Приватизация – или хождение по мукам

 

Я сидел на терраске садового домика и пил чай. Стола на терраске не было, как не было и самой террасы. Под этим чужеземным строением в семье подразумевалась отгороженная с двух сторон часть домика под балконом. Хотя чай я пил на скорую руку, оторвавшись на минутку от перекрытия разобранной бичами крыши, попутно просматривал свежую газету. Свежая газета, разумеется, оказалась в руках случайно, в неё я на бегу завернул пару ломтей хлеба и отрез краковской колбаски.

Итак, я пил и, нет да нет, сплевывал жидкую чайную слюну на пол от раздирающего душу возмущения. На глаза попалась статья о разгуле российских олигархов в австрийском Куршевеле.

Ну до чего ж они удачливые проныры эти олигархи. Просто диву даешься! Одному достался норильский никель, другому нефтеносные месторождения, третьему телевиденье с неиссякаемым источником доходов - рекламой. Очень удобно пристроились ребята, в нужное время в нужном месте. Что же в нашем Закрайске нет Рублевок или на худой конец какого-нибудь Завидово! Глядь и мне бы что-то перепало. Теперь вот прозябаю остатки дней своих. То бишь, вынужден заниматься самым беззаботным и обывательским прожиганием жизненного пространства. Прожигаю его земледелием, год от года охлаждаясь к изрядно потрепанному неутомимыми бичами и бомжами огороду.

Плююсь я и ругаюсь самыми непечатными словами, а тут из газетного свертка вывалился конверт. Модный такой, с прозрачным целлофановым окошком для адреса и четким печатным штемпелем. Повертел конверт и вскрываю. Уже без страха, как говорится, и упрека. «Опять рост цен на какие-нибудь услуги принесли, - беззлобно думаю».

Но в конверте оказалась лишь одна строчка с предупреждением: срочно приватизируйте урожай будущего года, иначе хлопот не оберетесь!

Достал таки и меня проклятый кризис! Жил себе жил, жил и не тужил, вот на тебе, настиг пресловутый экономический реверанс, хотя я к экономике никакого отношения не имею. Пенсионер я, самый пролетарский пенсионер.

Едва вернувшись домой, собрал семейный совет. Все-таки обсудить надо свалившиеся на голову правительственные новации. Первой решительно выступила жена:

- Вот что, мужики! – ввела она нас с внуком в суть житейской экономики. – Хватит дурака валять! Видите, что государство за нашим урожаем контроль установило? Вон сосед уже с лопатой стоит, другой вон грядки делает! Все люди огородами занимаются, а у вас одна рыбалка на уме.

- Какие грядки? Осень же на дворе, - не поверил я на слово.

На другой день, едва влез на крышу, сразу внимательно осмотрелся. Окинул, так сказать, любопытствующим взором все примыкающие хозяйства. И что бы вы думали? Много нового узрел беглым просмотром. Точно! Видимо рост цен, вперегонки за ним бегущая волна инфляции, столько добавили энтузиазма любителям садоводам, что они принялись за посадку овощей намного загодя.

Пламенная речь жены, натурально ободренная зрелищем, моментально вернула мне, утраченную было, необходимость содержания частного сектора экономики. К тому же, в связи с экономическим кризисом резко снизились закупочные цены на прием металлолома, и грабительские орды потеряли интерес, так сказать временно поостыли к нашим садовым участкам. Даже поверить трудно в невероятность происходящего – за всю прошедшую зиму домик ни единого раза не вскрыли, и не разбомбили окна. Только к концу лета, видимо из чистого любопытства, разворотили кровлю. Бесспорно, «жулико-бандиты» притихли лишь на время, вот созреет новый урожай, и варварские набеги их возобновятся. Но временное затишье вселяло надежду, и я решился удариться в земледелие углубленно, со знанием дела.

Начал, разумеется, с теории. Набрал книг по садово-огородным технологиям и всю зиму добросовестно изучал способы подъема урожайности. Простите за запоздалое признание в невежестве, но к весне меня озарило! То есть за зиму разобрался я почему ни Хрущеву, ни Брежневу, не говоря уж об последнем генсеке, который вовсе не старался, не удалось поднять урожайность сельскохозяйственных культур. Неправильный они вели севооборот, хотя имели на руках самые передовые и что ни на есть лучшие научные труды Лысенко и Вавилова. Вернее могли бы иметь, не рассорь их создателей в свое время Вождь народов. Вот и пришлось нашим генсекам мотаться по деревням и советоваться с древними бабусями. А бабушки они как в медицине, так и в сельском хозяйстве не разбираются. Книг по своей безграмотности не читают, методическим директивам науки не следуют, исходят из главного догматического постулата – «так одна бабка сказала».

Все мы занимались огородничеством в соответствие бабушкиных указаний и получали в полном соответствии этих рекомендаций урожай. Целых сто пудов с гектара выращивали, еще и песни о том достоинстве, как о высочайшем достижении пели: … «Собираем сто пудовый Урожай!» Очень емко по этому вопросу высказался один бывший коллега:

- Я урожая с огорода снимаю за год столько, сколь могу закупить в сезон на рынке за свою однодневную зарплату!

Но ему можно рассуждать. У него и жена покладистей и зарплата гораздо приличней моей пенсии. Да и возрастом он моложе будет. Многого из исторических переплетов по молодости своей не изведал.

Не ведает он, что пока убирали, развозили по элеваторам и прятали по закромам, урожай за счет усушки и утряски потихоньку со ста доходил до десяти пудов с гектара. Это в то время, когда загнивающие капиталисты получали по шестьдесят центнеров на круг, а в передовых хозяйствах и до сто центнеров с гектара дотягивали. Но мы не уступали им в цифрах, кой разберутся обыватели в единице измерения, а цифры то они, почти одного порядка. Кто его знает, что это еще за фигура такая – пуд. Может он больше центнера весит, кто сегодня столь экзотическую единицу измерения знает.

Короче говоря, вычитал я в свежей литературе, что картофель сажать надо не зарывая в землю, а совсем наружу земной поверхности клубни укладывать, лишь чуток присыпать их землей. Узнал, что помидоры боятся воды и поливка их должна проводиться пару раз за лето, они даже слаще при таком уходе становятся. А сеянцы лука садить в строгом чередовании – один ряд вниз, а другой вверх корешками. На случай засухи или избытка влаги. Эти инновационные внедрения не только вселили надежду, значительно облегчали будущий уход за овощными растениями. Много неизвестных доселе прогрессивных улучшений почерпнул я за истекшую зиму в расплодившейся садово-огородной литературе и теоретически подкованный, принялся за садоводство с полным знанием дела и великим энтузиазмом.

Занимался теорией вплоть до начала огородного сезона. И когда опустилось сверху указание приватизировать собственный урожай, никто из членов нашей семьи не затруднял себя ненужными размышлениями. Все четко и понятно: - надо приватизировать, хоть какая-то надежда маячит в обеспечении продовольственными продуктами. Так и хотелось написать газетным штампом - наполнится «продовольственная корзина», да очень уж затаскан он, термин этот.

Однако, пора подходить и поближе к «телу», как говорил великий комбинатор Остап Бендер, тем более что дело с небольшими завихрениями, но течет по инструкциям одного из его продолжателей. Знаменитую инструкцию огненно рыжего продолжателя бывшего турецкого подданного по технологии приватизации я как-то не удосужился прочесть. Уж очень быстро его схватили за руку и заставили вернуть в казну полученный тридцатник лимонов, в тогдашних деревянных рублях, разумеется. Даже ушлым олигархам лимон за страницу жуликоватой цена показалась.

Вот и не досталось мне книжки, обиделся потомок Бендера на достопочтенного россиянина и загнал свой труд в родную туретчину, что за известным бугром. Зачем он это сделал? Он сам хватился лишь после сотворенного деяния. Там ведь все приватизировано много веков назад, и без его инструкций частная собственность процветает. Видимо именно из-за такой запоздало выявленной оплошности бросил великий уже не комбинатор, а реформатор, приватизацию и возглавил греющую отрасль.

Ну а сама приватизация без мудрого основателя и дирижера забуксовала на полтора десятка лет. Она немножечко трансформировалась в «прихватизацию» или в переводе на доступную терминологию в элементарный грабеж, которого так брезговал легендарный Остап. Но годы шли, прихватизация неукоснительно развивалась. Уже предприятия распределены, дележ объектов народного хозяйства завершился, и снизошла приватизационная волна до нашего брата огородника.

