одной из секций тюремного блока «С» 5:55 вечера. 10 страница

- Нет, мам, я сам все сделаю.

Мама закусывает губу и разворачивается, чтобы уйти.

Я раздеваю Эйлин, вытирая ее сухой частью юбки, которую только что с нее снял. Вынимаю трусики из упаковки и натягиваю их на нее, потом просовываю ноги Эйлин в пижамные штаны и, приподняв ее, натягиваю их на бедра. Я поднимаю ее и, завернув в одеяло, перекладываю на другой диван. Не хочу, чтобы она проснулась, и ей стало неловко, когда приедут полиция и парамедики. Сейчас, в такое трудное для нее время, ей необходимо сохранить все возможное достоинство.

- Мам, - зову я.

- Тебе нужна помощь, Доминик?

- Нет, все готово. Но мне надо, чтобы ты сложила все ее одежду в мешок, на случай, если это понадобится полиции. Не думаю, что Эйлин когда-нибудь захочет снова ее надеть. Если полиции одежда не понадобится, выброси или уничтожь. Мне все равно.

- Хорошо. Подожду, пока полиция скажет, что с ней делать. Послушай. Если твой брат….

- Он мне не брат. Он это сделал.

- Если это Оскар, тогда он будет иметь дело с законом.

Я пробегаю окровавленными руками по волосам, потом растираю свое лицо. - Если только я до него раньше не доберусь.

- Доминик, - окликает меня отец, находящийся рядом с Оскаром.

Я поднимаюсь и выхожу, замечая, как отец открывает дверь четырем полицейским.

Они обводят взглядом Оскара, лежащего на полу в луже крови, потом меня. Видят мои треснутые, испачканные кровью руки. Незамедлительно один из них достает пистолет и кричит мне лечь лицом на пол, вытянуть руки в стороны, ладонями вниз.

Я выполняю их требования, и один из полицейских подходит ко мне, надевая наручники.

- Я помогу вам встать, - говорит он, подхватывая меня за руки, когда я поднимаюсь.

Другой офицер становится напротив меня.

- Я офицер Свинни. Что с ним случилось? - спрашивает он меня.

- Я выбил из него дерьмо, - отвечаю я.

- Похоже на то. Тогда зачем вы это сделали?

- Потому что он изнасиловал мою девушку. - Брови Свинни удивленно приподнимаются.

Прибывшие парамедики осматривают Оскара, стонущего от боли.

Гад. Мне стоило прикончить его.

Оскар оборачивается и слегка кивает Свинни.

- О нем не волнуйтесь, отвезите мою девушку в больницу. Она вон там. - Подбородком я указываю на гостиную. - Она потеряла сознание, и я не могу привести ее в чувство.

Один из парамедиков идет к ней, и при мысли, что теперь о Эйлин позаботятся, у меня отлегает от сердца.

- Убедись, что он в наручниках, - приказывает Свинни одному из полицейских, глядя на Оскара.

- Мам, поезжай с Эйлин. Если она проснется до того, как меня освободят, скажи, что я приеду, как только смогу.

- Разумеется, - целуя меня в щеку, говорит она.

- Ладно, давайте-ка отвезем их в отделение и там разберемся, - говорит Свинни и ведет меня к двери.

Зажатого между двумя полицейскими офицерами, меня выталкивают за дверь.

Уводя все дальше и дальше от моей красивой, храброй девочки Эйлин.

 

 

лава 28

Доминик

 

- Мистер Шрайвер, с вами пришел увидеться ваш отец, - объявляет молодая женщина-офицер, за которой следует отец.

Я уже почти час сижу в этой холодной, пустой комнате. Наручники сняты, но я все равно ощущаю себя здесь как в клетке.

У меня еще не брали показаний, и я не имею ни малейшего понятия, что творится вне этой комнаты. Никто ничего не говорит мне о состоянии Эйлин или Оскара. Не то чтобы мне есть до него дело.

- Папа, - говорю я, вставая и идя к нему. - Что происходит с Эйлин?

