Уроки
Строительство железной дороги началось в Чикаго. Вновь прибывшие из Германии, Ирландии и Скандинавии нашли работу, заключавшуюся в продвижении сверкающих рельс через, главным образом, ровную территорию, пока наконец не дошли до восточного берега Миссисипи в Рок-Айленде. В то же самое время с другой стороны реки предприятие «Миссисипи энд Миссури рейлроуд компани» строило железную дорогу через штат Айова от Давенпорта до Каунсил-Блафса; кроме того, была основана компания «Миссисипи ривер бридж компани», чтобы соединить эти две железные дороги по мосту через великую реку.
Непостижимая загадка круговорота воды: одним теплым вечером, вскоре после заката, миллионы извивающихся водных личинок превратились в ручейников. Мириады подобных стрекозам насекомых, трепеща четырьмя серебристыми крылышками, вылетели из реки, толпясь и толкаясь, и упали на Давенпорт вьюгой из мерцающих снежинок, покрыли землю; лезли в глаза, уши и рты людей и животных и причиняли ужасные неудобства всякому, кто осмеливался выйти на улицу.
Ручейники жили только одну ночь. Их короткое нападение происходило несколько раз в году, и люди, живущие вдоль Миссисипи, воспринимали его как неизбежное зло. К рассвету вторжение заканчивалось, насекомые умирали.
Ровно в восемь утра на скамейках у береговой линии в прозрачных лучах осеннего солнца сидели четверо мужчин. Они курили, наблюдая, как бригады рабочих сметают трупики снежных насекомых в сугробы, которые позже сгребали в фургоны, откуда сбрасывали обратно в реку. Вскоре к ним подъехал на лошади еще один мужчина, ведя в поводу четырех лошадей, и мужчины встали со скамеек и вскочили в седло.
Это было утро четверга. День выплаты жалованья. На Второй улице, в офисе «Чикаго энд Рок-Айленд рейлроуд», кассир и два клерка паковали деньги для выплаты зарплаты артели, строящей новый мост.
В восемь часов девятнадцать минут пятеро всадников подъехали к офису. Четверо из них спешились, оставив своего товарища сторожить лошадей, зашли внутрь. На них не было масок, и они походили на обычных фермеров, если не считать того, что были хорошо вооружены. Когда они тихо и вежливо выдвинули требования, один из клерков оказался настолько глуп, что попытался достать пистолет с полки; в него выстрелили, и он стал таким же мертвым, как и ручейники – пуля вошла в его голову. Оказывать сопротивление больше никто не пытался. Четыре налетчика спокойно собрали всю подлежащую выплате сумму – тысячу сто шесть долларов и тридцать семь центов – в грязный льняной мешок. Кассир позже сообщил властям о своей уверенности в том, что главарем шайки был человек по имени Фрэнк Мосби, в течение нескольких лет обрабатывавший землю на другом берегу реки, к югу от Холден-Кроссинга.
Время Сара выбрала неудачно. В то воскресное утро она задержалась в церкви, пока преподобный Перкинс не попросил верующих свидетельствовать. Собравшись с духом, она встала и вышла вперед. Еле слышным голосом она поведала священнику и собравшимся о том, что, овдовев в молодом возрасте, она вступила в связь, не освященную узами брака, и в результате родила ребенка. Теперь же, заявила она, ей хочется публично покаяться и отречься от греха через милость очищения Иисуса Христа.
Закончив, она подняла бледное лицо и посмотрела в полные слез глаза преподобного Перкинса.
– Восхвалим Господа, – прошептал он. Его длинные узкие пальцы сомкнулись на ее голове и заставили опуститься на колени. – Боже! – сурово воззвал он. – Избавь эту добрую женщину от греха, ибо ныне она облегчила свою душу здесь, в твоем доме, смыла прегрешение со своей души, сделав ее белой, как роза, чистой, как первый снег.
Бормотание собравшихся перешло в радостные крики.
