VII. Прибыль с капитала и заработная плата

Прибыль предпринимателей. Так как невозможно вести никакое промышленное предприятие, не употребив на него какого-нибудь капитала, то прибыль предпринимателя состоит обыкновенно из двух частей: из прибыли от собственно промышленности и из прибыли с капитала. Часть этого капитала почти всегда составляет собственность предпринимателя, другая же часть очень часто берется им в долг. Во всех случаях, будет ли капитал занят или нет, прибыль, получаемая с дела, поступает в пользу предпринимателя, потому что он берет на свою ответственность все шансы успеха или неуспеха производства. В этой главе я буду говорить только о той части этих прибылей предпринимателя, которая поступает как бы в вознаграждение за его промышленные способности, за его таланты, деятельность, дух порядка и руководство. После мы увидим, какая часть этих прибылей может быть отнесена на счет производительных услуг капитала. Хотя это разграничение очень тонко, оно имеет реальное значение, потому что в предприятиях, в которых заинтересованы многие лица, одни - своим трудом, другие - своим капиталом, для каждого из них должна быть определена доля участия. Люди умеют, однако, очень хорошо требовать свои доли в полном объеме.

Тут надо вспомнить, что деятельность предпринимателя имеет отношение ко второго рода операциям, которые мы признали необходимыми в каждой отрасли промышленности, - к операции, которая заключается в применении приобретенных знаний к производству какого-нибудь продукта, годного для нашего употребления. Не надо забывать, что это применение одинаково необходимо как в земледельческом и мануфактурном производстве, так и в торговле и что именно в этом и состоит труд фермера-земледельца, мануфактуриста и купца. Рассмотрим же, в чем состоят прибыли этих трех раз рядов предпринимателей.

Стоимость их труда определяется отношением между требуемым количеством этого рода труда, с одной стороны, и количеством, какое употреблено в дело, т. е. предложенным количеством, - с другой.

Это последнее количество определяется тремя главными причинами, и цена этого рода труда поддерживается на высоком уровне.

Обыкновенно предприниматель промышленного дела старается достать средства, в которых оно нуждается. Я не делаю из этого вывода, что предприниматель должен быть непременно богат, потому что он может завести свое дело и на заемные средства. Но во всяком случае необходимо, чтобы предприниматель был человеком состоятельным, известным своим умом, благоразумием, любовью к порядку, честностью и чтобы в силу этих свойств он мог получить капиталы, которых сам не имеет.

В силу этих условий многие не могут вступить в число его соперников.

Далее, этот род труда требует таких нравственных качеств, которые нечасто соединяются в одном лице: тут требуются здравый ум, постоянство, знание людей и понимание окружающих обстоятельств, умение верно оценить важность продукта, потребность, которую он должен будет удовлетворять, средства производства; часто тут потребуется еще привлечь к делу очень большое число людей, закупить самому или поручить закупить сырые материалы, собрать рабочих, привлечь потребителей, обнаружить стремление к порядку и бережливости - одним словом, обладать талантом управления. Кроме того, предприниматель должен верно сводить свои счеты и вычислять издержки производства сравнительно с ценностью, какую будет иметь его продукт в продаже. Во время самого производства придется преодолевать много препятствий, переживать много беспокойств, исправлять много неудач, изобретать новые приемы производства и пр. Если люди, начиная свои предприятия, не обладают всеми этими качествами, то обыкновенно имеют мало успеха: такие предприятия держатся недолго и труд их скоро вытесняется из обращения. Остаются же только такие предприятия, которые могут продолжаться с успехом, т. е. такие, которые ведутся умело. Таким образом, умелость ограничивает число людей, предлагающих свой труд в качестве предпринимателей.

Но это не все. Промышленные предприятия всегда соединяются с известным риском: как бы хорошо они ни были поставлены - по мнению предпринимателя, они могут расстроиться, и последний может без всякой вины со своей стороны пошатнуть свое состояние и даже до некоторой степени повредить своей чести - в этом заключается еще новая причина, по которой обыкновенно число предприятий сокращается или становится несколько дороже.

Не все предприятия требуют от предпринимателей одинаковых способностей и знаний. Для фермера, занимающегося сельским хозяйством, нет надобности иметь познания, которые безусловно необходимы купцу, ведущему торговлю с отдаленными странами. Если фермер знаком с рутинными приемами возделывания каких-нибудь двух-трех видов сельскохозяйственных культур, дающих доход его ферме, то он может еще справиться с делом. Знания же, необходимые для того, чтобы вести торговлю с отдаленными странами, гораздо выше и сложнее. Тут требуется не только знать свойства товаров, которыми ведется торговля, но и уметь составить себе понятие о размере потребностей и об объеме сбыта в тех местах, где предполагается продать эти товары. Следовательно, тут требуется от купца, чтобы он всегда хорошо знал цены на каждый из этих товаров в самых разнообразных частях света. А чтобы иметь всегда верные сведения об этих ценах, надо быть знакомым с разными монетами и их относительной ценностью, с тем, что называется вексельным курсом. Надо знать способы перевозки товаров, меру риска, связанного с ней, количество требуемых на это расходов, надо знать обычаи и законы, управляющие народами, с которыми производится торговля. Наконец, надо хорошо знать людей, дабы не обмануться, оказывая им свое доверие, возлагая на них известные поручения и вообще поддерживая с ними какие бы то ни было отношения. Если способности и знания, необходимые для хорошего фермера, встречаются гораздо чаще, нежели способности и знания, необходимые для хорошего купца, то можно ли удивляться тому, что труд первого оплачивается дешевле, чем труд последнего?

