Дракон-которого-не-должно-существовать

 

Человеку, который приехал из путешествия и всюду носится с альбомчиком фотографий, кажется, что он первым в мире догадался сфотографировать верблюдов или пирамиды. Так и любовь. Все здесь первопроходцы. Попробуй скажи кому, что об этот камень спотыкались уже десять миллиардов людей, живших до тебя, и после тебя споткнется еще энное количество.

Личные записи

Сарданапала Черноморова

 

– Тарарах явно собирается куда-то лететь! – сообщил Ванька за завтраком.

Таня подняла голову. Питекантроп сидел за преподавательским столом и спокойно терзал здоровенными зубами свиной окорок. Никаких признаков грядущего путешествия в равномерном обгладывании окорока определенно не прослеживалось.

– Тарарах-то в ушанке! – продолжал Ванька.

Действительно, на голове у питекантропа можно было заметить ощипанную ушанку, по слухам, подарок покойного деда Мазая, которому Тарарах помог учредить в орловской деревне первое российское общество обучения зайцев плаванию. Из чьих шкурок была сшита ушанка, при этом стыдливо умалчивалось. Предполагалось, что из шкурок тех зайчиков, которые так и не смогли освоить ныряние с аквалангом.

Ушанка была верным признаком. В обычное время она спокойно висела на гвозде в берлоге Тарараха рядом с кольчугой, которую Тарарах надевал в особо опасных случаях. Например, готовясь войти в клетку к саблезубому тигру или столапому терзунчику – мелкому магическому зверьку размером не больше кошки. Иногда терзунчиков называли «сухопутными пираньями». Пять терзунчиков за минуту были способны обгладать слона до костей.

Расправившись с окороком, Тарарах встал из-за стола и поманил Таню и Ваньку. Вместе с ними увязался и Ягун. Чтобы не привлекать внимания, они отошли к началу лестницы и разместились на нижних ее ступенях, рядом с ногами атланта.

Атлант, конечно, не был глухим и мог подслушать, но если атлант и подслушает, то лишь через неделю поймет смысл сказанного. Еще неделю будет размышлять над сказанным. Месяц – взвешивать, стоит ли информация того, чтобы поделиться с другими атлантами. И, наконец, год, чтобы более-менее связно объяснить, что именно его потрясло. Ну а дальше отсчитывайте уже десятилетия с учетом интеллекта аудитории и общей бессвязности рассказа.

Принимая же во внимание, что за эти десять лет произойдет много чего интересного, в головах атлантов воцарится такая путаница, что никакой человеческой жизни не хватит, чтобы ее расхлебать. Правда, в отличие от человека у атлантов есть одно преимущество: они живут вечно. Вечность же штука приятная во многих отношениях. Есть время подумать и даже чуток притормозить. Недаром Медузия Горгонова часто называла вечность – «бонусом болванов».

– Куда летим? – спросила Таня прежде, чем Тарарах успел открыть рот.

Питекантроп уставился на нее с негодованием.

– Откуда знаешь? Зеркалишь?

– Ушанка! – кратко сказал Ванька.

Тарарах недоверчиво ощупал голову, сдвинул ушанку на лоб и расхохотался.

– Зуби как-то говорила мне, что я раб привычек.

– Так куда летим? А, неважно куда! Главное: когда? – поторопил Тарараха Ягун.

Тарарах уставился на Ягуна в задумчивости. На его честном лице читалось, что планов взять с собой внука Ягге у него прежде не возникало.

– Я буду молчать как глухонемая рыба в банке со шпротами! И еще я буду полезный! Но если меня не возьмут, я залезу на крышу Большой Башни и буду оттуда орать на весь Тибидохс, что дяденька Тарарах полетел по секретному делу! – пригрозил Ягун.

– Я тебя придушу! – прорычал питекантроп.

– Это вызовет подозрение!

Тарарах вздохнул.

– Ладно, – сказал он. – Меня просили взять двоих, но где двое, там и трое… Через час встречаемся у сторожки Древнира. И не опаздывайте. Лететь долго, а нам нужно будет кое-кого с собой прихватить. Ясно?

Ягун радостно закивал.

– У матросов нет вопросов. Но у них же нет и ответов, – заявил он.

– Кто-то обещал молчать! – напомнил Тарарах.

– Кто-то робко пытается намекнуть, что раз он летит по служебным делам, то желает получить халявное топливо для пылесоса из преподавательских запасов! – сказал нагленький Ягунчик.

