Как только армия Мида лишилась двух корпусов, Ли прекратил отступать. Он разделил свои войска надвое и попытался расколоть и армию Союза, направив своих людей на запад и на север – в сторону Манассаса и Вашингтона. Перестрелки начались снова.
Главной целью Мида было преградить Ли путь к Вашингтону, поэтому юнионистские войска отступили на пару миль в тот самый момент, как от сил Ли их отделяли всего сорок миль; и тут южане перешли в атаку, то тут, то там начали вспыхивать ожесточенные бои.
Роб Джей подметил, что каждый санитар-носильщик по-разному подходит к выполнению поставленной им задачи. Уилкокс мчался к пострадавшему с целеустремленностью собаки-ищейки, в то время как Ордуэй действовал с безрассудной отвагой, короткими перебежками, невзирая на свою хромоту, добирался, будто огромный, но быстрый краб, до раненого и бережно нес его, крепко держа носилки высоко над землей, силой мускулистых рук компенсируя свое увечье. У Роба Джея было несколько недель на то, чтобы продумать тактику действий своего отряда, прежде чем представилась возможность воплотить ее в жизнь. Он пытался продумать все возможные способы помощи пострадавшим при любых обстоятельствах. По ночам, при свете лампы в своей палатке он вычерчивал в дневнике схемы, с помощью которых просчитывал пути отступления для команды Уилкокса, разрабатывал план, в соответствии с которым трое уходили из-под града свинца, а четвертый прикрывался носилками, пробираясь на поле боя – все варианты выходили довольно слабыми. Он представлял, как Ордуэй возвращается, держа правый задний край носилок, и в то время, как лица остальных трех носильщиков выглядят напряженными и напуганными, тонкие губы Ордуэя складываются не то в улыбку, не то в гримасу, которую можно увидеть лишь на лицах тех, кто всю жизнь искал себя и наконец нашел свое призвание. Что будет делать Ордуэй, гадал Роб Джей, когда война закончится и он больше не сможет ухаживать за ранеными?
Роб Джей не продумывал тактику для своей собственной команды. Им еще не доводилось показывать себя в бою.
Впервые они приняли участие в битве седьмого ноября. Сто тридцать первый индианский полк направили на другой берег Раппаханнока, в сторону местечка под названием Келлис-Форд. Полк перешел реку вброд утром и вскоре столкнулся с вражеским натиском; уже через десять минут санитары получили весть с поля боя о том, что появились первые раненые. Роб Джей и трое его помощников отправились на покос у реки, где полдюжины бойцов скрывались за увитой плющом каменной стеной, ведя перестрелку с неприятелем, прячущимся в лесу. По дороге к стене Роб Джей каждую секунду ожидал, что в его плоть вот-вот вонзится вражеская пуля. Даже воздух казался таким плотным, что его было практически невозможно вдохнуть. Казалось, будто Робу Джею приходится пробиваться через эту воздушную стену с помощью грубой физической силы, еле-еле передвигая ноги.
Одного из солдат ранило в плечо. Пуля застряла в теле, ее было необходимо извлечь, но только не здесь, не под обстрелом. Роб Джей достал из сумки перевязочный материал и наложил повязку на рану, убедившись, что кровотечение остановлено. Затем они погрузили солдата на носилки и быстрым шагом понесли его в безопасное место. Роб Джей отлично понимал, какой хорошей мишенью была его широкая спина – ведь он закрывал собой носилки. Он слышал каждый выстрел и звуки летящих мимо пуль, разрывающих высокую траву и тяжело падающих наземь прямо рядом с ними.
Амесса Декер, также несший задний край носилок, что-то прорычал.
– Ранили? – выкрикнул Роб Джей.
– Не.
С глухим топотом они уже почти бежали вместе со своей ношей, пока спустя целую вечность не оказались в естественном укрытии, где майор Копперсмит разместил медпункт.
Как только они передали своего пациента хирургу, то сразу упали на мягкую траву, будто рыба, которую вытащили из воды.
– Эти Минье жужжат, как пчелы, – сказал Люциус Вагнер.
– Я уж было думал, нам крышка, – отозвался Амесса Декер. – А вы, док?