– Восславим Господа!
– Аминь!
– Аллилуйя!
– Аминь, аминь.
Сара буквально ощущала, как светится ее душа. Ей казалось, что она может немедленно подняться на небеса, по мере того как сила Господа вливалась в ее тело через пять скрюченных пальцев мистера Перкинса.
Конгрегацию охватило волнение. Каждый человек знал об ограблении в офисе железной дороги и о том, что в главаре преступников опознали Фрэнка Мосби, чей покойный брат, Вилл (о чем ходили упорные слухи) зачал первого сына Сары Коул. Таким образом, собравшиеся в церкви оказались вовлечены в драматический момент признания и теперь бесцеремонно разглядывали лицо и тело Сары Коул, представляя себе множество развратных сцен, готовясь передать свои фантазии друзьям и соседям как достоверную информацию.
Когда мистер Перкинс позволил Саре вернуться на свое место на церковной скамье, к ней протянулось множество рук, и многочисленные голоса принялись бормотать слова радости и поздравления. Она очутилась в сиянии мечты, которая преследовала ее в течение многих лет и наконец сбылась. Она получила доказательство того, что Бог милостив, что христианское прощение делает возможной новую надежду и что ее приняли в мир, где правят любовь и милосердие. Это был самый счастливый момент в ее жизни.
На следующее утро состоялось открытие Академии, наступил первый день школьных занятий. Шаман наслаждался компанией восемнадцати детей разного возраста, резким запахом новенького здания и мебели, своей грифельной доской и мелками, своим экземпляром «Четвертой книги для чтения Мак-Гаффи», потертым и растрепанным, потому что школа в Рок-Айленде купила для своих учеников «Пятую книгу для чтения Мак-Гаффи» – более новый вариант учебника, а Академия Холден-Кроссинга выкупила у нее старые книги. Но почти немедленно на него навалились неприятности.
Мистер Байерс рассадил своих учеников в алфавитном порядке, в четырех группах соответственно возрасту; таким образом, Шаман оказался на одном конце длинного общего стола, а Алекс – на другом, слишком далеко, чтобы оказать ему хоть какую-то помощь. Учитель говорил нервно и быстро, и Шаману было тяжело читать у него по губам. Ученикам было велено нарисовать свои дома на грифельных досках, а затем написать свое имя, свой возраст, имя и род занятий отца.
С энтузиазмом начинающих ученики повернулись к столу и немедленно погрузились в работу.
Первый сигнал о том, что не все гладко, Шаман получил, когда деревянная указка стукнула его по плечу.
Мистер Байерс велел классу прекратить работу и снова встал перед учениками. Все повиновались, кроме глухого мальчика, который его не услышал. Когда Шаман испуганно обернулся, то увидел, что остальные смеются над ним.
– Теперь вы будете читать вслух слова на наших досках, когда вас вызовут, и показывать картинки классу. Начнем с тебя. – И указка снова опустилась на его плечо.
Шаман выполнил задание, запнувшись на некоторых словах. Когда он показал свою картинку и закончил ответ, мистер Байерс повернулся к Рэйчел Гайгер, сидевшей в другом конце комнаты. Хотя Шаман наклонился вперед как можно дальше, он не смог ни увидеть ее лицо, ни прочитать у нее по губам. Он поднял руку.
– Что?
– Простите, – сказал он, обращаясь к учителю, как его наставляла мать. – Отсюда я не вижу их лиц. Можно мне встать перед ними?
На последнем месте работы у Маршалла Байерса были серьезные проблемы с дисциплиной, иногда настолько серьезные, что он боялся заходить в класс. Эта школа была для него новым шансом, и он решительно настроился держать юных дикарей в ежовых рукавицах. Он решил, что один из способов достичь этого – заставить их сидеть на одних и тех же местах. В алфавитном порядке. В четырех небольших группах, согласно возрасту. Чтобы у каждого было свое место.
