Большому кораблю – большая торпеда 3 страница

– Вы очень добры, – сказала она.

– Те, кого я грабил когда-то на прямоезжей дорожке, тоже так считали. Подозреваю, именно тогда и возникло выражение «просвистеть денежки», – согласился одноглазый тренер. – Погода меня тоже не волнует. Хоть дождь с градом, хоть ураган – ты должна быть на поле. Лучше если ты сейчас умрешь от насморка или перегрузок, чем через двадцать дней от драконьего пламени. Вопросы есть?

– Только один.

– По существу?

– Надеюсь. Кто будет десятым игроком сборной вечности вместо папы?

Единственный глаз тренера вскинулся на нее. Таня ощутила ожог. Соловей был сильным магом.

– Почему ты спросила именно об этом? – подавшись вперед, хрипло произнес тренер.

– А что тут такого? Я только хочу понять, против кого придется играть.

Тренер некоторое время пристально смотрел на Таню, затем моргнул и отвернулся.

– Прости… Ты сама не представляешь, о чем сейчас спросила. От того, кто будет десятым игроком, зависит не только судьба матча. И это все, что я тебе сейчас могу сказать. Прости! – буркнул он.

В раздевалку просунулась румяная физиономия Маши Феклищевой. Два верных пажа из третьекурсников тащили за ней щелкавшее зубами чучело крокодила.

– Привет! А я думала, тут никого! Здрасьте, Соловей Одихмантьич! Привет, Тань! – сказала она зашкаливающе бодрым уличным голосом.

Таким голосом говорят только молодые радостные люди, когда, запыхавшись от бега, появляются на пороге. Это их визитная карточка.

Соловей оглянулся на Таню и быстро поднес палец к губам. Таня поняла, что о матче со сборной вечности он расскажет команде сам и в другое время.

Без особой цели, просто желая занять руки, Таня сунула ладонь в карман и ощутила скомканный бумажный лист. Интересно все же, как он оказался на поле? Джинны читали?

– А некромаги когда-нибудь играли в драконбол? Я имею в виду – на профессиональном уровне? – спросила она просто так, из озорства.

Металлическая дверца шкафчика, которую Соловей собирался захлопнуть, внезапно оторвалась и осталась у него в руке. Некоторое время тренер с недоумением разглядывал ее, затем отбросил и вышел.

 

Глава 2

Серый камень

 

Всякое чувство и всякое удовольствие нужно прекращать на пике. Тогда оно запомнится. От крошечного кусочка торта удовольствия всемеро больше, чем от целого торта, который тебя заставят съесть под ружьем.

Личные записи

Сарданапала Черноморова

 

Когда после тренировки Таня прилетела в Тибидохс, по коридорам школы на дрожащих паучьих лапках бродили слухи. Они вползали во все двери, забегали в путаные проходы и поднимались по лестницам, на ходу обрастая паутиной подробностей.

Все уже знали, что Магщество доставило в Тибидохс нечто чудовищно важное и что преподаватели совещаются в кабинете Сарданапала. Склепы Магщества находились пока на прежнем месте – у подъемного моста. Из главного, бронированного, склепа так никто и не вышел. Сглаздаматчики окружали его четырехугольником, никого не подпуская. По углам четырехугольника они установили пепелометы.

Слухи распространяли все, кому не лень. Особенно старался поручик Ржевский. Он сунулся было к боевым магам, надеясь, что как призрак пролезет куда угодно, но его немедленно дрыгнули-брыгнули, причем так капитально, что он едва не утратил сущность.

– Хорошо еще, что я, как благородный человек, пропустил вперед жену! Она у меня особа шустрая, смылась первой, так что овдоветь опять не удалось! – охотно пояснял он всем, кто интересовался.

Интересовались, увы, немногие.

Заметив на балкончике Большой Башни Тарараха, Таня подлетела к нему. Питекантроп был не в духе. Он стоял, облокотившись о перила, ковырял в зубах и сердито сплевывал вниз, на брусчатку.

– Добрый вечер, Тарарах! – сказала Таня, притормаживая у балкончика.