Но из этого еще не следует, чтобы торговля во всех своих отраслях требовала непременно более редких способностей, чем сельскохозяйственное производство. Есть такие различные торговцы, которые, как и большая часть фермеров, работают по рутине, следуя простому общему течению дел этого рода, и, наоборот, есть такие роды земледельческой культуры, которые требуют особой заботливости и быстрого соображения, нечасто встречающихся. Читатель сам поймет, как все это может применяться на практике. Мое дело - установить только общие принципы; из них можно потом вывести массу таких более или менее изменяющихся, смотря по обстоятельствам, заключений, которые сами вытекают из других принципов, объясненных в других частях этого сочинения. Точь-в-точь как в астрономии: вам говорят, что все планеты описывают равные круги в течение одинакового времени; но кто из вас захотел бы иметь более точное представление об этом частном явлении, тот должен бы был принять во внимание нарушения, происходящие от соседства других планет, притягательная сила которых условливается другим, общим законом физики. Дело же лица, желающего применить общие законы к какому-нибудь частному случаю, принять в соображение влияние каждого из тех законов, которые установлены.

Говоря о заработке рабочего, мы увидим, какое преимущество имеет перед ним глава предприятия вследствие разницы в положении того и другого; но здесь небесполезно заметить еще и другие преимущества, которые может извлечь предприниматель, если он обладает ловкостью. Он посредник между всеми классами производителей, а также между производителями и потребителями. Он правит делом производства, он центр всевозможных отношений, он извлекает выгоду из того, что знают другие и чего они не знают, из всех случайных условий производства. Вот почему в этом классе производителей, когда обстоятельства благоприятствуют их ловкости, и образуются почти все большие состояния.

Заработная плата рабочих. Простые и грубые работы могут быть исполнены всяким человеком, лишь бы он был жив и здоров; поддержание жизни и здоровья составляет единственное условие, чтобы эти работы исполнялись. Поэтому плата за такие работы обыкновенно нигде не поднимается выше того, что нужно для поддержания жизни, а число лиц, предлагающих свой труд, достигает уровня существующего на них спроса и очень часто превышает его, потому что нетрудно родиться на свет, а трудно существовать. Если нужно только существовать для того, чтобы исполнять ту или другую работу, и если ее достаточно для того, чтобы существовать, то всегда будет налицо и человек, способный на такую работу.

Здесь следует, однако, сделать одно замечание. Человек не рождается с теми способностями и силами, которые были бы достаточны для исполнения даже самой легкой работы. Эти способности и силы, достигающие своего развития в возрасте 15-20 лет, могут быть рассматриваемы как капитал, который образовался лишь ежегодным накоплением [Я говорю накоплением, хотя суммы, употребленные на воспитание рабочего, были потрачены, но потрачены производительно, потому что произвели человека, представляющего собой накопленный капитал.] и последовательным увеличением расходов на его воспитание. Кем же были накоплены эти суммы? Обыкновенно родственниками рабочего, лицами того промысла, к которому он готовит себя, или какого-нибудь другого. Следовательно, нужно, чтобы в таком промысле рабочие получали заработную плату несколько выше той, какая требуется для простого существования, т.е. не менее того, сколько нужно, чтобы содержать себя и воспитывать детей.

Если бы самая грубая работа не давала рабочим такого заработка, чтобы они могли содержать свои семейства и воспитывать детей, то число таких рабочих оказывалось бы недостаточным. Спрос на их труд превышал бы то количество рабочих, какое предлагалось бы на рынке, и заработная плата поднялась бы тогда до того размера, при котором эти рабочие могли бы воспитывать своих детей в количестве, достаточном для того, чтобы удовлетворить существующему спросу на этот труд.

Такое равновесие получилось бы и в том случае, если бы многие рабочие остались неженатыми. Рабочий, не имеющий ни жены, ни детей, может отдавать свой труд дешевле, чем рабочий, имеющий жену и детей. Но если бы увеличилось число неженатых среди рабочего класса, то они не только не содействовали бы его пополнению, но помешали бы и другим пополнить его. Временное понижение заработной платы в зависимости от того, что неженатые рабочие могут работать за более дешевое вознаграждение, повлекло бы за собой потом более сильное возвышение ее вследствие того, что уменьшилось число рабочих. Поэтому хотя главным распорядителям предприятий и незачем было бы употреблять женатых рабочих как более дорогих, однако им все-таки выгоднее было бы поступать так, потому что, заплатив им немного дороже, они избегли бы потом больших расходов на заработную плату вследствие сокращения прочего населения.