И он прекрасно понимал, что ни в коем случае нельзя позволить мальчишке стоять перед соучениками, когда они будут отвечать урок, и таращиться им в рот, возможно, корчить рожи у него за спиной, побуждая их смеяться и громко шутить.
– Нет, нельзя.
Большую часть утра Шаман просто сидел, не в силах понять, что происходит вокруг него. На большой перемене дети вышли во двор и стали играть в салки. Он с удовольствием играл с ними, пока самый крупный мальчик в школе, Люк Стеббинс, не ударил Алекса, чтобы осалить его, да так, что тот растянулся на земле. Когда Алекс вскочил, сжав кулаки, Стеббинс подошел к нему.
– Хочешь драться, да? Тебе нельзя играть с нами. Ты ублюдок. Так говорит мой папа.
– Кто такой ублюдок? – спросил его Дэйви Гайгер.
– Разве ты не знаешь? – удивился Люк Стеббинс. – Это означает, что кто-то другой, а не его папа, какой-то грязный преступник, жулик по имени Вилл Мосби, сунул свою палку в дырку, откуда миссис Коул писает.
Когда Алекс бросился на более крупного мальчика, то получил болезненный удар в нос, отчего у него закапала кровь, а сам он шлепнулся на землю. Шаман наскочил на обидчика брата и получил такой удар по ушам, что кое-кто из других детей, совершенно запуганных Люком, отвернулся.
– Прекрати! Ему же больно! – закричала Рэйчел Гайгер, испепеляя его взглядом.
Обычно Люк слушал ее, изумленный тем, что в двенадцать лет у нее уже была грудь, но на этот раз он только усмехнулся.
– Он и так глухой. Никакого вреда его ушам не будет. Тупицы так смешно разговаривают, – весело добавил он, отвесив Шаману напоследок звонкую оплеуху. Если бы Шаман ей позволил, Рэйчел обняла бы и успокоила его. Братья, как они потом с ужасом вспоминали, сидели на земле и хором рыдали, а их одноклассники молча смотрели.
После обеда был урок музыки. На нем ученики разучивали мелодии и слова гимнов и псалмов – этот урок дети любили, потому что получали возможность отдохнуть от учебников. На это время мистер Байерс поручил глухому мальчику освободить от вчерашнего пепла ведро, стоявшее рядом с дровяной печью, и заполнить ящик для дров тяжелыми поленьями. Шаман решил, что ненавидит школу.
Именно Альма Шрёдер поделилась с Робом Джеем своим восхищением по поводу исповеди Сары, считая, что ему все прекрасно известно. Как только он выяснил подробности, они с Сарой поссорились. Да, он знал, как она мучается, и теперь чувствовал ее облегчение, но его ошеломило и обеспокоило то, что она рассказала чужим людям такие интимные подробности своей жизни, и не важно, болезненные или наоборот.
– Они вовсе не чужие, – возразила она. – Братья и сестры во Христе, которые разделили мою исповедь, – сказала она и добавила: мистер Перкинс сообщил им, что любой желающий покреститься ближайшей весной должен получить отпущение грехов. Она растерялась, выяснив, что Роб Джей не понимает таких простых вещей; лично ей все было предельно ясно.
Когда мальчики начали приходить домой из школы со следами побоев, Роб Джей заподозрил, что по крайней мере некоторые из ее братьев и сестер во Христе не преминули поделиться с посторонними исповедями, свидетелями которых они стали в церкви. Его сыновья держали рот на замке, ничем не объясняя происхождение синяков. Обсуждать с детьми мать было недопустимо. Роб при каждом удобном случае признавался ей в своей любви и восхищении. Но о драках он с сыновьями поговорил.
– Просто не стоит бить кого-то, кто выведет вас из себя. Ситуация может быстро выйти из-под контроля и даже привести к смерти. Ничто не оправдывает убийство.
Мальчики были озадачены: ведь речь шла о драках на кулаках в школьном дворе, не об убийствах.