– Два раза в день здороваются только подхалимы. Или если кому-то не терпится что-нибудь разнюхать, – пробурчал питекантроп.

Он взял Таню за пояс, приподнял над перилами и, помогая ей не разбить инструмент, осторожно поставил рядом с собой. Таня перехватила контрабас за гриф.

– Ты меня разоблачил. Я надеюсь разнюхать, – сказала Таня.

– Знаю, даже сочувствую, но сказать тебе ничего не могу. Сарданапал связал нас Разрази громусом! – заявил честный питекантроп.

– Клятва есть клятва. Я и так догадываюсь, что привезли артефакт, – сказала Таня.

– Артефакт? Да леших с два артефакт! – горячо воскликнул Тарарах. – Скажу только одно: академик прав. С нами поступили по-свински. У них есть Дубодам? Вот пусть бы они там и… – спохватившись, что сказал слишком много, питекантроп замолчал.

– Что «и…»? – быстро спросила Таня.

Тарарах упрямо мотнул головой, и Таня поняла, что это всё. Больше об этом он не заговорит, как ни хитри. Хотя, если задуматься, она и так уже выяснила немало.

– Усыня, Горыня и Дубыня снова взялись за старое. Ставят в лесу самострелы на оленей. Если окажешься в лесу – будь начеку. Охраннички, елы-палы… Разберусь я с ними! – хмуро сообщил Тарарах.

Таня попыталась представить, как Тарарах, не обладая особой магией, будет разбираться с тремя великанами. Другое дело Медузия. Усыня, Горыня и Дубыня боятся ее до дрожи.

– Мальчикам не хватает протеина, – заметила Таня.

– Мальчикам не хватает мозгов. Вчера я чудом не схлопотал стрелу в голову. Двухметровая дрянь с деревянным наконечником… Прикрутят самострел намертво к дереву, а веревку у земли листвой закидают.

Таня кивнула. Ей вспомнилось письмо, которое Ванька написал месяца полтора назад.

– Лесники охраняют лес от браконьеров, но никто не охраняет его от самих лесников… – процитировала она по памяти.

– Никто, кроме леших и самого Ваньки, что уже неплохо, – поправил Тарарах.

Вернувшись в комнату, Таня стянула драконбольный комбинезон и озабоченно оглядела его. М-да, эти грязеочищающие заклинания не так уж и полезны. Одежда от них теряет цвет, съеживается, нитки расползаются, и после двадцатого заклинания вещи выглядят как после сороковой стирки. Неизвестно еще, что лучше.

Недаром Пипа с Гробыней дразнили когда-то Таню, утверждая, что если бросить где-нибудь в коридоре свитер и джинсы, то можно не сомневаться: рано или поздно в них заползет Гроттерша. Конечно, времена меняются, но привычки остаются. Равнодушная как и прежде к одежде, Таня все же понимала, что на матч со сборной вечности нельзя выходить в комбинезоне, который не выдержит струи драконьего пламени даже на излете. Упырья же желчь средство хорошее, но далеко не универсальное.

«Надо что-то решать», – мельком подумала Таня, однако уже понимала, что сейчас, в эту минуту, ничего решать не будет.

До полуночи оставалось еще много времени. Таня заглянула к Ягуну, однако играющего комментатора в комнате не оказалось. На двери висела записка: «Вернусь через пять минут», однако та же записка висела и три часа назад. Насколько Тане было известно, эту универсальную записку Ягун вывешивал вне зависимости от того, уходил ли на час или смывался куда-нибудь дня на три.

«Интересно, куда подевался этот типус?» – подумала Таня. Можно было, конечно, спросить у Лотковой, но не факт, что Катька и сама знает. Ягун трепетно оберегал свою личную свободу от всех, в том числе и от собственной девушки.

Толкнув дверь Ягуна, которая от нее никогда не запиралась (а вот не в меру любопытные младшекурсники мигом напоролись бы на охранное заклинание), Таня с порога посмотрела на выпотрошенные внутренности десятка пылесосов и вышла.

