– Вы совершили ошибку, Морт, – сказал ему Роб Джей.
Морт Лондон чувствовал себя не в своей тарелке, но упрямо покачал головой:
– Нет. Мы думаем, что, скорее всего, именно этот здоровый сукин сын убил ее.
Когда Роб Джей был в офисе шерифа несколькими часами ранее, Лондон ничего не сказал ему о своем намерении ворваться на территорию его фермы и арестовать его работника. Что-то здесь было не так; случай Идет Поет напоминал болезнь без ярко выраженных симптомов. Доктор обратил внимание на местоимение «мы». Он знал, кто такие эти «мы», и чувствовал, что Ник Холден надеялся каким-то образом сколотить себе политический капитал на смерти Маквы. Но Роб старательно сдерживал порыв гнева.
– Серьезную ошибку, Морт.
– Есть свидетель, который видел большого индейца на той самой поляне, где ее нашли, незадолго до того, как это произошло.
Неудивительно, напомнил ему Роб Джей, ведь Идет Поет работает у него на ферме, а лес вдоль реки – ее часть.
– Я хочу внести залог.
– Мы не можем установить залог. Мы должны дождаться, когда сюда прибудет окружной судья из Рок-Айленда.
– Сколько времени на это уйдет?
Лондон пожал плечами.
– Одно из хороших нововведений англичан – это надлежащая правовая процедура. Предполагается, что и у нас она есть. Мы не можем торопить окружного судью из-за одного индейца. Пять, шесть дней. Может, неделя или около того.
– Я хочу повидаться с Идет Поет.
Лондон встал и провел его в карцер с двумя камерами, примыкавший к офису шерифа. Помощники сидели в тускло освещенном коридоре между камерами, держа ружья на коленях. Фриц Грэм, похоже, получал удовольствие от происходящего. Отто Пферзик выглядел так, словно ему очень хотелось сейчас оказаться на своей мельнице и делать муку. Одна из камер была пуста, в другой находился Идет Поет.
– Развяжите его, – коротко бросил Роб Джей.
Лондон медлил, и Роб Джей понял: они боятся приблизиться к своему заключенному. Над правым глазом у Идет Поет наливался большой синяк (от удара прикладом?). Он был таким огромным, что самим своим видом внушал страх.
– Впустите меня туда. Я сам его развяжу.
Лондон открыл замок, и Роб Джей вошел в камеру.
– Пьяванегава, – произнес он, положив руку на плечо Идет Поет и назвав его настоящее имя.
Он зашел за спину индейца и стал дергать за узел на стянувшей его запястья веревке, но узел был слишком туго затянут.
– Придется резать, – сообщил он Лондону. – Дайте мне нож.
– Черта с два.
– Тогда ножницы, они у меня в сумке.
– Это тоже оружие, – проворчал Лондон, но позволил Грэму принести ножницы, и Роб Джей перерезал веревку. Он растирал запястья Идет Поет и, внимательно глядя ему в глаза, повторял, словно разговаривая со своим глухим сыном: – Коусо вабескиу поможет Пьяванегава. Мы – братья из одной Половины, Длинноволосых, Киисо-кви.
Он не обращал внимания на удивление, насмешку и презрение в глазах белых, слушающих его с другой стороны решетки. Он не знал, что из сказанного им Идет Поет понял. Глаза саука были темными и угрюмыми, но когда Роб Джей посмотрел в них, то увидел, что их выражение меняется, в них что-то вспыхнуло, но что – он не мог знать наверняка: возможно, ярость, а возможно, намек на возвращение надежды.
В тот же день он привел Луну повидаться с мужем. Она переводила допрос, который вел Лондон.
Допрос, похоже, совершенно сбил Идет Поет с толку.
Он сразу признал, что тем утром был на поляне. Время ходить в лес за припасами на зиму, сказал он, глядя на человека, который заплатил ему за эти припасы. И он искал сахарные клены, отмечая их в своей памяти, чтобы прийти к ним, когда наступит весна.
– Он живет в том же лонгхаусе, что и погибшая женщина, сказал Лондон.
– Да.
– Он когда-либо занимался с ней сексом?
