На пропасть указует ей сурово,
Пускай грозит бесчестьем горьким ей —
Что проку! Сердце разума сильней.
Я знала, что жесток он от природы,
Что слезы женщин радуют его,
Что любит он извилистые ходы,
Я видела довольный смех его,
Тщеславия мужского торжество,
И в письмах, в клятвах с самого начала
Я ложь и лицемерье различала.
И твердость я хранила много дней,
Но все молил он: "Сжалься, дорогая!
Внемли страданьям юности моей
И не готовь мне гибель, отвергая.
Верь, клятв моих не слышала другая,
На пир любви я зван был не одной,
Но хоть одна приглашена ли мной?
Я изменял, но не суди меня.
Тому лишь плоть, но не душа виною.
Где нет в сердцах взаимного огня,
Там быть не может верности. Не скрою,
Иных вела к позору связь со мною,
Но только тех, которым льстил позор,
И не меня, пусть их язвит укор.
Я многих знал, но не обрел подруги,
Искал — и не нашел у них тепла,
Я отдал не одной свои досуги,
Но ни одна мне сердце не зажгла.
Оно отвергло всех — им нет числа,
И над собою, чуждо мукам страстным,
Осталось господином полновластным.
Взгляни сюда: вот огненный рубин,
Вот бледный перл, и оба — дар любовный.
В них сходства нет, но их язык один —
Отвергнутых причуд язык условный.
Цвет, полный крови, или цвет бескровный.
Они молчат, но как безмолвный взгляд
О всем, что скрыто в сердце, говорят.
Верь, все сердца, чей стон слился в моем,
Сочувствуя моей глубокой муке,
О дорогая, молят об одном:
Как друг, навстречу протяни мне руки
И без презренья, без холодной скуки
К мольбам и клятвам слух свой приклони:
Одну лишь правду говорят они".
Так он сказал, и взор его поник,
К моим глазам прикованный дотоле,
А по щекам катился слез родник,
Свидетельство терзавшей сердце боли,
И рдели розы щек в его рассоле,
И, как роса, слезы живой кристалл
Их преломленным пламенем блистал.
О мой отец! Какая сила скрыта
В прозрачной капле, льющейся из глаз!
Пред ней смягчится сердце из гранита
И лед в груди растает тот же час.
Она двоякий отклик будит в нас:
Палящий гнев остынет и утихнет,
А холод сердца жаркой страстью вспыхнет.
Он знал, когда моих коснуться рук:
От слез мое сознанье помутилось,
Упал покров невинности, и вдруг —
Стыд, робость, твердость — все куда-то скрылось.
Я вместе с ним слезами разразилась,
Но яд к своим он приметал слезам,
А сам в моих пил жизненный бальзам.
Да, он коварством отточил искусство,
Он мог в лице меняться как хотел,
Умел изображать любое чувство,
То вдруг краснел, то, побледнев как мел.
Молил и плакал и я слезах немел,
То дерзкий был, то робкий и покорный,
И даже падал в обморок притворный.
И сердца нет, которое могло бы
Сопротивляться красоте того,
Чья доброта была лишь маской злобы,
В чьих пораженьях крылось торжество,
Кто первый отрекался от всего,
Что восхвалял, и, похотью пылая,
На вид безгрешен был, как житель рая.
Так дьявола одел он наготу
Покровом красоты необоримым.
Неопытность он вовлекал в беду,
Невинности являлся херувимом,
Чтоб назвала она его любимым.
Увы, я пала! Но свидетель бог:
Меня бы вновь он одурачить мог!
О лицемерных слез его потоки!
О лживых слов неотвратимый яд!
О сладострастье, красившее щеки!
О гибельный для простодушья взгляд!
О скрытый целомудрием разврат!
У вас ни честь, ни скромность не в почете,
Вы в грех само раскаянье влечете!"
А.Аникст. Примечание к тексту "Жалоб влюбленной"
Поэма впервые напечатана в конце издания "Сонетов" (1609). Э.-К.Чемберс считает авторство Шекспира сомнительным и допускает вероятность предположения Дж. Робертсона о принадлежности поэмы Дж. Чепмену.