Это не значит, чтобы каждый промысел, взятый в отдельности, правильно пополнялся детьми, рожденными именно в этом промысле. Дети переходят от одного занятия к другому, в особенности от занятий деревенских к подобным занятиям в городах, потому что вообще воспитание детей стоит дешевле в деревне. Я хотел только сказать, что класс самых простых рабочих получает из продуктов, в производстве которых участвует своим трудом, достаточную долю вознаграждения не только для того, чтобы существовать, но и для того, чтобы пополниться [По сведениям, собранным комиссией при палате общин в Англии в 1815 г., высокая цена съестных припасов не только не повысила заработную плату, но даже понизила ее. Я сам наблюдал такое явление во время голода во Франции в 1811 и 1817 гг. Трудность жить заставила многих работать, а других приняться за более тяжелый труд; отсюда избыток товара, называемого трудом. Но в то же время рабочий класс должен был много страдать в эту пору, а следовательно, и сократиться в числе.].

Когда страна клонится к упадку, когда в ней уменьшаются средства производства, падает просвещение, сокращаются производительная деятельность и капиталы, то постепенно уменьшается и спрос на простую, грубую работу. Тогда и заработная плата падает ниже того размера, какой необходим для поддержания класса чернорабочих; число их уменьшается, и дети других разрядов рабочих, спрос на которые также пропорционально уменьшился, переходят в класс непосредственно низшего разряда. Когда же, наоборот, благосостояние увеличивается, то низшие классы не только легко пополняются сами из себя, но и снабжают своими подростками непосредственно следующие за ними высшие классы. При этом некоторые из этих подростков, более счастливые и одаренные лучшими способностями, поднимаются еще выше и часто достигают высоких степеней в обществе.

Заработная плата тех, кто не живет единственно своим трудом, бывает дешевле заработной платы специальных рабочих: они сыты, и цена на их труд не зависит настолько от необходимости жить. В деревнях бывают прядильщицы, работающие по избам, которые не зарабатывают и половины того, что им нужно для жизни, хотя она и очень скромна: это обыкновенно матери, дочери, сестры, тетки, тещи рабочих, которым пришлось бы кормить их, если бы они даже и ничего не зарабатывали сами. Если бы такой женщине пришлось жить только на свой труд, то ей, очевидно, нужно было бы или зарабатывать вдвое более, или умереть с голоду; другими словами, такой труд или оплачивался бы вдвое дороже, или не существовал бы совсем.

Сейчас сказанное применяется ко всем работам женщин. Вообще они оплачиваются очень дурно, потому что большинство их живет не на свой только личный труд и может выбирать род занятий, более подходящий к их вкусам и способностям, не стесняясь размерами вознаграждения, определяемыми объемом их потребностей.

То же самое можно сказать о труде монахов и монахинь. В странах, где они существуют, настоящие рабочие должны только радоваться что в монастырях занимаются самыми пустыми работами: если бы там существовали работы обыкновенной промышленности, то рабочие того же рода, вынужденные содержать свои семейства, не могли бы отдавать свой труд так дешево, не рискуя погибнуть от нужды.

Заработная плата фабричных рабочих часто бывает выше, чем сельских, зато не подвергается превратностям весьма печального свойства. Какая-нибудь война, какой-нибудь новый таможенный закон внезапно сокращают спрос на рабочие руки, и вот рабочие, занимавшиеся своим делом, впадают в большую нужду. Часто простая перемена моды имеет гибельное влияние на целые классы рабочих: одна замена шнурков пряжками на обуви разорила такие города, как Шеффилд и Бирмингем.

Малейшие понижения заработной платы за самый распространенный труд всегда признавались весьма справедливо за большие несчастья. В самом деле, если в несколько высшем классе общества, пользующемся благосостоянием и талантами (а это своего рода богатство), некоторое понижение доходов не заставляет сокращать расходы или ведет за собой расточение части капиталов, которыми обыкновенно располагают такие классы, то в среде рабочих, доходы которых не превышают иногда уровня самых обыкновенных потребностей, понижение заработной платы бывает равносильно смертному приговору если не для самих рабочих, то, по крайней мере, для части их семейств.

Вот почему все заботливые правительства приходили на помощь неимущим классам всякий раз, когда вследствие какого-нибудь неожиданного события заработная плата за самый обыкновенный труд временно падала ниже размера, необходимого для содержания рабочих. Но очень часто эта помощь по своим последствиям не отвечала благим намерениям правительств вследствие неумения их выбрать способы для этой помощи. Если хотят, чтобы она была действенна, то необходимо начать с того, чтобы выяснить самую причину падения заработной платы. Если эта причина сама по себе действует продолжительно, то никакие денежные временные пособия не приведут ни к чему - они только отсрочат время наступления бедствия. Открытие какого-нибудь нового приема в производстве, новый ввоз товаров или переселение известного числа потребителей и пр. принадлежат к числу таких причин. В таких случаях надо заботиться о том, чтобы доставить рабочим, оставшимся без работы, какие-нибудь продолжительные занятия, создать новые отрасли промышленности, организовать предприятия в отдаленных странах, основать колонии и т.д.