Луна медлила с переводом. Роб Джей бросил на Лондона тяжелый взгляд, но затем коснулся руки индианки и кивнул, и она задала вопрос мужу. Идет Поет ответил сразу и без каких-либо проявлений гнева.
– Нет, никогда.
Когда допрос закончился, Роб Джей последовал за Мортом Лондоном в его офис.
– Вы можете сказать мне, почему арестовали этого человека?
– Я уже сказал вам. Свидетель видел его на поляне как раз перед тем, как женщину убили.
– Кто ваш свидетель?
– Джулиан Говард.
Роб спросил себя, что Джулиан Говард мог делать на его земле. Он вспомнил звон крупных монет, когда Говард рассчитался с ним за визит на дом.
– Вы заплатили ему за показания, – заявил он так уверенно, словно знал это наверняка.
– Ничего я ему не платил, – покраснев, возразил Лондон, но актер из него был никудышный и изобразить вспышку праведного гнева у него не получилось.
Значит, деньги свидетелю дал Ник, а еще влил в него большую дозу лести и заверений, что он безгрешен и просто выполняет свой долг.
– Идет Поет находился там, где и должен был, потому что работал на моей собственности. Вы могли бы точно так же арестовать меня за то, что земля, на которой убили Макву, принадлежит мне, или Джея Гайгера – за то, что он ее обнаружил.
– Если индеец не делал этого, это будет установлено во время справедливого суда. Он жил с погибшей.
– Она была его шаманом – кем-то вроде священника. Тот факт, что они жили в одном лонгхаусе, как раз делал секс между ними запретным, как между братом и сестрой.
– Люди убивают своих священников. И трахают собственных сестер, если уж на то пошло.
Роба Джея охватило такое отвращение, что он пошел было прочь, но вернулся.
– Еще не поздно все исправить, Морт. Работа шерифа – это, черт возьми, всего лишь работа, и если вы потеряете ее, то не умрете. Я думаю, что вы человек неплохой. Но стоит совершить нечто подобное один раз, и вы легко пойдете на это снова и снова.
Он совершил ошибку. Морт мог жить с пониманием того, что весь город в курсе, что он в кармане Ника Холдена, лишь пока никто не бросит ему этого в лицо.
– Я прочитал тот бред, который вы назвали отчетом о вскрытии, доктор Коул. Вам будет нелегко убедить судью и жюри из шести добропорядочных белых мужчин в том, что эта женщина была девственницей. Смазливая индианка ее лет, да еще и все в округе знают, что она была вашей женщиной. Вы достаточно насмехались надо мной своими проповедями. А теперь убирайтесь отсюда. И даже не думайте возвращаться, если только вам не придется побеспокоить меня по очень важному официальному вопросу.
Луна сказала, что Идет Поет боится.
– Я не думаю, что они причинят ему вред, – успокоил ее Роб Джей.
Она возразила: он боится не того, что его побьют.
– Он знает, что иногда белые вешают людей. Если саука задушить насмерть, он не сможет пересечь пенную реку и никогда не попадет в Страну на Западе.
– Никто его не повесит, – раздраженно сказал Роб Джей. – У них нет никаких доказательств, что он нарушил закон. Это все политические игры, и через несколько дней его отпустят.
Но ее страх оказался заразительным. Единственным адвокатом в Холден-Кроссинге был Ник Холден. В Рок-Айленде было несколько адвокатов, но Роб Джей не знал их лично. На следующее утро он навестил пациентов, требовавших пристального внимания, и отправился в главный город округа.
В приемной конгрессмена Стивена Хьюма посетителей было даже больше, чем в приемной Роба, и ему пришлось ждать почти полтора часа, пока его наконец впустили.
Хьюм внимательно выслушал его.
– Но почему вы пришли именно ко мне? – спросил он.
– Потому, что вы снова выставляете свою кандидатуру на эту должность и ваш противник – Ник Холден. По каким-то причинам, в которых я пока не разобрался, Ник старается доставить как можно больше неприятностей саукам вообще и Идет Поет в частности.
Хьюм вздохнул.
