По свободно принятому решению 8 страница

Большевики полностью разделяли отношение к сим конституционным поблажкам, высказанное в известном двустишии:

Царь испугался, издал манифест:

Мертвым - свобода, живых - под арест.

 

Но нельзя было дать противнику перехватить инициативу. И вот Глеб Максимилианович, Зинаида Павловна идут впереди демонстрации, вместе с товарищами...

Вдруг, как взрыв, повсюду и рядом:

- Казаки!..

Сразу наступает тишина: от угла, где остановились демонстранты, до городской думы - над всем морем голов. Ее прорезает свист.

Кто-то вскрикнул. А кто-то упал без крика. Судорожно вцепился в свой белый колпак пирожник - тот самый: только что целовался с городовым!.. Обычность, безысходная будничность всего происходящего. И одновременно какая-то его невзаправдашность... Распоротое нагайкой пальто. Рассеченная губа... Бессильная ярость - ярость от сознания собственного бессилия.

Вот тебе и «неприкосновенность личности»! Вот вам и «свобода собраний»!

После расстрела демонстрации начался грандиозными погром - хорошо продуманный и поставленный полицией сработанный молодцами из черной сотни, а спустя немного - еще более кровавое усмирение восставших саперов. Повальные обыски. Аресты.

По всему Киеву искали осатаневшие «слуги престола и отечества» председателя забастовочного комитета - «этого мятежника», «этого смутьяна, зачинщика и подстрекателя бунтовщиков». Кто знает, попади он к ним тогда в руки, может быть, с ним бы расправились на месте, но спасло чудо. Вместо опасного большевистского руководителя Кржижановского жандармы задержали безобидного бухгалтера Кщижановского. Пока недоразумение выяснялось, Глеб Максимилианович и Зинаида Павловна были уже далеко - в Петербурге.

Северная столица еще утопала в «конституционных свободах». И это сразу бросалось в глаза: мальчишки-газетчики на углу Невского и Садовой, не страшась, трунили над самим премьер-министром:

- Витте пляшет, Витте скачет, Витте песенки поет...

В Питере Кржижановских встретил Владимир Ильич и тут же «поставил на дело» в большевистских организациях.

Не так долго пришлось на этот раз поработать вместе с Лениным дома, в России. Московское восстание подавлено. Петербург безмолвствует. Ленин бесстрашно едет в Москву, к товарищам. Возвращается. Выступает перед партийцами, перед рабочими. Снова едет в Москву. Потом в Стокгольм, на Четвертый съезд партии. Сколько он работает в то время - невероятно даже для него. Но атмосфера накаляется - готовится расправа. И решено как можно скорее увезти Ильича за границу.

Памятен разговор с ним накануне его отъезда. Тихий августовский вечер. Ильич пробирается в квартиру Кржижановских после трудного рабочего дня. Но, как прежде, он оживлен, бодр, косится в сторону аппетитного дымка над тарелками.

Сам собой разговор заходит о последних событиях.

Разливая бульон, подкладывая гостю кусок повкуснее, Зинаида Павловна вздыхает о том, что начавшиеся партизанские выступления - верный признак отлива.

- Весь этот частный террор, - подхватывает Глеб Максимилианович, - все эти налеты-«эксы» - все это спад революции.

- Напротив! - Ильич решительно отставляет пустую тарелку. - Они дают возможность организовать решительные двойки и тройки для новой волны. Посев слишком реален. Семена упали именно в те слои почвы, говорить о бесплодии которых - все равно, что признать отсутствие пульса у такой преисполненной сил страны, как наша. - И, приподнявшись из-за стола: - Революция подавлена. Да здравствует революция!

 

Но впереди еще самые трудные годы. Торжество победивших врагов. Столыпинские «преобразования». «Столыпинские галстуки» на шеях товарищей. И - еще страшнее - уход, измена, предательство тех, кого привык считать верными до конца. Изо дня в день зрелище того, как они осмеивают, оплевывают святые идеалы.

Кто знает, как бы он прошел сквозь безвременье, если бы не его, Старика, незримое присутствие рядом, его жизненный и житейский пример, поддержка, постоянный мысленный совет с ним.