Таня была уверена, что сейчас играющий комментатор схлопочет по полной, но доброта Тарараха не знала границ.

– Волосы домовых пойдут? Вчера вечером целая толпа притащилась ко мне в берлогу стричься. Бери веник, мешок и марш сметать!

Ягун открыл было варежку, чтобы качать права и требовать чешую, но тотчас лицо его просветлело.

– Волосы домовых вместо чешуи? Во, блин! Как же я сам раньше до этого не допер! – воскликнул он.

В глазах у играющего комментатора появился знакомый Тане маньячный огонек. «Бедные домовые!» – подумала Таня. Она не сомневалась: если волосы подойдут Ягуну, он с ножницами будет гоняться за домовыми по всей школе так же, как теперь носится по болотам в поисках русалок. И пока последний из домовых Тибидохса не станет лысым как колено, Ягун не успокоится.

Тарарах ушел. Ягун помчался за ним. Ему не терпелось собрать побольше волос и проверить новую насадку на трубу, которая, если верить рекламе, позволяла увеличить магщность двигателя на 30 процентов, одновременно уменьшив расход чешуи на 10 процентов. Лоткова, которой по просьбе безденежного в данный момент Ягуна пришлось выписывать насадку по каталогу, охарактеризовала покупку кратко: «Очередная лажа!»

– Спокойно! – сказал ей Ягун. – Считай, что ты делаешь мне подарок на день рождения, который рано или поздно будет.

– На ближайшую днюху я уже сделала тебе подарок! Кто выписал себе комбинезон?

– Ну и что? Тогда на следующую после этой. Или ты собралась со мной расставаться? А! Отвечай, Дездемона, когда с тобой разговаривает Отелло! – надулся Ягунчик.

Лоткова фыркнула.

– Можешь не сомневаться! Не изменишься – брошу быстрее, чем ты думаешь!

– Тогда эта насадка будет твоим прощальным подарком! Хнык-хнык! – заявил Ягун и умчался к своему любимому пылесосу…

– Что они вообще хотят, эти девушки? – сказал он, нежно полируя его тряпкой. – Когда мы проводим вечера на драконбольном поле – им это не нравится. Когда смотрим по сторонам – им это тоже не нравится. Но если мы пойдем у них на поводу и будем все время мозолить им глаза, они нас наверняка бросят.

Пылесос ничего не ответил. Только поблескивал хромированными боками. Как существо самодостаточное и автономное, он не участвовал в извечной битве полов и интересовался девушками меньше, чем мусором.

 

* * *

 

Час спустя Таня, Ванька и Ягун, одетые, как для дальнего перелета, стояли у сторожки Древнира. Тангро носился над прудом. Остановить его было невозможно. Дорвавшийся наконец до воды, дракон делал свечку, нырял и исчезал под водой. Один раз Тане показалось, что у него в зубах что-то блеснуло.

– Смотри: рыба! – воскликнула она.

Однако Ванька, мысливший более реалистично, предположил, что это, скорее всего, не рыба, а что-нибудь из имущества водяного.

Тарарах задерживался. Ягун заявил, что лично его это не удивляет. Кто больше торопит, сам же всегда и опаздывает. Играющий комментатор нежно косился на пылесос, заправленный под завязку волосом домовых. Пылесос подскакивал. В глубине бака происходило таинственное бурление. «И ядреная же штука эти волосы!» – восклицал Ягун.

Рядом с пылесосом Ягуна пылесос Ваньки выглядел немощным калекой. «Не мучайте меня! Мне пора в музей на покой!» – говорил его обмотанный изолентой шланг. На бортах ехидно плясали пятна ржавчины. Контрабас же Тани, хотя был древнее пылесоса по меньшей мере на четыреста лет, выглядел еще очень даже ничего. Бодрый и свежий зрелый муж рядом с дряхлым старичком.

– Вот оно превосходство мудрого искусства над сиюминутной, быстро стареющей техникой! – с пафосом произнес перстень Феофила Гроттера и замолчал. Его лимит слов на сегодня был исчерпан еще с утра.

Таня смотрела на развалины сторожки и вспоминала историю с золотой пиявкой.

– Тогда мне казалось, что если не раздавлю ее, то все, конец… А значит, если я умру на минуту раньше всех – какая разница? – произнесла она.

Ванька ничего не сказал и лишь ободряюще улыбнулся. Таня часто думала, что лучшее, что есть у Ваньки, – его улыбка. Если бы можно было взять ее, свернуть, как платок, и повсюду носить с собой.