– Но, папа, что тогда делать, если кто-то ударит тебя? – спросил Шаман.
Роб Джей сочувственно кивнул.
– Я знаю, что это трудно. Но нужно использовать мозги, а не кулаки.
Олден Кимбел случайно услышал этот разговор и, когда Роб ушел, подошел к братьям и с возмущением плюнул на землю.
– Черт подери! Черт подери! Ваш папа, возможно, один из самых умных людей, которые когда-либо появлялись на свет, но, думаю, даже он может ошибаться. Вот что я скажу: если кто-то ударит тебя, нужно просто прибить этого сукиного сына, иначе он не остановится!
– Но, Олден, Люк ужасно большой, – возразил Шаман. Его старший брат придерживался того же мнения.
– Люк? Это случайно не тот боров – сынок Стеббинса? Его Люк Стеббинс звать? – спросил Олден и снова сплюнул, когда они грустно закивали головами. – Когда я был молодым лесорубом, я был неплохим бойцом. Знаете, что это значит?
– Это когда драться неплохо умеешь? – предположил Алекс.
– Неплохо?! Я дрался лучше, чем «неплохо». Участвовал в кулачных боях на ярмарках, разных праздниках… Боролся со всеми, кто соглашался попробовать выстоять четыре раунда по три минуты каждый. Если бы они одолели меня, то получили бы три доллара. И могу вам сказать, что очень многие довольно-таки сильные парни пытались получить эти три доллара, ага.
– Ты заработал много денег, Олден? – спросил Алекс.
Лицо Олдена потемнело.
– Нет. У меня был менеджер, вот он-то и заработал много денег. Я два года этим занимался, летом и осенью. А потом я проиграл. Менеджер заплатил тому парню три доллара и нанял его – вместо меня. – Он посмотрел им в глаза. – Ну, к чему это я: если хотите хорошо драться, могу научить.
На него уставились две пары юных глаз. Две головы закивали в такт.
– Стоп, хватит! Просто скажите «да», ладно? – раздраженно буркнул Олден. – А то вы похожи на двух чертовых овец.
– Немного страха – штука хорошая, – заметил он. – Когда боишься, кровь течет быстрее. Но если позволишь себе напугаться слишком сильно, то уже ничего не сможешь сделать и проиграешь. Да, и слишком сильно злиться тоже нельзя. Когда злишься, начинаешь дико размахивать руками, и в результате раскрываешься и подставляешь себя под удар.
Шаман и Алекс застенчиво улыбались, но Олден был очень серьезен, когда показывал им, как держать руки: левую – на уровне глаз, чтобы защитить голову, правую – пониже, чтобы защитить туловище. Особое внимание уделил тому, чтобы они правильно собирали пальцы в кулак: требовал крепко прижимать друг к другу согнутые пальцы, так чтобы почувствовать кости – тогда удар будет такой, что противник решит, что у тебя в каждой руке по камню.
– Есть только четыре основных удара, – вещал Олден, – джеб левой, хук левой, боковой правой, прямой правой. Джеб похож на укус змеи. Немного жжет, но толку от него немного: он просто выводит противника из равновесия, открывает для кое-чего более серьезного. Хук левой хорош только на близком расстоянии, но эта штука уже помощнее: поворачиваешься влево, перемещаешь вес на правую ногу, с силой бьешь его по голове. Так, теперь боковой правой: перемещаешь вес на другую ногу, набираешь мощь от быстрого разворота корпуса, вот так… Мой любимый, прямой правой в корпус, я называю его «дубинка». Наклоняясь, поворачиваешься влево, перемещаешь вес на левую ногу и с силой выбрасываешь правый кулак прямо ему в живот, как будто у тебя не рука, а копье.
