начался мелкий дождь.

К шелесту падающих капель добавился далекий отрывистый звук барабана.

Они ускорили шаг.

Когда подошли к лодкам, поверхность реки запузырилась под струями внезапно хлынувшего ливня, потоки которого скрыли берега.

Но это был лишь короткий шквал.

Скоро вновь появилось солнце, еще более яркое над омытым пейзажем, и парус мягко надулся.

В сопровождении каноэ индейцев, плывущих к месту торговли, баркасы вновь устремились по течению реки, и вскоре берег, где была миссия Нориджевука, исчез за мысом, покрытым густыми кедрами и дубами, темными и величавыми.

 

Глава 5

 

На следующей стоянке, когда разбивали лагерь, Анжелика увидела индианку, которая несла на голове странный предмет. Она приказала догнать ее, и та не заставила себя просить, чтобы показать предмет, о котором шла речь. Это был огромный круг прекрасного сыра. Она выменяла его сегодня в фактории Голландца за шесть шкур черной выдры, а также получила бутыль водки за двух серебристых лисиц. В лавке Голландца, утверждала она, было много хороших товаров.

Поселок дал о себе знать приятным запахом печеного хлеба. Индейцам нравился пшеничный хлеб, и в сезон торговли служащий купца без устали закладывал куски теста в большую кирпичную печь. Фактория была построена на острове. В надежде, быть может, тщетной, избежать судьбы предыдущих торговых заведений, которые на протяжении последних пятидесяти лет вырастали вокруг большой деревни Хоуснок note 1 и многократно подвергались грабежам, сжигались и уничтожались под разными предлогами.

Хоуснок уже не был даже поселком. Оставались только название и привычка кочевых племен, спускающихся к югу, останавливаться здесь.

Отсюда начинало чувствоваться влияние приливов. Это были низовья Кеннебека, и несмотря на чистоту широких вод, которые мощно и спокойно текли между заросшими лесом берегами, можно было по многим признакам догадаться о близости океана.

В более влажном воздухе ощущался как бы привкус соли. Местные индейцы, вавеноки и канибы, не смазывали себя жиром медведя, а натирались с ног до головы салом морского волка, как они называли тюленей, на которых охотились зимой по берегам океана. Крепкие запахи рыбного базара смешивались таким образом с запахом горячего хлеба и тяжкими испарениями от груд валявшихся шкур, создавая вокруг фактории смесь ароматов, довольно сильных, но мало подходящих для тонкого обоняния. Однако Анжелика уже давно не обращала внимания на эти детали. Оживление на реке вокруг острова казалось ей добрым предзнаменованием. Здесь можно будет найти разнообразные товары.

Пристав к острову, все разбрелись в поисках нужных вещей. К Жоффрею де Пейраку тотчас же подошел какой-то человек, которого он, видимо, знал, и который стал что-то говорить на иностранном языке.

— Идем, — сказала Анжелика маленькой англичанке Роз-Анн. — Сперва нужно что-нибудь выпить, и я думаю, здесь можно найти свежее пиво. А потом отправимся за покупками, как в Дворцовой галерее.

Они довольно быстро научились понимать друг друга, так как за последние месяцы, взяв Кантора во временные учителя, Анжелика занималась английским языком. Но ее питомица не была говорлива. На ее гладком и бледном лице со слегка выдающимся подбородком было выражение ранней зрелости и задумчивости. Она казалась подчас растерянной и слегка грубоватой.

Однако, это был милый ребенок. Когда они уезжали из Вапассу, она, не колеблясь, оставила свою куклу Онорине. Ту самую, которую она, почти умирая в плену, ловко прятала в своем корсаже, чтобы та не попала в руки индейцев. Онорина оценила подарок. С такой чудесной игрушкой и ручным медведем она сможет легко дождаться возвращения своей матери.

Но Анжелика продолжала сожалеть об ее отсутствии. Девочка так бы порадовалась оживлению фактории, где торговля шла вовсю.