Исследователь поэзии Шекспира Джордж Райлендс пишет: "Стиль этого мало оцененного елизаветинского шедевра "Жалобы влюбленной" свидетельствует о шаге вперед по сравнению с лирической "Венерой и Адонисом" и риторической "Лукрецией".
Страстный пилигрим
СТРАСТНЫЙ ПИЛИГРИМ
Перевод В. Левика
Когда клянешься мне, что вся ты сплошь
Служить достойна правды образцом,
Я верю, хоть и вижу, как ты лжешь,
Вообразив меня слепым юнцом.
Польщенный тем, что я еще могу
Казаться юным правде вопреки,
Я сам себе в своем тщеславье лгу,
И оба мы от правды далеки.
Не скажешь ты, что солгала мне вновь,
И мне признать свой возраст смысла нет.
Доверьем мнимым держится любовь,
А старость, полюбив, стыдится лет.
Я лгу тебе, ты лжешь невольно мне,
И, кажется, довольны мы вполне![41]
На радость и печаль, по воле рока,
Два друга, две любви владеют мной:
Мужчина светлокудрый, светлоокий
И женщина, в чьих взорах мрак ночной.
Чтобы меня низвергнуть в ад кромешный,
Стремится демон ангела прельстить,
Увлечь его своей красою грешной
И в дьявола соблазном превратить.
Не знаю я, следя за их борьбою,
Кто победит, но доброго не жду.
Мои друзья — друзья между собою,
И я боюсь, что ангел мой в аду.
Но там ли он, — об этом знать я буду,
Когда извергнут будет он оттуда.[42]
Хоть ты смогла риторикой очей, —
Кто с ней, небесной, спорить в состоянье?
Меня от клятвы отвратить моей,
Я не страшусь за это наказанья.
Нет, не презрел я клятву. Ты — богиня,
А я от женщин отрекался лишь
И получу помилованье ныне,
Коль милостью меня ты подаришь.
Обет — дыханье, а дыханье — пар.
Впивай его, как солнце в вышине,
Не отвергая мой смиренный дар.
Хоть я виновен, нет вины на мне:
Какой глупец откажется от рая,
Земной обет нарушить не желая?[43]
Адониса Киприда обольщала:
Тревожа мир невинной чистоты,
Глазами все блаженства обещала,
Доступные богине красоты.
Подсев к нему, то слуху нежно льстила,
То взор пыталась наготой привлечь,
То, зная, и чем прикосновенья сила,
Рукой касалась — и теряла речь.
Но для игры лукавой слишком молод,
Не понимал ни взглядов он, ни слов
И в сеть любви, храня сердечный холод,
Не дался желторотый птицелов.
Тут на спину упала Цитерея.
Глупец бежал, поднять глаза не смея.
Как клясться мне в любви? Я клятву преступил.
Ах, лишь одной красе мы верность соблюдаем.
Но, изменив себе, тебе я верен был.
Мой дух, сей дуб, тобой, как ветвь лозы, сгибаем.
В тебе наука вся. Твои глаза — родник,
Где можно почерпнуть все радости ученья.
Тот, кто познал тебя, познания достиг;
Тот мудр, чей ум сумел тебе воздать хваленья.
Лишь неуч не придет в восторг перед тобой.
Коль горд я смею быть, горжусь, что обожаю
И пламя глаз твоих, и голос гневный твой,
Который музыкой небесной почитаю.
О неземная, я простить меня молю
За то, что языком земным тебя хвалю.[44]
Как только влага высохла ночная,
И стало жечь, и в тень ушли стада,
Киприда, в жажде томной изнывая,
Пришла искать Адониса туда,
Где у ручья, под темными ветвями
Любил он охлаждать печаль свою.
Был жарок день, но жарче было пламя
Любви, что привела ее к ручью.
Вот он! Пришел, склонился над потоком
И, сбросив плащ, нагой шагнул вперед.