Если же падение заработной платы не грозит продолжительностью, если оно, например, вызвано хорошим или дурным урожаем, то достаточно, может быть, ограничиться просто выдачей пособий несчастным, пострадавшим от таких колебаний.

Правительство и частные благотворители могут легкомысленно поставить себя в необходимость сожалеть о том, что их благодеяния оказываются не соответствующими своей цели. Вместо всяких рассуждений я постараюсь пояснить это следующим примером.

Предположим, что в какой-нибудь стране, занимающейся виноделием, оказывается такое обилие бочек, что их употребить не на что. Предположим также, что война или какой-нибудь закон, неблагоприятный для производства вина, заставили многих владельцев виноградников отказаться от выращивания традиционной культуры. Такова постоянно действующая причина, вызвавшая избыток труда в бочарном промысле. Но эта причина не принимается во внимание, и рабочим-бочарам приходят на помощь тем, что или закупают без всякой надобности заготовленные ими бочки, или раздают пособия в размере тех заработков, какие они обыкновенно получали от этого промысла. Но ни закупки ненужных бочек, ни раздача пособий не могут продолжаться долго, и вот лишь только они прекратятся, рабочие окажутся в точно таком же бедственном положении, в каком они были прежде. Следовательно, было принесено много жертв, сделаны большие расходы, и притом без всякой пользы, если не считать некоторого временного облегчения в положении этих бедных людей.

Предположим, наоборот, что причина, вызвавшая избыток бочек, - скоропреходящая, как, например, плохой урожай. Если вместо раздачи бочарам временных пособий стали бы перевозить их в другие места, где они нужны, или приспособлять их к какой-нибудь другой отрасли промышленности, то на следующий год, урожайный для вина, оказался бы недостаток в бочках, цена их была бы чрезмерно высока и они сделались бы предметом вредной спекуляции и ажиотажа. А так как ни алчность, ни ажиотаж не могут произвести бочек, когда уничтожены способы производства этого товара, то часть заготовленного вина может погибнуть за недостатком бочек. Только после новых потрясений и треволнений производство их опять достигнет тех размеров, которые соответствовали бы существующей потребности.

Следовательно, надо менять лекарство соответственно причине, вызвавшей болезнь, и распознать эту причину, прежде чем выбирать лекарство.

Выше я сказал, что мерилом заработной платы за труд самый простой и грубый служит то, что требуется рабочим для того, чтобы жить. Но это мерило очень изменчиво, ибо привычки людей имеют большое влияние на объем их потребностей. Мне кажется, что в некоторых округах Франции рабочие вряд ли могут обходиться без стакана вина. Точно так же в Лондоне они не обходятся без кружки пива; там этот напиток составляет предмет такой настоятельной необходимости, что нищие выпрашивают милостыню на кружку пива точно так же, как во Франции - на кусок хлеба. Может быть, такая просьба нищего, совершенно естественная в наших глазах, покажется дерзким поступком какому-нибудь иностранцу, в первый раз приехавшему к нам из страны, где неимущий класс может питаться маниокой или другими, еще более грубыми продуктами.

Стало быть, мера того, что нужно для проживания, зависит часто от самих жителей страны, где трудится рабочий. Чем меньше его потребление, тем ниже может быть установлена обычная величина его заработной платы и тем дешевле могут продаваться продукты, в производстве которых он участвует. Если он захочет улучшить свое положение и поднять заработную плату, то или вздорожают продукты, которые он производит, или уменьшится доля других участников в производстве.

Нечего опасаться, что потребление рабочего класса при его настоящем неблагоприятном положении разовьется слишком широко. В интересах человечества хотелось бы видеть, чтобы рабочие и их семейства были одеты соответственно климату и временам года, чтобы их жилища давали достаточно простора, воздуха и тепла, необходимых для их здоровья, чтобы пища их была здорова, довольно обильна и разнообразна и давала бы им возможность выбора. Но найдется мало таких стран, в которых даже такие умеренные потребности не считались бы выходящими за пределы первой необходимости и где, следовательно, они могли бы удовлетворяться обыкновенной заработной платой, получаемой последним разрядом рабочих.