– Ты чеширский кот! – сказала ему Таня нежно.

– Ты чудо!.. – одними губами произнес Ванька.

Телепат Ягун каким-то образом просек смысл и негодующе кашлянул.

– Кгхм! Учитывая, что меня любит не так уж много народу – ну бабуся там, потом Лоткова, – попрошу меня не дразнить чужими чувствами! А то я буду рыдать и затоплю вон того лешака!

Таня обернулась. Метрах в ста от них, между лесом и прудом, стоял большой лешак и, поскрипывая, смотрел на них. У лешака были спутанные, осенние волосы, опадавшие желтой листвой.

– Что ему здесь надо? Ты, кажется, хорошо разбираешься в лешаках? – спросил Ягун у Ваньки.

Ванька пожал плечами.

– Все что угодно. Лешаки – странный народ. Они воспринимают не наши слова, а наши мысли и побуждения. Они считают, что в жилах людей ходят древесные соки. В ком-то созидательные, в ком-то гнилостные. От этих соков и только от них зависят наши поступки.

– Не понял. Как это? – спросил Ягун.

– Примерно так: мысли текут по стволу характера и выбрасывают побеги поступков. Светлый прозрачный сок – созидательные, гнилостный – разрушительные. Зло не столько зло, сколько отсутствие добра. Любая пустота, лишенная добра, неминуемо заполняется его противоположностью. Или немного иначе: зло – есть болезнь добра. Кажется, так. В общем, я не силен в философии лешаков. Знаю только, что соки для них важнее, чем имена людей. Только по сокам они нас и отличают. В остальном мы для них на одно лицо. Глаза, нос, черты лица – это все туманно, поскольку не являются складками коры. Поди отличи, кто где! Правда, они дают нам всем имена на свой лад… – пояснил Ванька.

Таня покачала головой.

– Сложно как все. Просто этическая магия… Имена? Правда? А тебе, Ванька, лешаки какое имя дали? – спросила она с неожиданным интересом.

– Разговаривать с лешими трудно. И понимать их трудно. Они в основном скрипят, – уклончиво отвечал Ванька.

– Не крути! Уверена, ты их понимаешь! – настаивала Таня.

– Ну немного… Лешаки не любят спешки. Жить надо медленно, но невероятно упорно, а думать спокойно и прочно – именно так живет и мыслит дерево.

Однако Таню было не отвлечь.

– Не заговаривай мне зубы!! Имя!

– Ну хорошо. Ясень с дубовым соком, – смущенно сказал Ванька.

– Ясень?

– Да. А ты – рябина с березовым.

– Они же меня не видели!

– Ты как-то была у меня и пролетала над лесом. Они наблюдательные, эти лешаки, хоть по ним и не поймешь, – заметил Ванька.

– Как может у ясеня быть дубовый сок, а у рябины березовый? – влез Ягун.

Ванька не знал.

– Я же не лешак, – сказал он.

– Кто тебя знает? По мне, кто сидит в чаще – тот и лешак, – хмыкнул Ягун. – А я, интересно, кто? Вот бы спросить. Эвкалипт с пальмовым соком? А? Давай у этого чувака спросим?

– На твоем месте я бы этого не делал, – серьезно сказал Ванька.

– Почему?

– Вдруг он ляпнет, что ты болтливый пенек с мухоморным соком? И все об этом узнают. У лешаков новости быстро распространяются. Сруби родовое дерево в Аргентине, а на другой день в питерском ресторанчике осколок деревянной вешалки вопьется тебе в артерию. Несчастный случай. Медицина нервно докуривает бычки у помойки, – сказал Ванька, глядя на лешака.

Лешак все так же загадочно поскрипывал и рукой, похожей на корявую ветвь, манил Ваньку к себе.

– Я сейчас! Подождите меня! – сказал Ванька и, оглянувшись на Таню, побежал к лешаку.

Двигался он быстро и легко – бегом не спортсмена, привыкшего к пружинящему настилу стадионов, а мягким, бесшумным полубегом-полушагом лесного жителя. Таня увидела, как рядом с лешаком Ванька остановился и вскинул вверх руки с растопыренными пальцами. Сделано это было под тем углом, под которым обычно растут молодые ветви. Именно так Медузия учила их когда-то приветствовать лешаков.

Должно быть, лешак что-то говорил Ваньке, потому что Таня слышала протяжный тягучий скрип. Ванька стоял молча, глядел себе под ноги и лишь изредка вскидывал глаза на лешака.

