Часть вторая. Английская деревня 8 страница

Один из его предков получил эту шляпу от самого Веррацано. Этот флорентийский путешественник, служивший королю Франции Франциску I, пришел сюда на своем полуторастотонном корабле и сначала назвал эту страну Аркадией из-за ее красивого зеленого покрова. В несколько измененном виде это имя так и осталось.

Отлично сохранившееся и лишь слегка пожелтевшее страусиное перо, которым был украшен этот головной убор сеньора XVI века, свидетельствовало о том, с какой заботой индейцы, в общем довольно грязные и неопрятные, хранили свои реликвии.

Верховный вождь надевал эту шляпу лишь в самых торжественных случаях.

Жоффрей де Пейрак вручил вождю тарратинов дамасскую шпагу из золота и серебра, несколько отделанных украшениями футляров для бритвы, ножниц и ножей, несколько саженей дорогой синей ткани.

В обмен индеец преподнес ему несколько перламутровых раковин и горсть аметистов.

Это был символический жест дружбы.

— Я знаю, что ты не жаден до мехов, главное для тебя — это наш союз.

«Поймите меня, — сказал де Сен-Кастин Пейраку, — я хочу отучить индейцев от войны, иначе через несколько десятилетий этих людей уже просто не будет на свете».

Великий вождь тарратинов ласково положил на плечо барона де Сен-Кастина свою руку и с восхищением посмотрел на него.

Среднего, и даже ниже среднего роста, но необычайно энергичный, живой, выносливый, сильный, и в то же время отзывчивый, он пользовался большим уважением у окрестных племен.

— Я сделаю его своим зятем, — доверительно сказал Матеконандо Пейраку, — он будет моим наследником и после меня станет вождем эчеминов и прочих племен.

 

Глава 10

 

«Анжелика!.. Хоть бы с ней ничего не случилось! Я должен был взять ее с собой… Де Сен-Кастин своим предложением застал меня врасплох. Я вообще ни на минуту не должен разлучаться с ней, ни днем, ни ночью… Моя драгоценная, моя дорогая безрассудная жена… Она слишком долго жила вольной жизнью. Как только оставляешь ее предоставленной самой себе, вновь сказывается ее независимый характер… Я должен сделать так, чтобы она осознала те опасности, которые нас окружают. А сейчас я должен отвлечься от этой заботы… Я должен собраться с мыслями… Я не могу разочаровать этих людей, которые прибыли на встречу со мной. Я понимаю, что хочет просить меня от их имени этот молодой де Сен-Кастин… Замечательный парень!.. Хорошо понимает обстановку… Но при этом сознает пределы своих сил… О чем он меня просит? Не является ли эта задача слишком трудной, а то и вообще невыполнимой.., сплошные западни…»

Граф де Пейрак думал, сидя прямо на траве перед шалашом из коры, который соорудили специально для него.

Торжественная церемония закончилась, и он удалился к себе, сказав, что хочет несколько часов побыть один. Он курил, глядя на скалу на мысу, над которой мощный удар высокой волны поднимал время от времени белый сноп брызг.

 

***

 

Океан накатывал свои волны на извилистую линию берегов, обдавая белой пеной сосны, кедры, дубы, гигантские красные буки, а иногда, когда ветер менял направление, со стороны кустарника доносился благоуханный запах гиацинта и лесной земляники.

Жоффрей де Пейрак жестом подозвал к себе дон Хуана Фернандеса, рослого гидальго, который командовал его гвардией. Он попросил найти французского барона и пригласить его к нему. Лучше побеседовать с этим жизнерадостным гасконцем, страстно увлеченным своими планами, чем оставаться одному, так как тревога об Анжелике засела в его мозгу острой иглой.

Барон де Сен-Кастин не замедлил явиться. Он сел рядом с графом и, согласно обычаям здешних мест, вынул из-за пояса трубку и тоже закурил. Затем они начали свой разговор. Их беседа была скорее монологом, то есть, говорил один барон. Он говорил о своих мечтах, своих планах, об опасностях, которые его подстерегают…

 

***

 

Дождь прекратился. Но туман не рассеялся, и разожженные вокруг костры были похожи на большие красные орхидеи, разбросанные вдоль берега.

С наступлением сумерек шум моря усилился, и сквозь этот шум слышались крики птиц, большие стаи которых летали над лиманом.

Это были помарины с длинными, как у ласточек, крыльями и с хищными клювами.