Глядит на землю солнце жгучим оком,
Но взор богини жарче солнца жжет.
Он вздрогнул… прыгнул в воду… "Ах, обида!
Зачем я не ручей!" — грустит Киприда.
Она хитрей змеи, хотя скромней голубки,
Чиста как херувим, как сатана лукава,
Податлива как воск, но как железо ржава,
Прозрачна как стекло, но чувства так же хрупки.
Бела как лилия, как лилия нежна,
Во всем пленительна и фальши вся полна.
Казалось, что в любви она была правдива:
За поцелуем вслед клялась до поцелуя
И вновь клялась, мой слух игрою слов чаруя,
Но все же и любви боялась и разрыва.
Я клятвам и слезам так верил, видит бог,
Но злой насмешкой был и каждый взгляд и вздох.
Ее сжигала страсть, как жжет огонь солому,
И, как солому, страсть она в себе сжигала.
Дарила только миг, хоть вечность предлагала,
В любви сулила все — и все свела к пустому.
Она была со мной ни шлюха, ни святая,
Средь лучших — худшая, средь худших — никакая.
Коль музыка поэзии близка
И как с сестрою с ней соединима,
Любовь меж нами будет велика:
Одна тобой, другая мной любима.
Тебя пленяет Дауленд, чья струна
Чарует слух мелодиями рая,
Мне Спенсер мил, чьей мысли глубина
Все превосходит, разум покоряя.
Ты любишь слушать, как звенит с высот
Кифара Феба, музыки царица,
А я люблю, когда он сам поет,
И голос Феба в сердце мне струится.
Двух муз он бог, любимы обе мной,
Обеих славлю, но в тебе одной.
От горя став бледней голубки белой,
В прекрасный день царица красоты
Надменного Адониса хотела
Остановить у гибельной черты.
Вот скачет он, разгорячен охотой,
Сдержал коня, молящий видя взор.
Она с великой нежностью, с заботой
Велит ему не углубляться в бор.
"Я здесь однажды юношу спасала,
В бедро был ранен лютым вепрем он,
Как раз сюда — смотри", — она сказала
И подняла над ляжками хитон.
Он, вместо ран узрев совсем иное,
Смутясь, бежал в безмолвие лесное.
О роза нежная, мой сладостный цветок,
Еще не распустясь, как рано ты увяла!
Жемчужина, какой не видел и Восток,
Твои пресекло дни холодной смерти жало.
Так дерево не в срок прощается с листвой,
Под ветром северным убор теряя свой.
Я плачу о тебе, я все тебе простил,
Хоть ты не вспомнила меня и пред могилой.
Но ты оставила мне больше, чем просил,
Затем что ничего я не просил у милой.
Увы, мой нежный друг, у гробовой черты
Одну лишь неприязнь мне подарила ты.
Адониса учила Цитерея:
Чтобы, как Марс, пленять он женщин мог,
Она с мальчишкой, страстью пламенея,
Все делала, что с ней проделал бог.
"Так — молвила — он влек меня в объятья" —
И привлекла Адониса на грудь.
"Так — молвила — он снял застежку с платья".
А тот не смел и руку протянуть.
"Так — молвила — он целовал мне губы" —
И в рот ему впилась губами вдруг.
Он вырвался, еще по-детски грубый,
Когда она переводила дух.
Целуй меня, ласкай, я все позволю!
Продли мой плен, пока не рвусь на волю!
Юноша и старец противоположны,
Старость — час печалей, юность — миг услад.
Юноши отважны, старцы осторожны.
Юность — май цветущий, старость — листопад.
Юный полон сил, старый хмур и хил,
Юный черен, старый сед,
Юный бодр и волен, старый вял и болен,
Старость — мрак, а юность — свет.
Юность, ты мила мне, старость, ты страшна мне,
Юноша пленил мои мечты!
Старый, убирайся! Мой пастух, решайся,
Слишком долго медлишь ты.