Размер потребностей первой необходимости изменяется в зависимости не только от более или менее сносного образа жизни рабочих и их семейств, но и от совокупности всех расходов, считающихся для них необходимыми в стране, где они живут. К числу таких необходимых расходов мы отнесли сейчас и расходы на воспитание детей; но есть у рабочих и другие нужды, по существу своему, правда, менее настоятельные, но удовлетворение которых в такой же степени подсказывается нравственным чувством: это забота о стариках. Эта забота в рабочем классе находится в полном пренебрежении. Природа ради продолжения человеческого рода поставила людей в зависимость от потребности кормиться и от заботливости со стороны родительской любви, стариков же, в которых не оказывается более надобности, она предоставила признательности потомства после того, как сделала их жертвами малой предусмотрительности их в молодые годы. Если бы в силу народных нравов каждое семейство было признано безусловно обязанным припасать что-нибудь в пользу старости, как это делается вообще по отношению к детскому возрасту, то потребности первой необходимости стали бы шире, а естественный размер самой низкой заработной платы должен бы был подняться. Филантропу показалось бы ужасным, что это не всегда так бывает; он содрогается при виде того, как рабочий не только не заботится об обеспечении старости, но и не предусматривает даже возможности несчастий, болезней, неспособности к труду. Вот почему нельзя не отнестись с сочувствием и не поддержать рабочие ассоциации, в которых рабочие ежедневно откладывают самое ничтожное сбережение, чтобы припасти себе некоторую сумму на тот случай, когда неожиданная болезнь или неспособность к труду может лишить их возможности работать. Но чтобы такие ассоциации могли иметь успех, необходимо, чтобы рабочие смотрели на эту предусмотрительность как на безусловную необходимость, чтобы обязанность нести свои сбережения в кассу они считали такой же неотложной, как обязанность заплатить за квартиру или внести налог. Из этого ясно, что обычный размер заработной платы должен быть несколько повышен, дабы его доставало на образование таких сбережений, а это уже само по себе было бы благом для рабочих.

К сожалению, законы, которые должны были бы покровительствовать таким сбережениям, часто противодействуют им, как, например, в тех случаях, когда включают лотереи в число обыкновенных ресурсов казны и открывают на всех улицах конторы, которые предлагают весьма соблазнительные, но обманчивые помещения для самых ничтожных сумм, т.е. обрекают на разрушение миллионы, которые могли бы накопиться и дать рабочим довольство и утешение на случай старости.

Не менее вредна для благосостояния рабочих политика, которая, чтобы усыпить их насчет их собственного положения, побуждает их сносить в кабаки то, что они могли бы отложить для улучшения своего положения. Если пустые и дорогие удовольствия богачей не всегда могут быть оправданы разумом, то во сколько раз гибельнее безумная расточительность бедняков? Радости их всегда приправлены слезами, и оргии черни являются днями скорби для философа.

Независимо от того, что объяснено выше - почему прибыль предпринимателя, если даже он и не получает ее в качестве капиталиста, бывает обыкновенно выше заработка простого рабочего, - есть еще другие причины, правда, менее законные в своем основании, но влияние которых все-таки отрицать нельзя.

Заработная плата рабочего устанавливается взаимным соглашением между ним и предпринимателем: один старается как можно больше получить, другой - как можно меньше дать. Но в этом споре на стороне хозяина есть одно преимущество независимо от тех выгод, которые вытекают из самого положения его. Хозяин и рабочий одинаково нуждаются один в другом, так как первый не может получить никакой прибыли без помощи другого; но нужда хозяина не бывает так непосредственна и настоятельна, как рабочего. Мало найдется таких предпринимателей, которые не могли бы прожить нескольких месяцев и даже нескольких лет, не пользуясь трудом ни одного рабочего; тогда как мало найдется таких рабочих, которые могли бы, не рискуя дойти до последней крайности, прожить и нескольких недель без работы. Трудно представить себе, чтобы эта разница в положениях не имела никакого влияния на установление величины заработной платы.

Сисмонди предлагает несколько законодательных мер для улучшения положения рабочего класса [Neuveaux principes d'economie politique. Кн. VII. Гл. IX.]. Он отправляется от того положения, что низкая заработная плата рабочих обращается в пользу предпринимателей, на которых они работают, и отсюда делает вывод, что в таком случае о нуждах рабочих должно заботиться не общество, а предприниматели, пользующиеся их трудом. Он настаивает на том, чтобы заставить землевладельцев и крупных фермеров содержать сельских рабочих во всякое время, а мануфактуристов - содержать тех, кто работает в их мастерских. В то же время, чтобы рабочие чрезмерно не размножались вследствие уверенности их, что они сами и их семейства обеспечены постоянным содержанием, он предоставляет предпринимателям, на которых лежало бы бремя их содержания, право разрешать или запрещать вступление их в брак.

Эти предложения, внушенные самым похвальным чувством человеколюбия, не могут, мне кажется, быть применены на практике. Обременять один класс общества содержанием другого класса и заставлять платить заработную плату, которой не мог бы окупить никакой продукт, значило бы отказаться от всякого уважения к праву частной собственности. Еще большим нарушением этого права было бы предоставление кому бы то ни было права на личность другого, составляющую самую священную из всех собственностей. Запрещая более или менее произвольно заключение одних браков, мы способствовали бы большей плодовитости других. Сверх того, неверно у Сисмонди и то положение, что если кто извлекает выгоду из низкой заработной платы, то именно предприниматели. Низкая заработная плата вследствие конкуренции понижает цену продуктов, над которыми трудятся рабочие, а следовательно, выгоду из этой дешевой цены извлекают потребители продуктов, т.е. все общество. А потому если вследствие низких цен неимущие рабочие ложатся бременем на общество, то оно вознаграждается меньшими расходами на предметы своего потребления.