— В открытом море сейчас буря, — сказал барон, следя глазами за их полетом. — Эти маленькие пираты ищут прибежище на земле только тогда, когда сильное волнение не позволяет им сесть на воду.

Он глубоко вздохнул через нос, как бы принюхиваясь к запахам леса. Наступало лето, а летом здесь только и жди неприятностей.

— Скоро нагрянут сюда ловцы трески всех национальностей, — сказал барон,

— ас ними пираты из Санто-Доминго. Черт бы побрал этих грабителей! Здесь они рискуют меньше, чем с испанцами, обирая несчастные корабли, прибывающие из Франции с товарами для наших факторий в Акадии. Кораблей этих и без того не так много! И нам не хватает только того, чтобы их забирали у нас из-под носа. Проклятое отродье, эти ямайские флибустьеры!

— Кто, Золотая Борода?

— С этим мне еще не приходилось встречаться.

— Кажется, я кое-что слыхал о нем, когда был в Карибском море, — сказал Пейрак, сдвинув брови и что-то припоминая. — Среди джентльменов удачи о нем говорили как о хорошем моряке, опытном капитане… Для нас было бы лучше, чтобы он оставался там, на островах.

— О нем ходят слухи, что он — французский корсар, который недавно подрядился работать для одной богатой компании, созданной для того, чтобы охотиться за гугенотами, где бы те ни находились. Может быть, с этим связано нападение на ваших людей в Голдсборо. Все это в духе нынешних властей в Париже. Последний раз, когда я там был, я убедился, что сейчас все больше и больше используют религию, чтобы сделать себе карьеру, и это сильно осложняет наши задачи здесь, в Акадии…

— Вы хотите сказать, что всегда следует помнить о том, что первыми поселенцами здесь были протестанты?

— И что рьяный католик Шамплен некогда был картографом Пьера дю Гаста, ставшем позже известным гугенотом мессиром Монсом.

Оба улыбнулись. Им было приятно почувствовать, что они понимают друг друга с полуслова.

— С тех пор прошло немало времени, — сказал де Сен-Кастин.

— Да, немало… А вообще, то, что вы сейчас рассказали, барон, представляет для меня большой интерес, я начинаю лучше понимать, почему этот пират так ожесточился против Голдсборо. Если речь здесь идет о церковных делах, то как он мог узнать об этом?

— Новости распространяются быстро. Здесь на каждые сто лье всего три француза, но один из них может оказаться королевским шпионом.., или агентом иезуитов.

— Будьте осторожны, сын мой.

— Вы смеетесь? А мне это вовсе не смешно. Я хочу жить здесь мирно с моими эчеминами и другими племенами. Эти люди из Парижа и находящиеся на их содержании пираты не имеют права являться сюда. Залив принадлежит не им.

«Залив?.. Мне уж больше по душе баски, эти охотники за китами, или мальвинские рыбаки с их вонючими коптильнями для трески. Они, по крайней мере, имеют право находиться в Акадии. Они начали плавать сюда больше ста лет тому назад… Хотя их водка и их разврат с индианками.., это тоже представляет собой мало приятного!.. Пожалуй, лучше уж бостонские корабли, у которых можно, по крайней мере, покупать железо и ткани… Но этих тоже, пожалуй, слишком много». И он провел рукой вдоль горизонта.

— Их сотни, этих английских кораблей, и они всюду, всюду. Хорошо вооруженные, хорошо оснащенные. А там, в своем Салеме, они коптят треску и еще производят смолу, деготь, скипидар, сыромятную кожу, вытапливают китовый и тюлений жир… От восьмидесяти до ста тысяч квинталов жира в год… Жир вонючий, но доходы от него, дай бог… А от меня требуют охранять французскую Акадию.., беречь ее для короля — с моей деревянной крепостью шестьдесят футов на двадцать, с четырьмя пушками и тридцатью солдатами; и еще конкурировать с англичанами в области рыбной ловли — с моими пятнадцатью шаландами…

— Ну, не такой уж вы бедный, — сказал Пейрак. — Говорят, что ваша торговля пушниной идет неплохо.