Взял я в руки заветную членскую книжку и направился на розыски офиса, где эту самую приватизацию регистрируют. Тут оно первое открытие для меня свершилось: оказывается офисов целых два! Один называется Роскомхозсадовощ, другой Копросгосогород. Почесав репу от столь загадочной словесной интерпретации, я завернул в Копросгосогород. При этом руководствовался двумя соображениями: первое, что заканчивается мудреная аббревиатура словом огород, что ближе по духу; другое, что находится офис географически ближе к моему дому.

И закрутилась бесконечная карусель хождения по мукам. Оказалось, для приватизации урожая я обязан представить справку из местного ЖЭКа о состоянии жилья, справку о количестве едоков, медицинский расчет-анализ о наличии аппетита у каждого члена семьи. Еще надо принести таблицу, подтверждающую рос веса у каждого едока и заверенную справку о том, что у меня все справки в наличии, затем, справку на справку и все это утвердить председателем конторы Копросгорогород.

Три декады, когда шла интенсивная посадка в огородах, я стоял в очередях за справками, получал, заверял и сдавал их в заветное окошечко миловидной сотруднице. Лишь получив вынужденный перерыв на время проверки всего комплекта документации и регистрации её в обоих столицах, на скорую руку провел посадочную компанию.

С посевной задержался всего на две недели. Бесспорно, в горячей спешке, вовсе забыл вычитанные при зимней спячке книжные наставления, и посадку провел по испытанным бабушкиным методикам. А тут подошла пора забирать вернувшиеся из столиц и проверенные документы. Добросовестно отстояв приличную очередь, заметил в окошке родное лицо миловидной девицы.

- Вот тут распишитесь пожалуйста, - вполне любезно предлагает дама, - тут автограф поставьте.

- Ваши документы почти готовы, - успокоила девица, но тут же одновременно и огорошила, - приходите через месяц.

- Но если готовы, то почему через месяц? – не скрыл я нездорового обывательского интереса смешанного с недоумением.

- Теперь документы мы проверим. Да не беспокойтесь, вернем вам в целости и сохранности, - обезоруживающе мило улыбнулась девушка в окошке и крикнула: - следующий! – тем самым дав понять, что аудиенция закончена.

Спустя месяц, я, вновь осилив многочасовое стояние в очереди, воткнул пенсионскую физию в заветное окошко.

- Вот ваши документы, - ласково обнадежила знакомая девица, - все проверено, поднимитесь на верхний этаж и сдайте их секретарю руководителя.

- Девушка! – наивно возмутился я, - вы что же, за месяц не могли собрать в кучу бумаги и поднять на один этаж выше?

Наивный мой вопрос настолько возмутил миловидное личико сотрудницы, что я оторопело подумал, не брызнет ли из её пунцовых щек кровавый фейерверк.

- Почему это я должна носить ваши документы? Мне за это не платят! Вы ходите здесь с личными вопросами, а я вертись день-деньской с вашими мелочными проблемами. Да и вообще я работаю за копейки, буду еще не свою работу выполнять.

Все было выплеснуто на одном дыхании, скоропалительной скороговоркой и с таким явным пренебрежением, даже я все понял. Живем мы в одной стране, а говорим на совершенно разных языках.

Забрал я увесистый пакет документов, как принято говорить у нынешнего поколения дипломатов, и поплелся на верхний этаж. Там очередь не менее обширная, с той лишь разницей, что составлена она из давно примелькавшихся и знакомых лиц. И окошко отсутствует, пакет необходимо сдавать лично в руки секретарше.

Добросовестно отстоял и сдал пакет. Ответ даже не вызвал раздражения.

- Придете через месяц, - автоматически буркнула секретарша и сложила мои бумаги в общую стопку.

- Извините, но там требуется лишь подпись, - пробую нарушить отлаженный конвейер. – Что же он месяц роспись ставить будет?

- Да вы что, слепой что ли? – усомнилась в моем здоровье изумленная секретарша., не видите сколько бумаг у него накопилось.

- Так пусть он своевременно распишется и вернет бумаги, они и не будут копиться, - робко посоветовал я секретарше.

Посмотрела она на меня, как на круглого идиота, повертела пальцем вокруг виска.

- Жене своей советы давайте! …Следующий! – победоносно завершила она наши неравноправные дебаты.

Бесспорно, заветные документы я получил. При этом отстоял недельную очередь.

Все лето, в период посадки, полива и сбора урожая, я его усердно приватизировал. То есть ходил в офисы, стоял в очередях, спорил с секретаршами важных чинов. К золотой осени урожай все-таки перешел в мою полную собственность. Осмотрел я приватизированную собственность, и грусть вселилась в мою растерзанную очередями душу. Не урожай там, а полное запустение. Помидоры бомжи собрали, даже не позволив им покраснеть. Не видавшие воды огурцы засохли на корню, а чуть округлившие бока кочаны капусты, пользуясь моим отсутствием, срезал и стащил какой-то цивилизованный бич. Борщ видимо любит варить. И картофеля след простыл! Его до последнего корня жулико-бандиты вырыли.

В результате приватизации, собственность на урожай стала частная, а сам урожай как при социализме общественным оказался! Но я тоже два центнера с гектара на круг получил. Положил я зубы на полку и запел давно известную песню, про недосягаемый стопудовый урожай.

 

Очередь

 

- Отвыкли мы, Тихоныч, в очередях стоять, всякую сноровку к этому распространенному явлению растеряли.

- С чего это ты, Серофимович, так рассуждать принялся? Вроде степенный мужик! Где ты её, очередь-то ныне найдешь? Всего с избытком на каждом прилавке напичкано!

- Э-э-э, брат! У чиновника, вот где. Ведь раньше у нас меж домами что вклинивалось? …Садики, соображаешь! А сейчас в них что? Чиновный отряд чохом плодится. А им различные справки тащи, им тоже работу показать надо! Вот и придумали они бег с препятствиями, да еще по кругу! А мы запасаемся впрок всякими нужными и ненужными справками. Чем оскорблять незаслуженно друга, послушай лучше, какая у меня вчера история приключилась.

Заметив, что друг мой Тихоныч проявляет неукоснительный интерес к утраченной исторической примете, я кашлянул в кулак и начал повествование.

- Ты ж, Тихоныч, мою бабу знаешь. Позарез загорелось ей справку о моей благонадежности получить.

- Иди, занимай очередь, - строго приказывает благоверная, едва я поднялся с постели.

- Ты че? Время-то десять часов, а кабинет работает с двух, - лениво возмутился я.

Он не впервой вопрос о моей благонадежности поднимался, потому я наведался с разведывательным экскурсом в справочную контору еще вчера.

- Вот займешь очередь и постоишь там до двух, - упрямится половина.

- За кем занимать, там вчера ни единой души не было? – продолжал я препираться.

- Вчера не было, сегодня вдруг будет, - настойчиво пристает хозяйка.

Зная, что с моей супругой бодаться бесполезно, все-таки оделся и направился в контору. Она нам обоим позарез нужна, справка о моей благонадежности. Ведь в ящик ложиться скоро, а кто вперед ляжет, одному богу известно.

Дверь конторы мрачно чернела металлическим блеском, хотя солнце давно перевалило заутреню и подбиралось к зениту. К моему удивлению, уже несколько человек различных возрастов и полов, лениво бродили у подъезда, того, ни чем не примечательного здания. Разве лишь два трепыхающихся на крыше флага отчетливо возвещали: здесь располагается важное государственное учреждение!

Не снижая скорости, я прошествовал мимо прохлаждающихся в утренней истоме граждан и подергал дверь. Она была заперта. Дернув по исконно русской привычке ничему не доверять, на всякий случай еще пару раз, я вышел на улицу и вперил взор на яркие вывески. Все точно, сюда мне и надо. «Я же сказал, контора работает с 14 часов! - с возмущением заочно упрекнул настырную жену. - График такой ей составили, чтобы зарплату полностью не платить сотрудникам. А может клиентов недостаток, так к чему же бездельничать в рабочее время?»