- Спасибо. - Отец любезно благодарит офицера, и она уходит, закрывая за собой дверь.

- Пап?

- Сынок, нам нужно кое-что обсудить. - Отец садится в кресло напротив того, в котором сидел я. Поставив локти на стол, опирается подбородком на руки, как будто этот разговор ему в тягость.

Я улавливаю проблеск какой-то незнакомой эмоции в его глазах, что-то, чего я никогда не видел раньше. Неожиданно до меня доходит, что он чувствует.

Стыд.

- Что происходит? - Я сажусь и тянусь к отцу, чтобы дотронуться до его руки.

- Не надо, - говорит он, убирая свою руку. Его голос полон раскаяния и горя.

- Эйлин в порядке? С ней что-то случилось? Клянусь, если с ней что-то случилось, я клянусь, я клянусь, я прикончу его, - выплевываю я сквозь крепко сжатые зубы, поднимаясь и начиная расхаживать, просто не в состоянии усидеть на месте. - Я его убью к чертовой матери, если…если… твою мать! - Я отворачиваюсь, и от гнева и раздражения бью в стену. Блядь, до чего же больно.

- Успокойся, Доминик. Ничего подобного. Прежде чем прийти сюда, я разговаривал с ее матерью. В госпитале, мы поместили Эйлин в отдельную палату, ей там комфортно, но она еще не очнулась. Также мы с твоей матерью побеспокоились обо всех медицинских счетах.

У меня и так болела рука после того, как избил Оскара, но теперь, благодаря моей несдержанности, боль усиливается. Думаю, я сломал сустав. Но меня это не волнует; меня переполняет дикая неконтролируемая потребность причинить боль человеку, навредившему Эйлин.

Затем я обдумываю слова, сказанные отцом.

- Подожди-ка. Почему ты определил ее в отдельную палату? - с любопытством спрашиваю я. Они только вчера познакомились с Эйлин. Они не более ответственны за действия Оскара, чем я. С чего бы им так волноваться о ней?

Если только…

Отцу стыдно.

Мои родители покрыли все ее медицинские расходы.

Отцу надо мне что-то рассказать.

Их реакция на то, как я избивал Оскара, рассказ о том, что он сделал Эйлин, была, за неимением лучшего слова, спокойной. Принимающей.

Я опускаюсь назад в кресло и молюсь всем известным людям Богам, чтобы мне просто показалось, и они не знали об Оскаре. О том, что он сделал женщине, которую я привез в их дом.

Потому что если они знали, они также несут ответственность за это, как и он. Хуже. Их тоже следует арестовать. Почему, если они знали, то ничего не сделали с этим?

- Папа? - тихо спрашиваю я. Не хочу, но мне необходимо знать.

Отец смотрит на меня и быстро отводит глаза, не в состоянии выдержать мой взгляд. Это мимолетное выражение вины, которое я уже видел ранее, не сходит с его лица. Больше его уже не скроешь.

Плечи отца опущены и, делая глубокий вдох, он хмурит брови.

- Пожалуйста, скажи мне, что ты и мама не знали об этом, - умоляю его я. Пожалуйста, пусть мне все это показалось.

Отец молчит.

Ни единого чертова слова.

Он прячет свое лицо, но язык его тела источает вину и стыд.

- Отец, мне необходимо знать, - говорю с нажимом, тихо надеясь, что все это неправда.

Он один раз, еле заметно, кивает головой. Нет, этого не достаточно. Мне надо услышать слова.

- Пап, скажи мне правду, - говорю я, все еще молясь, что просто неправильно все понял.

- Когда твой брат…

- Он мне не брат, - прерываю его я.

Он вздыхает.

- Когда Оскар первый год учился в старшей школе, а ты был на первом курсе колледжа, он пришел домой и сказал, что одна девушка обвинила его в изнасиловании. Он сказал, что она собиралась пойти в полицию и рассказать им об этом, если он не сдастся.