 

* * *

 

В десять вечера Таня оторвалась от конспектов по высшей магии и распахнула окно. Она не могла просто так сидеть и ждать. А вдруг Ванька прилетит раньше? Лучше уж побродить по побережью, послушать океанские волны…

Контрабас бесшумно выскользнул наружу. В несимметрично расположенных бойницах соседней Башни Призраков мелькали голубоватые огоньки. У подъемного моста громко переговаривался караул циклопов. В ручищах у одноглазых гигантов распускались оранжевые цветы факелов.

Склепы Магщества исчезли. Похоже, магфицеры уже передали опеку над тем, что охраняли, Сарданапалу и поспешили удалиться, пока глава Тибидохса не передумал.

Ощутив укоризненное покалывание защитной магии, Таня перелетела стену, и вот она уже над парком. Белеют при лунном свете посыпанные песком дорожки. Поначалу скученные, трусливо жмущиеся, дорожки быстро разбегаются и теряются в зарослях. Здесь, в круглой рощице, проходит граница, которую не отваживается пересекать наглая нежить. Парк, находящийся под охраной давней магии Древнира, не их территория. Исключения составляют домовые, русалки с водяными, к которым преподаватели относятся более-менее нормально, и наглые хмыри, рыскающие повсюду, где есть чем поживиться.

Пролетев над буреломом и скалами, Таня оказалась на побережье. Внизу всё уже сливалось. Туман проглатывал линию берега, и казалось, что скалы растут прямо из воды, являясь продолжением океанской пены.

Таня осторожно снизилась и села. Она шла в тумане, и ей казалось, что она не идет, а плывет в густом облаке. Все было как-то нереально. Если бы ноги не мерзли, Таня вполне могла бы допустить, что побережье – это сонный морок, игра воображения. Однако забившийся в обувь влажный песок и контрабас, с упорством маньяка бьющий ее по коленям, доказывали, что если это и сон, то очень уж правдоподобный.

Серого Камня Таня по-прежнему не видела, однако угадывала, что он где-то рядом. Перстень Феофила зажегся, заискрил и окутался ободом слабого зеленоватого сияния. Защищался от растворяющей сущность темной магии, испускаемой Серым Камнем.

Когда и при каких обстоятельствах на острове Буяне появился Серый Камень, не знал никто. Даже Сарданапал пожимал плечами. Сходились на том, что Серый Камень существовал еще до Тибидохса.

Громада камня уходила в песок. Лишь малая часть была видна на поверхности. Можно было посчитать его частью скальных пород побережья, если бы он внешне имел с ними что-то общее. Скалы легко крошились. Серый же Камень не брало ничего: ни дубины циклопов, ни топор, ни молот. Даже двойные боевые искры он поглощал без какого-либо вреда. Поначалу – много столетий назад – тайна не давала тибидохцам покоя. Но постепенно к ней привыкли и камнем перестали интересоваться. Собственный магический фон валуна был не так уж и велик. Разве что отличался исключительным постоянством. Зимой, летом, в дождь, в мороз камень сохранял однородное магическое поле, имеющее слабый алый окрас. Говорили, что Серый Камень дает силу нежити и заряжает ослабленные темные кольца.

Под ногами у Тани что-то раздраженно пискнуло и шарахнулось в сторону. Таня поняла, что налетела на хмыря, который и сам не различил ее в тумане.

– Сдохнеш-ш-шь! Сгниеш-ш-шь! – мстительно донеслось из темноты.

Таня пустила на голос Мотис-ботис-обормотис и, судя по злобному воплю, не промахнулась. Обещая ей всяческие напасти и скорую смерть в страшных судорогах, хмырь поспешил удалиться. Таня не придала его угрозам значения. Если бояться всех хмырей, то и жить не стоит. Надо добровольно ложиться в гробик и складывать ручки на животике.

Таня подошла к Серому Камню, который вынырнул из тумана как-то вдруг, точно всплыл из небытия, и провела рукой по его поверхности. Камень был теплее воздуха и, несмотря на туман, совсем не влажный. Таня хотела сесть рядом на песок и прислониться к нему спиной, но перстень предостерегающе обжег ей палец. Он по-прежнему был окутан защитным сиянием.