Есть такие бедствия, которые прямо истекают из природы человека и вещей. Одно из таких бедствий заключается в излишке народонаселения, превосходящем средства существования. Это бедствие при всех равных условиях одинаково важно как в развитом обществе, так и среди диких племен. Обвинять в нем общественное устройство было бы несправедливо. Льстить себя надеждой, что можно освободиться от него, было бы иллюзией; работать, чтобы ослабить его, было бы благородным подвигом, но не следует хвататься за лекарства, которые ничему не помогли бы или привели бы к последствиям еще худшим, чем самое зло, которое хотят устранить.

Нет сомнения, что правительство, если только оно может сделать это, не вызывая никакого беспорядка и не нарушая свободы сделок, обязано оказать покровительство интересам рабочих, которые меньше, чем интересы их хозяев, защищены самой природой вещей. Но с другой стороны, правительство, если оно просвещено, должно стараться как можно меньше вмешиваться в дела частных лиц, чтобы бедствия естественные не усилить еще более бедствиями, происходящими от администрации.

Не менее заботливо оно должно оберегать рабочих от злоупотреблений хозяев, как и этих последних от заговоров рабочих. Число предпринимателей меньше, а потому и взаимные сношения их легче. Наоборот, рабочие не могут сговориться между собой без того, чтобы их сговоры не были приняты за возмущения, которые всегда спешит подавить полиция. Система, полагающая главные выгоды страны в вывозе ее продуктов, дошла даже до того, что считает всякие союзы рабочих гибельными для благосостояния государства потому будто бы, что они ведут к возвышению цен на предметы вывоза, а это, в свою очередь, мешает достигнуть преобладания на иностранных рынках. Но что же это за благосостояние государства, когда многочисленный класс народа держится в самом бедственном состоянии ради того только, чтобы дешевле снабжать своими товарами иностранцев, пользующихся выгодами от тех лишений, на которые страна сама обрекает себя?!

Встречаются предприниматели, которые держатся того мнения, что если платить рабочему дороже, то он будет хуже работать и что полезно, чтобы нужда заставляла его работать. Смит, который много видел и много знал, не разделяет этого мнения. Вот что говорит он по этому поводу:

"Как щедрое вознаграждение за труд поощряет народ к размножению, точно так же оно усиливает трудолюбие низших классов. Хорошая заработная плата служит поощрением трудолюбия, а трудолюбие, как и всякое свойство человека, совершенствуется соответственно поощрению, какое оно получает. Обильные средства существования увеличивают физические силы человека, основная надежда улучшить свое положение и окончить свои дни, может быть, в мире и довольстве побуждает рабочего к тому, чтобы извлечь из своих сил все, что только можно. Вот почему более деятельные, прилежные и смышленые рабочие встречаются всегда там, где заработная плата высока, а не там, где она низка; в Англии, например, более, чем в Шотландии, в окрестностях больших городов более, чем в глухих деревнях. Есть, конечно, и такие рабочие, которым если удается заработать в четыре дня столько, что они могут просуществовать неделю, то остальные три дня они проводят в праздности; но, разумеется, не они составляют большинство. Напротив того, часто встречаются между ними такие, которые при плате за работу сдельно надрывают себя, расстраивают свое здоровье и в несколько лет разрушают свой организм" [Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. Кн. I. Гл. VIII. ].

VIII. Частное потребление

Частное потребление в противоположность потреблению общественному состоит в том, чтобы удовлетворять потребности частных лиц и их семейств. Эти потребности относятся главным образом к пище, одежде, жилищу и удовольствиям. Доходы каждого частного лица, получаются ли они с промышленных талантов, с капиталов или с земель, употребляются на различные предметы, которых требует удовлетворение потребностей. Богатство семьи растет, уменьшается или остается неизменным, смотря по тому, отстает ли потребление от ее доходов, превышает ли оно их или идет с ними вровень. Совокупность всех частных потреблении вместе с потреблением правительства, совершаемым в интересах государства, образует общее потребление нации.

Но из того, что всякая семья, как и всякий народ в совокупности, может, не беднея, потреблять все свои доходы, еще не следует, что она должна так поступать. Предусмотрительность требует, чтобы принимались в соображение всякие обстоятельства. Кто поручится, что он всегда сохранит в целости все свое состояние? Чье состояние вполне обеспечено от несправедливости, обмана или насилия? Разве не бывало конфискации земель? Разве корабли не подвергались крушениям? А кто поручится, что никогда не будет иметь процесса или что он всегда будет выигран? Разве богатые купцы не бывали жертвами банкротства или какой-нибудь неверной спекуляции? Если ежегодно тратить весь свой доход, то запас средств может постепенно уменьшаться, он даже, по всей вероятности, непременно уменьшится.

Но если он должен оставаться всегда в одном размере, то стоит ли поддерживать его? Может ли состояние, как бы значительно оно ни было, оставаться таким же, если приходится делить его между многими детьми? Но даже если не возникнет необходимости делить его, то почему же и не приумножить его, если употребляются при этом честные средства? Разве стремление частных лиц увеличить свое благосостояние не способствует посредством сбережений умножению капиталов, что, в свою очередь, благоприятствует промышленности и делает нации богатыми и цивилизованными? Если бы наши отцы не имели такого стремления, то мы остались бы дикарями. Мы еще в точности не знаем, какой степени цивилизации можно достигнуть с помощью возрастания богатства. Мне представляется далеко не доказанным, что 9/10 жителей в большей части Европы должны непременно существовать в состоянии, близком к варварству, как это действительно наблюдается еще в настоящее время.