Что? Почему она сама не пошла в полицию? Зачем она предупреждала его о том, что собирается сделать? Это же не имеет никакого смысла.

- Поэтому мы договорились о встрече с той девушкой, и я ей заплатил. Вполне прилично, кстати.

- Так она что, хотела денег? - я качаю головой, сомневаясь, чтобы кто-то был настолько черствым, что торговал болью ради денег.

- Тогда казалось так.

Мой взгляд устремляется к отцу. Он все еще не смотрит на меня. Он уставился в одному ему видимую на столе точку.

- Что это значит? - у меня дрожат колени, и я прикусываю внутреннюю сторону щеки, пытаясь подавить невыносимое желание встать и порвать отца на мелкие кусочки.

- Оскар отрицал даже то, что вообще вступал с ней в сексуальный контакт, пока она не обнаружила, что беременна. Вот тогда она и пришла за деньгами.

- Я не верю в то, что шестнадцати-семнадцатилетняя девушка имела достаточно мозгов, чтобы придумать подобное, - говорю я. По правде говоря, в это дерьмо с трудом верится.

- Ее родители узнали о беременности. Когда она рассказала им, что случилось, отец пришел к нам в дом с намерением выдать Оскара полиции. Я купил их молчание.

- Вот так просто? - качая головой, спрашиваю я.

- Да, так просто.

- Конечно, использовать презерватив во время секса, это без сомнения, дурацкая идея. Это не доказывает, что Оскар изнасиловал ее, - говорю я, пытаясь вопреки своему собственному суждению, найти оправдание чему-то, что этого оправдание и не имеет. Должно быть, что-то убедило моих родителей, что обвинения девушки - правда, и мне необходимо знать, что это было.

- Ты прав, это не доказательство. Но когда я и Оскар сели поговорить, он признался, что он обманул меня и у них был секс. И что секс этот был грубым, и что девушке нравилось, когда ее били.

Чем больше я думаю об этом, тем больше запутываюсь. Все это не имеет никакого смысла.

- Почему я об этом ничего не знал? - в отчаянии я поднимаю руки.

- Потому что ты находился в колледже, и мы хотели защитить тебя. Нам не хотелось, чтобы ты был вовлечен в нечто такое… - он замолкает в попытке найти более подходящее слово. - Несущественное.

- Девушка, утверждающая, что была изнасилована, не есть что-то, от чего можно отмахнуться. Твой сын был обвинен в чем-то не только незаконном, но также отвратительном и аморальном. Ты что совсем не придаешь этому значения?

Отец обводит глазам комнату, все еще избегая моего злого взгляда.

Дерьмо.

Здесь есть что-то еще.

По языку его телодвижений я могу сказать, что речь идет больше, чем об одном случае.

- Что еще? - холодно спрашиваю я.

- Нечто подобное случилось и в колледже.

- «Нечто подобное»? Что означает «нечто подобное»?

- Ну, Оскар уже учился в колледже третий год, когда мне позвонил офицер полиции, который хотел встретиться со мной в общественном месте, чтобы поговорить о нем. Когда в тот же день мы встретились, он рассказал мне, что записал показания девушки, которая обвиняла Оскара в изнасиловании.

- Она сказала, что они были на вечеринке, и Оскар подсыпал ей регипонол, забрал к себе на квартиру, изнасиловал и позволил своему другу сделать с ней то же самое. Она рассказала, что то приходила в сознание, то снова отключалась, но помнит Оскара и каких-то других парней, которых не могла описать. Когда проснулась, то лежала на аллее, частично одетая. Она вернулась домой, приняла душ, а спустя несколько дней ее подруга показала ей фотографии, сделанные на свой телефон. Там были снимки ее и Оскара, которых оказалось достаточно, чтобы вспомнить кое-что из происшедшего.

- Она пошла в полицию и дело было поручено этому полицейскому, Майклу, кажется, так его звали. Так или иначе, полицейскому была знакома фамилия Оскара, он знал, что у нас есть деньги и, короче говоря, за семь кусков, дело было закрыто.