В тумане, метрах в десяти от Тани, вновь замаячил хмырь. Уже другой, не тот, которого она прогнала обормотисом. Хмырь стоял и смотрел на нее слезящимися жабьими глазами. Затем процедил что-то, развернулся и удалился прежде, чем зеленая искра оторвалась от кольца. Минут через десять подошел еще один, с головой, смахивающей на мятое мусорное ведро. И снова история повторилась. Хмырь постоял, потоптался и удалился, не рискнув приблизиться.

Таня задумалась. Три хмыря сразу – это не могло быть просто совпадением. Существует причина, по которой хмыри ночью подходят к Серому Камню. Может, греются, а может, камень излечивает их от ревматизма.

Ваньки все не было. Немного погодя слева, со скал, скатилось нечто, похожее на кучу тряпья. Словно кто-то сбросил старый пиджак, набитый соломой. Тряпье зашевелилось и, постанывая, точно от зубной боли, поползло к камню. Таня ощутила исходившие от него голод и лютую сосущую тоску.

«Мавка! Порядком ослабленная!» – поняла Таня.

Она подняла перстень, произнесла громоздкое заклинание третьего уровня сложности и очертила мысленную границу. Подпускать мавку ближе было опасно. Почти так же, как и устанавливать с ней визуальный контакт. Энергетическая сущность мавки была липкой. Она хлюпала, булькала и засасывала, как слив завонявшейся раковины. Тянулась и пачкалась, как чужая жевательная резинка, на которую неосторожно сели. Ее невозможно было отодрать. Она так и расползалась по ткани, составляя с ней единое белесое целое.

Стеная, мавка дважды проползла вдоль незримой границы и удалилась к скалам. Там она и осталась, издавая кошмарные звуки. Если не знать, что это стонет мавка, можно было подумать, что человеку ампутируют ногу тупой пилой.

Пока Таня разбиралась с мавкой, подошла еще пара хмырей, и Тане пришлось доступно объяснить им, что здесь их не любят и не ждут. Фоново же она ощущала себя злодейкой, которая нарушает нежити ее привычные ночные маршруты.

«А Ванька, однако, романтик! Более придурочного места нельзя было придумать, даже нанюхавшись клея! Посидит у себя на Иртыше еще месяца с три и назначит мне свидание при свечах в свежевырытой могиле», – подумала Таня.

Подумала, и ей стало совестно, что подобная мысль вообще посетила ее. Нельзя сомневаться в том, кого ты любишь и с кем уже связала свою судьбу. Сомнения возможны лишь на стадии выбора, но не тогда, когда выбор сделан. Причем унизительно это не столько для него, сколько для тебя. Если ты перешел Рубикон и сжег мосты, переходи в наступление, а не пытайся получить в магазине назад деньги за два коробка отсыревших спичек.

Таня вспомнила предпоследнее письмо Ваньки.

«На самом деле все очень просто. Только дураки все усложняют. Наша любовь будет продолжаться до тех пор, пока мы сможем прощать друг другу собственное несовершенство. Умные и зоркие люди мгновенно находят друг у друга кучу недостатков. Любовь же кормится иллюзиями, как младенец материнским молоком. Таким образом, отказ от идеала – разрешить тому, кто рядом, быть не идеальным – первый созидательный шаг ума», – писал Валялкин.

«А он умный! Но все-таки лучше было бы без хмырей!» – оттаяв, подумала Таня.

Последний оставшийся до полуночи час истекал медленно и мучительно. Таня мерзла и ходила вокруг камня, злясь на себя. Уважающей себя девушке принято опаздывать на свидание, а не прибегать на него за полтора часа. Хорошо, что Гробыня не знает. Вот уж кто оторвался бы по полной программе.