Третий пункт путейского устава, по которому в пятом году уволен инженер Кржижановский, запрещает ему работать на железных дорогах России. Департамент полиции предусмотрительно закрыл перед ним двери фабрик и заводов. И еще после ссылки правительство оговорило «недозволительность проживания Глеба Максимилиановича Кржижановского» во, всех промышленных и университетских городах. Словом, шагу ни ступи - все «нельзя», «нельзя», снова начинается нелегальная жизнь.

Подпольная работа в уцелевших организациях Питера. Случайные заработки. Уроки. Ох, как медленно, как мучительно тяжело тянется проклятый девятьсот шестой год! Как долго он не кончается!

Только к девятьсот седьмому в Петербург возвращается Леонид Борисович Красин... С ним Глеб Максимилианович подружился еще в студенческие годы. Казалось, природа отпустила этому человеку неиссякаемый запас духовных и физических сил. Ораторские способности, гибкая и тонкая аргументация как-то сразу выделяли его, делали заметным среди товарищей. Нелегкую премудрость технологических наук он одолевал с такой же легкостью, с какой переплывал Волгу. Исключая его из института за участие в демонстрации на похоронах Шелгунова, директор очень жалел о потере такого студента. Это несмотря на то, что еще «вчера», во время сходки, студент с блеском обличал того же директора!..

Прошли годы первой ссылки - Леонид Красин завершил образование. Стать хорошим инженером помогли ему и широкая, богатая начитанность, и подготовка диалектика-марксиста, и способность «мыслить геометрически» - сразу понимать чертежи, владеть счетной линейкой.

Вместе с Классоном он строит электрическую станцию на Бакинских нефтяных промыслах, становится известным в деловых кругах России как ближайший друг и сотрудник «несравненного Роберта Эдуардовича», как инженер, «под которого можно дать деньги».

Там же, в Баку, Леонид Красин организует подпольную типографию.

До сих пор памятна Глебу Максимилиановичу тогдашняя встреча с ним. Кржижановский как член первого Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии повел с Красиным переговоры. Красин тут же с готовностью откликнулся на предложение о сотрудничестве. Это он помог быстро напечатать первомайскую прокламацию, ставшую как бы манифестом Центрального Комитета.

В революцию пятого года Красин - незаменимый помощник Ильича, который высоко его ценит.

Как член ЦК, он создает знаменитую подпольную типографию в Москве, на Лесной улице, а как видный инженер строит электрическую станцию в Орехово-Зуеве, у Саввы Морозова.

Знакомство с этим крупнейшим фабрикантом открывает Красину доступ в среду фрондирующей либеральной верхушки Москвы, а личное обаяние помогает сблизиться с актерами Художественного театра - добывать деньги для большевиков.

Перебравшись в Питер, Леонид Борисович занимает пост заведующего кабельной сетью «Электрического общества». Обстоятельство, мешающее даже опытным ищейкам понять, что Красин - активный участник революции, что он дружит с такими людьми, как Камо, готовит и испытывает бомбы с такими, как Глеб Кржижановский.

Вскоре по его протекции на улицах столицы появляется не совсем обычный монтер. Внешне он ничем не отличается от своих собратьев по профессии - свежая рубашка с накрахмаленным воротничком, строгий черный галстук, строгая тужурка, шляпа, кожаная сумка на широком ремне. Мало кто знает, что имя этого человека высечено на мраморной доске в вестибюле того самого института, мимо которого он сейчас шагает, что он был начальником крупнейшего в России депо, входил в руководящую пятерку петербургского «Союза борьбы», в первый ЦК Российской социал-демократической рабочей партии.

Но, странное дело, нет в нем ничего от того, что принято называть «все в прошлом». Наоборот, бодро, легко шагает он по земле, подставляя лицо недоброму осеннему ветру.

Вот к нему подходит какой-то очень уж невзрачный - совсем без особых примет - человек, передает что-то и тут же исчезает. Кто знает, что он передал? Наряд на установку трансформатора или ремонт линии? А может быть, очередное послание Ильича? Ведь главная линия от сего «монтера» тянется теперь за рубеж - к центру партии.

Он поправляет сумку, прибавляет шаг, задиристо, как бы переспоривая кого-то, мотнув головой:

«С самого начала, говоришь, начинать? Пусть! Ветер, говоришь, валит с ног, стужа одолевает? Не впервой. Пусть ветер! Пусть стужа! Пусть, черт побери! Смелость, смелость и еще раз смелость!»