Частная экономия учит нас правильным образом направлять потребление семьи, т. е. в каждом данном случае верно соразмерять потребляемую ценность с удовлетворением, какое получает при этом семья. Каждый человек в отдельности лучше всего сам может правильно взвесить как то, так и другое, потому что все это зависит от размера его состояния, от занимаемого им в обществе положения, от его личных потребностей и потребностей его семьи и даже от его личных вкусов. Слишком сдержанное потребление лишает его тех удовольствий, которые он мог бы получать по своему состоянию, а беспорядочное потребление лишает его тех средств, которые благоразумие советует ему беречь.

Потребление частных лиц всегда находится в связи с характером и страстями людей. Самые благородные и самые дурные побуждения поочередно влияют на него. С одной стороны, они вызываются то любовью к чувственным наслаждениям, то тщеславием, то великодушием, то мстительностью, то даже алчностью, с другой стороны, они подавляются предусмотрительностью, воображаемыми опасениями, мнительностью, эгоизмом. То одни, то другие из этих разнообразных побуждений берут верх и руководят людьми в пользовании их богатствами. Следовать пути, указываемому благоразумием, здесь, как и во всяком другом деле, труднее всего. Человек же по своей слабости отклоняется то в ту, то в другую сторону и слишком часто ударяется в крайности.

Крайностями в потреблении являются расточительность и скупость. И та и другая лишают человека выгод, которые доставляет ему богатство: расточительность тем, что истощает его средства, скупость тем, что мешает ему пользоваться ими. Но расточительность все-таки симпатичнее скупости и соединяется со многими общественными достоинствами. Ее скорее оправдают, потому что она привлекает других к участию в своих удовольствиях; тем не менее для общества она вреднее скупости, она расточает, отнимает у промышленности капиталы, которыми та держится; уничтожая одни из могущественных агентов производства, она не дает возможности развиваться другим. Кто говорит, что деньги для того и существуют, чтобы их тратить, и что продукты для того и произведены, чтобы их потреблять, очень ошибается, если при этом предполагает, что расходы и потребление назначены для того, чтобы доставлять нам удовольствия. Деньги нужны нам еще и для того, чтобы употреблять их производительным образом, а производительное их употребление ведет всегда к большему благу, и всякий раз, как расточается какой-нибудь запас производительных средств в каком-нибудь уголке мира, непременно угасает соответствующая часть промышленности. Расточитель, поедающий часть своих личных запасов, в то же время непременно лишает промышленного человека его прибылей.

Скряга, не пускающий в оборот свои сокровища от страха потерять их, правда, не приносит никакой выгоды промышленности, но он, по крайней мере, не отнимает у нее ни одного из ее средств. Эти сокровища накоплены им в ущерб его собственным наслаждениям, но не за счет общества, как обыкновенно думают: они не были отвлечены ни от какого производительного употребления и по смерти скряги найдут себе, по крайней мере, полезное помещение и оживят промышленность, если не будут растрачены его наследниками или запрятаны так далеко, что нельзя будет достать их.

Люди расточительные напрасно кичатся своим мотовством; оно так же недостойно благородства человеческой природы, как и скаредство скупца. Нет никакой заслуги в том, чтобы расточить все, что имеешь, и потом легко обходиться без того, чего не имеешь. Так поступают только животные, да и то более развитые из них бывают и более предусмотрительны. Что отличает поступки всякого существа, одаренного предусмотрительностью и разумом, это ни при каком случае ничего не потреблять без разумной цели впереди. Таков, по крайней мере, совет экономии.

Экономия есть суждение в применении к потреблению. Она знает свои средства и знает, на что лучше всего употребить их. У экономии нет никаких абсолютных принципов, она всегда сообразуется с состоянием, положением и запросами потребителя. Расход, рекомендуемый благоразумной экономией для хозяйства средней руки, был бы скаредством для богатого и расточительностью для нуждающегося хозяйства. Во время болезни приходится пользоваться такими удобствами, в которых отказываешь себе, когда бываешь здоров. Благодеяние, делаемое в ущерб личным наслаждениям благотворителя, достойно всякой похвалы, если же оно делается в ущерб содержанию собственных детей, то заслуживает порицания.