– Что-то я устал ждать. Интересно, где Тарарах? Солнечные часы потерял, а на песочные денег не хватило? – спросил Ягун.

Звук собственного голоса для играющего комментатора, как известно, был предпочтительнее тишины. Таня не ответила. Она издали смотрела на Ваньку, и ей казалось, что в развороте плеч у него появилось что-то новое. Не сами плечи изменились, они-то остались прежними, а манера стоять, покачиваясь с носка на пятку, поворот головы. Все это неуловимо напоминало Тане некую другую личность. Брр-р-р! Срочно в магпункт и лечиться, лечиться, лечиться, как завещал великий Древнир…

– Чего ты так на Ваньку смотришь? – подозрительно спросил умный Ягун.

– Как смотрю?

– Как снайперша в оптический прицел. Смотрит и прикидывает: свой солдат или чужой. Если чужой – пуфф!

– Ягун, у тебя бред!

– А у тебя, Танюха, карма такая – влипать в неприятности, – продолжал Ягун.

– Почему это?

– Ну или слишком пессимистическое сознание. Пессимистически-жертвенное. Осознанно или неосознанно, ты всегда идешь туда, где на макушку тебе может упасть кирпич.

– Ерунда! Просто как-то так получается, что мне чаще других встречаются сволочи, – сказала Таня.

– Сволочей в таких количествах еще поискать надо, – заметил Ягун. – И вообще вежливых и деликатных людей куда больше. Так уж сложилось. Доказывается это элементарно. Загляни в любую вертикально стоящую трубу в лопухоидном мире. Между рейками скамейки, в любую щель между стульями. Везде будут фантики, жвачка, раскисшие яблочные огрызки и рваные бумажки. Кто их туда затолкал? Вежливые и деликатные люди.

Неожиданно Таня увидела Тарараха. Питекантроп быстро шел по берегу пруда. На плече у него лежал скатанный в трубку ковер-самолет. Выглядел питекантроп неважно. Утром он был свеж и румян, сейчас же иссиня-бледен, как деревенский дуралей, которому предложили выпить двое вампиров. А он, наивный, еще удивлялся, почему у них нет с собой бутылки.

– Ну что? Все здесь? Летим? – спросил Тарарах.

– Откуда вы? – спросила Таня.

– Пришлось подменить Сарданапала на дежурстве!.. – кратко ответил питекантроп.

Таня и Ягун переглянулись.

– И как там в подвале? – спросила Таня.

– Я поклялся Разрази громусом, что ничего не скажу, – пробурчал Тарарах.

Ягун махнул рукой.

– Ерунда. Любой громус можно обойти. Скажите: «Я не видел в подвале ничего ужасного. Тантал не произносит имен духов мрака, Жуткие Ворота не трясутся и вообще все пучком!»

Питекантроп настороженно посмотрел на него и, поняв, что Ягун все знает, невесело усмехнулся.

– Ты и представить не можешь, насколько все пучком! – заверил он и стал расстилать ковер-самолет.

Это был старый, протертый ковер с большими кистями, который в обычное время лежал в кабинете Сарданапала. Когда это было нужно, ковром пользовались и другие преподаватели. Что касается Тарараха, то он, как и Ванька, был равнодушен к тому, на чем и как летать.

Лешак, с которым говорил Ванька, медленно повернулся и, поскрипывая, скрылся в лесу. Ванька вернулся и молча стал заводить пылесос. Из дыр в трубе сифонил синий, с искрой дым.

– Что тебе сказал лешак? – шепнула Ваньке Таня.

– Он дал мне совет, – помолчав, сообщил Ванька.

– Какой?

– Ждать и не спешить.

Больше ничего добавить Ванька не успел. Ягун завел пылесос, и все потонуло в треске и дыме. Вслед за Ягуном взлетели и другие. Пока Ягун на пылесосе нарезал круги, пробуя возможности нового топлива, Тарарах решительно направил ковер к драконбольному полю. Когда они пролетали над полем, из крайнего ангара вырвался молодой дракон и, не в такт хлопая крыльями, стал быстро и несколько боком набирать высоту. Драконы в юности не берегут сил. На шее у дракона кто-то сидел.

– Это же Искристый, сын Гоярына! А на нем Соловей! – сквозь треск пылесоса крикнул Ягун.

Впрочем, это Таня поняла уже и без Ягуна. Зрение у нее было не хуже. Вот только почему на драконе?