Не успела Таня в очередной раз рассердиться на себя, что она сомневается в сохранности интеллекта Валялкина, как высоко над океаном полыхнули радуги Грааль Гардарики. Это он, Ванька! Ее Ванька! Все сразу было забыто. Таня бросилась к океану. Очередной замешкавшийся хмырь, которого она сшибла, даже не заметив, пожелал ей скорой и приятной смерти в камнедробилке. Таня не услышала. Даже то, что она вбежала в океан, она поняла, лишь когда холодная вода обожгла ей ноги.

В разрыв тумана Таня увидела маленькую темную точку. Точка увеличилась, и Таня поняла, что это пылесос. Старый чихающий пылесос Ваньки с обмотанной изолентой трубой. Таня многократно просила Ягуна раздобыть Ваньке что-нибудь нормальное, чтобы он не рисковал жизнью. Бесполезно. Ягун всякий раз горячо соглашался, говорил, что летать на такой рухляди преступление, что он лично соберет Ваньке чудо-машину, которая будет иметь все опции и отвечать всем стандартам. Уже к концу пятой минуты по грандиозности прожектов Ягуна Таня безошибочно понимала, что они так и останутся прожектами и летать Ваньке на его рухляди до глубокой старости. Ягун же не понимал этого и долго еще продолжал бубнить:

– Да я для друга ничего не пожалею!.. Обычный пылесос – это в сторону! Подогрев трубы – раз! Дополнительные баки и мощный движок – два. Встроенные амулеты счастья – три. Откидывающийся кожаный верх – четыре. Потусторонняя навигация – пять. Катапультный джинн с навыками автопилота – шесть. И, разумеется, вместительный багажник. Ужасно неудобно все время оглядываться и проверять: не сбилось ли заклинание и летит ли за тобой твой рюкзак… Правда, это будет стоить больше, чем Ванька заработает за двадцать лет, но разве это так важно? На собственной безопасности не экономят!

Ванька был уже недалеко, когда ветер рванул одеяло тумана и, натянув его на маленькую фигуру на пылесосе, вновь скрыл ее от Тани. Должно быть, и Ванька не видел пока Таню, стоящую по колено в воде, потому что подлетел сразу к Серому Камню и спрыгнул с пылесоса.

Увязая в песке, Таня подбежала к нему и остановилась в метре или в двух. Странная нерешимость охватила ее. Пылесос уже не работал, лишь глухо кашлял и выплевывал последние чешуйки русалочьей чешуи.

– Таня!

Больше ничего сказано не было. Бензин слов закончился. Ванька шагнул к ней. Его поцелуй обжег Таню, как клеймо. Таня попыталась вырваться, но уступила. Ее захлестнуло волной нежности. Она любила этого смешного недотепу, который столько летел над океаном сюда, к ней, в Тибидохс. Ванькина куртка была вся мокрая. Отсырела от ночного тумана и пены брызг.

А Ванька все целовал ее щеки, губы, шею. Он был другой. Жесткий, властный, уверенный. Та неуловимо-застенчивая и деликатная нежность, которая была у Ваньки прежде и которая казалась Тане его неотделимой частью, куда-то исчезла. В глубине души Таня чувствовала, что такой Ванька нравится ей больше, но все же что-то ее смущало.

Она высвободилась и прижалась щекой к его плечу, спасаясь тем самым от Ванькиных губ. Ванька легко, будто она была не тяжелее куклы, подхватил Таню на руки и вместе с ней запрыгнул на Серый Камень. У Тани закружилась голова. Что это? Магия камня или магия горячих Ванькиных ладоней?

А дальше все захлебнулось в словах и клятвах. Тане казалось, что никогда она не любила Ваньку так сильно и не понимала его так хорошо, как в эту ночь у Серого Камня. Лишь много погодя, когда мрак уже размывался, робко уступая рассвету, из тумана, косолапя, вышел хмырь и уставился на них. Его глупое хихиканье походило на скрежет крышки мусорного бака.

– Пусть он уйдет! Прочь!

Таня стала поднимать перстень, однако Ванька опередил ее. Он раздраженно повернулся. Таня не поняла, что именно он сделал, но хмыря вдруг смело, точно в него на огромной скорости врезался грузовик. Несколько секунд спустя Таня услышала слабый звук удара. Это хмырь где-то там, очень далеко, впечатался в скалу.