Быстро выдвигается он на службе в солидном «Обществе электрического освещения 1886 г.» - в этой своеобразной немецкой концессии, где к русскому специалисту в лучшем случае отношение снисходительно-недоверчивое. Сначала его переводят в ординарные инженеры, потом доверяют руководство энергоснабжением всего Васильевского острова. Затем - перевод в Москву: за три года - от монтера до заведующего кабельной сетью огромного города. Вот так.

Словом, все повторяется, как когда-то в Сибири, на железной дороге: невольное внимание начальства к талантливому работнику - продвижение по служебной лестнице. И по-прежнему жизнь течет как бы в двух измерениях. Не успевает перебраться на новое место, а в департамент полиции уже летит сообщение от начальника Московского жандармского управления:

«23 июля сего года в г. Москве в квартире инженера-технолога Глеба Максимилиановича Кржижановского состоялось особо законспирированное собрание московских представителей верхов партии...»

Да, как обычно, информация точнейшая, но, к счастью, не исчерпывающая. Ведь в квартире поименованного инженера-технолога не только собираются верхи, но с подпольщиками России встречаются партийцы, пробравшиеся из-за границы, от Старика. Здесь при самом деятельном участии Зинаиды Павловны, в совершенстве владеющей мастерством художественной имитации почерков и подписей, «оформляют» нужные паспорта. В уютной скромной квартире - кипы революционных книг и брошюр. Сюда обращаются те, кому в эту трудную глухую пору удается бежать из тюрьмы и ссылки, - приходят за помощью и находят ее.

Десятки революционеров работают об руку с Глебом Максимилиановичем в кабельных сетях Питера и Москвы - в трансформаторных будках хранятся деньги и документы: ведь вход туда смертельно опасен и категорически запрещен посторонним... Но и это еще не все. По-прежнему Кржижановский - не последний добытчик средств для партии. Он участвует в издании большевистского легального журнала «Мысль». А многим товарищам помогает тем, что просто «берет к себе на службу».

Дело здесь не обходится без недоразумений, порой досадных, как, например, в случае с рабочим Дунаевым. Уж сколько объясняли ему, как втолковывали, что будущий начальник - не начальник, что он наш, свой и надо вести себя тихо. А Дунаев взял и устроил забастовку.

- Что же ты делаешь?! - вызвал его взбешенный Глеб Максимилианович. - Разве не предупреждали тебя?

- Знаю. Предупреждали. Все равно. Не могу. Душить вас, проклятых буржуев, надо!

Вот и поди столкуйся...

Но это, понятно, курьез. А вообще московские кабельщики понемногу становятся передовым отрядом большевиков, и за них не придется краснеть в Октябре.

Вскоре московский директор «Общества электрического освещения...» Роберт Эдуардович Классов затевает сооружение первой в России районной станции на торфе, неподалеку от Богородска, - той самой, что будет названа «Электропередачей».

Коммерческим директором становится Глеб Максимилианович Кржижановский. Начальником строительства приглашен сравнительно молодой, но уже опытный и очень властный инженер Александр Васильевич Винтер. Всей бухгалтерией и канцелярией верховодит Иван Иванович Радченко - старый революционер, знакомый Глебу Максимилиановичу по партийным делам.

Понятно, и в монтеры и в рабочие коммерческий директор старается набрать побольше «своих», нужных не только строительству людей, среди которых, между прочим, оказывается и большевик Аллилуев.

В общем, так же как и сооружение кабельной сети, строительство «Электропередачи» превращается в надежное «гнездо революционеров». Недаром однажды, неожиданно придя на деловое совещание своих служащих, глава «Общества электрического освещения...» господин Буссэ был не слишком приятно удивлен и улыбнулся весьма многозначительно:

- О! - произнес он. - Собрание революционеров! И далеко не малочисленное... Та-ак, господа... Видимо, скоро наша станция станет центром не только электрической энергии. Пусть, пусть. Я не возражаю. Делайте с миром что угодно. Но! Не забывайте об одном: прежде всего, превыше всего прибыль от электрической станции. Она не должна, не может, не имеет права упасть ни на копейку. Прошу заметить, я требую от вас, чтобы она регулярно, бесперебойно поступала в кассу нашего общества.