Однако мои целенаправленные хождения вокруг двери уже привлекли внимание толпящегося люда, и он стал теснее прижиматься к подъеду, пока лишь оттесняя меня от входа, но не утруждая расспросами. Тогда гибкую инициативу проявил я.

- Кто крайний за справками о благонадежности? – спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

И тут открылась мне ошеломляющая картина. Оказывается клиентов с таким благонравным стремлением тьма тьмущая. Вижу, ушлый парень с прикрытыми очками высокими залысинами, видимо менеджер небольшого офиса, умело принимает на себя руководство и начинает объяснять:

- Впереди меня муж с женой, потом я, затем парень, который ушел, после женщина с ребенком, но она тоже ушла…

- Извините, я то за кем буду? – бесцеремонно прервал я его затянувшиеся потуги разобраться с очередностью.

- Сейчас, я же до вас еще не дошел!.. – парень обвел очередь хозяйственным взором и продолжил: - женщина с ребенком ушла, за ней парень с девушкой занимали. …а, вот мужчина в куртке, он как раз крайний.

Вполне благонадежный черноволосый мужчина в кожаной куртке стоящий между двумя вековыми тополями, согласно кивнул головой: да, мол, действительно, я последний.

- Ну, теперь я буду крайний, - уже спокойно промолвил я и встал рядом, в тени того же тополя. Огромная крона его благоприятно скрывала солнце и давала густую, напоенную смолистым запахом тень. Солнце медленно катилось на юг, но еще не прогретый весенний воздух не утомлял изнурительной жарой.

Пригожим день показался не одному мне, отчего там и сям от любого искрометного словца загорались разговоры. Обстановка складывалась самая праздная, времени впереди немеряно, но я по-стариковски не надеясь на память, решил на всякий случай зафиксировать на бумаге фамилии впереди и позади стоящих очередников.

Мой сосед, он же впередистоящий, имел не только кожаный пиджак, но и явно загодя заготовленную письменную принадлежность. Он тотчас вытащил из кармана куртки зеленую тетрадь и, позаимствовав карандаш, тоже стал вносить в неё фамилии соседей с обеих сторон.

Наш пример оказался настолько заразительным, что к лихо строчащему парню подошла девица лет эдак двадцати. Выклянчив у него листок, она завела список на всех членов очереди. Это выглядело весомо и по социалистически. Доподлинно убедившись, что меня внесли в список седьмым по счету, я угомонился и беспечно прохаживаюсь вокруг искомой конторы.

Поначалу, Тихоныч, очереди в нашем её понимании не было. Люди гуляли себе спокойно по дворику, что, ты помнишь, даже меня сбило с толку.

В такой атмосфере мне стоять в очереди даже интересно показалось. Стою я, и просто душой отдыхаю. Вокруг меня народ говорливый вертится, каждый душу излить желает. Самый демократичный выбор: хочешь сам говори, не хочешь – слушай. Наблюдаю я, и вижу: – видимо определив во мне ровесника, от ворот приближается худощавый мужчина с правильными чертами лица и в широкополой мексиканской шляпе типа «Сомбреро». Мы оценивающе окинули друг друга взглядами и без предисловий завели беседу на цивилизованные политические темы. Сам знаешь, есть что нашему брату вспомнить и обсудить.

Едва добрались в воспоминаниях до третьего генсека, в очереди меж тем возникло какое-то замешательство. Замечаем, в палисаднике объявилась эгоцентрически экзальтированная дама. Она небрежно расселась на крыльце и принародно объявила, что записалась у хозяйки кабинета еще позавчера, и зайдет на прием первой, невзирая на наши списки.

Отложив обсуждение генсеков и членов политбюро, мы попытались внести свои коррективы во взбаламученную дамой обстановку. Тем более, что трепыхающийся в юных руках девицы тетрадный лист придавал нам чувство локтя, то есть весомую уверенность в гражданской правоте. Именно поэтому, я по-отечески посоветовал возмутительнице спокойствия лучше вписать свою фамилию. Иначе, мол, ты хозяйку кабинета просто не увидишь - очередь не пустит! Инцидент временно затух, но каждый затаил свое мнение.

Солнце меж тем неустанно катилось и незаметно перевалило за полдень, очередь неприметно росла и перевалила десяток посетителей. Наша беседа с ровесником мексиканского типа текла увлекательно, все глубже заводя нас в социалистический образ жизни, с его добрыми генсеками, памятными очередями и неотъемлемым дефицитом.

Но со стороны подъезда вновь запахло жареным. Там явно назревал бурный цугцванг, как говорили древние шведы. Прервав цивильный разговор уже на подходе к последнему президенту, мы решили вмешаться. И вот какая прямо сказать амурная картина, Тихоныч, прорисовывается. Откуда ни возьмись, объявилась еще одна упитанная дама в тугих белоснежных брюках. Стоит посреди двора и молодецки потрясает списком с массой незнакомых фамилий. Это незнакомство насторожило нашего брата всерьез, ибо конкуренция в упитанных бедрах просматривалась нешуточная. Наглость и самоуверенность их обладательницы вдрызг рассыпали сложившуюся меж нами нерушимую благонадежность.

- …Мы с семи часов утра очередь занимали, понимаете? – доносилось от ворот. – Вот, посмотрите, все записались, как один! Так что ваш список не законный.

- А ваш законный? Его что, палата депутатов утвердила? – пробую урезонить даму в брюках, но она подтягивает с улицы многоголосое подкрепление.

Видим с приятелем, тут не цугцванг, а вполне патовое состояние наяву приближается, и решаемся пойти на компромисс.

- Хорошо. Вы записались, так почему ж список не обнародовали? Почему не вывесили на двери, а при себе держите? – вполне разумно подал голос мужчина в «Сомбреро».

- Потому что комплект набрался! – высокомерно парировала дама в брюках. – Набрали десять просителей, сколько в день обслуживают, и ушли. Дальше записывать что толку, уже бесполезно – все одно не примут.

- Мы тут с десяти часов стоим, и никого из вас не видели! - попыталась восстановить пошатнувшуюся истину девушка с тетрадным листом.

- А мы не лицедеи, чтобы красоваться перед публикой, - не особенно вежливо отрезала дама в брюках.

Вижу, Тихоныч, дело принимает императивный оборот. Все как в политике: имеются в наличии две полноценных партии, два вполне официальных списка и один беспартийный кандидат. А тут и время благополучно перевали за два часа. Встали мы набыченные, как два враждебных лагеря, каждая очередь по своему списку, и потихоньку выдавливаем чужаков со двора. Лишь та, экзальтированная беспартийная дама держится особняком. Бодаемся легонечко, а сами с надеждой ждем открытия конторы.

И тут, точно в половине третьего, является немолодая и довольно тертая хозяйка кабинета.

- С чего это ты, Серофимович определил, что она тертая?

- По гонору, Тихоныч, и по спеси.

- Что столпились, не даете проходу работникам, - грубо предварила она неразумные вопросы о собственном опоздании и одновременно показала нам, кто в доме хозяин.

Обе очереди тревожно задвигались вдоль стен, занимая места согласно спискам. Лишь дама без списка ужом скользнула за суровой чиновницей и скрылась вместе с ней за захлопнувшейся дверью.

Проводили её обе очереди завистливыми взглядами и топчемся с обеих сторон двери, всячески пытаясь оттереть соперников от заветного входа. Прошло десять, тридцать минут пробежало. Прошел час, и дама не выходит, и других клиентов в кабинет не приглашают.

В конце концов, когда вконец утомившиеся соперники напрочь прекратили политическую борьбу и потеряли надежду на достойный выбор, из кабинета вышла … нет, не дама. Вышла его суровая хозяйка и непререкаемым тоном громогласно объявила:

- Можете расходиться. Компьютер завис! На сегодня прием окончен.

- Ну, Серофимович, вы даете! Это же сегодня любой мальчишка знает. Перегрузил компьютер и весь прием.

- Мелко ты плаваешь, Тихоныч! Избаловала тебя демократия. Сейчас брат всюду Интернет. Система. С Москвой связь, с заграницей. А ты, перегрузил! Как перегрузишь, коль вся система отказала?

- Ну, ладно, ладно! Грамотный очень. …Ну и чем ваше двуединое противостояние закончилось?