– Куда он делся? – спросила Таня.

Она знала, что это никак нельзя было сделать обычным обормотисом.

– Я всего лишь попросил его удалиться на доступном ему языке, – пояснил Ванька.

– Но он жив?

– Какая разница? Скорее всего жив. Второй раз в ящик не сыграешь, – равнодушно ответил Валялкин.

Таню удивили его слова. Она хорошо помнила, что раньше Ванька всегда огорчался, когда случайно наступал на виноградную улитку. Да и дождевых червей переносил с дороги, когда после дождя они выползали из залитых водой проходов и, не зная, как спастись, бестолково корчились на солнце. С другой стороны, может, Ванька и прав, что не стал церемониться. Хмыри все равно не понимают нормальной речи.

Они сидели, обнявшись. Голова Тани лежала у Ваньки на плече. Над океаном ало рдела полоска зари. Ванька с недобрым прищуром наблюдал за зарей. Кажется, он жалел, что ночь закончилась, и злился на нее за это.

– Прости, но мне пора! – сказал он, осторожно освобождаясь.

– Как пора? Разве ты не останешься? – недоумевающе спросила Таня.

– Рад бы, но не могу…

– Ты не можешь не остаться! Сегодня у Шурасика юбилей… Двадцать лет! Когда я поступала в Тибидохс, мне казалось, что люди вообще столько не живут.

– Я бы остался. Но я не могу. Просто не могу, – сказал Ванька твердо.

– Из-за жеребенка и из-за Тангро?

– Из-за кого? А, ну да…

– Ты не можешь улететь. У тебя пустой бак! Пылесос не долетит!

– Смогу. У меня полный рюкзак чешуи. Я хорошо подготовился.

Ванька вновь ревниво оглянулся на солнце. Теперь его диск был виден почти целиком.

– Закрой глаза! – приказал он.

– Зачем?

– Я не хочу, чтобы ты видела, как я улетаю! Это будет слишком банально и тоскливо!.. Все эти удаляющиеся фигуры! Девушка на берегу! Заезженно и потому скучно! Это все не о нас и не для нас… Я хочу, чтобы ты закрыла глаза и досчитала до ста! Когда ты откроешь их, меня уже не будет, – сказал Ванька.

– Но я не хочу! Не буду!

– Сделай это для меня! Прошу тебя! Не спорь!

Таня засмеялась. Ей почему-то не верилось, что Ванька может улететь. Счастье захлестывало ее.

– Закрой глаза!

Голос Ваньки стал властным. Таня уступила. Мгновение спустя она почувствовала Ванькино дыхание и его поцелуй. Таня продолжала сидеть с закрытыми глазами, ощущая себя галчонком, которого обещали покормить червяком, но надули. Она слышала, как Ванька развязывает рюкзак, и из рюкзака пахнет рыбой. Вот он открывает бак. Защелкивает его. Вот заводит пылесос, уступивший лишь с третьей попытки.

– Девяносто девять! – сказала Таня.

– Не жульничай!.. Я тоже считаю! Еще и сорока нет! – строго сказал Ванька.

– Но я буду жульничать!

– Потерпи! Скоро я вернусь, и мы будем вместе уже навсегда! – с каким-то странным, почти роковым выражением произнес Ванька.

Когда шум пылесоса смолк, Таня открыла глаза. Ваньки уже не было. Только следы на песке и кучка просыпанной чешуи. Радуга Грааль Гардарики полыхнула на горизонте, и ее вспышка слилась с первыми лучами солнца.

Таня подождала, пока солнце совсем покажется из воды. Она еще раз оглянулась на Серый Камень, села на контрабас и полетела в Тибидохс.

 

* * *

 

Когда она вернулась в свою комнату, то обнаружила Ягуна, без зазрения совести дрыхнущего на ее кровати. Играющий комментатор был в забрызганном грязью комбинезоне и высоких шнурованных ботинках, на которых они с Лотковой конкретно помешались.