Он повторял удары по очереди, чтобы мальчишки ничего не перепутали. В первый день он заставил их колотить воздух в течение двух часов, чтобы движение кулаком перестало быть непривычным, а сокращение мышц – непонятным. На следующий день они снова пошли на небольшую полянку позади хижины Олдена, где им никто не помешает, и так каждый день. Они по многу раз отрабатывали каждый удар, прежде чем он позволял им боксировать друг с другом. Алекс был старше брата на три с половиной года, но благодаря крупной фигуре Шамана создавалось впечатление, что разница между ними – не больше года. Они старались не сильно ушибить друг друга. Наконец, Олден начал выставлять мальчиков по очереди против себя и убеждал их бить с такой силой, какую им придется прилагать в настоящей драке. К их изумлению, он крутился на месте и уклонялся, или же блокировал каждый удар предплечьем, или парировал кулаком. «Видите, в том, чему я вас учу, нет никаких секретов. Ваш противник будет стараться нанести удар первым, а вы должны научиться защищаться». Он настаивал, чтобы в бою они держали подбородок как можно ниже, чтобы он упирался в грудную кость. Он показал им, как связывать противнику руки, входя в клинч, но предупредил Алекса, чтобы во время драки с Люком тот старался избегать клинча любой ценой. «Тот парень намного крупнее тебя, не прижимайся к нему, не дай ему опрокинуть тебя на землю и навалиться сверху».
Маловероятно, что Алекс сумеет одолеть такого крупного мальчишку, думал про себя Олден, но, возможно, Алекс достаточно сильно накажет Люка, чтобы тот оставил их в покое. Он не пытался сделать классных бойцов из мальчиков Коула. Он просто хотел, чтобы они могли защитить себя, и преподавал им только основы, поскольку его знаний хватало лишь на то, чтобы научить детей кулачному бою. Он даже не пытался объяснить им, что можно делать ногами. Несколько лет спустя он скажет Шаману, что, если бы сам знал хоть немного, как работать ногами, то, вероятно, никогда не стал бы ярмарочным бойцом за три доллара.
Раз пять Алекс думал, что готов бросить вызов Люку, но Олден удерживал его, обещая сказать им, когда Алекс будет по настоящему готов. А пока это время еще не настало. И потому каждый день Шаман и Алекс шли в школу, зная, что перемена будет для них очень тягостной. Люк привык воспринимать братьев Коул как дичь. Он молотил их кулаками, оскорблял, когда вздумается, называя их исключительно Болваном и Ублюдком. Во время игры в салки он злобно бил их, а в драке тыкал лицом в землю.
Но школьные беды Шамана не ограничивались стычками с Люком. Он видел только маленькую часть того, что говорилось на уроках в течение школьного дня, и с самого начала безнадежно отстал. Маршалл Байерс вовсе не переживал по этому поводу: он пытался объяснить отцу мальчика, что для глухих детей обычная школа совершенно не подходит. Но учитель вел себя очень осторожно, понимая, что, когда этот вопрос встанет снова, ему лучше подготовить как можно больше доказательств своей правоты. И потому он тщательно вел записи плачевных результатов учебы Роберта Джея Коула и регулярно оставлял мальчика после уроков для дополнительных занятий, которые, однако, совершенно не поднимали его оценки.
Иногда мистер Байерс оставлял после уроков и Рэйчел Гайгер, к удивлению Шамана, так как Рэйчел считалась самой умной ученицей в школе. Когда это случалось, они возвращались домой вместе. И однажды, пасмурным днем, когда только что начал падать первый снег в году, она напугала его, разрыдавшись прямо посреди дороги.
Он перепугано уставился на нее, не зная, что делать.
Она остановилась и повернулась к нему, чтобы он мог читать у нее по губам.
– Этот мистер Байерс! Всякий раз, когда это возможно, он становится… слишком близко. И трогает меня.
– Трогает?
– Здесь, – ответила она, положив руку на верхнюю часть синего пальто. Шаман растерялся, не зная, как реагировать на подобное признание: он был еще слишком мал, чтобы понимать, что означают подобные жесты.
– Что мы можем сделать? – спросил он, больше себя, чем ее.