– Ник в одной связке со сторонниками решительных мер, и я не могу не отнестись к нему как к серьезному сопернику. Американская партия внушает родившимся в Америке ненависть и страх перед иммигрантами и католиками. У них в каждом городе есть конспиративная квартира с глазком в двери – так они могут не пускать тех, кто не является членом их организации. Их называют партией «Ничего не знаю», потому что, если у кого-то из них спросить о действиях этой партии, то он заученно ответит, что ничего об этом не знает. Они поощряют и применяют силу против иностранцев, и, как бы это помягче выразиться, «чистят» страну, с политической точки зрения. Иммигранты хлынули к нам настоящим потоком, но в данный момент семьдесят процентов жителей Иллинойса составляет коренное население, а из оставшихся тридцати процентов большинство не является гражданами и, соответственно, не голосует. В прошлом году «ничего не знающим» почти удалось посадить своего ставленника на пост губернатора в Нью-Йорке и получить сорок девять мест в законодательном органе. Союз «Ничего не знаю» и партии вигов играючи победил на выборах в Пенсильвании и Делавэре. Цинциннати тоже отошел к «Ничего не знаю», хоть и после жестокой борьбы.
– Но почему Ник преследует сауков? Уж они-то точно не иностранцы!
Хьюм поморщился.
– Очевидно, у него очень хорошо развит политический инстинкт. Каких-то девятнадцать лет назад в нашем округе индейцы устраивали массовую резню среди белых, и точно так же массово уничтожали друг друга. Множество людей погибло во время войны с Черным Ястребом. Девятнадцать лет – чрезвычайно короткий промежуток времени. Мальчики, пережившие набеги индейцев и впитавшие страх перед ними, сейчас стали избирателями, и они все еще ненавидят и боятся индейцев. Таким образом, мой достойный противник подливает масла в огонь. Накануне вечером, в Рок-Айленде, он напился до чертиков и долго разглагольствовал об индейских войнах, не забыв ни одного скальпирования, ни одного предполагаемого извращения. Потом он заявил собравшимся, что последние кровожадные индейцы в Иллинойсе собрались в вашем городке, где с ними носятся как с писаной торбой, и пообещал, что, когда его выберут в Палату представителей Соединенных Штатов, он позаботится о том, чтобы их вернули в резервацию в Канзасе, где им и место.
– Вы можете предпринять какие-то шаги, чтобы помочь саукам?
– Да какие еще шаги? – вздохнул Хьюм. – Доктор Коул, я политик. Индейцы не голосуют, и потому я не намерен публично отстаивать их интересы – личные или коллективные. Но если рассматривать вопрос с политической точки зрения, то мне выгодно разрядить ситуацию, потому что мой противник пытается использовать ее, чтобы пролезть в парламент. Двое судей Окружного суда, приписанные к данному округу, – достопочтенный Дэниэл П. Аллен и достопочтенный Эдвин Джордан. Судья Джордан нечист на руку, и он виг. Дэн Аллен – довольно хороший судья и еще лучший демократ. Я знаю его и достаточно долго работал с ним. Если председательствовать в этом деле будет именно он, то он не позволит людям Ника превратить суд в балаган, осудить вашего друга-саука при отсутствии достоверных улик и помочь Нику победить на выборах. Но кто из них будет вести это дело – он или Джордан – узнать совершенно невозможно. Если это будет Аллан, то он будет не более чем справедлив, но по крайней мере он будет справедлив. Ни один из адвокатов в городе не захочет защищать индейца, это правда. Лучший юрист здесь – один молодой человек по имени Джон Карленд. Давайте я побеседую с ним, посмотрю, нельзя ли будет как-то выкрутить ему руки.
– Весьма благодарен вам, конгрессмен.
– Ну, это вы можете продемонстрировать на выборах.
– Я вхожу в те самые тридцать процентов. Я подал прошение о гражданстве, но ждать нужно три года…
– Значит, вы сможете проголосовать в следующий раз, когда я подам свою кандидатуру на переизбрание, – практично подошел к делу Хьюм. Он улыбнулся, когда они обменялись рукопожатием. – А пока скажите все своим друзьям.
Город не собирался слишком долго переживать из-за какой-то погибшей индианки. Куда интереснее было посплетничать об открытии Академии Холден-Кроссинга. Все жители города с радостью отдали бы небольшой участок своей территории для строительства школы, чтобы гарантировать поступление собственным детям, но было решено возвести учебное заведение где-нибудь в центре, и наконец городское собрание приняло три акра от Ника Холдена – к полному удовольствию последнего, поскольку место расположения будущей школы идеально совпало с тем местом, которое он выделял ей в своих давних «картах мечты» Холден-Кроссинга.