Что, твою мать, я сейчас услышал?

Это что, какая-то чертова шутка?

- Что случилось с девушкой?

- Я никогда не интересовался, Доминик. Только сказал, что не желаю больше никогда об этом слышать.

Кто эти люди, которые называют себя моей семьей?

- Ты спрашивал Оскара об этом? - интересуюсь я, в полнейшем недоумении. Честно, я потрясен.

- Да. - Он кивает головой и продолжает. - И он сказал, что и ей нравился жесткий секс.

У меня челюсть отвисает, в то время как отец вытирает слезы.

- Зачем ты защищаешь его?

- Я защищаю всех нас.

- Ни хрена подобного. Мне защита не нужна, я ничего плохого не сделал. Мама знает?

Пожалуйста, скажи «нет».

- Разумеется. Твоя мама и велела мне заплатить оба раза, сколько бы те не просили.

Вот теперь это дерьмо точно стало невероятным.

- Как ты можешь сидеть и пускать слезу, если знал, на что он способен? Ты знал, что он сделал с теми девочками, и платил им за молчание. - Я встаю и сжимаю в кулаки уже ноющие от боли руки. Я так чертовски зол, что даже напряжение, которое чувствую в мышцах рук, вибрирует с чистейшей яростью.

- Мы делали это, чтобы защитить тебя.

- Чушь собачья! Вы делали это, чтобы защитить самих себя. Ты думаешь, если имя Шрайвер связано с облигациями и биржами по всему миру, это дает твоему сыну право делать с женщинами все, что он захочет? Скольких он убил из-за того, что ты пытался «защитить» нас?

- Сынок, - начинает говорить он.

- Не называй меня так. Больше я к тебе отношение не имею. Эта так называемая «семья» полностью лишена какого-либо чувства порядочности, и я не желаю ассоциироваться с кем-либо из вас. Как ты собираешься исправить это, а? Потому что, угадай что, Джон? Я намереваюсь выступить свидетелем и рассказать судье и присяжным все, что ты мне только что рассказал, все, что я знаю об этом слабом, жалком оправдании твоему сыну. И не думай, что я делаю это для Эйлин. Я сделаю это для каждой жертвы, которую он изнасиловал и сломал ради своей собственной дьявольской прихоти, прежде чем убить их. Я сделаю это, потому что это единственно правильная вещь - то, на что ты, по-видимому, не способен.

- Сначала тебе стоит хорошенько подумать, Доминик, ведь все это повлияет и на тебя. На твою репутацию будет брошена тень, начнется расследование. - Теперь он запаниковал, потому что понимает - я говорю серьезно.

Вы что издеваетесь?

Единственное слово, которым я могу описать свое состояние, это слово “ошеломлен”.

Я ошеломлен смелостью отца просить меня о молчании.

Ошеломлен тем, что он предпочитает свободу своего сына-насильника причинению вреда другим женщинам.

Ошеломлен тем, как мало он раскаивается.

Но больше всего, я поражен тем, что он считает меня таким же, как он.

У меня могут быть свои недостатки, но я не буду скрываться за деньгами в боязни возмездия.

- Они могут разбираться со всем, чем хотят. Мне нечего скрывать и нечего стыдиться.

- Да неужели? Ты трахаешь свою пациентку.

Ну не могу сдержаться. Правда, не могу. Я просто делаю это.

Я тянусь над столом и пару раз ударяю его в лицо.

- Не смей говорить о ней, - ору я, пока кто-то оттаскивает меня от этого бесполезного, валяющегося куска дерьма, которого я с такой гордостью называл отцом.

- Уведите отсюда отца, - кричит Свинни какому-то офицеру.

Я сажусь обратно и пытаюсь вытянуть правую руку, но вздрагиваю от боли. Неа, я определенно что-то сломал.

- Что, черт возьми, произошло? - спрашивает Свинни.