 

* * *

 

Они летели долго, в сплошной облачности, метрах в трехстах над океаном. Драконы за немногим исключением редко поднимаются выше, если же лететь ниже – у ковра-самолета отсыреют кисти, и тогда купание в ноябрьском океане гарантировано. Облака были как слежавшееся одеяло. Хотелось крикнуть: «Блин, да уберите же кто-нибудь эту гнилую вату!»

Таня едва различала Ваньку, хотя он летел от нее на расстоянии вытянутой руки. Ягуна легко было вычислить по треску пылесоса, а Соловья и Тарараха Таня не видела вообще. Лишь дважды впереди, в разрыве туч, мелькал розоватый отблеск. Это Искристый, досадуя, выдыхал пламя. И снова Таня его теряла. Звуки вязли в мокром одеяле. Полировка контрабаса была влажной. Волос смычка тоже отсырел. То и дело Тане приходилось стряхивать с него влагу. Вскоре Таня перестала кого-либо высматривать. Она держалась за Ягуном, надеясь, что он представляет, куда летит.

Так прошло часа четыре. Становилось все холоднее. Пылесос Ваньки, давно чихавший, как простуженный сантехник, внезапно конвульсивно закашлялся и заглох. Таня услышала короткий крик и поспешно развернула контрабас. Когда она наконец отыскала Ваньку в тумане, тот уже висел на платке-парашюте у самой воды.

Когда Таня подлетела к нему, Ванька перебрался на контрабас и сел сзади, обхватив ее за пояс.

– Я уже думал: придется купаться, – сказал он просто.

– А где твой пылесос?

– Чистит дно от водорослей. Хотя глубина тут километра три. Значит, скорее всего, еще где-то в пути, – предположил Ванька.

– Тебе его не жалко?

– В смерти в океане есть что-то романтическое. Лучше, чем на свалке. Лежишь на дне, на умопомрачительной глубине, а вокруг плавают донные рыбы с фонариками на отростках, – заметил Ванька.

В его голосе не слышалось особой печали. Расставание с пылесосом произошло, как видно, с обоюдного согласия.

– А почему ты не кричал, что он глохнет?

– Этот мир и так полон бестолковых воплей. Еще один погоды не сделает, – заметил Ванька.

В тумане что-то мелькнуло. Из рваного одеяла облака выплыл драконий живот, белый, как у ящерицы. Крупная зеленая чешуя начиналась у лап и сходилась на спине в высокий гребень. На Таню уставились немигающие, с огненной точкой глаза. Струя кинжального пламени скользнула над ее головой, едва не опалив волосы. У каждого дракона своя манера говорить «привет!». Когда же драконы хотят сказать «пока!», они стреляют на палец ниже.

– Эй, ну и где вы там? Мы уже почти прилетели! – свешиваясь с дракона, крикнул Соловей.

– У Ваньки пылесос заглох!

– И где он?

– Пылесос? В океане. Ванька – здесь.

Старый тренер усмехнулся. Как все игроки старой школы, к техномагии он относился с недоверием. Что это за вещи, которые разваливаются после десятка лет службы?

– Контрабас-то выдержит? Пусть пересаживается ко мне! – предложил он.

Таня не видела лица Ваньки, но почувствовала, как тот недовольно заерзал.

– Контрабас выдержит! – сказала она уверенно.

Тангро, вертевшийся рядом с Ванькой, отреагировал на приближение Искристого, как пилот истребителя на большой бомбардировщик. Беспокойный, как оса, он принялся нарезать вокруг дракона круги, норовя ужалить его пламенем в живот, в шею, в хвост.

– Слон и Моська! – сказала Таня.

– Мамонт и бешеная Моська! – поправил Ванька.

Уточнение, надо признать, небольшое, но существенное. Ваньке пришлось приложить немало усилий, прежде чем Тангро согласился оставить Искристого в покое. Соловей свистнул и, развернув дракона, умчался. Таню удивила непринужденная ловкость, с которой старый тренер – одним лишь свистом, без магии и без удил – управлял Искристым. И это при том, что сын Гоярына считался драконом непредсказуемым и излишне горячим, впрочем, как и другие сыновья своего папы.

Таня подняла смычок. Они летели почти над самой водой. Выше перегруженный контрабас подниматься не желал. Ванька, конечно, не был шкафом а-ля Гуня или подъемным краном а-ля Бульон, и все же мелким его никак не назовешь. Рост у него по нынешним временам был средневысокий – метр восемьдесят.