— Ладно, я сейчас богат, не спорю. Но это мои дела… И если я стремлюсь быть богатым, то это ради моих индейцев, чтобы у них здесь было спокойней и чтобы жилось им лучше. Большая часть моих племен состоит из эчеминов, но есть также и другие из племени тарратинов. Это канадские сурикезы, те самые, которые живут на берегах бухты Каско, родственники могикан. Я говорю на всех их диалектах, пяти или шести… Это эчемины, вавеноки, пенобскоты, канибы, тарратины, все это мои племена, лучшие из абенаков. И именно ради них я хочу быть богатым, чтобы их лечить, приобщать к цивилизации, защищать… Да, да, защищать, этих яростных, великолепных воинов.

Он сделал несколько затяжек из своей трубки. И снова показал рукой на море, в сторону запада.

— Там, в бухте Каско, есть остров, который я недавно отвоевал у англичан. И не для того, чтобы просто их оттуда прогнать, а потому, что у этого острова есть легенда. Он расположен у устья реки Презюмпскот, недалеко от Портленда, к югу от бухты Каско. Еще в незапамятные времена для всех могикан, сурикетов и эчеминов там находился древний рай, потому что, говорили они, «если вы уснете на этом острове, то вы никогда уже не станете таким, каким были прежде». В течение нескольких поколений этот остров принадлежал английским земледельцам… Индейцы очень страдали от того, что не могли устраивать там свои празднества в августе месяце, когда жара в глубине континента становится невыносимой. И тогда я завоевал его. И отдал индейцам.

Какая радость! Какой восторг! Но если мир не сохранится, к чему все эти усилия?

— Вы думаете, что мир находится под угрозой?

— Я не просто думаю, я в этом уверен. И именно поэтому я хотел ускорить вашу встречу с Матеконандо и так вас торопил. Да, после заключения Бредского мира дела у нас идут ни шатко, ни валко. Я уже кое-что организовал: все англичане, которые хотят заниматься торговлей на побережьи от Сабадахока до Пемаквида и даже еще дальше — до Французского залива, должны платить дань прибрежным племенам. Благодаря этому сейчас никто не вспоминает о том, что, согласно договору, Массачусетсу принадлежит право контроля. Но мир скоро будет нарушен. Этот сущий крестоносец отец д'Оржеваль объединил северных и западных абенаков, этих детей леса, почти столь же грозных, как и ирокезы. А их вождь Пиксарет более правоверный христианин, чем любой из здешних миссионеров, и может пойти на все, чтобы покончить с еретиками. Это ужасно!.. Война неизбежна, господин де Пейрак.

Отец д'Оржеваль к ней стремится и хорошо ее подготовил. Я уверен, что он прибыл сюда, получив от самого короля Франции приказ и директивы вновь начать войну против англичан. Это, по всей видимости, устроило бы нашего монарха. И, нужно признать, этот церковник является самым коварным из всех политических деятелей, которые когда-либо бывали в этих краях. Я знаю, что он направил в Новую Англию и дальше, в Мериленд, одного из своих викариев, отца Мареше де Вернона с секретным заданием — постараться найти предлог для прекращения перемирия и, по всей видимости, ждет лишь его возвращения, чтобы начать военные действия. Недавно у меня был отец де Геранд, который просил меня присоединиться с дружественными мне племенами к их крестовому походу. Я дал уклончивый ответ. Конечно, я человек военный, французский дворянин и офицер, но… Он закрыл глаза с выражением боли на лице.

— Я больше не могу этого видеть.

— Видеть что?

— Эти горы трупов, это смертоубийство, это непрекращающееся уничтожение моих братьев, это беспощадное истребление их расы.

Когда он сказал «моих братьев», Пейрак понял, что он имел в виду индейцев.

— Конечно, их легко втянуть в войну: они быстро дают себя увлечь и их легко обмануть.

Вы, как и я, знаете, что главная страсть дикарей, — их непримиримая ненависть к своим врагам и, прежде всего, к врагам своих друзей: это их кодекс чести. По своей природе они не умеют жить в мире. Но я уже слишком много видел, как и ради чего гибнут те, кого я люблю… Вы меня поймете, а никому другому я не могу этого сказать. Здесь мы находимся очень далеко от солнца. Вы понимаете, что я хочу сказать? Отсюда мы не можем повлиять на короля. Здесь мы забыты, одни… Королевская администрация вспоминает о нас только тогда, когда нужно получать дивиденды от торговли мехами, и когда иезуитам для их священной войны нужны солдаты против англичан. Но мы не принадлежим Франции. Здесь, в Акадии, никто никому не принадлежит. Все эти острова, полуострова, эти земли населены свободными людьми. Все мы — французы, англичане, голландцы, скандинавы, — рыбаки или торговцы, — все мы находимся в одной галере. Все мы люди Французского залива, люди берегов Атлантики… У нас общие интересы, общие нужды. Мы должны объединиться под вашей эгидой!