– Я тоже испугался, но вдруг вспомнил, что у меня есть особая защита, – Роб Джей показал им свою индейскую сумку и рассказал, что ее особая зачарованная ткань защитит его от пуль, если верить обещанию знахарки племени сауков. Декер и Вагнер слушали его с серьезным видом, хоть Вагнер при этом едва заметно улыбался.
В тот день перестрелок больше почти не было. Обе стороны оказались в безвыходном положении; так продолжалось до самого заката, когда целых две юнионистских бригады переправились через реку и укрепили позиции сто тридцать первого всего за одну штыковую атаку, подобных которой Роб Джей не видел за всю войну. Пехота сто тридцать первого полка тоже взялась за штыки и присоединилась к сражению, и именно их неожиданное нападение и ярость позволили Союзу разгромить врага, в результате чего несколько тысяч конфедератов пали в бою или были взяты в плен. Потери в рядах юнионистских войск были незначительны, но Роб Джей и его отряд носильщиков ходили за ранеными еще шесть раз после наступления темноты. Трое солдат убедились, что доктор Коул и его индейская сумка сослужили им добрую службу, и когда они в седьмой раз вернулись в медпункт целыми и невредимыми, Роб Джей и сам уверовал в силу подарка индейцев так же сильно, как и они.
В ту ночь, уже после того, как они позаботились обо всех пострадавших, в палатке Гарднер Копперсмит наградил его сияющим взглядом.
– Великолепная штыковая атака, не так ли, Коул?
Он серьезно воспринял этот вопрос.
– Очередная бойня, – ответил он, валясь с ног от усталости.
Полковой хирург теперь посмотрел на него с отвращением:
– С таким отношением какого черта вы здесь делаете?
– Я здесь лишь потому, что нужен нашим пациентам, – ответил Роб Джей.
Тем не менее к концу года он решил, что пора ему уходить из сто тридцать первого индианского. Больше в его услугах здесь не нуждались; он пошел в армию, чтобы лечить солдат, а майор Копперсмит не позволял ему этого. Он понимал, что для такого опытного врача работа носильщика – это лишь пустой расход времени, нет смысла атеисту тратить жизнь на поиски мученичества или святости. Он собирался вернуться домой сразу, как истечет срок его контракта – в первую неделю 1864 года.
Канун Рождества был довольно странным праздником – одновременно грустным и трогательным. Прямо перед палатками отслужили службу. На одном берегу реки музыканты сто тридцать первого полка исполняли «Adeste Fidelis». Когда они доиграли, на дальнем берегу песней «God rest ye merry, gentlemen» отозвался оркестр конфедератов; музыка разливалась над темными водами, и мелодия плавно переросла в новую, «Тихую ночь»[21]. Дирижер Фиттс взмахнул палочкой, и юнионистский оркестр заиграл вместе с конфедератами, солдаты обеих сторон запели в один голос. Им даже было видно огни, горящие во вражеских лагерях.
А ночь и вправду оказалась тихой – не было ни одного обстрела. Отужинать праздничной индейкой, конечно, не удалось, но и суп с чем-то похожим на ветчину, приготовленный армейским поваром, оказался очень даже вкусным; еще каждый солдат в полку получил по чарке виски в честь праздника. Возможно, это было ошибкой, потому как этот глоток спиртного только пробудил желание выпить еще. После концерта Роб Джей встретился с Уилкоксом и Ордуэем, которые на заплетающихся ногах шли с другой стороны реки, где прикончили бутылку дрянного пойла, купленного у маркитанта. Уилкокс почти нес на себе Ордуэя, но и сам стоял на ногах не слишком твердо.
– Шел бы ты лучше спать, Абнер, – посоветовал ему Роб Джей. – А этого я до палатки доведу.
Уилкокс кивнул и нетвердой походкой ушел прочь, но Роб Джей не сдержал своего обещания. Вместо этого он увел Ордуэя от палаток и усадил его на валун.
– Ленни, – обратился он к Ордуэю, – эй, парень. Нам нужно поговорить, наедине.
Ордуэй с трудом разглядел доктора, его глаза уже закрывались, так сильно он напился.
–…с Рождеством, док.
– И тебя с Рождеством, Ленни. Давай-ка поговорим об Ордене звездно-полосатого флага, – предложил Роб Джей.
Итак, он решил, что виски станет ключом ко всему, что знал Леннинг Ордуэй.