Голландец, управляющий факторией и представитель Компании залива Массачусетс, восседал посреди двора в застегнутых выше колен коротких штанах, черных и запыленных.

При помощи мушкета он измерял тюк бобровых шкур. Расстояние на высоту ствола равнялось сорока шкурам.

Здание было скромным, из досок, покрытых коричневой краской.

Анжелика и Роз-Анн вошли в большой зал. Два окна с маленькими стеклами в свинцовых переплетах давали достаточно света, сохраняя в то же время в помещении свежий полумрак. Несмотря на индейцев, то и дело заходивших для торговли, здесь было довольно чисто, что свидетельствовало о твердой руке и организаторском таланте хозяина здешних мест.

Справа был длинный прилавок — с весами, безменами, сосудами и различными мерками, куда высыпали жемчуг и медные деньги, нужные в торговле.

Вдоль стен поднимались друг над другом полки с товарами, среди которых Анжелика уже приметила одеяла, шерстяные шапки, рубашки и белье, сахар-сырец и рафинад, пряности, сухари. Здесь же стояли бочки с горохом, бобами, черносливом, соленым свиным салом и копченой рыбой. В большом кирпичном очаге с кухонной утварью по сторонам сегодня, в этот жаркий день, горело лишь несколько головешек, чтобы подогреть простую пищу торговца и его служащих.

На карнизе над очагом стояли рядами кувшины, кружки и оловянные чарки, предназначенные для клиентов, желающих выпить пива. Внушительная бочка его, открытая для всех, возвышалась на видном месте. Глубокие ковши, висящие на карнизе, позволяли каждому налить, сколько он хочет. Часть зала была превращена в таверну — с двумя большими деревянными столами, табуретками и несколькими опрокинутыми бочками для тех, кому не хватило бы места за столом или кто хотел бы пить в одиночку. Посетители сидели тут и там, окутанные облаками голубоватого дыма.

Когда Анжелика вошла, никто не пошевельнулся, но многие головы медленно повернулись в ее сторону, и глаза загорелись. Кивнув всем вокруг, она взяла две оловянные чарки с карниза над камином. Ей и Роз-Анн хотелось выпить немного свежего пива.

Но, чтобы подойти к бочке, нужно было потревожить индейского вождя. Закутавшись в расшитый плащ, тот покуривал, словно в дреме, у края одного из столов.

Она приветствовала его в подобающих выражениях на языке абенаков, с уважением, отвечающим его рангу, о котором свидетельствовали орлиные перья, воткнутые в его черный, с длинными косичками, шиньон.

Индеец, казалось, очнулся от своего дремотного сна и резко выпрямился.

Его глаза вспыхнули. Он смотрел на нее несколько мгновений с удивлением и восхищением, затем, прижав руку к сердцу, выставил правую ногу вперед и согнулся в безупречном придворном поклоне.

— Сударыня, как мне заслужить ваше прощение? — сказал он на безукоризненном французском языке. — Я так мало был готов к вашему появлению здесь. Разрешите представиться: Жан Венсен д'Аббади, сеньор Раздака и других мест, барон де Сен-Кастин, лейтенант короля в крепости Пентагует, поставленный здесь для управления его владениями в Акадии.

— Барон, я очарована встречей с вами. Я много слышала о вас.

— И я тоже о вас, сударыня… Нет, не нужно представляться. Я вас узнал, хотя никогда не видел. Вы прекрасная, необыкновенная мадам де Пейрак! Хотя я слышал много рассказов о вас, действительность намного превосходит то, что я мог себе представить… Вы приняли меня за индейца? Как объяснить вам мое неучтивое поведение? Увидев вас вдруг перед собою, поняв мгновенно, кто вы, и что вы здесь, я был поражен, потрясен и онемел, как те смертные, которых в их жалкой земной обители, повинуясь неизъяснимому капризу, посещают богини. Да, сударыня, я знал, что вы невероятно прекрасны, но не знал, что вы к тому же обладаете таким очарованием и приветливостью. Услышать из ваших уст слова индейского языка, который я так люблю, и увидеть вашу улыбку, озарившую вдруг это темное и грубое прибежище, — какое удивительное потрясение! Я никогда его не забуду!