— Под моей? Почему под моей?

— Потому что только под вашей, — сказал де Сен-Кастин решительным тоном.

— Только вы достаточно сильны и неуязвимы. Со всеми и против всех. Как вам объяснить? Мы знаем, что вы друг англичан, и в то же время я уверен, что, если вы приедете в Квебек, то вы сможете засунуть себе в карман всю местную знать. И даже… Понимаете, мы, канадцы, безусловно, храбры и рассудительны, но у нас нет того, что есть у вас: политического авторитета. Перед лицом такого деятеля, как отец д'Оржеваль, мы ничего не значим. Только вы.., и вы один можете ему противостоять.

— Приказ иезуитов — это очень серьезно, серьезнее быть не может, — сказал Пейрак ровным голосом.

— И.., для вас тоже?

Жоффрей де Пейрак слегка повернул голову, чтобы посмотреть на своего собеседника. Тонкое молодое лицо с ярко горящими глазами, окруженными голубыми тенями, придававшими этому лицу некоторую женственность. Может быть, из-за этого находили, что он чем-то похож на индейца. Так, по их безбородым лицам иногда не сразу можно было сказать — мужчина это или женщина. В нем проглядывали черты древней гасконской расы, где смешались иберийцы и мавры, и, кто знает, может быть, один из его далеких предков был азиатом. Гасконская кровь также текла и в венах Пейрака, который, правда, высоким ростом, довольно редким среди гасконцев, был обязан английскому происхождению своей матери.

Барон де Сен-Кастин с тревогой смотрел на своего старшего собеседника.

— Мы готовы объединиться под вашим знаменем, господин де Пейрак…

Пейрак продолжал смотреть на него так, как будто он его не слышал. Итак, народ целой страны вручал ему свою судьбу устами этого молодого человека, в чьем голосе слышался акцент их родной провинции Гвиенны.

— Поймите меня, поймите меня! — повторил барон. — Если война разразится, то она пожрет нас всех.

И первыми она уничтожит наиболее уязвимых, то есть наших индейцев, наших друзей, наших братьев, наших близких… Да, наших близких; у каждого из нас в Акадии есть тесть, сводные братья, сводные сестры, двоюродные братья и сестры. Там, в лесу, и в этом нужно признаться, мы связаны с ними кровью индейских женщин, которых мы любили и которых брали себе в жены. Я сам скоро женюсь на Матильде, моей маленькой индейской принцессе. Ах, сударь, какое сокровище эта девочка…

Но они все погибнут, если мы не защитим их от их же собственного воинственного духа… Наступит время, и англичане не дадут себя больше резать. Англичане, живущие на нашем побережье, не любят, конечно, воевать. Они тяжелы на подъем. Они ненавидят только грех. Нужно еще много скальпов на поясах абенаков, чтобы англичане решили объединиться с оружием в руках. Но тогда — храни нас Господь! Они медленно раскачиваются, но, когда они решаются начать войну, то они ведут ее так же упорно, как обрабатывают землю.., добросовестно.., методично.., бесстрастно.., без ненависти, говорю я вам, как будто выполняют долг, религиозный долг.., они будут расчищать поле, которое им дал Господь… Они истребят моих эчеминов и моих сурикезов до последнего человека, как они истребили пеквотов сорок лет тому назад, а недавно нарангасетов.., до последнего человека, повторяю, до последнего!

Его голос срывался на крик:

— Я, конечно, пытался объяснить все это в Квебеке, но безуспешно! Они говорят, что англичане трусливы, и что их нужно сбросить в море, смыть с берегов Америки всю эту еретическую, протестантскую нечисть.., может быть, это и так. Англичане трусливы, но они упорны, и их здесь в тридцать раз больше, чем нас, канадцев, и страх может их сделать опасными, коварными и хитрыми.. Я их знаю, этих инглишменов, мне с ними часто приходилось иметь дело, а сколько скальпов добыл я в бою! Да, никто не может про меня сказать, что я плохой французский офицер, более сотни английских шевелюр сушится на стене моего форта в Пентагуете. Я добыл их вместе с моими индейцами в факториях залива… Два года тому назад мы почти дошли до Бостона; и, если бы наш король прислал нам хоть один военный корабль, то мы бы взяли этот город. Но он не пошевелил и пальцем, чтобы помочь «своей» французской Акадии…

Он замолчал, тяжело дыша.