- Я обнаружил, что моя так называемая «семья» - сплошное вранье, - сквозь зубы говорю я.

- Имеет ли это отношение к вашему брату? - он садится.

- Да. И вам необходимо записать мои показания.

Входит парамедик, чтобы осмотреть мою руку, бинтует ее и говорит о том, что мне надо поехать в больницу и сделать рентген. Несмотря на боль, я предпочитаю сначала дать показания. Свинни выходит из комнаты, а высокий, невзрачный мужчина входит.

Он представляется детективом Харрисоном. Харрисон поворачивается посмотреть в зеркало и кивает, должно быть, это сигнал к началу записи.

Первоначальные вопросы по установлению личности дают мне время успокоиться и обдумать то, что мне надо рассказать полиции.

- Расскажите мне об Оскаре, - начинает детектив Харрис.

- Я только что узнал, что все это началось, когда он был семнадцатилетним подростком.

А теперь об этом узнает весь остальной мир.

 

 

лава 29

Я слышу гудок и людей, разговаривающих рядом со мной. Мои глаза распахиваются и тотчас закрываются, протестуя против яркости и сияния.

- Детка. - Я сразу понимаю, что это Доминик. Его рука накрывает мою и мягко сжимает ее. Я чувствую его тепло, слегка влажные губы, нежно касающиеся тыльной стороны моей ладони мягким поцелуем. - Ты меня слышишь? - спрашивает он, снова целуя мою руку.

- Угу, - это единственное, что я могу из себя выдавить. Горло пересохло и такое ощущение, что его затерли наждачкой. Глотать больно.

- Я здесь, моя красавица Эйлин. Я рядом.

Мои глаза снова распахиваются и медленно привыкают к яркости комнаты. Она маленькая и стерильная, с пустыми белыми стенами и большим окном, выходящим на стоянку. Стекло затонировано, но солнце на улице такое яркое, весело светит, освещая всех своими великолепными лучами.

Я смотрю вокруг и вижу карие глаза Доминика, изучающие меня с волнением и любовью.

- Как ты себя чувствуешь? - спрашивает он мягким, спокойным тоном, убирая волосы мне с лица.

Я снова сглатываю и жду, пока мой рот не наполняется снова влагой, прежде чем начинаю говорить:

- Со мной все хорошо, - голос слабый, с хрипотцой, но, по крайней мере, я разговариваю. - Что случилось? - спрашиваю я, хрипло.

- Мы были у моих родителей, помнишь? - начинает Доминик, наливая воды в чашку и давая ее мне.

Это все, что он сказал, и все тут же всплывает в памяти.

Мое тело цепенеет и трясется, когда я вспоминаю, как услышала его, говорящего по телефону.

Я задыхаюсь, частота моего пульса кажется нездоровой, даже для меня. Надо мной паническая атака, которая вот-вот потянет меня вниз. Доминик забирает у меня чашку, чтобы вода не разлилась. Он подносит ее к моим пересохшим губам, и я жадно пью.

- Один, два, три, четыре, вдохни через нос.

Я смотрю на Доминика и позволяю его глубокому баритону успокоить меня.

Вдыхаю через нос и закрываю глаза.

- Пять, шесть, семь, восемь, девять, выдохни через рот.

Я открываю глаза и дотягиваюсь своей свободной рукой до Доминика, не отпуская его. С того момента, как мы встретились, он мой настоящий якорь. Он все время невероятно поддерживал меня и никогда не позволял оступиться.

Сейчас ничего не изменилось.

- Какой сегодня день? - говорю я, пытаясь уяснить, как давно я здесь нахожусь.

- Сегодня вторник. Ты здесь с воскресенья. Доктора сказали, что ты была в шоке, и твой мозг просто отключился, чтобы защитить тебя.

Я отпускаю его и руками растираю лицо.

- Что случилось с твоим братом? - спрашиваю я. Вдруг я замечаю гипс на руке Доминика и осматриваю всего его. - Что с твоей рукой? - плачу, боясь, что он поранился из-за меня.