- Погоди Тихоныч, не перебивай! Я ж не зря отметил вначале: отвыкли мы от очередей! …Первой тот турецкий удар свалил даму в тесных брюках. Сковыркнулась замертво, бедолага. Пришлось её водой через мексиканскую шляпу моего приятеля отливать. Второй девицу с нашим списком отхаживали. Но ту благонадежный парень в кожаной тужурке домой сопроводил. А остальные?.. Остальные побухтели немножко, посмотрели на часы и, смешав в беспорядке членов противоборствующих партий, дружно разошлись.

Лишь мы с новым знакомцем с полчасика сушили мексиканскую шляпу и обсуждали ситуацию. Уж больно родным и как две капли похожим на социалистические времена показался сегодняшний день.

Так-то вот, Тихоныч.

 

 

Лебединая песня

 

С этой историей меня связывает лишь то, что я тоже слышал Лебединую песню. Хорошая песня, душевная и романтическая, и любовь в ней чистая и завидная. Жаль, нас так преданно и сильно не любил никто.

…Евдокия ехала в трамвае в крайней степени раздражения. «Это надо же! Руку, подлец, поднял, ударить посмел! – она пощупала ладонью щеку под скулой. Слава богу, вроде опухоли не чувствуется. - Певец проклятый, я тебе покажу лебединую любовь! Я его приютила, из грязи в князи вытащила, а он драться. Пускай поживет по-прежнему. Так ему и надо», - такие навязчивые мысли о семейном инциденте всю длинную дорогу не давали ей покоя. Да и случай по её меркам был из рук вон выходящим. Её тихоня, где-то нализавшись до чертиков, поднял на неё руку.

Все шло своим чередом. Она перед уходом на вахту во вторую смену решила приготовить мужу жареной картошки на ужин. Масло уже весело шипело на сковороде, когда с лестничной клетки зазвучала песня: «Знают все, что у лебедя, существует закон…». По бархатистому тембру она тотчас определила мужа. Но приход его был преждевременным, а голос, выводящий песню, явно нетрезвым. Меж тем ключ поскрипел в скважине, и по квартире загремела вторая строка четверостишия: …Умирает любимая, умирает и он!

- Привет женушка! – пьяно осклабился мужик, войдя на кухню, и тут же полез целоваться.

Бесспорно, не могла она стерпеть такого явного, причем двойного свинства: прогуливает с работы и пьянствует. Она вывернулась из объятий и влепила мужу пощечину. Мгновенно рассвирепев, он ударил её по голове. Но покачнувшись, промахнулся и удар угодивший в щеку оказался не сильным. В ответ она залепила ему две пощечины.

Совсем остервенев от оказанного бабой сопротивления, муж бросился на кухню и схватил нож. Она едва успела выключить газовую горелку и, на бегу ухватив попавшую под руку куртку, с дикими воплями выскочила в коридор. Он бросился было следом и, возможно, догнал бы её, а там один бог ведает чем все могло закончиться, да дверь захлопнулась. Пока муж возился вокруг заблокировавшего дверь замка, Евдокия разобралась со схваченном на бегу свертком. Оказалось, что впопыхах она прихватила не свою повседневную куртку, а только что снятый пиджак мужа. С великим злорадством выудив из кармана мужниного пиджака ключи от квартиры, она бросила пиджак на лестницу и, тревожно оглядываясь, направилась к трамваю. Все одно близилась пора добираться на вахту.

Евдокия долго жила разведенкой. Так долго, что сама к этому образу жизни привыкла. Привыкнуть привыкла, но на мужичков поглядывала с надеждой. Все-таки с плечом как-то легче по жизни шагать. Была она женщина еще видная, к тому же коммуникабельная, за словом в карман не лезла и мужики к ней липли как мухи на мед. Но при всей видимости свободной и не закомплексованной женщины, она повода не подавала, все выбирала и приценивалась.

Занимали они с сыном комнату в квартире на трех хозяев. Сначала соседями были подруги по ФЗО. Квартиру они сами выбрали, при сдаче очередного дома. Вселились девицами, да так и застряли на долгие годы. Даже когда повыскакивали замуж, так и жили одной семьей. В конце концов подруги разлетелись как птицы. Евдокия привыкала к новым жильцам, примерно раз в пятилетку меняющимся соседям и покорно ждала своей участи. Случилось по молодости, что и ей вроде подмигнула фортуна, но не удержала она птицу счастья, ушел залетный суженый с одной из очередных соседок, оставив Евдокии сына. Так и продолжала Евдокия тянуть нудное существование, теперь уже вдвоем с сыном.

Годы шли, жизнь потихоньку улучшалась, вот Евдокии уже квартиру предлагают. Но недолго раздумывала Евдокия-мать. Сын подрастал, и приспело время женить парня. Поторговалась она с завкомом чуток и полученную квартиру отдала сыну. Однако сын с женитьбой почему-то откладывал, а Евдокия так и осталась в привычной комнатенке, что на три хозяина.

Однако, видимо почувствовав вину, судьба повернулась к ней лицом. Да не единожды, а дважды! Уже на подходе к сорока, что для женщины крайне рискованный возраст, получила она однокомнатную квартиру в современной и новенькой пятиэтажке. Потом случай свел её с видным мужиком одиночкой, и полюбила она этого холостяка, хотя запоздалой, но горячей любовью.

Трудилась Евдокия оператором на технологической установке, где немало мужчин в окружении находилось. Лишь на работе, в мужской компании находила она отдушину в жизни. Там и познакомилась с этим человеком, ставшим ей вторым супругом.

- Вот парень сварщиком нам придан, помогать ему будешь. Где поддержишь что, где подашь! – дал ей указание руководитель на утренней разнарядке. – На весь ремонт назначаю тебя ему в пару. …Не теряйся и закрути ему мозги хорошенько. – сурово добавил он после паузы.

Шеф, разумеется, хорошо знал тайные мотивы мысленной деятельности своей подчиненной. На работе обязанности не выбирают, куда руководитель пошлет, там и трудись.

- Такого молчуна совратишь, - кратко отшутилась Евдокия, но пригляделась к своему напарнику внимательнее. - Что ж ты молчишь-то, бабу ведь тебе в помощники дают, справлюсь ли я? – обратилась она к будущему бугру.

Мужчиной он смотрелся статным и лицом пригож оказался. Глянул на приданную помощницу безразлично и промолчал. Видимо устраивала его еще не растерявшая былых прелестей Евдокия. Оказалось, не очень разговорчив был немолодой сварщик.

Монтажником, а по совместительству резчиком и сварщиком высокого разряда трудился её новый суженный, причем, как заметила Евдокия, трудился добросовестно. Он не слишком любил командовать и всю тяжелую работу выполнял сам. К тому ж не особенно разговорчив по натуре, на перерывы ходил редко, не зубоскаля как другие мужики по курилкам. День за днем и привыкала Евдокия к своему молчаливому напарнику, так привыкла, что уже не чаяла, скорей бы новый день начался и на работу выйти.

Да не одна она глаз на завидного мужика положила. На их участке не мало женщин страдало одиночеством, и заметила Евдокия, что все чаще вертится около них Катерина. Они тянут трубу, она сидит и байки рассказывает. А байки все двусмысленные, с дальним прицелом. Катерина и возрастом младше и нравом свободней. Опасной соперницей могла оказаться. И решилась Евдокия, как говорят, пойти ва-банк. Она пригласила своего напарника в гости. А когда он проговорился, что был судим и живет после отсидки одиноким бобылем, не раздумывая, привела насовсем. Так и прижился у неё бывший зековский сварщик.

Вел он трезвый образ жизни, умело помогал по женской работе и посуду мог запросто помыть и полы мыл безропотно. Евдокия нарадоваться не могла на второго по счету мужа. От первого мужика сбежавшего еще в глубокой молодости у неё остались лишь смутные воспоминания, но этот явно превосходил его по многим достоинствам.

И вот первый конфликт. Что с мужем случилось? Евдокия разобраться не пыталась. Она больше жалела себя, вспоминая уже забытое одиночество. Телефонный звонок она не услышала, трубку ей подал бригадир.

- Я сижу в ресторане, дуй сейчас же домой! – суровым приказным тоном командует трубка. – Если к моему приходу не появишься, дырку сделаю!

- Ах ты гад такой!.. Он еще командует! Ты в ресторане сидишь, а я на вахте вкалываю. Забудь этот номер навсегда! …И чтоб следа твоего больше в моей квартире не было! - чувствую свою полную недосягаемость, Евдокия не особенно подбирала выражения.