– Кому сто восемьдесят сантиметров любителя животных? Единственное отрицательное качество: тихо играет на барабане! – вопил иногда Ягун, когда ему в очередной раз вожжа попадала под хвост. Хотя, по большому счету, это было постоянное место ее пребывания.

Океан внизу казался ненастоящим. Таня подумала, что настоящее в отдельных случаях выглядит менее реалистично, чем ненастоящее. А раз так, то и настоящее чувство тоже должно отличаться от эталонного, экранного. От той драматической романной любви, которая заставляет нас растирать по лицу клейкую слизь из носа и ронять горькие слезы на сардельки с кетчупом.

Неожиданно Таня ощутила грудью упругий толчок, который испытывает маг, впервые пролетающий Грааль Гардарику. По перстню Феофила Гроттера меланхолично скользнула искра. Прямо по курсу из тумана выплыл остров.

Остров лежал посреди свинцового океана, сотворенный из пены и мглы. Его обрывистые берега выступали из воды. Волны разбивались о них, как наступающие рати. В поражениях, которые бесконечно терпел океан, было что-то философски-спокойное.

«Чего ты вздулся на мне, каменный прыщ? Ты жутко меня раздражаешь. Все равно я тебя залижу, и через сто тысяч лет тебя не будет! Главное – упорство и время. И то, и другое у меня есть», – шептал океан голосом волн.

Тарарах снизился и, выбрав выше по склону ровный участок, спрыгнул с зависшего над скалами ковра. Молодой дракон Соловья вел себя нервозно. Шипел, выдыхал пламя и едва не превратил играющего комментатора в неиграющий шашлык, когда тот попытался сесть на пылесосе рядом.

– Скотина бессловесная, она и в Африке скотина бессловесная! Я-то думал: ты меня любишь! – укоризненно сказал ему Ягун.

Дракон подтвердил свою любовь еще одной струей, от которой Ягун спасся, бросившись на землю. Старый тренер заклинанием пригнул морду дракона к земле и натянул на нее пламягасительный намордник.

– Он нервничает. Советую всем держаться от него подальше, – сказал Соловей.

– И почему он нервничает? – спросила Таня.

Ванька спрыгнул первым и помог ей не разбить днище контрабаса о камни.

– Поверь, повод есть! – ответил Соловей кратко и, не оборачиваясь, пошел вверх по склону.

Присмиревший Искристый тащился за ним. Заметно было, что он ощущает себя не особо уверенно.

– А зачем было брать с собой дракона? Пролетать малыша? – напирал любопытный Ягун.

– Чтобы поймать дикого селезня, используют домашнюю уточку, – таинственно прогудел Соловей.

– Искристый не очень-то похож на домашнюю уточку!

– Это потому, что ты еще не видел селезня, – сказал Соловей и никаких объяснений больше не давал.

Ягун попытался заскочить на пылесос и лететь за группой на малой высоте, но старый тренер замотал головой.

– Никакого шума!

– Почему? – спросил Ягун.

Соловей не ответил. Комментатору вновь пришлось спрыгивать с пылесоса и тащить его на себе. Ягун был этим крайне недоволен. Зато довольна была Таня: ее контрабас Ванька нес на себе.

Шагов через сто Соловей остановился. Впереди была растрескавшаяся скала, покрытая мхом. По цвету она напомнила Тане сероватый скульптурный пластилин. Оказавшись у скалы, Искристый повел себя странно. Он прильнул грудью к земле и вытянул шею. Изумленная Таня увидела, как дракон нежно дышит на камень. Изморозь на камне медленно таяла, соприкасаясь с теплым дыханием.

Не менее странно вел себя и воинственный Тангро. Выцарапавшись из Ванькиных рук, он задиристо покосился на Искристого, дескать: «Ну все, дылда! Ты попал!!» – и тоже стал выдыхать огонь на камень. Причем не обычными кинжальными струями, а розоватыми, широкими, скорее согревающими, чем испепеляющими.

Поведение Искристого и Тангро показалось Тане необъяснимым. Она вопросительно покосилась на Ваньку, но тот лишь загадочно улыбался. «А ведь знает! Знает, но не скажет!» – подумала Таня с досадой.

Она хотела что-то сказать, спросить, но Тарарах положил ей руку на плечо.

– Тш-ш! – шепнул он тем бесподобным суфлерским шепотом, который слышен даже на галерке.

– Что?

– Посмотри под ноги. Осторожно! Никаких резких движений!