Богатство ль красота? Богатство, но на миг.
Словили бабочку — и сразу меркнет чудо.
Дохнуло холодом — и розмарин поник.
Один толчок — и нет хрустального сосуда.
Богатство, бабочка, стекло ли, розмарин, —
Растратил, застудил, разбил — конец один.
Богатство потеряв, едва ль вернешь его.
Померкшей бабочке не возвратятся краски.
Морозом схвачено, растение мертво.
Хрусталь разбит — забудь, не подберешь замазки.
Так мертвой красоты вовеки не вернут
Ни грим обманчивый, ни золото, ни труд.
"Спокойной ночи, спи!" — шепнула мне она
И унесла покой, мне пожелав покоя.
Один в пустом дому я мучаюсь без сна,
В сомненьях тягостных лежу, догадки строя.
Сказала: "Будь здоров и завтра приходи!"
Но как здоровым быть с отчаяньем в груди?
Когда я уходил — кто женщину поймет? —
Она кивнула мне и улыбнулась мило.
Обрадовал ее печальный мой уход,
Иль то, что завтра я вернусь, ее смешило?
"Иди" — и я иду, иду, как в тяжком сне.
Но где ж конец пути, и где награда мне?
Мой жадный взор к Востоку устремлен!
Кляну часы. Светает. Утро встало.
Все чувства темный стряхивают сон.
Глазам светлей, но сердцу света мало.
Волнуюсь, жду — и в пенье соловьев
Услышать силюсь жаворонка зов.
Ведь это он приветствует восход
И гонит мрак в его глухую нору.
Свиданье близко! Новый день идет
Утешить сердце, дать отраду взору.
Я радуюсь, но радость чуть грустна:
Вздохнув, "до завтра!" вновь шепнет она.
Как с нею ночь была бы коротка,
Как без нее часы ползут уныло!
Да что часы — минуты как века!
Не светишь мне — цветам сияй, светило!
Пусть ночь уйдет, что нынче толку в ней,
Но завтра, день, дай ночи стать длинней!
Примечания к тексту "Страстного пилигрима"
Впервые напечатано в 1599 году издателем У. Джаггардом, который включил в сборник стихи разных авторов. Следуя авторитетным научным изданиям, мы выделили из сборника особый цикл, печатаемый ниже как "Песни для музыки".
Что касается отдельных стихотворений этого сборника, то авторство их распределяется следующим образом:
1. Шекспир. Сонет 138.
2. Шекспир. Сонет 144.
3. Шекспир. Сонет Лонгвиля из "Бесплодных усилий любви" (IV, 3).
4. Автор не установлен.
5. Шекспир. Сонет Бирона Розалинде из "Бесплодных усилий любви" (IV, 2).
6. Автор не установлен.
7. Автор не установлен.
8. Ричард Барнфилд (1574–1627).
9. Автор не установлен.
10. Автор не установлен.
11. Бартоломью Гриффин, автор цикла сонетов "Фидесса" (1596). Данное стихотворение — третье в этом цикле.
12. По-видимому, принадлежит перу Томаса Делони (1540–1600?), автора романов о жизни ремесленников ("Томас из Ридинга", "Джек из Ньюбери",
"Благородное ремесло") и книги стихов "Венок доброй воли", часть III. Но так как установлено, что в этой книге не все стихи принадлежат Делони, то нет уверенности в принадлежности ему и данных строк.
13. Автор не установлен.
14. Автор не установлен.
Адониса Киприда обольщала… — Киприда — одно из имен богини любви Афродиты, которая родилась близ Кипра, где вышла из пены морской. Вариант темы "Венеры и Адониса" Шекспира.
Дауленд Джон (1563–1626) — композитор и музыкант, славившийся игрой на лютне.
Спенсер Эдмунд (1552–1599) — английский поэт эпохи Возрождения, автор
"Пастушеского календаря", "Королевы фей" и многих других поэм. Его произведения отличались глубокой морально-философской тематикой.
Кифара — струнный щипковый музыкальный инструмент у древних греков.