Затем закончил тоном патетической мольбы:

— Вы это сделаете, не правда ли, господин граф? Вы нам поможете? Вы поможете мне спасти моих индейцев?..

Граф де Пейрак положил ладонь на лоб и прикрыл глаза.

Ему показалось, что никогда ранее так остро не чувствовал он отсутствия Анжелики. Ax, если бы она сейчас была здесь! Чтобы он мог сознавать, что она рядом! Она и ее нежное и женственное сочувствие. Чтобы рядом с ним была она, со свойственным только ей проницательным, глубоким и таинственным молчанием.

Понимающая все в этом своем молчании! Разделяющая его чувства.

Но также наделенная несравненным здравым смыслом.

Его жена самим своим присутствием снимала с него всю вину за любые преступления.

Он поднял голову, решив идти навстречу своей судьбе.

— Хорошо, — сказал он, — я вам помогу.

 

Глава 11

 

Туман над лиманом был в этот день таким густым, что в его седых клубах приглушались пронзительные крики морских птиц, напоминая хриплые стоны грешных душ в аду.

На обратном пути в Хоуснок Жоффрей де Пейрак уже собирался проститься с де Сен-Кастином, когда они увидели судно, плывшее вверх по течению реки. Подгоняемое ветром, оно, словно призрак, прошло рядом с ними, и до них донеслось шуршание его шелковых парусов. Это был маленький торговый или прогулочный стодвадцатистопятидесятитонный корабль, и его самая высокая мачта, на которой развевался оранжевый флаг, едва превышала вершины столетних дубов, росших вдоль берега реки. Он проплыл мимо и исчез, как привидение. Но спустя какое-то время они услышали сквозь туман шум опускаемой якорной цепи. Корабль остановился. И они увидели, как по плохо различимой прибрежной тропинке кто-то идет им навстречу. Это был матрос в красно-белой полосатой рубахе, на его поясе болтался широкий тесак.

— Кто-нибудь из вас, случайно, не сеньор де Пейрак?

— Да, это я.

Матрос приподнял в знак приветствия свою шерстяную шляпу.

— В районе внешней гавани острова Сеген, перед тем, как выйти на Дрезденское течение, мы встретились с одним кораблем, с которого вам просили кое-что сообщить.

В случае, если вы его встретите, — сказали они, — передайте ему, что мадам де Пейрак находится на борту яхты «Ларошелец» и будет ждать вашу светлость в Голдсборо.

— Очень хорошо, — воскликнул Пейрак с чувством большого облегчения. Когда вы их встретили?

— Вчера, незадолго до захода солнца.

Сегодня была среда. Таким образом, подумал он, Анжелика благополучно завершила свое несколько безрассудное путешествие в деревню Брансуик-Фолс. «Ларошелец», который был в тех краях, смог взять ее к себе на борт, как было условлено. По всей видимости, какие-то причины, связанные с находившимся на борту грузом или с изменением ветра, вынудили капитана яхты Корентена Ле Галля изменить время своего отплытия.

Избавившись от тревоги за жену и сына, граф перестал волноваться и по поводу своей возможной задержки. Он найдет другую возможность быстро добраться до своего имения в Голдсборо. Ему и в голову не приходила мысль о том, что встретившийся с ним человек ему солгал, так как среди моряков вообще не принято было говорить не правду.

— Давайте пойдем вместе до Пентагуета, — предложил ему барон де Сен-Кастин. —: Скорее всего, дорога по земле еще покрыта грязью и после оттепели вся завалена ветками. Но мы все равно доберемся быстрее, чем морем, так как вам какое-то время придется дожидаться попутного корабля или плыть на оставленных вами в Хоусноке лодках, а они далеко не быстроходны.

— Хорошая идея, — согласился Пейрак. — Эй, матрос!

Он подозвал к себе моряка, чей силуэт удалялся сквозь туман.

— Это вам, — сказал Пейрак, положив ему в руку горсть жемчужин.

Матрос аж вздрогнул и посмотрел на графа с открытым от удивления ртом.

— Ведь это розовые жемчужины «ламба». С Карибских островов…

— Да.., вам они, я думаю, пригодятся. Не у каждого такие найдутся.

Матрос не мог скрыть своего смущения в связи с таким роскошным подарком.