- Я избил Оскара - вот что случилось с моей рукой. И он больше мне не брат. На самом деле, я разорвал всяческие отношения со всеми ними. Я никогда туда не вернусь. Они мне больше не семья. Ты моя семья. - Доминик встает и начинает расхаживать туда-сюда по всей комнате. С каждым шагом он становится все злее.

- Что случилось? - осторожно спрашиваю я, не желая еще больше раздражать его. Я знаю, он не навредит мне; он никогда не причинит мне боль. Но могу сказать, что этот разговор будет для него не из легких. Он перестает ходить и делает глубокий вдох.

- Ладно. Во-первых, Оскара арестовали за нападение на тебя и изнасилование.

Я глубоко вдыхаю и чувствую, как колотится сердце в груди. - Отпечаток укуса на твоем плече - вот что указало на него.

Я гляжу на плечо, где остался отпечаток зубов, но, конечно, сейчас на мне больничная рубашка, которая все прикрывает, и мне ничего не видно.

- Я не понимаю. Каким образом?

Доминик подходит ко мне, присаживается на маленькую больничную койку и берет меня за руку.

- Когда тебя обнаружили и позвонили в 911, помимо остальных улик, полиция сняла отпечатки укусов. Дело было приостановлено, но улики сохранены.

- Хорошо, - мне становится ясен смысл слов Доминика.

- Когда ты потеряла сознание, по реакции твоего организма, я понял, что в этом был замешан Оскар. Дорис позаботилась о тебе, а я разбирался с Оскаром, пока он не превратился в пустое место, каким и является.

Он назвал свою маму Дорис, а не мама. Я терпеливо жду, пока он продолжает вспоминать случившееся.

- Дорис и Джон спросили меня, что случилось, и я рассказал им.

- Ладно, но я не понимаю, почему ты теперь больше не разговариваешь с родителями.

- Эйлин, - качая головой, шепчет он. - Серьезно, это очень хреново. Точнее даже больше, чем просто хреново, это совсем неправильно.

Из-за того, что он выглядит таким напряженным, я начинаю волноваться, потому что действительно не знаю, что, черт возьми, происходит.

- Просто расскажи мне, - говорю я, дотрагиваясь до его лица, и легонько провожу ладонью по щеке.

- Твои прикосновения все делают намного лучше. - Он наклоняется ко мне и нежно-нежно целует в лоб.

От него исходит слабый рокот, и я жажду его тепла, той силы, которую ощущаю, когда Доминик держит меня в своих руках. Мне просто хочется находиться в его безопасных, защищающих объятиях и никогда не покидать их.

Делая глубокий вдох, он закрывает глаза. Когда снова открывает, то выглядит таким печальным.

- Я люблю тебя, - глядя ему в глаза, говорю я. - Но, пожалуйста, расскажи мне, что произошло.

- Они знали, что он за человек, и откупались от его прошлых жертв в обмен на их молчание. Пользовались своими деньгами, чтобы он не попал в тюрьму. Они оба поверили, когда Оскар рассказал им, что его жертвам нравится быть отшлёпанными, и они наслаждались грубым сексом. После второго случая Джон и Дорис пригрозили ему отречься от него, если такое повторится снова. Вот тогда-то он и начал убивать своих жертв, с тем, чтобы те не могли вернуться и обвинить его.

Я вздрагиваю от его слов и вспоминаю жестокий, садистский способ расправы надо мной. Они вовсе не обращали на меня внимания, будто я была не более, чем просто пустое место.

Смеялись надо мной.

Писали на меня.

Запихивали в меня свои отвратительные члены.

Вставляли в меня, привязанную и находящуюся полностью на обозрении, ножи.

От воспоминаний всего это, меня охватывает озноб.

- Зачем им защищать его? -Желчь поднимается к горлу, и я прилагаю все усилия, чтобы не опустошить желудок.