- Не беспокойтесь, господин Буссэ...

Все эти годы можно считать еще и годами учебы. Да, пожалуй, даже наверняка так: постоянное общение с видными энергетиками, дружба с крупными инженерами и учеными, знакомство с последними достижениями науки и техники, богатый опыт, практика... Да, в Москве и Богородске, как когда-то питерским студентом, Глеб Кржижановский занят прямой подготовкой к тому главному делу, которое предстоит ему начать, воплощая в жизнь мечту об электрификации России.

Не случайно так бережно хранится у него маленькая фотография: Кржижановский, Классон, Радченко, Старков, Винтер, Буссэ на месте будущей «Электропередачи» - Богородский уезд Московской губернии, тысяча девятьсот двенадцатый год...

Вообще-то ничего особенного, обыкновенная, порыжевшая от времени любительская фотография, плохая композиция: шестеро солидных мужчин средних лет сбились кучкой и добросовестно глядят в объектив. И пейзаж далеко не захватывающий: луговина, кочки, какие-то общипанные, чахлые деревья.

Но ведь именно там, именно тогда сделан первый шаг, положено начало. Не случайно передовые люди страны - инженеры, ученые, политики, умевшие смотреть вперед, радовались тому, что:

- Колоссальное сооружение возводится под Богородском. Это будет грандиозная электрическая станция для обслуживания энергией огромного фабричного района.

Воображение тревожили не только размах затеянного, но и открывавшиеся перспективы: электрифицировать целые экономические районы за счет строительства очень выгодных крупных станций вблизи от источников местного топлива и объединения их энергии в общей сети электрических передач, которая со временем - чем черт не шутит?! - может охватить все государство.

Такое объединение, однако, оказалось невозможным для России Романовых. Все ее крошечные, воздвигнутые хозяевами и хозяйчиками станции вырабатывали за год меньше двух миллиардов киловатт-часов. Обширнейшая империя, растянувшаяся на полсвета по Европе и Азии, занимала по производству электрической энергии лишь восьмое место в мире.

Для того чтобы над Россией по-настоящему вспыхнул свет, ей нужна была революция.

Усердно, старательно работает на революцию, приближает ее Глеб Максимилианович Кржижановский...

Тысяча девятьсот четырнадцатый год...

Опять проводы новобранцев, патриотическое усердие черносотенцев, молебны о даровании победы христолюбивому воинству. Опять приходится быть пораженцем - жить и работать, стиснув зубы, сжав кулаки. Опять, как десять лет назад, - война. С той только разницей, что размах ее несравнимо шире: мировая.

По числу загубленных судеб, по количеству спаленного, взорванного, потопленного труда она превзойдет все, какие были до нее за последние сто двадцать лет, вместе взятые. Мобилизовано семьдесят четыре миллиона человек. Искалечено двадцать миллионов. Убито и умерло от ран десять миллионов, от эпидемий и голода - десять. Истрачено двести восемь миллиардов долларов. Пущено ко дну пятьсот военных, больше тысячи вспомогательных и шесть тысяч торговых кораблей.

В ходе войны Глеб Максимилианович все отчетливее понимал, что она шире, грандиознее русско-японской и по провалам царизма. Новая война не оправдывала надежд ее организаторов, не разрешала противоречий, которые привели к ней. Наоборот, Ленин убедительно доказывал это в своих последних работах, и Кржижановскому становилось ясно, что все эти прорывы на фронтах - на западе, на юге, на севере, словом, все, что делалось на «театре войны», в который превратился земной шар - его материки, моря и океаны, - все это в конечном счете прорвет фронт империализма в его самом слабом звене - России Романовых.

Как инженер, Глеб Максимилианович особенно остро чувствовал и переживал, насколько отстала страна в хозяйственном и техническом отношении. Поставив на мировую бойню больше всех «пушечного мяса», Россия хуже всех вооружила своих солдат. Она сделала меньше всех пулеметов, автомобилей, аэропланов. Винтовок - в два с половиной раза меньше, чем Германия. Орудий - в шесть раз меньше. Минометов и танков у нее не было совсем, хотя другие страны выпускали их уже тысячами...