СТРАСТНЫЙ ПИЛИГРИМ
Перевод В. А. Мазуркевича (1904) [45]
I
Пред красноречьем взора неземного
Земной обет бессилен, — и меня,
Из-за тебя нарушившего слово,
Нельзя судить, презрением казня.
Хотел бежать от женщин я, но ныне
Не им — тебе служу, богиня, вновь!
Земной обет я дал земной святыне,
Тебе ж несу небесную любовь.
Обет мой — пар, а клятвы — дуновенье;
От солнца пар рассеется, как дым,
Но солнце — ты, и клятвопреступленье
Озарено сиянием твоим.
Кто ж был бы в силах, клятву соблюдая,
Лишить себя навек блаженства рая?
II
У ручейка сидела Цитерея
С Адонисом, красавцем молодым,
Влюбленным взором юношу лелея,
Богиня страсти млела перед ним,
Забавя слух чарующею сказкой,
Прельщая глаз чудесной наготой,
С его стыдом она боролась лаской,
То там, то здесь касаяся рукой.
Но, не испытан в чарах обольщенья,
Понять богиню юноша не мог,
И безучастный, чуждый искушенья,
Сидел в тени насмешливо-жесток.
Тогда упала навзничь Цитерея,
А он, глупец… он убежал, робея!
III
Пускай любовь внушает нам измену,
Но я клянусь, что верен буду я!
Моей любви обет имеет цену,
В том красота ручается твоя.
В твоих глазах — источник вдохновенья,
В твоих чертах науки смысл сокрыт,
И тот мудрец, кто, нем от восхищенья,
Твою красу душой боготворит.
Но жалок тот, кто пред твоей красою
Не склонится восторженно челом!
Ты все звучишь гармонией святою,
В очах — заря, в устах — Господний гром.
Прости ж меня за то, мой друг прелестный,
Что гимн земной пою красе небесной!
IV
Едва луч солнца высушил росу
И стадо в тень укрылось, отдыхая,
Как у ручья, под ивою, в лесу
Киприда ждет красавца, изнывая.
Сюда ходил нередко в сень ветвей
Адонис грустный утром на купанье…
Как жар силен!.. Но жарче и сильней
Томит богиню встречи ожиданье.
Но, чу! Он здесь… он сбросил плащ… и вот
Стоит нагой, ветвями осененный!
Луч солнца жгуч!.. Но жарче солнца жжет
Богини взор, к красавцу обращенный.
И мальчик в воду кинулся скорей!
Богиня ж мнит: "Зачем я не ручей?"
V
Моя любовь капризна, хоть прекрасна,
Нежней голубки, но не так верна,
Ее душе довериться опасно,
Мягка, как воск, как сталь, тверда она.
Лилеи бледной чище и красивей…
Но кто же, кто изменчивей и лживей?!
Как много клятв звучало в тишине!
Боясь любви, но дорожа любовью,
Уста к устам — она шептала мне
Слова любви, приникнув к изголовью.
Они казались правдою… И что ж?
Все эти ласки, клятвы, слезы — ложь!
Ее любовь сжигала, пламенея,
Она ж с любовью вместе, не жалея,
Сожгла и храм, который создала,
И, говоря о верности, лгала!
Любви ль ждала иль жаждала разврата,
Бедна душой — ничтожностью богата?!
VI
Был чудный день, когда на холм крутой
Бледней голубки, нежной и смущенной,
Взошла богиня с тайною мечтой
Застать красавца в роще отдаленной.
Звучит рожок… Со сворою собак
Приходит он, разгорячен охотой,
И вот богиня с ласковой заботой
Твердит ему: "Когда-то точно так
Здесь юноша охотился прекрасный,
Случилась с ним смертельная беда:
Он кабаном был ранен, — вид ужасный! —
Сюда, в бедро, — вот посмотри… сюда!.."
И все красы богиня обнажает…
Но юноша стыдливо убегает!..