Бревенчатое здание однокомнатной школы возвели сообща. Как только работы начались, все воодушевились. Как обычно, полы стелили из неструганых досок. Мужчины привозили хорошие бревна с расстояния в шесть миль и потом пилили на доски. Вдоль одной стены разместили длинную полку – будущий общий стол, а перед ней поставили длинную скамью, чтобы ученики сидели лицом к стене, когда пишут, и разворачивались лицом к учителю во время ответа. По центру помещения поставили квадратную железную дровяную печь. Было решено, что занятия в школе должны начинаться каждый год после сбора урожая, а учебный год нужно разбить на три семестра по двенадцать недель в каждом; учителю станут платить по девятнадцать долларов в семестр плюс пансион. Закон предписывал, что учитель должен обладать квалификацией в чтении, письме и арифметике, а также разбираться либо в географии, либо в грамматике, либо в истории. Претендентов на должность учителя оказалось немного, потому что платили мало, а требовали много, но в конце концов город нанял Маршалла Байерса, двоюродного брата Пола Вильямса, кузнеца.
Мистер Байерс был худым молодым человеком с выпученными глазами, двадцати одного года от роду. Прежде чем переехать в Иллинойс, он учительствовал в Индиане, потому был знаком с практикой «размещения в семьях» – проживания в течение недели в семье одного ученика. Он сказал Саре, что с удовольствием погостит у них на Овечьей ферме, потому что любит ягненка в моркови больше, чем свинину с картофелем.
– Во всех остальных местах, когда подают мясо, это обязательно свинина с картофелем, одна только свинина с картофелем, – пожаловался он.
Роб Джей улыбнулся.
– Значит, Гайгеры вам тоже понравятся, – заметил он.
На Роба Джея учитель произвел тягостное впечатление.
Было что-то неприятное в том, как мистер Байерс тайком поглядывал на Луну и Сару, а на Шамана он уставился так, словно тот – уродец из бродячего цирка.
– Я с нетерпением жду встречи с Александром в школе, – сказал мистер Байерс.
– Шаман тоже с нетерпением ждет начала учебы, – спокойно заметил Роб Джей.
– Ну что вы, это абсолютно невозможно. Мальчик практически не говорит. И как может ребенок, который не слышит ни единого слова, хоть чему-то научиться в школе?
– Он читает по губам. Он легко учится, мистер Байерс.
Мистер Байерс нахмурился. Он, похоже, собирался спорить дальше, но, увидев выражение лица Роба Джея, передумал.
– Разумеется, доктор Коул, – натянуто произнес он. – Разумеется.
На следующее утро, перед завтраком, в двери черного хода постучал Олден Кимбол. Он сходил в продуктовый магазин и горел желанием поделиться новостями.
– Эти чертовы индейцы! Они уже вконец обнаглели, – выпалил он. – Напились вчера вечером и сожгли дотла сарай – там, у монашек.
Луна опровергла обвинение сразу, как только Роб заговорил с ней на эту тему.
– Я была в лагере сауков вчера вечером с друзьями, и мы говорили об Идет Поет. То, что рассказали Олдену, – ложь.
– Возможно, они начали пить после того, как ты ушла.
– Нет. Это ложь. – Она держалась спокойно, но ее дрожащие пальцы уже развязывали передник. – Я схожу к Народу.
Роб вздохнул и подумал, что лучше сходить навестить католиков.
Он слышал, как их называют «эти чертовы коричневые тараканы», и понял почему, когда увидел их: они носили коричневые шерстяные одеяния, явно слишком теплые для осени, а в летнюю жару, должно быть, и вовсе невыносимо душные. Четыре из них работали на развалинах прекрасного шведского сарайчика, который Август Лунд с женой строили, преисполненные таких светлых юношеских надежд. Они рылись в обугленных остатках, все еще дымящихся в одном углу, пытаясь найти хоть что-то уцелевшее.
– Доброе утро! – крикнул он.