- На это есть две причин и, для меня, ни одна из них не является оправданием. Их имя и их деньги. Они не желали, чтобы их имя полоскали в газетах по всей Америке, и не хотели терять свои деньги. Они думали, что если смогут откупиться от его жертв, им не придется иметь дело с последствиями. Они пытались надавить на меня, но я бы не позволил им продолжать защищать его, позволив и дальше разрушать чужие жизни.

- Но с Оскаром был, по крайней мере, еще один человек. Его звали Мик. - Я помню это, будто все было вчера.

- Когда я набросился на Оскара, он разговаривал с кем- то по телефону, но я выхватил его и разбил. Я все рассказал полиции, Эйлин, включая то, что он бы с кем-то на телефоне, и они делают то, что должны делать, чтобы найти этого Мика.

- А что случилось с Оскаром?

- Сегодня он во всем признался. Он сотрудничает с полицией, чтобы идентифицировать других женщин, которых похитил с дружками.

Чувствую, как морщу лоб - голова кипит кружащимися в ней вопросами. Но прямо сейчас, мне надо держать себя в руках и надеяться, что все со временем выяснится.

- Он рассказывает следователям о других женщинах, которых они забрали, но не рассказывает им, кто был с ним? Почему?

Доминик пожимает плечами.

- Я не знаю. Я не говорил с Оскаром. И не собираюсь. Больше ни с кем из них не хочу иметь дела.

Я наклоняюсь к Доминику и обнимаю его, когда он притягивает меня поближе.

Кажется, и минуты не проходит, как раздается стук в дверь, и она открывается.

Высокий мужчина заходит внутрь, закрывает за собой дверь и проходит в противоположный угол комнаты, держась от меня по возможности как можно дальше.

Я прячусь за Домиником и выглядываю из-за него на незнакомца, не зная, кто он и зачем здесь.

- Детектив Харрисон, как поживаете? - говорит Доминик коротко стриженому шатену. Он немного полноват, что, однако, не уменьшает его угрожающего вида.

- Хорошо, Доминик, спасибо. - Детектив смотрит на меня, и я передвигаюсь так, чтобы меня не было ему видно.

- Эйлин, это детектив, который записал мои показания. Он не причинит тебе вреда, и я не оставлю тебя. - Он гладит меня по волосам и убирает прядки мне за ухо и за спину.

- Привет, Эйлин. Меня зовут Саймон. Можно я подойду на пару шагов поближе к вам? - спрашивает он, выставив руки вперед, показывая, что он не представляет собой угрозы.

Я выглядываю из-за плеча Доминика и киваю ему. Смотрю, как он делает два небольших шага и ждет моего одобрения для следующих пары шагов.

Я киваю, и он приближается ко мне, потом останавливается в метре от изножья кровати. Я трясу головой, и он больше не подходит ближе.

- Ты такая молодец. Передать не могу, как восхищает меня твоя сила, - шепчет Доминик и чмокает меня в губы.

- Эйлин, я уверен, Доминик уже ввел вас в курс происходящего.

- Да, он только что рассказал мне.

- Оскара посадят в тюрьму, вероятнее всего, пожизненно.

- Он не тюрьмы заслуживает, а ада, - говорю я с презрением.

- Вы правы, заслуживает. Но я здесь, чтобы задать вам пару вопросов и убедиться, что мы сможем упрятать его в тюрьму. - Он осторожно поглядывает на меня, как будто я стеклянная и вот-вот разобьюсь.

Смотрю на него, в ожидании вопросов.

- Вам знаком Майкл Грин? - спрашивает он.

Майкл - это имя парня, с которым встречается Фейт, но я не припоминаю, чтобы она называла его фамилию.

- Единственный Майкл, которого я знаю, это молодой человек моей подруги Фейт, но я не знаю его фамилию, - говорю я Саймону.

- Как фамилия вашей подруги? - он достает маленький черный блокнот из кармана и пролистывает несколько страниц.

Пальцы Доминика сжимаются у меня на руке, и я гляжу на него, замечая, насколько напряжено и зло его лицо. Он хмурится, и похоже, хочет что-то сказать, но ждет пока я отвечу на вопрос Саймона.