Таня растолкала его. Не желая просыпаться, Ягун дважды назвал Таню «бабусей», швырнул в нее подушкой и попытался натянуть на голову одеяло, однако Тане удалось стащить его с кровати. Сидя на полу, играющий комментатор медленно просыпался.

– Ты будила меня негуманно, гадкая фука! Надо было ласково дуть мне в ушко. А когда я швырнул подушкой, нужно было вернуть ее мне с приятным и радостным выражением лица, – капризно заявил Ягун.

– Ты бы бросил ее снова!

Ягун зевнул.

– Правильно, дщерь моя! Я бы кидал ее в тебя раз десять подряд и всякий раз понемногу просыпался. Кроме того, я люблю ощущать аромат свежесваренного кофе. Давай я опять лягу, ты подоткнешь одеяльце и потренируемся еще раз!

– Ягун, ты что, свинья? Ты хоть ботинки мог снять, прежде чем лезть на чистое покрывало?

– Ты декларируешь два утверждения, на которые нельзя дать один ответ. Это неэтично. И вообще, какая же я свинья? В худшем случае, симпатичный юный кабанчик! – возмутился играющий комментатор.

– Ягун, я тебя убью!

– Не убьешь. Ты мне все простишь, потому что ночью я вернулся от Ваньки и безумно устал, – сообщил Ягун.

Таня расхохоталась. Ну и чушь! Такое и от Ягуна нечасто услышишь!

– Ты вернулся от Ваньки? Ну конечно! Был у него на Иртыше?

– Угум. Чтобы пригласить его к Шурасику. В Ванькиной глуши зудильники берут раз в сто лет. Никакого приличного покрытия. Все приходится делать лично. Бедный, бедный я трудоголик! Прошу записываться в очередь, чтобы гладить меня по головке! – удовлетворенно сказал Ягун.

– А обратно ты что, вместе с Ванькой летел? – продолжала допытываться Таня.

Ей захотелось подыграть Ягуну, чтобы послушать, как он врет.

– Кто летел-то? Когда бы я успел на пылесосе туда и обратно? Ясный перец, меня к нему бабуся телепортировала. Ну и дыра, скажу я тебе! Я б взвыл… Куда ни плюнь – всюду природа: елки, трава, волки всякие… Никакого нормального общения. Не, точно взвыл бы! – жизнерадостно сообщил Ягун.

Таня давно успела изучить эту особенность Ягуна. Играющий комментатор все на свете примерял на себя. Все измерялось у него в ягунчиках: время, эмоции, предметы. Стоило, к примеру, похвастаться новым зудильником или пылесосом, как Ягун немедленно выдавал: «Я б от такого тоже не отказался!» или «Я б такой даром не взял!» И это при том, что лично Ягунчику ничего и не предлагали.

– Ягун! Ну признайся, что ты врешь! Не был ты у Ваньки!

– Был!

– Ну хорошо! Пусть был! Но спорим: ты Ваньку не застал, – уверенно сказала Таня.

Чтобы в полночь попасть к Серому Камню, Ванька должен был вылететь вчера не позже часа дня. В час же дня Ягун еще был в Тибидохсе. Так что телепортация пока что ничего не объясняет.

Ягун посмотрел на Таню и прищелкнул языком.

– Почему не застал? Очень даже застал! Мы с ним чай пили травяной… Вообще ничего чай, но я б такой долго пить не мог. Чай с мятой – это я понимаю. Чай с малиной – тоже понимаю. Но чай с мятой и малиной, в котором нет самого чая, – это просто мамочка моя бабуся что такое!

Таня недоверчиво уставилась на Ягуна. Сомнений нет, Ягун валяет дурака. На буйное воображение не наденешь смирительную рубашку.

– Жеребенок у Ваньки ничего, прикольный. Шарахался от меня, правда. Хотя от меня драконами пахло. Лошади этого не любят, – продолжал Ягун.

– Поклянись, что ты только что был у Ваньки!

– С какой радости?