– Я не знаю. Я не знаю. – К его ужасу, Рэйчел снова разрыдалась.
– Значит, мне придется убить его, – тихо, но решительно заявил он.
Его слова так поразили ее, что она даже прекратила плакать.
– Это глупо.
– Нет. Я действительно это сделаю.
Снегопад усилился. Снежинки собирались у нее на шляпке и волосах. В ее карих глазах, на густых черных ресницах которых все еще блестели слезы, светилось удивление. Большая белая снежинка таяла на гладкой щеке, более темной, чем у него, где-то посередине между белизной кожи его матери и смуглостью Маквы.
– Ты правда сделал бы это ради меня?
Он попытался трезво рассмотреть такую возможность. Было бы здорово избавиться от мистера Байерса из-за собственных неприятностей, но именно ее проблемы с учителем склонили чашу весов, и он убежденно кивнул. От ее улыбки, удивленно отметил Шаман, ему стало хорошо-хорошо, как никогда раньше.
Она с важным видом коснулась его груди в том самом месте, которое объявила запретным для мистера Байерса.
– Ты мой преданный друг, а я – твой, – сказала она, и он понял, что так и есть. Они продолжили путь, и он неожиданно почувствовал, как девичья рука в рукавице скользнула в его ладонь. И ее синие рукавицы, и его красные связала ее мама, которая всегда дарила рукавицы членам семьи Коулов на день рождения. Несмотря на толстый слой шерсти, от ее руки исходили лучи тепла, согревшие ему руку до самого локтя. Но внезапно она снова остановилась и повернулась к нему лицом.
– А как ты… ну, ты знаешь… как ты это сделаешь?
Он помолчал, прежде чем извлечь из холодного воздуха выражение, которое часто и в разных ситуациях слышал от отца.
– Это нужно хорошенько обдумать, – ответил он.
Школьные годы
Роб Джей получал удовольствие от встреч в Медицинском обществе. Иногда они проводились с образовательной целью, но чаще просто давали возможность посидеть вечером в компании людей, которые могли поделиться опытом и с которыми он говорил на одном языке. На ноябрьской встрече Джулиус Бартон, молодой практик из северного округа, делал доклад об укусах ядовитых змей, а затем привел в пример несколько странных случаев укусов животных, с которыми ему довелось иметь дело, включая забавный случай, когда женщину укусили за пухлые ягодицы – настолько сильно, что пошла кровь.
– Ее муж сказал, что ее покусала собака, и этот факт делает данный случай особенно редким, поскольку, судя по следам, у их собаки зубы человеческие!
Чтобы не ударить в грязь лицом, Том Беккерман рассказал о любителе кошек, обратившемся к нему с жалобой на царапины в паху – это могли быть следы кошачьих когтей, а могло быть и иначе. Тобиас Барр заметил, что такие случаи к необычным не отнесешь. Буквально несколько месяцев назад он лечил мужчину от повреждений на лице.
– Он тоже сказал, что его поцарапала кошка, но, если так, у той кошки было только три когтя, и они были широкими, как у человека, – произнес доктор Барр, вызвав новый взрыв хохота.
Он сразу перешел к другой байке и был недоволен, когда Роб Коул перебил его и спросил, не мог бы он вспомнить, когда именно лечил пациента с царапинами на лице.
– Нет, – коротко буркнул он и вернулся к своей истории.
После встречи Роб Джей припер доктора Барра к стенке.
– Тобиас, тот пациент с поцарапанным лицом… Возможно ли, что вы осматривали его в воскресенье, третьего сентября?
– Точно сказать не могу. Я не вел записей. – Доктор Барр немедленно принялся отстаивать свое право не вести учет, зная, что доктор Коул предпочитает более научный подход к лечению. – Ради Бога, нет никакой необходимости делать запись по поводу каждой мелочи, верно же? Особенно в случае с таким пациентом: путешествующим проповедником из другого округа, который был здесь проездом. Вероятно, я никогда больше его не увижу, и еще более вероятно, что мне не доведется лечить его.