Вместе с московскими большевиками и рабочими «Электропередачи» Кржижановский участвует в свержении царской власти. Февральская революция ставит Глеба Максимилиановича на работу, где очень пригодятся его знания, его способности инженера и хозяйственника. Сразу после Февраля он, видный активист большевистской фракции Московского Совета, берет на себя руководство отделом топлива.

Что такое топливо для города, истерзанного годами мировой бойни, стынущего на ветрах той холодной весны и не менее холодной осени? Конечно, дрова, уголь, мазут - все, что может гореть и давать тепло. Топливо - это непрерывные хлопоты, заботы, тревоги о добывании и сбережении каждого пуда опилок, текстильных очесок, стружек, об их доставке и справедливом распределении, о нормировании выдачи керосина и строжайшем регламентировании отпуска электрической энергии. Топливо - «хлеб промышленности» и просто хлеб, выпеченный для миллионного города, - это люди, а значит, политика, в которой необходимо ориентироваться и которую надо делать.

Делать политику большевику Кржижановскому надо так, чтобы подготовить переход от буржуазно-демократической революции к социалистической. Именно этого требует в своих Апрельских тезисах Ленин, вернувшийся из эмиграции.

В середине сентября он обращается с письмом к Центральному, Петроградскому и Московскому комитетам партии, торопит, советует:

- Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки...

Да, есть о чем поразмыслить, есть над чем поработать и Глебу Максимилиановичу Кржижановскому. Революция - неизменная цель жизни, итог ее за сорок пять лет и одновременно строжайший спрос, проверка, все ли ты делал как надо, все ли смог.

Днем и ночью занят Кржижановский труднейшей работой. Труднейшей - потому что она, как принято называть, простая, будничная, обыкновенная. Но именно поэтому она и самая важная, необходимая - без нее не двинешься с места: достать две тысячи винтовок и сорок тысяч патронов к ним, перевезти скрытно из Хамовников на Балчуг, проверить, хорошо ли смазано и упаковано оружие, спрятать, рассредоточив небольшими партиями, в подвале подстанции, в трансформаторных будках номер шесть, номер девять, четырнадцать, восемнадцать...

Сам Кржижановский и те, кого московские большевики долгие годы растили, воспитывали, сначала в кабельных сетях, а потом на строительстве «Электропередачи», готовятся к вооруженному восстанию. Запасают и прячут до поры динамит, бензин, газетную бумагу. Перетягивают на свою сторону солдат гарнизона. Прикидывают поточнее, сколько штыков, сколько самокатов, броневиков, грузовиков «за нас» и «против». Тут, смотришь, надо воспользоваться своим положением «топливного короля», чтобы выступить перед женщинами-работницами и заручиться их поддержкой. Там - необходимо срочно отправиться на явочную квартиру Московского комитета.

Застегивая пальто, Глеб Максимилианович выбегает из подъезда, оглядывается: «Ну конечно! Вот он, «хвост»! Истинно демократический шпик - такой же точно, как царский. Маленький, щупленький, с поднятым воротником. Всячески старается скрыть особые приметы - торчащие уши, большие и бледные, должно быть, давно уже не ест досыта, может быть, семью содержит...»

Кржижановский вскакивает на заднюю площадку моторного вагона, «хвост» - в прицепной. Пока он пробирается через плотную массу пассажиров к передней площадке прицепа, Глеб Максимилианович разыгрывает спектакль, делает вид, что ошибся номером, быстро прорывается вперед и соскакивает на полном ходу. Пропускает трамвай, убеждаясь, что «хвост» следует в Дорогомилово, и, свободный от провожатого, спокойно шагает в сторону Таганки.

Через две недели снова письмо Ленина в Центральный, Московский, Петроградский комитеты партии и членам Советов Питера и Москвы - большевикам:

- Дорогие товарищи, события так ясно предписывают нам нашу задачу, что промедление становится положительно преступлением...

В Москве двести тысяч рабочих, пятнадцать тысяч большевиков. В Москве создана и растет Красная гвардия...

И вот сигнал из Питера:

«К Гражданам России.

Временное Правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета Рабочих и Солдатских Депутатов Военно-Революционного Комитета, стоящего во главе Петроградского пролетариата и гарнизона.

Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского Правительства - это дело обеспечено.

Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!

Военно-Революционный Комитет при

Петроградском Совете Рабочих

и Солдатских Депутатов

25 октября 1917 г. 10 ч. утра».