— Теперь я вижу, сударь, что вы гасконец! — воскликнула она со смехом.

— Вы, действительно, приняли меня за индейца?

— Разумеется.

Она разглядывала его бронзовое лицо, на котором блестели совершенно черные глаза, его шевелюру.

— А теперь? — спросил он, сбросив красную, вышитую жемчугами и иглами дикобраза накидку. И предстал перед нею в голубом камзоле офицеров полка Кариньяна — Сальера, отделанном золотым сутажем, с жабо из белых кружев. Но только этот камзол представлял предписанную униформу. Что касается остального, то Сен-Кастин носил высокие гетры по-индейски и мокасины вместо сапог.

Барон подбоченился, упершись кулаком в бедро, с надменным видом молодого офицера королевской свиты.

— А так? Не похож ли я на примерного придворного в Версале?

Анжелика покачала головой.

— Нет, — сказала она, — ваше красноречие запоздало, сударь! В моих глазах вы вождь абенаков.

— Хорошо, пусть будет так! — сказал барон де Сен-Кастин с важным видом. — Вы правы. Он нагнулся, чтобы поцеловать ей руку.

Этот оживленный обмен любезностями и комплиментами по-французски происходил непринужденно в полной табачного дыма комнате. Сидящие за столом посетители и ухом не повели. Что касается нескольких индейцев, находившихся в зале, то они, занятые своими торговыми сделками, не обращали никакого внимания на эту сцену. Один из них при помощи магнита пересчитывал одну за другой иголки, второй пробовал лезвия складного ножа о край прилавка, третий, отступая, чтобы измерить кусок ткани, толкнул Анжелику и, недовольный, бесцеремонно отодвинул ее в сторону, дабы она ему не мешала.

— Пойдемте отсюда, — решительно сказал барон. — Рядом есть комната, в которой мы сможем спокойно побеседовать. Я попрошу старого Джозефа Хиггинса принести нам туда что-нибудь перекусить. Этот очаровательный ребенок — ваша дочь?

— Нет, это маленькая англичанка, которая…

— Тише! — резко прервал ее молодой гасконский офицер. — Англичанка!.. Если об этом узнают, то я не дам дорого за ее голову или, во всяком случае, за ее свободу.

— Но я выкупила ее должным образом у индейцев, которые взяли ее в плен, — запротестовала Анжелика.

— В качестве француженки вы можете позволить себе некоторые вещи, — сказал де Сен-Кастин. — Но, как известно, господин де Пейрак не имеет привычки выкупать англичан, чтобы затем их крестить. Это не нравится в высоких сферах. Потому не дайте никому заподозрить, что эта малышка — англичанка.

— Но здесь много иностранцев. Разве глава этой фактории не голландец, а его служащие не прибыли сюда, как мне кажется, прямехонько из Новой Англии?

— Это ни о чем не говорит.

— Но они здесь.

— На какое время?.. Поверьте мне, будьте осторожны. Ах, дорогая графиня,

— воскликнул он, снова целуя ей кончики пальцев, — как вы очаровательны и совершенно соответствуете той репутации, которая сложилась о вас.

— Я думала, что у французов мне создали скорее дьявольскую репутацию.

— Так оно и есть, — подтвердил он. — Дьявольскую — для тех, кто, как и я, слишком чувствителен к женской красоте… Дьявольская также для тех, кто… В конце концов, я хочу сказать, что вы похожи на вашего супруга, которым я восхищаюсь, и который пугает меня. По правде говоря, я оставил свой пост в Пентагуете и отправился на Кеннебек, чтобы встретить его. У меня есть для него важные новости.

— Что-нибудь плохое случилось в Голдсборо? — спросила Анжелика, побледнев.