VII
Ты слишком рано, роза, отцвела,
Не расцветя весеннею порою;
Жемчужина Востока, ты тускла;
Сразила смерть тебя своей косою.
Так часто вихрь срывает, налетев,
Незрелый плод с погнувшихся дерев.
И плачу я, хоть плакать нет причины:
Досталось мне наследство, — но его
Я не искал, и от твоей кончины
Не ожидал я ровно ничего.
Пошли же мне, любимый друг, прощенье:
Я унаследовал… твое презренье!
VIII
Адониса поближе усадив,
Речь повела влюбленная Венера
О том, как Марс, почтение забыв,
К ней бросился, и, видно, для примера
Сама к красавцу бросилась, шепча:
"Так Марс привлек меня в свои объятья,
(И юношу к себе прижала), — так с плеча
Сорвал завязки!.. Что могла сказать я?!
Так целовал, к устам моим припав…"
И обожгла Адониса лобзаньем.
Но он вскочил, стыдливо не поняв
Ее намеков, вызванных желаньем.
О, если б так ласкала ты меня,
Пока бы сам бежать не вздумал я!
IX
С юностью старость не может
Мирно ужиться вдвоем;
Юности грусть не тревожит,
Старость грустит о былом.
Юность — цветущее лето,
Дряхлая старость — зима.
Юность светла и согрета,
В старости — холод и тьма.
Юность полна увлечений,
Старость полна опасений.
Юность стремится вперед
Броситься в битву отважно,
Старость медлительно-важно
Поступью тихой бредет.
Старость, тебя не терплю я!
Юность безумно люблю я!
Грезы ее хороши!..
Старость — тяжелое бремя…
Что же теряешь ты время,
Милый пастух мой, спеши!
X
Да, красота пустой, ничтожный дар!
Она цветок, который увядает,
Она стекло, которое удар
Дробит, и лак, который блеск теряет.
Глядишь — богатство, тешившее нас,
Уже мертво и не прельщает глаз.
Не возвратить того, что протекло:
Цветок увял, и нет ему спасенья,
Стекло разбито, чем склеить стекло?
Померкший лак не заблестит от тренья.
Так красоты исчезнувший обман
Не возродить усилием румян.
XI
"Доброй ночи, спокойного сна!"
(Их, к несчастью, не знаю давно я)
Мне с улыбкой сказала она,
Кем лишен я и сна и покоя.
"Будь спокоен и вновь приходи!"
Быть спокойным? С тревогой в груди?!
Улыбнулась она на прощанье, —
И терзает вопрос роковой:
Это светлая ль радость свиданья,
Иль язвительный смех надо мной?
Так в любви я не знаю отрады
И за муки не вижу награды.
XII
Поэзии и музыки союз!
Для наших душ союз вдвойне священный;
Мне мил язык стихов и юных муз,
Тебе — язык созвучий вдохновенный.
В благоговеньи, с трепетной душой
Внимаешь ты аккордам арфы рая,
В них бытия восторги познавая,
Я упиваюсь песней неземной.
Касаясь струн, тебя игрой созвучий
Возносит Феб к далеким небесам,
Мне — говорит напев его могучий
То, что не мог бы высказать я сам.
Один источник музыки и пенья;
Для нас они — связующие звенья.
XIII
Три дочери у лорда; прелестней всех — одна;
В учителя красотка всем сердцем влюблена,
Но рыцаря-красавца увидела она
И стала колебаться.
Она боролась долго… Что делать? Как ей быть?
Учителя ль покинуть, красавца ль позабыть,
Одно из двух, но что же? Легко ль вопрос решить
Неопытной девице!
А выбрать все же надо… Задача свыше сил,
И вот она решилась, хоть каждый сердцу мил:
Красавец был отвергнут, учитель избран был.
Слезами не поможешь.
Наука победила оружие в бою!
Завоевал учитель красавицу свою.
Вот сила дарованья!.. Бай-баюшки-баю!..
А тут конец всей песне.
XIV
Порой безоблачно-счастливой
(Любви знаком лишь месяц май),
Амур — ребенок шаловливый —
Цветок заметил невзначай.