Третьего января, когда полковник Симондс пришел к нему, чтобы заключить новый контракт, он увидел, как Ордуэй складывает в свой рюкзак свежие повязки и таблетки морфия. Роб Джей замешкался лишь на миг, он не сводил глаз с Ордуэя. Затем нацарапал свою роспись, продлив тем самым контракт еще на три месяца.
55
«Когда ты виделся с Элвудом Паттерсоном?»
Роб Джей решил, что вел себя крайне осторожно и разумно, когда расспрашивал напившегося Ордуэя тогда, в канун Рождества. To, что он узнал, лишь подтвердило его представления об этом человеке и об Ордене звездно-полосатого флага.
Расположившись у палатки почтальона с дневником на коленях, он написал в нем следующее:
Леннинг Ордуэй начал посещать собрания Американской партии в Винсенсе, штат Индиана, «за пять лет до того, как получил право голоса».
(Он спросил, в каком городе я присоединился к партии, я ответил, что в Бостоне.)
На собрания его водил отец, «потому что он хотел, чтобы я вырос достойным гражданином». Его отца звали Натаниэлем Ордуэем, он мастерил и продавал метлы, его товар пользовался немалым спросом. Эти собрания проводились над таверной, на втором этаже. Они миновали таверну и подходили к черному ходу. Его отец произносил пароль. Он помнит, как его отец страшно гордился, когда «страж Врат» (!) рассматривал их через маленькое окошко, а затем впускал внутрь, «потому что мы – хорошие люди».
Где-то около года, когда его отец напивался или ему просто нездоровилось, Леннинг ходил на эти собрания один. Когда Натаниэль Ордуэй умер («от пойла и плеврита»), Леннинг отправился в Чикаго и нашел там работу в салуне, что стоял неподалеку от сортировочной станции на Галена-стрит, где кузина его отца торговала виски. Он прибирал блевотину за пьяницами, каждое утро посыпал пол свежими опилками, вымывал высокие зеркала, натирал бронзовые перила – делал все, что от него требовали.
Естественно, что в Чикаго он начал жизнь с чистого листа – отношений с семьей он не поддерживал, преданные сторонники Американской партии были ему гораздо ближе, чем кузина отца. Партия выдвигала кандидатами только государственных чиновников, которые предпочитали нанимать уроженцев Америки, а не всяких иммигрантов. Несмотря на его хромоту (из разговора с ним и собственных наблюдений, мне кажется, он родился с недостаточно глубокой вертлужной впадиной), однопартийцы знали, что могут обратиться к нему всегда, когда им нужен кто-то достаточно молодой для того, чтобы ответственно подходить к выполнению важных поручений, и достаточно взрослый для того, чтобы держать рот на замке.
Он был невероятно горд собой в те годы – ведь уже через пару лет, когда ему исполнилось семнадцать, его приняли в тайный Орден звездно-полосатого флага. Он признался, что орден давал ему надежду, потому что он знал, что бедному хромому юноше, родившемуся в Америке, нужны все связи этой могущественной организации, если он хотел добиться чего-то, учитывая, что «приезжие римские католики готовы взяться за любую работу в Америке почти забесплатно».
Орден «делал то, чего партия сделать не могла». Когда я спросил Ордуэя, что делал для ордена он сам, тот ответил: «То да се. Много путешествовал, бывал то тут, то там».
Я спросил, встречал ли он когда-нибудь человека по имени Хэнк Кофф, и тот удивился: «Конечно, я его знаю. И ты тоже, док? Ну надо же. Конечно. Хэнк!»
Я спросил, где он сейчас, и Ордуэй посмотрел на меня непонимающим взглядом: «В армии, где ж еще!»
Но когда я спросил, как они связаны с Хэнком, он сначала коснулся указательным пальцем века, а затем – кончика носа. И свалился наземь – на этом наше интервью и закончилось.
На следующее утро Ордуэй вел себя так, будто не помнит ночных расспросов. Роб Джей на всякий случай держался от него подальше пару дней. Прошло несколько недель, прежде чем ему представилась другая возможность расспросить Леннинга, потому что в праздничные дни у маркитантов закончились запасы виски, и эти выходцы с севера, путешествовавшие вместе с юнионистскими войсками, теперь боялись закупать выпивку в Виргинии, опасаясь, что она может быть отравлена.