— Спасибо, монсеньор, — пробормотал он наконец. Он посмотрел на Пейрака с плохо скрываемым испугом и стал быстро удаляться, а потом побежал так, будто за ним кто-то гнался.

Пройдет какое-то время и Жоффрей де Пейрак узнает, что этот человек ему солгал.

 

Глава 12

 

Дом Джорджа Шеплея в бухте Макуа, расположенный на оконечности заросшей кривыми кедрами косы, представлял из себя убогую, покосившуюся от ветра хижину из бревен и коры.

Ограда вокруг дома с трудом могла быть названа забором. Но Анжелике и англичанам, потратившим почти целый день, чтобы пройти три лье, отделявшие реку Андроскоггин от этого узкого полуострова, убежище показалось вполне надежным.

Жившая здесь старая и толстая индианка, которая, по-видимому, была матерью индейца, сопровождавшего старого медика, накормила их вареной тыквой с очень вкусным розовым мясом крупных моллюсков, напоминавшим мясо бретонских мидий или кальмаров. В хижине имелось также много коробочек из коры с лекарствами — порошками, травами, бальзамами. И Анжелика занялась лечением раненых и больных.

Несмотря на всю прелесть окружающей природы — великолепные цветы, росшие среди нежной травы, миролюбивое воркование горлиц и других птиц, — дорога всем казалась очень трудной. Нужно было поддержать и приободрить этих израненных, безмерно уставших и напуганных англичан. Больше, чем злых духов, которых они боялись встретить, проходя по болотам, Анжелика опасалась появления новых дикарей, воинственных, с размалеванными лицами и с поднятыми над головой топорами.

И еще двадцать трупов с окровавленными черепами будут оставлены на съедение хищным птицам в этой усыпанной цветами ложбине. Такое вполне могло случиться этой весной, когда почти три тысячи воинов пойдут на штурм факторий Новой Англии, разрушив уже больше пятидесяти из них и предав смерти несколько сот поселенцев. Покрытые цветами поля, пушистые кусты кизила, кораллово-красные аквилегии на хрупких стеблях, растущие в тени столетних дубов, вдоль живописных берегов реки Андроскоггин, веками не забудут этой ужасной трагедии…

А здесь было море.

За мысом открывалась бухта Каско с ее многочисленными островами.

Море было всюду — и за скалами, и за лесами. Ветер доносил запах соли и водорослей, а крики тюленей на берегу смешивались с глухим шумом прибоя.

Хижина стояла посреди маленького поля, на котором росли кукуруза, тыквы и фасоль. А у подножья скалы под кронами низких верб стояло несколько ульев, в которых пчелы уже начали просыпаться.

Прошло два дня, и ни одного паруса так и не появилось. Приходил один индеец, шипскот, друг Шеплея, и сказал, что до самого Сабадахока они не видели ни одного корабля белых.

Что случилось с «Ларошельцем»? Где находился Жоффрей? Анжелика теряла терпение, и ее, воображение рисовало ей нашествие абенаков на восточный берег Кеннебека до самого Голдсборо.

А если барон де Сен-Кастин завлек Жоффрея де Пейрака в ловушку? Нет, этого не могло случиться. Жоффрей догадался бы… Но разве ее саму инстинкт не обманул?.. Разве она не дала усыпить себя?.. Разве она не смеялась над бедным Адемаром, когда тот кричал в отчаянии:

«Они разжигают костры войны!., кого они хотят перерезать?"»

Адемар, казалось, полностью лишился рассудка. Он бормотал молитвы и все время в полной растерянности озирался вокруг. Но фактически его поведение было оправданным. На этой безлюдной косе они были как на пустынном острове. И несмотря на это, не чувствовали себя в полной безопасности от нападения рыскавших всюду дикарей, которые пожелали бы завладеть их скальпами.

При других обстоятельствах наиболее здоровые из них могли бы попытаться добраться пешком до какой-либо фактории на английском берегу залива Мэн, где было расположено множество мелких поселений, и найти там лодку. Но сегодня большинство этих деревянных поселков было сожжено. Идти на запад означало попасть под нож краснокожих убийц.