Монахини не заметили, как он подошел. Они заткнули нижнюю часть длинных одеяний за пояс, чтобы дать себе немного свободы движений во время работы, и теперь торопливо опускали юбки, прикрывая четыре пары крепких, одетых в белые чулки ног.
– Я доктор Коул, – представился он, слезая с лошади. – Ваш дальний сосед. – Они молча смотрели на него, и ему пришло в голову, что, возможно, они не понимают его языка. – Я могу поговорить с вашим руководителем?
– Вы хотели сказать – с матушкой-настоятельницей, – поправила его одна монашка; голос ее звучал не громче шепота.
Она шевельнула рукой и пошла в дом. Роб последовал за ней. Возле нового навеса с односкатной крышей, прислоненного к дому, какой-то старик, одетый в черное, вскапывал огород. Старик не проявил к Робу никакого интереса. Монахиня дважды постучала – стук ее был тихим, под стать голосу.
– Вы можете войти.
Коричневое одеяние прошло вперед и присело в реверансе.
– Этот джентльмен хочет видеть вас, ваше преподобие. Он врач и сосед, – все так же шепотом объяснила монахиня и снова присела в реверансе, прежде чем спастись бегством.
Матушка-настоятельница сидела на деревянном стуле за маленьким столиком. Лицо у нее, насколько позволял определить платок, было крупным, нос – широким и мясистым, насмешливые глаза – пронзительно-синие: светлее, чем у Сары, и вызывающие, а не милые.
Он представился и выразил сочувствие по поводу пожара.
– Можем ли мы чем-то помочь вам?
– Я уверена, Господь не оставит нас. – Ее речь выдавала прекрасное образование; она говорила с акцентом, и Роб решил, что она немка, хотя ее произношение не походило на выговор Шредёров. Возможно, они были из различных областей Германии.
– Присаживайтесь, – предложила она, указывая на единственный удобный стул в комнате, – настоящий трон, обитый кожей.
– Он проделал весь путь вместе с вами, в фургоне?
– Да. Когда епископ навестит нас, мы сможем предложить ему приличный стул, – с серьезным видом ответила монахиня.
Мужчины пришли во время повечерия, сообщила она. Все сестры были заняты молитвой и не расслышали шум и треск огня, но скоро почувствовали запах дыма.
– Мне сказали, что это были индейцы.
– Ничуть не более, чем те, кто устроил Бостонское чаепитие, – сухо заметила она.
– Вы уверены?
Она грустно улыбнулась.
– Они были пьяными белыми и ругались, как пьяные белые.
– Здесь есть сторонники Американской партии.
Она кивнула.
– Да, «ничего не знающие». Десять лет назад я жила во францисканском монастыре в Филадельфии, куда приехала из родного города – Вюртемберга. «Ничего не знающие» встретили меня неделей беспорядков, во время которых подверглись нападению две церкви, двенадцать католиков были забиты до смерти, десятки домов сожжены. И прошло немало времени, пока я поняла, что они – это еще не вся Америка.
Он кивнул. Он заметил, что они приспособили одну из двух комнат в доме из дерна, построенном Августом Лундом, под по-спартански убранную спальню. Раньше в этой комнате хранилось зерно, теперь в углу лежали тюфяки. Помимо ее столика, стула и трона епископа, из мебели здесь был большой и солидный обеденный стол и деревянные скамьи, и он похвалил работу столяра.
– Их сделал ваш священник?
Она улыбнулась и встала.
– Отец Рассел – наш священник. Сестра Мэри Питер Селестайн – наш плотник. Не желаете ли взглянуть на нашу часовню?
Он проследовал за ней в комнату, где Лунды ели, и спали, и любили друг друга и где умерла Грета Лунд. Стены побелили. Поставили деревянный алтарь, а перед ним – аналой, чтобы становиться на колени. Перед распятием на алтаре стояла большая свеча в красном стакане в окружении свечей поменьше. Также там находились четыре гипсовые статуэтки, очевидно, сгруппированные по половому признаку. Он узнал только Святую Деву Марию в правой части алтаря. Матушка-настоятельница пояснила, что рядом с Марией стоит святая Клара, которая основала их монашеский орден, а на противоположной стороне алтаря – святой Франциск и святой Иосиф.