– Проповедник? Помните его имя?
Доктор Барр наморщил лоб, глубоко задумался, но покачал головой.
– Может быть, Паттерсон? – не отставал от него Роб Джей. – Элвуд Р. Паттерсон?
Доктор Барр недоуменно уставился на него.
Насколько доктор Барр помнил, пациент не оставил точного адреса.
– Кажется, он сказал, что приехал из Спрингфилда.
– А мне – что из Чикаго.
– Он обращался к вам по поводу сифилиса?
– Третичная стадия.
– Да, третичный сифилис, – кивнул доктор Барр. – Он спрашивал меня об этом, когда я наложил повязку ему на лицо. Такой тип людей – хочет за свой доллар получить как можно больше. Если бы у него был мозоль на пятке, он непременно попросил бы меня удалить его – раз уж он все равно зашел ко мне. Я продал ему бальзам от сифилиса.
– Я тоже, – сказал Роб Джей, и они понимающе улыбнулись.
Доктор Барр неожиданно нахмурился.
– Он удрал, не расплатившись с вами, да? Поэтому вы его ищете?
– Нет. Я вскрывал тело женщины, которую убили в тот день, когда вы обследовали его. Ее изнасиловали несколько человек. Под тремя ногтями я обнаружил кожу – вероятно, с того места, которое она поцарапала одному из них.
Доктор Барр хрюкнул.
– Я помню, что у дверей моей приемной его ждали двое других мужчин. Спешились и расселись у меня на ступеньках. Один был крупным, тяжелым, как медведь перед спячкой, с толстым слоем жира. Другой, напротив, был худощав и помоложе. У него на щеке, под глазом, я разглядел капиллярную гемангиому. Кажется, под правым глазом. Я не слышал, как их зовут, и больше ничего о них не помню.
Президент Медицинского общества имел склонность ревновать коллег к их профессиональным успехам и при случае бывал напыщенным, но Робу Джею он всегда нравился. Он поблагодарил Тобиаса Барра и откланялся.
Со времени их последней встречи с Коулом Морт Лондон успокоился: Ник Холден уехал в Вашингтон, а он сам будет крепко держать язык за зубами. Шериф выслушал Роба Джея, сделал пометки относительно особых примет Элвуда Паттерсона и двух других мужчин и с кислым видом пообещал навести справки. Роб сильно подозревал, что записи попадут в корзину для бумаг сразу же после того, как он выйдет из офиса Лондона. Если бы Роб мог выбирать между сердитым Мортом или елейно-дипломатичным, он предпочел бы сердитого.
Роб Коул стал проводить собственное расследование. Кэррол Вилкенсон, агент по операциям с недвижимостью и страхованию, был председателем пасторского комитета церкви, и он всегда организовывал приезд проповедников – до того момента, как церковь вызвала мистера Перкинса. Как хороший бизнесмен, Вилкенсон вел записи по всем аспектам своей деятельности.
– Вот, – сказал он, доставая свернутую афишу. – Взял это во время встречи страховщиков в Гейлсберге. – На афише христианским церквям предлагалось заказать посещение проповедника, который прочтет проповедь о Божественных планах на долину реки Миссисипи. Заказ ничего не будет стоить приглашающей церкви, поскольку все расходы проповедника понесет организация «Старс энд страйпс релиджиус инститьют», 282 Палмер-авеню, Чикаго. – Я написал им письмо и предложил три открытые воскресные даты. Они ответили, что Элвуд Паттерсон прочтет проповедь третьего сентября. Они позаботились обо всем. – Он признал, что проповедь Паттерсона не пользовалась особым успехом. – Главным образом в ней нас предостерегали от доверия католикам. – Он улыбнулся. – Никто особо не возражал против этого, если хотите знать. Но затем он добрался до людей, которые приехали в долину Миссисипи из других стран. Заявил, что они воруют рабочие места у коренного населения. Люди, которые не родились здесь, просто кипели от возмущения. – Нет, адреса для пересылки почты Паттерсону у него нет. – Никто и не думает еще раз приглашать его. Последнее, что нужно такой новой церкви, как наша, это получить проповедника, который станет стравливать членов конгрегации между собой.