 

В Москве создается Военно-революционный комитет. Одновременно контрреволюция организует Комитет общественной безопасности.

Красная гвардия занимает почтамт и телеграф, революционные солдаты - Кремль и его Арсенал.

Рабочие выступают на охрану заводов, мостов, железных дорог.

Но в Московском Военно-революционном комитете нет единства. Меньшевики откровенно говорят, что их цель - «бороться внутри комитета за замену его общедемократическим революционным органом» и «возможно безобиднее изжить все последствия... авантюризма большевистских вождей». В отличие от Петроградского Московский ВРК действует нерешительно, медлит, колеблется, даже вступает в переговоры с противником. В результате возможность обойтись без излишнего кровопролития упущена.

Двадцать шестого и двадцать седьмого октября по всей Москве начинаются стычки. И тот и другой лагери стремятся занять новые, усилить захваченные позиции. Борьба юнкеров с солдатами пятьдесят шестого полка за Кремль превращается в настоящее сражение. На подмогу юнкерам Комитет общественной безопасности бросает офицерские отряды. На Красной площади юнкера учиняют расправу солдатам-двинцам, шедшим из Замоскворечья охранять Московский Совет. А потом захватывают телефонную станцию, Кремль, зверски уничтожают тех его защитников, которые еще остались в живых.

Днем и ночью сотрясают московские улицы пулеметные очереди, залпы бомбометов, разрывы снарядов, грохот броневиков.

Контрреволюция развивает успех. Юнкера, офицерские части, «домовые дружины» одно за другим занимают здания в узловых пунктах на Тверской, на Дмитровке, на Мясницкой, у Никитских ворот. Явно обозначается стремление белогвардейцев окружить Скобелевскую площадь - покончить с МК, Моссоветом, ВРК...

Ленин шлет на помощь матросов-балтийцев, революционных солдат, большие денежные средства. По призыву Военно-революционного комитета в Москву спешат отряды из Серпухова, Владимира, Коломны. С вокзалов - прямо в бой.

К утру третьего ноября сражения окончены.

Еще не утихли выстрелы, а Глеб Максимилианович спешит «проведать» Москву. Не терпится поскорее увидеть, пострадал ли город.

Нет, на улицах, по которым идет Кржижановский, к его удивлению, нет разрушенных зданий. Всюду - на тротуарах, на мостовых, на трамвайных путях - сверкают осколки выбитых стекол. Да, урон немалый, но дело поправимое: двинемся дальше...

Глеб Максимилианович боялся за судьбу Кремля, по которому пришлось палить из тяжелых орудий. С облегчением и радостью он вздохнул, увидав, что ни одна крупная постройка в Кремле не разрушена. Правда, больше других досталось Никольским воротам, но все это можно реставрировать без особых затруднений.

Исторический музей и Городская дума тоже, можно считать, уцелели...

Он опустился к Охотному ряду, пошел дальше по улицам. К счастью, ни на здании университета, ни на Румянцевском музее не заметно шрамов.

Повезло Москве на сей раз. Ничего подобного декабрьским разрушениям девятьсот пятого года вокруг не было. Тогда, в декабре пятого года, царская артиллерия била «по площадям» - сметала с лица земли целые кварталы Пресни. А ведь сейчас... Сейчас сопротивление, оказанное белогвардейцами, было куда сильнее, упорнее и технически совершеннее, чем то, которое оказали дружинники пятого года царским усмирителям. И все же... Молодцы революционные солдаты! Сразу видно, что здесь, на московских улицах, поработали настоящие хозяева города, которым и в голову не могло прийти бить «по площадям».

Итак - победа!

Но радость омрачена гибелью сотен товарищей. Через неделю схоронили их в братской могиле на Краевой площади, у Кремлевской стены.

Во время боев остановились московские заводы. Не работал городской транспорт. Закрылись магазины. Запасы продовольствия и топлива подходили к концу. Как всегда случается в тяжелых обстоятельствах, на свет божий повылезли бандиты, спекулянты, недобитая «контра».

Некогда праздновать победу, некогда оплакивать жертвы. Надо срочно восстанавливать, налаживать нормальную жизнь второй столицы. И сразу в этом непростом деле Глеб Максимилианович встречает сопротивление городской буржуазии, правых эсеров, меньшевиков. А на носу зима, особенно холодная, особенно голодная...