– Мне сказали, вы собираетесь открыть школу.
– Вам сказали неправду.
Он улыбнулся.
– Вы действительно собираетесь обратить детей в папизм?
– А вот это не совсем неправда, – серьезно сказала она. – Через учение Христа мы стараемся спасти душу ребенка, женщины или мужчины. Мы всегда стремимся подружиться, привлечь католиков из общины. Но основное, чем занимается наш орден – это выхаживание младенцев.
– Выхаживание младенцев! Но где вы собираетесь их выхаживать? Вы построите здесь больницу?
– Увы, – вздохнула она. – Денег у нас нет. Святая Церковь купила эту собственность и отправила нас в это место. И теперь мы должны сами прокладывать себе путь. Мы уверены, что Бог обеспечит нас всем необходимым.
Он в этом уверен не был.
– Могу я обратиться к вашим медсестрам, чтобы они оказывали помощь больным?
– Переступив порог их жилищ? Нет, это никуда не годится, – твердо отрезала она.
Он почувствовал себя не в своей тарелке и собрался уходить.
– Я думаю, что сами вы не католик, доктор Коул.
Он покачал головой.
– Если будет необходимо помочь саукам, вы засвидетельствуете, что мужчины, которые сожгли ваш сарай, были белыми? – озвучил Роб внезапно промелькнувшую мысль.
– Разумеется, – холодно ответила она. – Ведь это чистая правда, разве нет?
Он догадался, что послушницы, должно быть, живут в постоянном страхе перед ней.
– Спасибо… – Он медлил, не находя в себе сил поклониться этой надменной женщине и назвать ее «ваше преподобие». – Как вас зовут, матушка?
– Я матушка Мириам Фероция.
В школе он углубленно изучал латынь: корпел над переводами Цицерона, неотступно следуя за Цезарем по тропам его Галльской войны. Он помнил достаточно, чтобы перевести ее имя с латыни – оно означало «Мария Мужественная». Но, думая об этой женщине – про себя, только про себя, – называл ее на английский манер: «Суровая Мириам».
Он не поленился съездить в Рок-Айленд, чтобы повидать Стивена Хьюма, и был немедленно вознагражден за свои усилия. Конгрессмен приготовил для него хорошие новости: заседание будет вести Дэниэл П. Аллан. Из-за нехватки улик судья Аллан считал, что Идет Поет вполне можно выпустить под залог.
– Однако это преступление, наказуемое смертной казнью, и потому он не мог установить сумму залога меньше, чем в двести долларов. За поручителем вам придется отправиться в Рокфорд или Спрингфилд.
– Я найду деньги. Я ни за что не брошу Идет Поет, – пообещал Роб Джей.
– Хорошо. Молодой Карленд согласился представлять его интересы. При данных обстоятельствах вам лучше не околачиваться возле тюрьмы. Адвокат Карленд встретится с вами через два часа возле банка в Холден-Кроссинге.
– Хорошо.
– Возьмите банковскую тратту, выписанную на округ Рок-Айленд, подпишите ее и передайте Карленду. Остальное он сделает сам. – Хьюм улыбнулся. – Дело будет слушаться в ближайшие несколько недель. Поскольку участвовать в нем будут Дэн Аллан и Джон Карленд, то будьте уверены: уж они позаботятся о том, чтобы Ник, если ему вздумается раздуть это дело, выглядел ужасно глупо. – Его рукопожатие было твердым и внушающим оптимизм.
Прибыв домой, Роб Джей запряг лошадь в бакборд. Понимая, что в состав комитета по организации торжественной встречи мужа обязательно должна входить жена, позвал Луну. Она вышла в обычном домашнем платье и шляпке, которая принадлежала Макве. Повозка тронулась в направлении банка. По тому, как Луна сидела в бакборде, выпрямив спину, более тихая, чем обычно, Роб понял, что она страшно нервничает.
Он привязал лошадь к столбу перед банком, индианка осталась в фургоне. Роб оформил тратту, получил ее и передал Джону Карленду, серьезному молодому человеку. Адвокат отозвался на знакомство с Луной вежливо, но сдержанно.
Когда Карленд оставил их, Роб Джей снова забрался на высокое сиденье бакборда, рядом с Луной. Он не стал отвязывать лошадь, и они сидели и смотрели на двери офиса Морта Лондона, находившегося дальше по улице. Солнце было жарким для сентября.