Иными словами, этим несчастным белым, застигнутым ужасными и полными жестокости событиями на побережьи этого дикого континента, лучше всего было оставаться сейчас на месте, затеряться. Здесь у них хотя бы есть крыша над головой, лекарства для больных, овощи, мидии и морские рачки, чтобы утолить свой голод, и кусок забора, чтобы создавать себе иллюзию возможности организовать оборону. Но почти полное отсутствие оружия приводило Анжелику в отчаяние. Помимо мушкетона старого Шеплея с небольшим количеством боеприпасов, мушкета Адемара без пороха и пуль, у них были только тесаки и личные ножи.

Взошло солнце.

Анжелика велела Кантору наблюдать за горизонтом, чтобы следить за парусами, снующими между островами; какое-нибудь судно могло подойти поближе и увидеть их сигналы. Но ни один из этих кораблей и не собирался плыть в их сторону. На фоне синевы волн были видны их белые или коричневые паруса. Но эти корабли, казалось, нарочно не обращали внимания на их крики и жесты, и от такого кажущегося безразличия, от обиды щемило сердце.

Невзирая на угрозу, исходившую от местных племен, абенак Пиксарет продолжал издали следить за своими пленниками или, вернее, за теми, кого он считал таковыми. С его стороны это было, скорее, проявлением заботы. Пока они шли к побережью, он не раз подходил к ним, чтобы взять на руки и понести кого-либо из детей, изнемогавших от усталости.

Потом, когда они добрались до хижины, он принес им полный горшок дикорастущих клубней, которые англичане очень любили и называли «пататоны».

Будучи испеченными в горячей золе, они были приятны на вкус, оказавшись менее сладкими, чем бататы или земляные груши. Он принес им также ароматные лишайники и громадного лосося, которого сам надел на палку и зажарил на костре.

Когда к ним приходили эти дикари во главе с вождем гигантского роста, бедные беженцы из Брансуик-Фолса стремительно разбегались по самым отдаленным уголкам: на поясах патсуикетов еще сохли скальпы, недавно снятые с черепов их родных и друзей.

Обменявшись между собой несколькими словами, Пиксарет и его воины уходили обратно в лес. Но часто, выходя, чтобы понаблюдать за горизонтом, Анжелика видела в другом конце фиорда Пиксарета и его двух краснокожих спутников, сидевших на вершинах деревьев и что-то высматривавших в глубине бухты. Они делали ей знаки и отпускали какие-то шутки, из которых она понимала лишь отдельные слова, но которые, насколько ей представлялось, были довольно дружелюбными.

Нужно было привыкнуть к непредсказуемости поведения этих дикарей, к их опасной и одновременно успокаивающей переменчивости, и стараться сосуществовать с ними, как с дикими животными, которых может подчинить себе лишь сильная воля укротителя. Сейчас, по крайней мере, ей нечего было их опасаться.

Если она вдруг проявит слабость, тогда можно будет ожидать любой неприятности.

Пиксарет представил ей обоих своих воинов, имена которых было легко запомнить: Тенуенант, что означало Кто-знает-много, тот-опытен-в-делах, и Уауэнуруэ, то-есть Тот-кто-хитер-как-охотничья-собака.

Вообще-то она предпочитала называть их именами, которые им дали при крещении, и которые они ей с гордостью сообщили: Мишель и Жером. Эти имена католических святых подходили им довольно мало, особенно, при взгляде на их размалеванные физиономии: красный обвод вокруг левого глаза — первая рана; белый обвод вокруг правого — чтобы быть прозорливым; ужасная черная полоса поперек лба — чтобы внушить страх врагам; синее пятно на подбородке — след пальца Великого Духа и т.д. Надо всем этим возвышался варварский сноп волос, перемешанных с перьями, кусочками меха, четками и медальками.

Голая грудь была татуирована и раскрашена, на бедрах болталась кожаная повязка, босые, как правило, ноги натерты жиром. Оба были обвешаны оружием. Когда она их подзывала: «Мишель! Жером!», и они подходили к ней, она с большим трудом сдерживалась, чтобы не рассмеяться, и глядела на них даже с некоторым умилением.

В их языке слышался какой-то с трудом уловимый акцент, почти английский! Она так и не смогла принять Пиксарета всерьез из-за казавшегося ей комичным его полного имени: «Пиксарет, вождь патсуикетов». Но он сказал, что на самом деле его имя звучит иначе.

Сначала его из-за веселого характера называли Пиуэрлет, то есть Тот-кто-умеет-шутить. Но его военные подвиги изменили имя на Пикасурет, то есть Тот-кто-внушает-ужас. А французы стали называть его Пиксарет — так им было легче произносить.

Пиксарет так Пиксарет!