Однако, на всякий случай отпросившись у бригадира, поехала домой пораньше. Слава богу, мужа не было и она, слегка прибравшись в квартире, легла почивать. Сон не шел. Одолевали её разные мысли, но уже часик спустя, её захотелось чтобы мужик вернулся. «Что же я, на самом-то деле взбеленилась? Ну подумаешь ударил. Муж ведь. К тому ж выпимши был. И откуда они такие жалостливые песни берут? Проспится, тогда и воспитывать надо было. А вдруг уйдет насовсем!» - так думала она и все более чувствовала себя сиротливой и брошенной. Кстати слова песни ей понравились. Вот бы ей такую любовь, что она умирает, а он за ней! Но это только в блатных песнях бывает.

Она уже со всей силы жалела себя одинокую, когда прозвенел дверной звонок. Евдокия не долго раздумывала, отпирать или нет защелку. В глазок она прекрасно видела, что её муж хотя и изрядно пьян, но вполне адекватен на вид. И она поторопилась открыть.

Пройдя мимо неё словно мимо вешалки, муж, как ни в чем не бывало, молча разделся, повесил на крючок тот самый, брошенный ей пиджак, и уверенно, по-хозяйски, направился в комнату. Вскоре по квартире разнесся его вполне здоровый мирный храп. «Бог с ним, пускай уж живет мой белый лебедь. Может остепенится», - с нежностью слушая храп, подумала Евдокия и скромно устроилась на диване. Кстати, лебедя она в жизни своей так и не удосужилась повидать. Когда в деревне жила, лебеди в их местности не водились, а при городе их далеко вытеснила промышленная цивилизация.

Ни наутро, ни в последующие дни, муж ни единым словом не обмолвился о прошлой ссоре. Как будто меж ними никакой кошки не пробегало, ничего не произошло. Он столь же добросовестно мыл полы и посуду, пылесосил ковры, и, время от времени, протирал пыль. Сама Евдокия трудный разговор не начинала. Она хотя не доверяла ему полностью, но уже не жалела, что впустила в тот вечер обратно. А былое все одно не вернешь. Так и наладилась у них жизнь и шла в согласии и дружбе. Шла, пока не произошло страшное событие. Правильно люди бают, после любой радости приходят неприятности.

И вот случилось оно несчастье с ней, устроив обоим супругам жестокую проверку на верность. В тот теплый вечер она возвращалась с сыном из областного центра, где в глазном институте консультировалась по коррекции зрения. Очки в четыре диоптрия становились притчей во языцах на каждом очередном медосмотре и её подталкивали к операции.

Дело подходило к ночи, когда, прошвырнувшись по столичному универмагу, они выехали на «Жигуленке» в обратный путь. Ехали не торопясь, берегли недавно приобретенную машину, да опыта у водителя не большой достаток имелся. Тут-то фортуна и отвернулась, видно не судьба была сберечь. Уже глубокой ночью угораздили они в крупную автомобильную катастрофу. В стоящий на обочине автомобиль врезались, да еще перевернулись несколько раз. Самой аварии Евдокия не только не видела, она даже заметить ничего не успела. Очнулась уже в больнице какого-то районного центра. Очнулась, открыла глаза и успокоилась. Рядом сидел пусть сильно осунувшийся лицом, но её муж. Гудела голова, огнем горели обе ноги и зудели руки. Она попыталась пощупать свое, но в то же время чужое тело. Однако, как ни старалась, поднять руку или даже двинуть ногой почему-то не смогла, сил недостало. Уже после она со страхом узнала, что очнулась-то она как раз две недели спустя после аварии, что у неё сломаны обе руки и ноги. И не поднимаются конечности, потому как все четыре в гипсе. И все эти две недели от её постели не отходил её преданный и молчаливый муж.

А когда ей сообщили что сын погиб и давно схоронен, она совсем затухла. И началась упорная борьба за её выживание. Евдокия оказалась не только намертво прикована к больничной койке, она стала совсем одинока. Её молчаливый муж будто прочел её мысли. Он сутками не отходил от постели. Он нежно кормил её, словно младенца, с ложечки, ухаживал как за ребенком, ворочая в постели, чтоб не образовались пролежни. С застывшими в глазах слезами печали она молча терпела его ласковые прикосновения. Ей казалось, что у неё нет на теле живого места. А в душе осталась одна черная пустота. Все туловище либо ныло или болело, или отзывалось на любые движения жгучей болью.

Спустя месяц, когда она немного освоила костыли и стала поднимать правую руку, врачи дали согласие на её перевозку. Денег на перевозку пришлось занять у доктора. Муж, поюлив немного, признался, что давно не работает. Он уволился в день катастрофы, отчего и являлся сиделкой. Теперь он перевез ставшую полной калекой супругу домой. Евдокия ехала домой ни с некоторым даже, а с двойным страхом. Бессонными ночами, она, нет да нет, видела разъяренного мужа с ножом в руках. «Зыки они ужасно коварные. На людях, глядь, улыбается и ласкает, а привезет домой и прирежет. Квартиру на себя оформит», - так с тревогой думала Евдокия по пути в родной городок. Потом, больница хотя и напичкана людьми больными, но какие ни на есть, они все-таки собеседники. То врачи зайдут, то соседи наведают, все развлечения. А дома, в четырех стенах с ума сойдешь с тоски.

Но, к счастью, бедная женщина счастливо ошиблась. Молча и без какой либо картинности муж продолжал уход за, в одночасье обезножевшей и ставшей безрукой, женщиной. Он вновь устроился на работу. Возвращаясь домой, готовил обеды и завтраки, собственноручно кормил её из ложечки и безропотно исполнял все домашние работы.

Два года срастались поломанные конечности, два долгих года ставшая калекой женщина наслаждалась лаской и нежностью своего терпеливого супруга. Она страдала и радовалась. Ведь была здоровой и красивой, а нежности не знала, а вот стала инвалидом и купается в нежности.

- Хоть бы умереть скорей! Надоела я тебе, наверное, - скажет иногда Евдокия валившемуся от усталости мужу.

- Гадом буду, но выхожу! – с задорной уверенностью отвечает немногословный муж. – Ты вытащила меня из грязи - вытащила. Теперь я тебе до гроба обязан.

И купил ей путевку в санаторий. Обалдевшая от счастья и стосковавшаяся по люду когда-то коммуникабельная и живая женщина, Евдокия весь сезон просидела в своей коляске на вахте. Она словно чувствовала близкую кончину и не могла наговориться. Всех знакомых и незнакомых встречала и провожала, всем желала здоровья и удачи. Не все ценили пожелания, да и бог им судья. Евдокия так и досидела срок пребывания у входного тамбура.

Но все завершается сроком, закончился срок её санаторной путевки. Вернувшись к затворнической жизни, Евдокия затосковала. Муж всячески пытался поднять ей дух. Он вывозил её отяжелевшую от недвижимого образа жизни на балкон, достал проигрыватель и цветной телевизор. Однако, даже столь преданная мужняя забота Евдокию не спасла. Чересчур велики были полученные физические и перенесенные душевные травмы.

Промучавшись в тоске еще без малого год, она ушла в мир иной. Уходила она, хотя с видимой печалью на лице, но в полном душевном равновесии. Жизнь ей все-таки улыбнулась. Хотя и в старости, но отвела ей фортуна срок пожить и покупаться в любови. Она уходила с твердым чувством: её тоже коснулась крылом лебединая любовь, о которой когда-то так вдохновенно пел пьяный муж!

А спустя девять дней преждевременно и скоропостижно скончался её супруг. Молчалив он был от природы и нелюдим по нраву, поэтому никто точной истины его столь быстрой кончины так и не узнал.

Толи сердце надорвал в круглосуточной маете, толи с тоски засох. А может лебединая любовь у пары в самом деле сложилась. По крайней мере, на общем памятном камне, сметливый художник вырезал то самое приснопамятное четверостишие:

…Знают все, что у лебедя,

Существует закон.

Умирает любимая,

Умирает и он!