Целуя, нежа и лаская,
Его баюкал ветерок,
Амур же бедный, изнывая,
Глядел с восторгом на цветок
И думал с завистью: "Мне больно,
Что не могу я быть тобой,
Мой ветерок, и своевольно
С цветами тешиться игрой!
Зачем же розе дал я слово,
Что не коснусь других цветов?!
Того, кто юн, гнетет сурово
Такой обет сильней оков.
Шептал я розе уверенья
И клятвы в верности, любя!
Но нет большого преступленья
Нарушить их из-за тебя.
Сам Зевс поклялся б, что Юнона
Арапа черного черней, —
Со ступеней сошел бы трона
И жил бы волею твоей".
XV
Приключилась беда,
Не тучнеют стада,
Все прошло без следа,
Стало жертвой немого забвенья,
Веры в счастие нет,
И любовный привет
Средь волнений и бед
Не приносит душе утешенья.
Песни счастья замолкли, навек отзвеня,
Потому что она позабыла меня;
Там, где раньше встречал я на чувства ответ,
Прозвучало теперь беспощадное "нет".
О былом сожалея,
Шлю проклятья судьбе я…
Злобный рок! Ты виновен один!
Убедился теперь я
В том, что яд лицемерья —
В сердце женщин, — не в сердце мужчин.
Угнетает печаль;
Все умчалося вдаль,
Мне прошедшего жаль,
И отчаянье сердце тревожит.
Я забыт, одинок,
Непреклонно-жесток,
Тяготит меня рок.
Хуже быть, несомненно, не может.
Звук пастушьей свирели печален, как стон,
Бубенцы в погребальный сливаются звон.
Верный пес мой, сочувствуя, грустно притих
И уныло у ног растянулся моих.
Только жалобно воет,
Знать, его беспокоит
Мой убитый, расстроенный взгляд.
Из лесов, из долины,
С горных склонов, с вершины,
Точно раненых вопли летят.
Не лепечут ручьи,
Не поют соловьи,
И головки свои
Клонят долу цветы, умирая.
Стадо, сбившись в кружок,
Тихо спит; пастушок
Горько плачет; в лесок
Робко скрылась дриада лесная.
Все, что раньше служило забавою нам, —
Песни, пляски, прогулки зарей по лесам, —
Все промчалось, чем жизнь нам казалась мила,
Потому что любовь умерла, умерла!..
Бог с тобой, дорогая,
Ты не знала, играя,
Ни участия, ни сожаленья!..
Коридон же едва ли,
Кроме слез и печали,
Может в жизни обресть утешенье.
XVI
Как жадно я взираю на восток!
Считаю сердцем каждый час; с зарею
Настанет утро; от ночных тревог
Воспряну я для отдыха душою.
Песнь Филомелы издали слышна…
Ах, почему не жавронок она?!
Привет заре шлет жаворонка пенье
И гонит ночь… А ночь скучна… длинна…
Приносит день для взора — утешенье,
Для сердца — мир: опять придет она.
Недаром же вчера при расставанье
"До завтра!" я услышал на прощанье.
Будь здесь она!.. Прошла бы скоро ночь.
Теперь минуты кажутся часами…
Зажгися, день! Пусть мрак уходит прочь,
И солнца луч сверкает над цветами.
Гони же тьму! Продлись сегодня, день!
А завтра пусть царит ночная тень!
XVII
Если ты влюбленным взглядом
Деву выберешь порой,
Пусть рассудок трезвым складом
Направляет выбор твой.
Чаще пользуйся советом
Тех, кто смыслит в деле этом.
Брось искусственность; подчас
Ложь дела твои затянет;
Блеск красивых, громких фраз
Сердца женщин не обманет.
"Я люблю вас!" — без затей,
Откровенно молви ей.
Коль отвергнет предложенья
И в сердцах подымет крик,
То, без всякого сомненья,
Пожалеет через миг
И вернуть захочет разом,