Им казалось, что они ожидают уже целую вечность. Наконец Луна коснулась его руки, потому что дверь открылась и оттуда вышел Идет Поет: ему пришлось наклониться, чтобы пройти в дверь. Следом за ним шел Карленд.
Они сразу заметили Луну и Роба Джея и двинулись к ним. То ли Идет Поет опьянел от радости, получив свободу, и не мог сдержаться, то ли инстинктивно почувствовал неладное и торопился побыстрее убраться оттуда, но он успел сделать только несколько длинных шагов, когда что-то пролаяло сверху и справа, а затем еще два громких звука донеслись с другой крыши, на противоположной стороне улицы.
Пьяванегава – охотник, вождь, герой «мяча и палки», должен был опуститься на землю величественно, словно гигантское дерево, но он упал неуклюже, как любой другой человек, и впечатался лицом в грязь.
Роб Джей мгновенно соскочил с повозки и кинулся к нему, но Луна была не в состоянии даже пошевелиться. Когда он подбежал к Идет Поет и перевернул его, то увидел то, о чем Луна уже догадалась. Одна пуля вошла точно в затылок. Другие две попали в грудь, оставив раны на расстоянии меньше дюйма друг от друга, и, скорее всего, вызвали смерть, войдя прямо в сердце.
Карленд подскочил к ним и беспомощно замер, охваченный ужасом. Еще через минуту из офиса шерифа вышли Лондон и Холден. Морт выслушал рассказ Карленда о том, что произошло, и принялся выкрикивать приказы, требуя проверить крыши на одной стороне улицы, а затем и на другой. Никто, похоже, не удивился, что там не обнаружили стрелка.
Роб Джей стоял на коленях рядом с Идет Поет, но уже через мгновение вскочил и встал лицом к лицу с Ником. Холден побледнел, однако оставался спокоен, словно приготовившись ко всему. Весьма некстати в данной ситуации Роб опять поразился, насколько тот красив мужской красотой. Роб заметил у Ника револьвер в кобуре и прекрасно осознавал, что его слова могут подвергнуть его опасности, что их следует выбирать чрезвычайно осмотрительно, но молчать не мог.
– Я больше никогда не хочу иметь с вами дело. По крайней мере, пока я жив, – заявил он.
Идет Поет отнесли в сарай на Овечьей ферме, и Роб Джей оставил его там, вместе с членами его семьи. На закате он зашел туда, чтобы отвести Луну и ее детей в дом и покормить их, и увидел, что их там уже нет, как и тела Идет Поет. Ближе к ночи Джей Гайгер обнаружил бакборд Коула и лошадь, привязанную к столбу перед его сараем, и отвел собственность Роба на Овечью ферму. Он сказал, что Маленький Рог и Каменный Пес ушли с его фермы. Луна и ее дети не возвращались. В ту ночь Роб Джей лежал без сна, думая об Идет Поет, чье тело, наверное, опустили в ничем не отмеченную могилу где-то в лесу у реки. На чьей-то земле, которая некогда принадлежала саукам.
Роб Джей не получал новостей до середины утра следующего дня, когда Джей снова приехал к нему и сообщил, что ночью огромный сарай-склад Ника Холдена сгорел дотла.
– Без сомнения, на сей раз это были сауки. Они все скрылись. Ник провел большую часть ночи на пожаре, опасаясь, что огонь перекинется на его дом, и обещая вызвать ополчение и американскую армию. Он помчался в погоню за сауками, прихватив с собой около сорока мужчин, самых негодных охотников на индейцев, каких только можно представить: Морта Лондона, доктора Беккермана, Джулиана Говарда, Фрица Грэма, большинство завсегдатаев бара Нельсона – половину пьяниц этой части округа, и все они воображают, что преследуют самого Черного Ястреба. Им повезет, если они не перестреляют друг друга, – завершил свой рассказ Гайгер.