Таня опустила голову. В метре от ее ног скала треснула в двух местах. Очень медленно трещины стали расползаться. Несколько секунд в глубочайшем недоумении Таня смотрела на них, пока внезапно не осознала, что произошло в действительности. Скала открыла глаза.

Таня поспешно шагнула назад и – самое время. Скала стремительно взметнулась и нависла над ней. Ягун замешкался и, подброшенный на десяток метров вверх, едва успел произнести ускоренное тормозящее заклинание.

– А-а-а! Скальный дракон, мамочка моя бабуся! Я сошел с ума! Усыпите меня кто-нибудь! – завопил он сверху.

– Да. Отличный скальный дракон. Немного заспанный, немного контуженный, но несколько ведер ртути приведут его в чувство, – подтвердил Тарарах.

Но дракон и без ртути с каждой секундой демонстрировал все большую подвижность. Скалы – или скорее то, что казалось скалами, – вздыбились. Дракон поднялся на лапы. Раскинул крылья. Полетели мелкие камни. Дракон был огромен. Искристый рядом с ним казался рахитичным недомерком, который соглашается есть манную кашу только в присутствии взбешенного папы.

Что касается Тангро, то едва ли новый дракон вообще его замечал. Правда, упомянутые мелочи никак не мешали Искристому и Тангро пребывать в полном восторге. Оба дракона носились вокруг нового и «распушали пламя», то есть выдыхали его широким негорячим веером.

Ягун, вновь уже стоящий на земле, уставился на них с недоумением.

– Что за дела вообще, а? Ничего не понимаю. Я думал: драконы, встретившись, рвут друг друга, как тузик грелку! А тут и грелка цела, и тузики смирные, как психи после укола! – сказал Ягун.

– Самцы – да. Бывает, что и рвут, – кратко ответил Соловей.

– Так, значит, это…

– Угадал!.. Это молодая симпатичная девушка, – заметил Тарарах.

Ягун красноречиво кашлянул и, склонив голову, стал разглядывать дракониху. Короткие лапы. Громадные перепончатые крылья. Мох под глазами. На шее в трещинах чешуи пророс кустарник.

– Ну да, ну да… – сказал Ягун. – Красота, она, конечно, многогранна. Однако если бы Лоткова так выглядела, я бы тихо охнул.

– Тихо у тебя бы не получилось. Ты охнул бы громко и многословно, – заверил его Ванька.

В отличие от Ягуна он немного больше понимал в драконах и разглядывал дракониху с искренним восторгом.

– Она слишком долго была в спячке. В Тибидохсе ее чешую натрут перцем и отполируют струей мелкого песка, – сказал он Тане с такой зашкаливающей нежностью в голосе, что ей тоже захотелось стать драконихой.

«Пусть меня тоже натрут перцем и отполируют струей мелкого песка! И со мной он ласков, но не так! Видимо, чтобы Ванька любил тебя на полную катушку, нужно быть лягушкой с перебитыми лапками!» – подумала Таня с легкой завистью.

Тарарах и Соловей обошли вокруг драконихи.

– Думаешь, рана уже заросла? – озабоченно спросил Соловей.

– Похоже, да. Вон ту трещину над лапой видишь? Это затянувшийся шрам, – отвечал Тарарах.

– А огонь? Как считаешь, она не утратила свой прежний жар?

– Сейчас проверим! – питекантроп шагнул к драконихе и резко крикнул: – Кипиус!

Дракониха немного опустила морду, втянула ноздрями воздух и вдруг выпустила толстую струю огня. Струя с шипением умчалась к горизонту. И, хотя Таня стояла далеко, она ощутила, что взмокла.

– Горячая девочка! – сказал Ягун, вытирая ладонью лоб. – Не хотел бы я, чтобы такая бросала в меня посудой. А как ее зовут?

– Рада, – ответил Тарарах.

– Рада? Чему она рада?..

– Это имя. Рада.

– А, ну да! Нормальное такое цыганское имя. Как я рада, что я Рада! А вы рады, что вы не Рады? – затарахтел Ягун.

Услышав свое имя, да еще произнесенное такое количество раз, дракониха повернула к нему морду. Ягун вновь вспотел. На этот раз от ужаса. Если дракон сейчас выдохнет пламя, то не спасут ни длинный язык, ни диплом об окончании Тибидохса.

– А что я такого сказал? Хорошая девочка! Умная девочка! Маленькая умная девочка пришла к папочке, потому что давно никого не ела! – торопливо забормотал Ягун.