 

 

Траншея

С запада на восток шла траншея. Это я знал, а сосед мой Василий, так он думал наоборот: – с востока на запад. Куда она вела точно, этого Василий ведать не мог, потому как уже туго соображал. Он вообще-то знал об её существовании, ибо вскрывали водяной канал как раз по его наводке, потому как он предполагал, что утечка случилась именно на развилке труб. И выкопали яму квадратной, вовсе не тянулась она ни с запада на восток, ни с юга на север. На развилке труб дырки не обнаружилось, только из-за этого пришлось продлять лоток чуть на восток. Таким образом, въезд в квартал оказался заблокирован, перекрыт с двух сторон, так как у противоположного выезда раскопки прошли еще неделю тому назад.

Но в этот день он с обеда отпросился. Уговорил сварщика смотаться на огород и заварить там спиленные каким-то оболдуем петли на металлических воротах. Вчера ворота так и не смог установить. Сегодня пригласил сварного и ковырялись с ним до конца рабочего дня. А после... а после по русскому обычаю вдарили по стопарику, чтоб износу петлям не было, да чтоб обалдуя того кондрашка быстрей хватила.

А сейчас он возвращался чуть навеселе от друга, кстати своего коллеги и напарника. Он проводил товарища домой и тот в благодарность пригласил провожатого заглянуть на минутку. С бытом познакомились, да посидели. По-русски посидели, лишь чуточку выпив на посошок. Теперь приятель навязался его сопроводить, тем более, что разжиженные мозги его работали с удвоенной энергией, и он еще дома принялся читать Василию стихи. Стихов Василий не понимал, кто такой Есенин отродясь не слышал, поэтому вознамерился отыграться на спортивных достижениях. А тут и траншея как раз кстати подвернулась. И разгорелся между приятелями спор.

- В-веришь?.. Да я без разбегу её перепрыгну! – икнув, похвалился перед другом хмельной Василий.

- Давай обойдем. Края осыплются, и влетит нам завтра от мастера, - попридержал его приятель.

- Д-да ты не знаешь, к-как меня мастер уважает! – нездорово заикаясь хмельной икотой, выхвалялся Василий. - Я у него за правую руку, он мне ноги мыть готов, такой я уважаемый специалист. Вот прыгну, и ничего мне не будет. Н-не веришь?

Сама траншея была неглубока, но она имела кирпичный штрек, прикрытый плитами. Как нередко случается, две плиты, вывороченные ковшом экскаватора, были выдраны и едва держались на берегу, а канал прикрывала лишь третья. К тому же края траншеи загромождали куски содранного с труб изоляционного материала.

Пьяно разбежавшись, Василий траншеи не перепрыгнул, потому что прыгал не поперек, а вдоль траншеи. К тому же угодил он на первую плиту, которой и зажало ему пострадавшую ногу. А неудачно свалился Василий, потому что мчался он не ускоряясь, а наоборот, замедляя бег. Свалившись в траншею, он заорал было, да вспомнил: ведь рядом его обитель и могут сбежаться соседи.

Стыдливо замолк и осмотрелся. В это время одна из соседок, всеведущая бабка Дарья как раз коротала вечер на скамейке и все наблюдала. Не могла её добросердечная натура стерпеть, чтобы не ввязаться в завязанную Василием историю.

Именно она и подкатилась вперевалку, словно жирная кряква на помощь соседу. И как раз некстати. Уж кого другого, но бабку Дарью Василий видеть сейчас совсем не желал. Буквально третьего дня назад он менял у неё в квартире смеситель на ванне и содрал с неё стольник за простой вызов. А смеситель поставил старый, выброшенный зятем мастера еще в прошлом годе.

Однако бабка взялась сердобольно помогать попавшим в переплет товарищам. Вдвоем с коллегой они вытащили Василия на поверхность. Как ни стремился Василий быстрей улизнуть, но ступать он не мог. Его ступня на правой ноге на глазах вспухла, словно баскетбольный мяч и горела, как будто мяч энтот прожигали каленым железом. Пощупала бабка ступню, и объявила, что он вывихнул ногу.

- Ты что же, милок, прыгаешь как козел, ведь вон, у кромки целых три указательных стойки стоять, - резонно укорила его соседка.

- Эт-то ведь надо, п-перед самым домом в траншею угодить! – тупо возмутился Василий. От боли он несколько отрезвел.

- Вывих у тебя милок, - дала она заключение, - поменяешь смеситель обратно, могу и вправить.

- На какой еще менять, я и так тебе импортный поставил.

Василий мрачно сидел на развернутой поперек траншеи второй плите и обеими руками дергал за ступню, пытаясь вправить сустав. Боль была адская, и невозможно дотянуться, но Василий мужественно тянул ступню вниз резкими движениями обоих рук.

- И когда только они успели её выкопать, ведь вчера еще перед самым обедом проход оставался, - беззлобно ругал он своих начальников.

Не дождавшись от пострадавшего четкого обещания по обмену сантехнического прибора, простосердечная старушенция взялась помочь больному человеку. Приятель подержал его за бедро, а бабуся, цепко прищемив суставы костлявыми пальцами, чуть крутанула за ступню вправо. Ступня страшно хрустнула и со щелчком встала на место. Василий охнул, посидел на плите, подождав пока боль успокоится, заодно осмотрел наметанным взглядом траншею. Даже в вечерних сумерках было видно, что траншея его родная. Под развороченными плитами неглубокого кирпичного лотка виднелась пара труб. Одна из них, как отметил его опытный взгляд, покрыта рваной изоляцией.

Боль в ноге уже затихла и Василий по экскаваторным царапинам, как по ступеням спустился вниз. В траншее было сухо, и лоток не таил водяных следов. Трубы уходили в темноту канала, и он вылез наружу.

Верху траншея казалась еще мельче и безобразнее. Из трех плит, закрывавших трубный лоток, лишь та, на которую он угодил, теперь стыдливо прикрывала отрезок лотка. Две другие валялись на скосах ямы, грозя придавить любого, кто окажется внизу. Три указателя ограждения стояли на таком расстоянии, что между ними спокойно мог пройти грузовик.

- Вот разгильдяи! Надо обязательно сказать завтра мастеру, что же он не следит за безопасностью работ в людных местах. Разве можно так безответственно к работе относиться.

Надобно сказать, что Василий трудился слесарем, то есть по литературному говоря - водопроводчиком и числился в той самой конторе, которая вскрывала днем траншею. Именно он, обнаружил утечку. Полез в подвал за картошкой, а там воды по колено.

- Уж я пристыжу завтра Егорыча, - бубнил Василий стягивая непослушными руками брюки. – Не все ему нам замечания делать. Вот я ему завтра вылеплю: что безопасность нарушаем. Вот, мол, по вашей вине, передовой работник травму получил.

Штаны все-таки снялись, и, бросив их на спинку венского стула, Василий направился к кровати. - Безобразие, своих людей калеками делают. Уж я ему все выложу, - приговаривал Василий, тяжело ложась на скрипучую постель. С такими благими и благородными мыслями он и заснул.

Утром башка раскалывалась и гудела, как ведерный чугун. Василий и так проспал, да пока опохмелился, на развод идти было уже поздно. Потому, не заходя в контору к мастеру, Васька побежал в гараж и вступил в мирные переговоры с экскаваторщиком. Он упрашивал того за бутылку завалить траншею.

- Ты чего Василий, а Егорыч что скажет? – заартачился тракторист. - И вообще, чего ты мной командуешь? Я завалю, а вдруг что не так! – он зашелся в праведном гневе.

Но Васька загодя приготовил бутылку самогона, и ловко сунул её под спинку сиденья.

- Я лично вчера проверял, все там заварено-переварено. Трубу новую провели, при мне новую заготовку приносили, а теперь её нет. Давай наведи порядок перед домом коллеги. – Так витиевато уговаривал Василий несговорчивого тракториста, что он пошел на попятную.

- Ну, ладно, ступай! - сдался купленный на жидкую валюту тракторист. – Получу путевой лист и первым заходом к твоему дому подъеду.

Вернулся Василий к траншее и сел на вчерашнюю плиту в ожидании. Прождал он трактор до обеда, но его как не бывало. Даже не удосужившись отобедать, он вновь побежал в гараж. Тракторист прямо в кабине пил из термоса чай и заедал его соевой сосиской.