Айк Нельсон, владелец салуна, хорошо запомнил Элвуда Паттерсона.
– Да, они были здесь в субботу, поздно вечером. Он тот еще пьяница, этот Паттерсон, и двое его приятелей, которых он привел с собой, тоже. Денег не жалели, но проблем от них было больше, чем выручки. Здоровяк, Хэнк, все время орал мне, чтобы я пошел к черту и вернулся с проститутками, но, стоило ему напиться, о женщинах уже не вспоминал.
– А фамилию этого Хэнка не подскажете?
– Забавная такая. «Чихать», кажется… А, точно: Кофф![7] Хэнк Кофф. Второго парня – того, что покороче, помоложе и потоньше, – они называли Лен. Иногда Ленни. А вот фамилию не помню, чтобы слышал. У него еще было фиолетовое пятно на лице. Хромал при ходьбе, словно у него одна нога короче другой.
Тоби Барр не упоминал хромоту; возможно, он просто не видел, как тот человек ходит, подумал Роб.
– На какую ногу он хромал? – спросил он, но бармен лишь недоуменно посмотрел на него.
– Он ходил вот так? – спросил Роб и прошелся перед стойкой, припадая на правую ногу. – Или вот так? – И стал припадать на левую.
– Он не так сильно хромал, это вообще было почти незаметно. Я не знаю, на какую ногу. Знаю только, что желудки у них бездонные. Паттерсон выложил на стойку хорошую такую пачку банкнот и сказал, чтобы я наливал почаще, ну и себя не забывал. В конце вечера мне пришлось послать за Мортом Лондоном и Фритци Грэмом, дать им несколько долларов из пачки, чтобы они отволокли тех троих назад в пансион Анны Вайли и положили в кровать. Но мне говорили, что на следующий день, в церкви, Паттерсон был трезв как стеклышко и ни разу не запнулся во время проповеди. – Айк расплылся в улыбке. – Вот это проповедник, я понимаю!
За восемь дней до Рождества Алекс Коул пришел в школу, получив от Олдена разрешение подраться.
В перерыве Шаман смотрел, как его брат идет через школьный двор. К своему ужасу, он заметил, что коленки у Старшего дрожат.
Алекс шел прямо туда, где стоял Люк Стеббинс с группой мальчиков, которые прыгали в пушистый снег на неубранной части двора. Ему улыбнулась удача: Люк уже дважды пробежался, неуклюже прыгнул и, чтобы получить хоть какое-то преимущество, снял тяжелую куртку из воловьей кожи. Если бы он не снял куртку, то бить по нему кулаком было бы все равно что по деревяшке.
Люк решил, что Алекс тоже хочет поучаствовать в соревнованиях по прыжкам, и приготовился немного поиздеваться над ним. Но Алекс подошел к нему и залепил правой прямо в растянутые в усмешке губы.
Он совершил ошибку и начал поединок не очень удачно. Олден дал ему подробные инструкции. Первый неожиданный удар следовало нанести в живот, чтобы, если повезет, заставить противника хватать ртом воздух, но от страха Алекс забыл все наставления Олдена. Удар разбил Люку нижнюю губу, и он яростно набросился на Алекса. Вид нападающего Люка был таким страшным, что еще два месяца назад Алекс замер бы на месте, но он уже привык к тому, что на него то и дело нападал Олден, и теперь просто отошел в сторону. Когда Люк по инерции пробегал мимо, Алекс нанес жалящий джеб левой по уже пострадавшей губе. Затем, когда более крупный мальчик начал замедлять ход и прежде, чем он успел остановиться, Алекс нанес еще два удара по тому же самому болезненному месту.