Советское правительство перебирается в Москву. Создана первая организация для планирования строительства и управления им по всей стране - Комитет государственных сооружений. И Глеб Максимилианович Кржижановский работает в Комгосооре, закладывая основы будущих строительных дел.

Кто знает, может быть, душа его рвалась к ратным подвигам и шумной славе. Но отныне, держа душу за крылья, приходится браться за неказистое, на первый взгляд, весьма скромное, неброское и негромкое, но, безусловно, самое важное, самое трудное дело - экономику.

Если кому-то революция запомнится громовыми речами перед многими тысячами сочувственно внимающих людей, грохотом конных лавин, несущихся в атаку, ревом бронепоездов и миноносцев, поднимающих красные флаги, то для Глеба Максимилиановича она прежде всего останется непрерывной, не дающей ни сна, ни отдыха заботой о тепле и хлебе для миллионных городов, беспрерывными хлопотами по хозяйству, занимающему шестую часть света.

Московское общество «Электропередача» национализировано - Ленин подписывает постановление Совета Народных Комиссаров о расширении важнейшей электрической станции страны.

Для развития, регулирования и объединения строительства новых электротехнических сооружений при Комгосооре создано особое управление - Электрострой.

Чтобы лучше, быстрее решать технические и сметные проблемы нового строительства, учрежден Центральный электротехнический совет. В его работе участвуют крупнейшие русские энергетики - Александров, Винтер, Графтио, Классон, Коган, Кржижановский, Красин, Макарьев, Миткевич, Смидович, Шателен...

Организованы комитеты по электрификации: Центрально-промышленного района - в Москве, Северного - в Петрограде, Донецкого бассейна и Урала.

В холодном, голодном, простреленном Деникиным, Колчаком, Юденичем девятнадцатом году Глеб Максимилианович работает председателем Главного управления электротехнической промышленности. Одновременно он по-прежнему руководит «Электропередачей». Понятно, все это, вся эта груда текущих неотложных дел как-то заслоняет большую мечту о настоящей, широкой электрификации родной страны, отодвигает, отделяет ее в неопределенное будущее.

И вдруг...

Положительный заряд

Очень трудно, а подчас и невозможно определить словом настроение человека. Но то, что испытывал Глеб Максимилианович после телефонного разговора с Лениным, вполне вмещалось в одно слово - подъем. Он теперь не ходил, а летал. Утром, после завтрака, разбил свою любимую чашку - с лукавыми рожицами гномов - и даже не пожалел о ней. Домашним, больше всех, конечно, Зинаиде Павловне, без конца рассказывал о «загаде» Ильича. Так хотелось еще и еще раз вспомнить о предстоявшем деле - помечтать о нем вслух!..

Под вечер он возвратился на заседание правления «Электропередачи», начавшееся без него, потому что он опять был вызван в Кремль.

Разговор за большим столом шел по кругу: «хлеб - торф, торф - хлеб», когда дверь с шумом распахнулась и в кабинет ворвался Глеб Максимилианович.

Мало сказать, что лицо его, - казалось, и носки бурок, и вязаный шарф, и расстегнутая тужурка излучают возбуждение и торжество.

И спокойный, рассудительный Василий Старков, который вел заседание, и бог энергетики Роберт Эдуардович Классов, и старый котельщик Медведев сразу почувствовали: произошло что-то чрезвычайное, прямо задевающее их всех, - насторожились в напряженном ожидании.

Глаза Глеба Максимилиановича лучатся, лукавят; он явно тянет время, интригует.

Но это ему плохо удается. Он не может сдержаться и тут же выкладывает все:

- Я вчера получил письмо от Владимира Ильича... Я только что от него. Будем разрабатывать план электрификации... Нет! Не просто строительство станций, а восстановление всей промышленности, транспорта, сельского хозяйства! Довольно!.. Хватит быть России убогой и бессильной! Не хотим ее видеть такой - и не будет больше такой России. Вот о чем мечтает Ильич. Вот размах его мечты. И это не благое пожелание, не какое-нибудь там маниловское «парение этакое» вообще. Нет, нет и тысячу раз нет! Создадим государственную комиссию. Соберем в нее лучших специалистов, крупнейших ученых - цвет, так сказать, русской интеллигенции...