- Ты что же подлец такой, сам человека обнадежил, пообещал, а сам колбасу как буржуин жрешь и чаем запиваешь! Человек можно сказать, ждет тебя с самого утра. Не емши, не пимши. Может он с похмелья сегодня страдает. Может ему в это время государственные задачи решать надо! – насел Василий на тракториста.

- Я штоль виноват, - оправдался водитель, утирая рукавом колбасный жир, каплей ползущий по подбородку. – Деверь у завгара есть, знаешь? Вот этот деверь прибежал в гараж и раскричался. Он, понимаешь, воду в собственный коттедж протянул, а подключать не дают разрешения, пока траншея разрыта. Завгар меня туда и направил. После обеда к шурину начальника колонны задание выдано. Там траншею под канализацию копать приказано. Так что к тебе я сегодня не попаду.

Понял, Василий угодил он в приличный цейтнот: при утреннем разводе мастеру не показался, ввиду хмельного синдрома, и выполненной работой вину загладить не сможет.

- Ну, теперь я от тебя не отстану. Шурин подождет. Подумаешь родня какая, не брат ведь. Поехали вместе.

Он вытащил из-за спинки ранее подаренную бутылку с самогоном, и налил стакан несговорчивому экскаваторщику. Все моментально уладилось. Так и покатили: тракторист за рулем, Василий рядом с початой бутылкой в руках.

Подкатив в импортном экскаваторе к дому, Василий путем личных указаний завалил траншею и с особой сладостью засыпал ту часть, которую выкопали уже без него. Сам побежал в элеваторное отделение, где открыл входные вентили на холодной и горячей воде. День клонился к окончанию, тракторист свернул башмаки и встретил его против элеваторной.

- Все закончил? – заботливо поинтересовался он. - Подавай бутылку то! – кричит он, перекрывая шум движка, - я же выполнил обещанное!

- Чего давать! – отрезал Василий, - глуши трактор! Чай вместе трудились, значит и магарыч у нас общий.

Посидели друзья на свежем воздухе, выпили бутылку и, со всех сторон довольный жизнью, Василий пошел докладывать мастеру. Которому, кстати, он не показывался с самого утра.

- Все, Егорыч! – по военному приставив руку к козырьку, доложил он, - утечка устранена, вода подключена!

- Какая вода подключена? – испуганно всполошился мастер. - Ты что подлец такой наделал, ведь там утечку не устраняли. Вы где мотаетесь со сварным? У вас трубу из под носа бичи сперли, и в металлолом сдали! Беги бегом, закрывай задвижку скорее, пока весь квартал мне не затопил!

Прибегает Василий, а квартал уже весь залит по колено. Вода под страшным давлением бьет из траншеи, другой струей поливает от знакомого окошка бабки Дарьи. А тут и сама бабка Дарья нарисовалась в окошке.

- Караул! – кричит, - погибаю! Затопляет меня всю вместе с мебелью.

Сорвало у неё, сердешной, изношенный физически и морально смеситель на ванной и шпарит вода в квартиру ниагарским водопадом.

- Ах вы ротозеи окаянные, что ж вы с бабушками, душегубы проклятые делаете! Вы ж мне всю мебель сгубили! Эту мебель мне еще покойный мужик делал, а ты подлец сгноил в одну минуту. – И заметил Василий, что упала бабка Дарья в полной бессознательности. Даже через окно видно - свалилась замертво. Паралич её стукнул по всем нервным стволам и каналам.

Дело принимало серьезный оборот. Пришлось скорую помощь старухе вызывать. Пока бегал Василий по телефонам, да перекрывал воду, она заполнила подвалы у четырех домов, залила соседнюю траншею и потекла живительной струйкой в соседний квартал.

А тут и карета скорой помощи подкатила. Доктор вышел и чемодан со всеми врачебными принадлежностями при нем. Стоит, руками с чемоданом разводит, да попасть к больной не может. Не положены докторам болотные сапоги, не в тундре живем, а в цивилизованном городе. Так и окочурилась бабка Дарья, не дождавшись врача.

На другой день работа кипела. Траншею, разумеется, раскопали заново. Принесли металлическую лестницу. И трубу другую привезли, да вода плескалась, размывая напором кирпичную кладку, а разжиженный водой грунт, оседая, не давал подобраться к испорченной трубе даже по лестнице.

- Тут в акваланге надо работать, - заявил резчик и отказался даром в траншее рабочее время затрачивать.

Ждать когда сойдет вся вода и грунт подсохнет пришлось ровно три дня и три ночи.

За это время случилось вынести тело погибшей из-за Васиной оплошности бабули. Отпели её душу родственники и ну Василия костерить. Дом заблокирован со всех подъездов траншеями – а в траншеях вода до краев плещется. Где просто холодная вода, а в одной траншее как раз перед домом, так вообще кипяток крутой варится, аж пар клубится. Из бабки Дарьиново смесителя налит.

Вытащили покойницу через окно и понесли к выходу из квартала по узкой отмостке здания.

Сильно билось виноватое сердце, в общем-то добрейшего слесаря водопроводчика Василия. Не мог он спокойно перенести свою полную во всем происшедшем виноватость. Пытаясь искупить вину, принялся Василий руководить выносом тела. Он даже встал во главе процессии и потащил бабусю в последний путь собственными натруженными на трубах руками. Пусть знает бабуся, Василий искупил вину!

Да шатался он немного с похмелья. Хотя выпил-то всего лишь полбутылки самогона с напарником и то перед самым обедом. Но не удержал он равновесия и, поскользнувшись, выронил гроб с покойницей прямо в кипящую лужу.

Погоревали родственники, посоветовались, да не полезли в горячую воду, боясь обжечься. А тут и экскаватор подоспел. Завалил он траншею вторично. Подошел рассерженный на Ваську мастер и, не разобравшись, приказал замуровать траншею, залив её бетоном. Подкатила машина с раствором, и свалили рабочие бетон, замуровав навечно бабку Марью в траншее.

А благодарные родственники поставили на месте бывшей трубы памятник. Все не тащиться на кладбище. Трубу, конечно, провели другим путем, а памятник так и стоит посреди мостовой прямо под моими окнами.

Стоит как память о невинно погибшей от Васькиного ротозейства бабке Дарье.

Дикция

Подала раз жена с наваристыми щами простую алюминиевую ложку. Взял я ложку в руку и стал разглядывать. И звено за звеном размоталась на образе простой солдатской ложки целая цепь поучительных событий. Как дикцию я отлаживал.

Еще не подошел он, пенсионный возраст, а я записался в художественную самодеятельность. Петь, значит, на пенсионе собрался. То есть народ сладкоголосым песнопением ублажать вознамерился.

Но услаждать публику мне не довелось. Горласто я выступал лишь до первого просмотра. После чего наш художественный руководитель молча вытянул меня за рукав из ряда артистов и заменил более мелодичным коллегой.

- Дефект речи явный! – объявил он на мой немой вопрос, - дикции никакой. Слов не разобрать, мелодия нарушается. …Зубные проблемы налицо.

- Ну и что! – дерзко отвечаю. - Из мировой практики известно, что певец Шура специально себе зуб выдрал, чтобы нарушить дикцию и таким скандально-шепелявым образом повысил рейтинг среди меломанов.

- Будешь собирать зрителей как Шура, тогда и приходи! – коротко заключил, как гвоздь забил шеф.

На этом гвоздедёрзком разговоре моя певческая карьера завершилась. А как все прекрасно начиналось! Подумать только, столько мучительных актов довелось перенести и все ни за что. Однако, чтобы не нарушать строго отредактированный природой жизненный сценарий, разложим цепь в последовательности сюжетного действия.

Подумать только, как раньше наши предки умудрялись доживать до девятого десятка и не иметь проблем с кариесом и дикцией. Сегодня не только люди культурные, даже простые рядовые граждане со всех сил стараются держать зубы в целости до самой старости, применяя изощренные методы по их сохранению. Используют зубную пасту, подкинутую предприимчивыми американцами, щетки с боковым и верхним надиром для достижения самых потаенных уголков, жуют дирол с кселитом и без оного. Борются граждане с кариесом и поддерживают долгожительство дикции.

Бесспорно, и я старательно боролся. Но жизнь показала - как не боремся, победителем оказывается тот, который природой выпестован и, перевалив пятидесятилетний рубеж, мы начинаем прощаться с зубами.

Признаться, в нашей семье и без зубных проблем дикция почти у всех родственников страдала в сторону шепелявой картавости.