Днем Роб Джей съездил в лагерь сауков. Все там указывало на то, что они уехали навсегда: куски бизоньих шкур больше не завешивали дверные проемы гедоносо-те, и они зияли, словно беззубые рты, на земле валялся обычный бытовой мусор. Он поднял консервную банку, и неровные края крышки сказали ему, что ее вскрыли ножом или штыком. На этикетке было написано, что банка содержала слепленные вместе половинки консервированных персиков из Джорджии. Он так и не смог убедить сауков в пользе выгребных ям, поэтому возвышенную грусть по поводу их отъезда отравлял слабый запах отходов жизнедеятельности человека. Когда ветер дул со стороны лагеря, он приносил это последнее напоминание о том, что из этих мест исчезло нечто ценное, что невозможно вернуть ни с помощью чар, ни с помощью политики.
Ник Холден и его банда преследовали сауков в течение четырех дней, но так и не смогли даже приблизиться к индейцам. Беглецы держались покрытых лесами районов вдоль Миссисипи и неуклонно двигались на север. Они не чувствовали себя дома на неизведанной территории, как многие из Народа, не дожившие до этого дня. Однако даже самый глупый индеец ориентировался в лесу куда лучше белых. Сауки возвращались по собственным следам, петляли, прокладывали ложные следы, и белые постоянно попадались на эти уловки.
Белые не прекращали преследования, пока не углубились в Висконсин. Было бы неплохо вернуться с трофеями – парочкой скальпов или ушей, – но они убеждали друг друга, что и так одержали «великую победу». Они остановились в Прери-дю-Шьен, закупили виски и напились. Фритци Грэм подрался с солдатом и угодил в тюрьму, но Ник вызволил его, убедив шерифа, что профессиональная этика требует оказать небольшую любезность навестившему его городок государственному деятелю. Вернувшись, тридцать восемь апостолов пошли дальше в своем вранье и распространили «благую весть» о том, что Ник Холден спас штат от краснокожей угрозы и что он вдобавок прекрасный товарищ.
В тот год осень выдалась мягкой, лучшей, чем лето, потому что все жучки погибли от ранних морозов. Золотое время, когда листья на деревьях у реки желтели холодными ночами, а дни стояли теплые и приятные. В октябре церковь призвала на свою кафедру преподобного Джозефа Хиллса Перкинса. Помимо зарплаты он попросил выделить ему жилье, и после сбора урожая был построен небольшой бревенчатый дом, куда пастор перебрался вместе со своей женой, Элизабет. Детей у них не было. Сара принимала активное участие в приготовлениях как член комитета по встрече.
Роб Джей нашел у реки отцветшие лилии и посадил их корни в ногах могилы Маквы. У сауков не было обычая отмечать границы могил камнями, но он попросил Олдена приладить там доску из белой акации, которая не сгниет. Он решил, что увековечивать ее память английскими фразами не годится, и потому попросил Олдена вырезать на доске похожие на руны символы, которые она носила на теле, чтобы придать месту связь с ней. Он провел одну-единственную, да и то бессмысленную беседу с Мортом Лондоном в попытке заставить шерифа расследовать обе смерти: Маква-иквы и Идет Поет, но Лондон отказался, заявив, что он вполне удовлетворен итогом: ее убийцу застрелили, скорее всего, другие индейцы.
В ноябре на всей территории Соединенных Штатов граждане мужского пола старше двадцати одного года пошли на выборы. По всей стране рабочие бурно реагировали на конкуренцию за рабочие места, вызванную притоком иммигрантов. Род-Айленд, Коннектикут, Нью-Хэмпшир, Массачусетс и Кентукки выбрали губернаторов от партии «Ничего не знаю». Целые парламенты, состоящие исключительно из представителей «ничего не знающих», были избраны в восьми штатах. В Висконсине «ничего не знающие» помогли одержать победу юристам-республиканцам, которые немедленно упразднили государственные службы иммиграции. «Ничего не знающие» победили в Техасе, Теннесси, Калифорнии, в Мэриленде и получили прекрасные результаты почти во всех Южных штатах.
В Иллинойсе они получили большинство голосов в Чикаго и в южной части штата. В округе Рок-Айленд нынешний конгрессмен Стивен Хьюм с разрывом в сто восемьдесят три голоса уступил место борцу с индейцами Николасу Холдену, который почти немедленно после выборов покинул округ, чтобы представить свой район в Вашингтоне, округ Колумбия.