– ПОКЛЯНИСЬ! – крикнула Таня так, что струны контрабаса поймали тон ее голоса и загудели.

Ягун обиделся.

– Чего вопить-то? Ну испачкал я тебе одеяло! Клянусь, что я только что вернулся от Ваньки. Разрази громус! Теперь довольна? – сказал Ягун.

Клятва смутила Таню. Ни у одного шутника не хватило бы смелости поклясться громусом.

– А, да! – продолжал Ягун. – Я чего среди ночи-то к тебе завалился? Хотел записку от Ваньки отдать, а тебя нет… Держи!

Одолеваемая скверным предчувствием, Таня развернула сложенный вчетверо лист.

 

«Привет! Я ужасно скучаю. Мне кажется, что мы не виделись не несколько недель, а сто лет! Буду сегодня к шести. Только придумаю, на кого оставить Тангро и жеребенка.

Ванька».

 

Таня бросилась к корзине, в которую она положила записку Ваньки, полученную сегодня во время обеда. Ей внезапно захотелось сличить почерк и бумагу. Одурительный драконбольный мяч, свитера, зудильник – все на месте. Но где же записка? Ага, скорее всего под конспектами! Приподняв нижнюю тетрадь, Таня увидела серый пепел.

– Что случилось? – жизнерадостно спросил играющий комментатор.

– Ничего.

– Ага! И всякий раз, когда случается «ничего», ты стоишь с лицом перепуганного младенца, потерявшего в супермаркете родственников?

– Ягун! Сгинь! Умоляю! Я хочу побыть одна! – едва выговорила Таня.

Почему-то она ощущала, что ни с кем не сможет поделиться своим подозрением, даже с Ягуном.

Ягун закивал с умильным видом китайского официанта, получившего тупой заказ на блюдо японской кухни.

– Так бы сразу и сказала! Настоящие друзья умеют уважать чужое одиночество! Правда, если человек слишком начинает любить одиночество, рано или поздно он остается без друзей. Друзья, они, понимаешь, существа капризные. Им нравится, когда их гладят по шерстке и дают сахар.

– Ягун, сахар в столовой! Брысь!

Ягун засмеялся и вышел. Закрыв за ним дверь, Таня тщательно обнюхала полученную от Ваньки записку. Записка пахла печным дымом и сыростью. Бумага, долго пролежавшая в деревенском доме, всегда имеет такой запах. Ни одна печь не протапливается постоянно, и сырость пролезает в дом чаще, чем получает пригласительный билет. Таня закрыла глаза, сосредоточилась, слилась всеми чувствами с этим клочком бумаги и ясно увидела Ваньку, который писал записку за деревянным столом. В углу стола громоздилась гора давно не мытых тарелок. В верхней тарелке, свесив лапу, лежал Тангро. Тут же рядом маялся от безделья Ягун. Ванька писал, загораживая от него записку плечом, хотя у играющего комментатора и без того хватало порядочности не читать чужие письма.

Сомнения исчезли. Последняя записка действительно была от Ваньки. Но от кого первая?.. Таня осторожно ссыпала пепел на ладонь, подняла ладонь к носу, закрыла глаза. Вначале она ничего не почувствовала, кроме запаха горелой бумаги. Затем различила легкий запах ландышей. Услышала смех. Вот только чей? Интуитивное зрение так и не пробудилось. Таня не видела ничего.

И тут у нее закружилась голова. Таня поспешно сделала шаг назад, споткнулась о стул и упала на кровать. Ей почудилось, что она стоит на краю бездны, а снизу, из мрака, к ней тянется властная рука.

Пепел осыпался с ладони. Восстановив внутреннее равновесие, Таня пыталась найти его следы на ковре и кровати, но не нашла.

Таня выскочила в коридор и побежала, сама не зная куда. Кажется, она поднималась по лестнице. Дважды перед ее глазами мелькали полукруги бойниц. А вот и меч, прикованный к камню цепью. Увидев Таню, он лишь слегка шевельнулся и звякнул цепью, как узнавший гостя сторожевой пес.