- Ее фамилия Коллинз.

Саймон смотрит в блокнот, потом на меня.

- Где я могу найти Мисс Коллинз? Вы знаете ее адрес? - он берет ручку из кармана своей рубашки.

- Когда мы с ней разговаривали, она рассказала, что ее парень предложил ей переехать к нему, но она не была уверена на этот счет. Поэтому, возможно, она все еще живет у родителей. Лемонгроув Роуд, на другой стороне города. Но я не понимаю, какое отношение это имеет к ее Майклу. Вам нужна его помощь в расследовании? Она говорила, что он полицейский.

- Не совсем, Эйлин. Нам необходимо задать ему пару вопросов, но когда мы приехали к нему домой, его там не было, а сегодня он сказался больным.

Доминик сморит на меня, потом снова на Саймона, потом опять на меня.

- Он, что, тот продажный полицейский, вымогавший у Джона деньги? - спрашивает он Саймона, придвигаясь ближе ко мне для поддержки.

- Полагаю, что он самый, но Оскар указал лишь на то, что он один из мужчин, участвовавший в вашем изнасиловании, Эйлин. Был также еще один. Опустившийся на дно наркоман по имени Роки Адамс. Он был тем, кто выбирал жертв.

От удивления я широко открываю рот, и неожиданно меня охватывает дрожь. Цепенею, не в силах больше разбираться со всей обрушившейся на меня информацией. Я сползаю по кровати и, укрывшись с головой одеялом, отворачиваюсь к стене, полностью отгораживаясь от всего и не желая ничего слушать.

Фейт хотела привезти это чудовище ко мне домой, чтобы представить нас друг другу, а теперь выясняется, что он один из них. Их было трое: полицейский, адвокат и наркоман.

- Сколько всего? - спрашиваю я из-под одеяла. Я не хочу спрашивать, но должна. - Сколько всего девушек? - спрашиваю я чуть громче.

- Не нужно тебе этого знать, - говорит Доминик, нежно поглаживая меня по спине.

Я сбрасываю одеяло и поворачиваюсь лицом к ним обоим. Вдруг, я уже горько плачу, не в силах совладать с жалостью к себе и другим девочкам.

- Сколько? - ору я.

- Тридцать шесть девушек. И это только те, о которых нам известно, - отвечает Саймон, быстро опуская глаза в блокнот.

Тридцать шесть.

Какое ужасное и полностью сокрушительное число.

Мое сознание поглощает тьма. Глаза закрываются, и я отключаюсь.

 

 

 

лава 30

- Эйлин, они тебя выписывают. Мы едем домой.

Я поворачиваюсь на другой бок и бросаю взгляд на Доминика. Он смотрит на меня и наклоняет голову набок, заглядывая мне в глаза.

- Ты останешься со мной? - умоляю его я.

- Я никуда не собираюсь, только если ты не со мной. Ни в этой жизни, ни в другой.

Улыбаюсь Доминику и сажусь на постели.

- Я так устала, Доминик. Мое тело, мой разум и моя душа - все требует отдыха.

- Пойдем. Я отвезу тебя домой, и мы сможем оставаться в постели, сколько захотим. - Он протягивает мне руку в приглашающем жесте и, глядя на нее, я думаю, не натянуть ли опять одеяло на голову, отключившись от внешнего мира. - Дома - где нам обоим комфортно - мы можем выздоравливать вместе, не то что в этой крошечной кровати, где я даже не могу обнять тебя.

Опускаю взгляд в пол и делаю глубокий вдох.

Он, конечно, прав. Больница - не то место, где я могла бы прийти в себя. Я нахожусь здесь шесть дней, и единственное мое окружение - это медсестры, докучающие своими глупыми вопросами и ненужным беспокойством. Я понимаю, это их работа, которую нужно выполнять, но также знаю, обо мне здесь не позаботятся лучше, чем дома Доминик.