Но у нештатного хирурга-ассистента были некоторые запасы виски, поставляемые правительством для медицинского использования. Роб Джей отдал одну бутылку Уилкоксу, зная, что тот непременно поделится с Деннингом. Той ночью он ждал, наблюдая за ними, и когда те, в конце концов, вернулись (Уилкокс навеселе, а Ордуэй – какой-то мрачный), он пожелал первому спокойной ночи и снова взялся за Ордуэя. Они уселись на те же валуны, подальше от палаток.
– Ну, Ленни, – сказал Роб Джей, – нам нужно еще поговорить.
– О чем, док?
– Когда ты виделся с Элвудом Паттерсоном?
Взгляд мужчины стал холодным как лед.
– Кто ты такой? – спросил Ордуэй абсолютно трезвым голосом.
Роб Джей был готов рассказать ему чистую правду. Он слишком долго этого ждал.
– А как ты сам думаешь?
– Думаю, что ты, чертов католик, шпионишь за мной, задаешь все эти вопросы.
– У меня осталось еще много вопросов. Например, об индианке, которую ты убил.
– Какой еще индианке? – спросил Ордуэй с непритворным ужасом.
– Скольких индианок ты убил? Ты знаешь, откуда я, Ленни?
– Ты же говорил, что из Бостона, – упавшим голосом ответил Ордуэй.
– Это было очень давно. На самом деле долгие годы я жил в Иллинойсе. В маленьком городке Холден-Кроссинг.
Ордуэй молча посмотрел на него.
– Так вот, о той индианке, которую ты убил, Ленни. Она была моим другом, работала на меня. Ее звали Маква-иква, если вдруг ты не знал. Ее изнасиловали и убили в моих лесах, на моей собственной ферме.
– Индианка? Господи. Убирайся отсюда, ты – сумасшедший, я и понятия не имею, о чем ты говоришь. Если ты не дурак – если жить вообще хочешь, ты, хренов шпионский ублюдок – забудь все, что, как ты думаешь, тебе известно об Элвуде Паттерсоне, – прошипел Ордуэй. Обойдя Роба Джея, он, пошатываясь, скрылся в темноте так быстро, будто шел под обстрелом.
Роб Джей незаметно приглядывал за ним весь следующий день. Он видел, как Ордуэй натаскивает свой отряд носильщиков, проверяет содержимое их рюкзаков, слышал, как он учит их экономно расходовать таблетки морфия до получения новых поставок, потому что полковые запасы были уже почти на исходе. Он не мог не признать, что Леннинг Ордуэй стал хорошим и полезным сержантом медицинского корпуса.
Днем он увидел, что Ордуэй в своей палатке трудится над какой-то бумагой с карандашом в руке. Это заняло у него не один час.
После отбоя Ордуэй понес к палатке почтальона конверт.
Роб Джей выждал немного, а затем тоже пошел к почтальону.
– Я утром нашел маркитанта, у которого есть немного настоящего сыра, – сказал он Амессе Декеру. – Я и тебе добрый кусок этого сыра оставил, он в твоей палатке.
– Спасибо, док, вы очень добры, – радостно поблагодарил Декер.
– Я ведь должен заботиться о своих санитарах, правда? Давай-ка лучше съешь его поскорее, пока кто-то другой его не нашел. А я поиграю в почтальона, пока ты не вернешься.
Вот так легко удалось добиться своего. Сразу после ухода Декера Роб Джей нашел ящик с письмами к отправке. Всего за пару минут он выудил нужный ему конверт и сунул его в свою сумку.
Укрывшись в своей палатке, он вынул письмо из сумки и распечатал его. Оно было адресовано Дэвиду Гуднау, Брайтон-стрит, 237, Чикаго, штат Иллинойс.
Увожаемый мистер Гуднау, пишит вам Леннинг Ордуэй. Помните, из 131 индеанского. Тут мущина, задает многа вапросов. Дохтор, завут Робирт Кол. Спрашивает про Генри. Гаварит странно, я слижу за ним. Спрашивает про Ельвуда Патсона. Сказал, мы снасильничали и убили ту индейскую девку, тада, в Илнойсе. Магу пазаботица о нем, есть многа способов. Но я думаю галавой, решил сказать вам про него, шоб вы узнали, откуда он узнал. Я ужо сержант. Када война законница, вернуся в орден. Леннинг Ордуэй.