Не слыша больше ни своего имени, ни знакомых команд, дракониха отвернулась. Маленькие болтливые обезьянки интересовали ее мало.

– Когда-то Рада жила в Тибидохсе. Прекрасный, умный дракон, быстрый, с горячим пламенем. В последнюю войну с нежитью Рада была ранена. И не только она. Три дракона погибли. Уцелели только Гоярын и она… Нежить прорвала Грааль Гардарику. Ползла со всех сторон, из-под земли, со стороны скал. Трижды они захватывали стены, и трижды мы отражали их. Та-Кого-Нет бросала в бой все новые рати. Ров был забит телами, которые продолжали двигаться, потому что, видишь ли, возможности нежити повторно умереть ограничены.

Тарарах поднял голову, вспоминая. По его губам заскользила улыбка, какая бывает у поживших людей, вспоминающих лучшие дни своей молодости.

– А какой грохот стоял! Смертельные заклинания разили всех подряд! Со стен лилась заговоренная смола! Кто влипал – оставался в ней навек. Но была и такая нежить, на которую заклинания действовали плохо. Я работал алебардой, как дровосек. Соловей свистел. Медузия… впрочем, ей хватало взгляда… А шума, шума! Медные орудия, бомбарды, фальконеты, пушки, двойные пушки, василиски, серпантины, кулеврины и другая подобная мелочь грохотали не переставая! Кого не могло убить магией, разрывало в куски банальным ядром, чуток заговоренным, конечно. Кажется, артиллерию доставил месье Рабле из Франции. Не то чтобы маг, но, как и у меня, допуск у него был. Он же привез великана. Здоровенный такой парень. То ли Гаргантюа, то ли его сынок Панте… Пантю… в общем, что-то в этом духе. Знатный был великан – рубился за семерых, зато ел человек за сто. Куда девалась разница – не знал никто. Так вот как-то за обедом, в Зале Двух Стихий, мы завязались с ним, кто кого перепьет, и оказалось…

– Ты, по-моему, говорил о Раде, – ворчливо напомнил Соловей.

Ему было известно, что «военные» излияния Тарараха могут продолжаться бесконечно. Более того, впечатлительный питекантроп вполне способен схватить дубину и размахивать ею, показывая, как, где и кому он нанес удар. И горе тому, кто усомнится, что великаны вбиваются в землю по уши с одного удара. Тарарах запросто может придушить «усомленца», как котенка, доказывая истину.

– А, ну да… – недовольно прогудел Тарарах. – В общем, история такая. У нежити были осадные машины, самострелы и много чего еще. Когда мы подняли в воздух драконов – увы, это был наш последний козырь, – они осыпали их стрелами метра по два каждая. Наконечники стрел были заговорены Той-Кого-Нет. Раде не повезло. Она получила стрелу прямо над лапой. Стрелу мы вытащили, но заклятье Чумихи было не снять. Оно сильно тормозило заживление раны. Вместо обычных двух месяцев требовалось лет пятьсот, не меньше. Да и само место неудачное. Рядом сердечная артерия. Инфекция и все такое. Если бы Рада продолжала двигаться – а поди убеди ее, что ей нужно триста лет не шевелиться, – мы бы ее потеряли. Тогда мы с Медузией и Соловьем доставили ее сюда, на остров. Здесь холодно, и мы знали, что она обязательно впадет в спячку. Камни тут лечебны. Инфекций нет. Отличное место, чтобы залечить рану. Требовалось только время.

– Не слишком короткий срок, – сказал Ванька.

– Драконам некуда спешить. Когда они в спячке, они не стареют. Веком больше, веком меньше – для магии это непринципиально. Вполне можно подождать у фонтана с цветочками! – влез Ягун.

Таня красноречиво покосилась на играющего комментатора и ничего не сказала. Она знала, что сам Ягун принимается вопить, даже если прождет Лоткову всего десять минут. С другой стороны, когда опаздывает Ягун, а Лоткова уходит, вопит опять же он, мол, что, подождать нельзя делового человека?

Соловей, прищурившись, смотрел на дракониху единственным глазом. Это был взгляд профессионала – не столько восторженный, сколько деловито-озабоченный. Взгляд человека, который прикидывает сроки и шансы.

– Сегодня мы доставим Раду в Тибидохс. Завтра у девочки генеральная уборка. Чистка чешуи и так далее. Если окажется, что она в форме, – начинаем тренировать ее для матча, – сказал он отрывисто.

 

Глава 10