По мере увеличения возраста и количественного поредения зубов дикция лишь более ухудшалась. Наконец, речь стала столь неразборчива, что меня перестали ставить на дежурства по конторе, зная, что следующий за ними отчет о замечаниях никто не разберет. Но главное - со мной перестали общаться товарищи. Проявляя заботу, родственники задолбили, заставляя вставить протезы. И я решился.

Первая попытка улучшить утерянную дикцию не состоялась по простой причине. Протезист осмотрел полость рта и посоветовал удалить пеньками торчащие после естественного отмирания зубов осколки. Почесал я затылок и неукоснительно поднялся с кресла. «Нет, - думаю, - для такой операции мне ведра валерьянки не хватит»!

Но на работе случился профессиональный промах. Корнер, как говорят футболисты. Мне довелось прочесть подчиненным инструктаж по специальности. Уже в начале речи почувствовалось полное недоумение в лицах слушателей. А вошедший минуту спустя шеф, строго взглянул в лицо, и за рукав осадил меня на место.

- Кто выпустил этого проглотыша с дефектом речи? – строго спросил он.

Все смолчали, ибо узнали популярный анекдот про «дефект фечи». Но мне не повезло. Пришлось распроститься не только с риторикой, но и потерять часть премии за неисполнение прямой служебной обязанности. Вдохновленный утраченным материальным стимулом, я решился на отважный подвиг. Хватил полстакана карвалола и направил стопы в клинику. Предварительно нейтрализуя душевное волнение, дважды обошел её вокруг. В голове появилось упоительное головокружение. Поднялся в кабинет и отважно сел в кресло. Встать из кресла я уже самостоятельно не мог ввиду полного отчуждения ног.

- …Девятый, восемнадцатый, - услышал сквозь туман, как кому-то молвила врач и тут же вонзила в десну иглу.

Потом выдрала разом два корня. Когда об свершившимся событии объявили мне, ноги проявили гибкую чувствительность.

«Ух! – думаю, - до чего все-таки стоматологическая техника дошла. Ни тебе боли, ни страданий».

От такого центростремительного начала давление во мне подпрыгнуло до потолка и я, весело пошатываясь, направился на отдых. Через день лишился еще пары, на третий сеанс еще одного. Считаю, а обломков-то меньше остается. Не так страшен черт, как его малюют.

Возвращаюсь как на крыльях. Темпы таков, что не пройдет и месяца, как я поправлю дикцию. Встречь приближается бывший коллега. Идет и ослепительно сверкает, самой что ни на есть голливудской, улыбкой. «Постой, - думаю, - ведь совсем недавно у него четверть зубов всего торчала! Дай-ка уточню, где вставлял, как это делается». Остановил друга и устроил ему форменный допрос.

- Ты в какой клинике, - спрашиваю, - лечился? Где столь красивые зубы вставил?

- Ш-м-м-м! – отвечает.

Настроил ухо и вслушался внимательней, может и со слухом у меня проблемы появились?

- Где, где? – повторяю.

- Ш-м-м-м, - отвечает приятель и сам разводит в недоумении руками.

Обратив внимание на наши дружелюбные размахивания руками, подходит еще один общий знакомый.

- Что это с ним? Все зубы на лицо, а он шамкает как беззубая бабка. Чокнулся что ли? – недоуменно уточняю у общего знакомого.

- Да нет, - смеется знакомый. – Просто не привык еще к новому протезу. Всего только полгода носит.

Тут с меня спесь, как рукой смахнуло. Оказывается, еще привыкать к протезам надо! Пройди героически все мытарства, а потом привыкай годами. Но лечение я все-таки завершил. Доблестно выдрал к десятку обломков два здоровых зуба и поставил протез.

Покрасовался перед зеркалом, опробовал разговорную речь – нет проблем. Дикция, ну просто залюбуешься. Схватил гитару, которую несколько лет в связи с зубными проблемами в руках не держал и давай наяривать! Пою и сам радуюсь. Красиво и выразительно. Уже в следующем месяце по восстановленной месячной премии понял, что руководство заметило мою героическую битву в области разговорной риторики.

Но в самодеятельности, как выше сказано, выступил я неудачно.

- Ты вот, что, - заметив унылое огорчение, посоветовал шеф, - ты тренируй челюсти. Заполни рот смесью воды с гальками и шевели языком.

Упорства мне не занимать. Намыл я стакан речных галек и приступил к тренировкам. Встал перед ванным зеркалом, высыпал в рот полный стакан галек и тренируюсь. Только зашевелил языком, в ванной свет отключился. Вышел в коридор, где счетчик висит, а там электрик в щитке ковыряется. Хотел я у него спросить чего он хочет, да не могу – рот занят. Побежал в ванную комнату, рот освобождать, да в темноте, споткнувшись о порог, упал. А тут как раз электрик свет включил.

Пока поднялся, рот как-то сам по себе освободился. Встал я словно вкопанный. Стою и думаю, а где ж мои гальки? Ни во рту, ни на полу их нет. Тут как раз в животе настойчиво заурчало. Испугался я, и к телефону, принялся скорее неотложку вызывать. Так мол и так, гальки проглотил ненароком. Гальки иди гайки, скорая разбираться не стала. Увезли меня в больницу и временно водворили в палату. Наутро мол хирург разберется. А пока желудок взялись промывать.

В перерывах между промывками довелось познакомиться с соседом, оказавшимся отъявленным уголовником.

- Ты с чем пожаловал? – вместо знакомства спрашивает сосед.

- Да по нечаянности стакан галек проглотил, - отвечаю.

- Ну и беда какая? – невозмутимо удивился уголовник. – Я вот ложку проглотил, и то не особенно переживаю.

- Какую такую ложку? - настала очередь подивиться мне.

- Сидеть в камере не захочешь и не то проглотишь! – осклабившись, скаламбурил сосед.

Из больничного стакана как раз торчала ручка столовской алюминиевой ложки.

Полюбовавшись, как я недоверчиво разглядываю ложку, он вынул её, надломил перегибом и, впихнув в рот, тотчас проглотил по частям.

- Видел, все очень просто делается.

Я успел только заметить, как дважды двинулся кадык на шее, и ложка исчезла.

– Вот и все, - удовлетворенный произведенным впечатлением произнес сосед.

Прибывший на обход хирург, направил нас на флюорографию. Галек в желудке не оказалось. Пока меня готовили путем клистирования к операции, они оказались смыты предоперационным промыванием желудка.ашевелил языком, в ванной свет отключился. посоветовал шеф, - ты тренируй челюсти. блем с кариесом и дикцией. ной обязанности.

Сосед, хотя обе ложки нашлись в его желудке, от операции отказался и возмущенный наглостью больного, хирург приказал вернуть его в камеру заключения. Его я после не встречал, а заботы о дикции сами по себе улетучились.

 

 

Ефрейторский зазор

 

Да. Не в почете сегодня армейская служба. Военные конфликты различные, бандформирования, дедовщина – и все это скопом или по одиночке отпугивает пацанов от службы. А в наше время попробуй, откоси от армии! Это все равно, что публично объявить себя обалдуем. Повесить на грудях табличку с надписью: «Я идиот» и ходить по городу! Ни одна девушка с тобой дружить не станет.

А порядки какие строгие в армии были. Ефрейторский зазор, – да найдется ли ныне тот человек, кто припомнит, что означает столь необычное словосочетание. А образовалось оно именно от четкого армейского порядка. Комдив назначил построение дивизии на двенадцать часов. Комполка, разумеется, построит полк в половине двенадцатого. Батальонный даст команду строиться в одиннадцать ноль ноль часов, ротный проверит роту в половине одиннадцатого, но старшина построит солдат роты в десять. Командир взвода прикажет построить к половине десятого, но замкомандира взвода построит взвод в девять часов. Соответственно командир отделения начнет возню с построением в полдевятого, а ефрейтор в восемь. Вот эти четыре часа от ефрейтора до генерала и составляли в доблестные советские времена ефрейторский зазор.

Но это давнишняя солдатская байка и к нашему рассказу она отношения не имеет. Зачем я её вспомнил? Да случай был с письмом. Да, да! С письмом в высокие государственные инстанции. А случилась эта история вот каким образом.

Мы пускали важное производство, и высокие чины