Здравая экономия одинаково чуждается как скупости, так и расточительности. Скупость - это стремление копить не для того, чтобы потреблять или воспроизводить новые продукты, а для того, чтобы копить; это инстинкт, потребность машинальная и постыдная. Экономия - дочь благоразумия и просвещенного разума; она умеет отказывать себе в излишнем, чтобы обеспечить необходимое, тогда как скупость отказывает себе в необходимом, чтобы доставить излишнее в будущем, которое никогда не наступит. Экономию можно внести в устройство самого роскошного пиршества, и она дает средство сделать его еще более роскошным; скупость же только портит везде, куда ни покажется. Человек хозяйственный соразмеряет свои средства с настоящими и будущими потребностями, со всем, чего требуют от него его семья, друзья, человечество. У скупого нет семьи, нет друзей; он едва имеет кое-какие потребности, а человечество для него не существует. Экономия не потребляет ничего даром; скупость не хочет потреблять ничего. Первая является следствием похвального расчета, который дает средство исполнить свои обязанности и быть великодушным, не нарушая справедливости. Скупость - низкая страсть, потому что она имеет в виду только себя и все приносит в жертву себе.

Экономия признается добродетелью, и не без основания. Она предполагает силу и власть над собой, как и другие добродетели, и более, чем какая-нибудь из них, ведет к благоприятным последствиям. Благодаря ей семейства могут давать хорошее физическое и нравственное воспитание детям, а также заботиться о стариках; она сообщает человеку в зрелом возрасте ту ясность духа, которая необходима, чтобы владеть собой, ту независимость, которая ставит человека выше всяких низких поступков. Только экономия дает возможность оказывать другим щедрую помощь, и притом помощь продолжительную и плодотворную. Щедрый только по расточительности дает без разбора как тем, кто заслуживает его помощи, так и тем, которые ее не заслуживают, и тем, кому совсем не следует давать, в ущерб тем, кому давать необходимо. Часто бывает, что расточитель принужден взывать о помощи к тем, которых сам осыпал своими щедротами; выходит, как будто он давал лишь под условием возврата им дарованного, тогда как экономный человек дает всегда без возврата, потому что он отдает то, чем может располагать, ни в чем не стесняя себя самого. Он бывает богат, располагая умеренным состоянием, тогда как скупой или расточительный человек всегда беден с большим состоянием.

Беспорядок исключает экономию. Беспорядочный человек идет наугад, с завязанными глазами среди окружающих его богатств; иногда у него оказывается под рукой то, чего он более всего желает, а он проходит мимо, ничего не замечая, и тогда же набрасывается и пожирает то, что ему было бы необходимо сохранить. Он вечно находится во власти случайных обстоятельств: то не замечает их, а то не имеет сил освободиться от них. Он никогда не знает, ни где он, ни в какую сторону должен идти.

Дом, в котором нет порядка, становится добычей всех и каждого; он разоряется даже и при верных слугах, он разоряется даже и при мелочной бережливости. Он постоянно доступен множеству самых мелких потерь, которые возобновляются беспрестанно во всевозможных видах и по самым ничтожным причинам.

К числу причин, всего более влияющих на частное потребление, принадлежит роскошь, которая доставляла так много материала для всевозможной декламации, о которой я мог бы и не говорить здесь, если бы все согласились правильно применять практические принципы, изложенные в этом сочинении, и если бы не было всегда полезно приводить доказательства вместо праздных разглагольствований.

Говорили, что роскошь есть употребление излишнего [См.: Стюарт: "Политическая экономия". Тот же автор в другом месте говорит, что излишние предметы - те, которые абсолютно не необходимы для жизни.]. Признаюсь, я не понимаю разницы между излишним и необходимым. Подобно цветам радуги эти понятия переливаются одно в другое и смешиваются в неуловимых оттенках. Вкусы, воспитание, темпераменты, здоровье устанавливают бесконечное разнообразие между всеми степенями полезного и необходимого, так что невозможно в смысле абсолютном пользоваться этими двумя словами, имеющими всегда только относительное значение.

Понятие о необходимом и излишнем меняется смотря по различному состоянию самого общества. Так, хотя человек и мог жить, питаясь одними кореньями, одеваясь только в звериные шкуры и укрываясь в простом шалаше; однако теперь, при современном состоянии наших обществ, невозможно считать в нашем климате излишеством употребление хлеба и мяса, шерстяной одежды и проживание в домах. Точно так же понятия о необходимом и излишнем меняются смотря по состоянию частных лиц: что необходимо в городе при известном занятии, то бывает излишне в деревне, при ином положении. Следовательно, никак нельзя провести разделительной линии между необходимым и излишним. Смит, который отодвинул эту линию дальше, чем Стюарт, потому что он называет предметами необходимыми (necessities) не только все то, что требуется самой природой, но и то, что сделалось необходимым даже для низших классов народа в силу установившихся правил приличия и благопристойности, - Смит, говорю я, был не прав в этом отношении. Эта разделительная линия изменчива по самому существу своему.

Можно сказать вообще, что роскошь есть употребление предметов дорогих; это слово дорогой, смысл которого относителен, достаточно подходит для определения слова, имеющего также относительный смысл. На французском языке слово luxe (роскошь) возбуждает в одно и то же время скорее понятие о тщеславии, чем о сластолюбии: роскошь в одежде значит не то, что эта одежда более удобна для тех, кто ее носит, а то, что она сшита, чтобы поразить глаза тех, кто смотрит на нее. Роскошь стола возбуждает понятие скорее о пышности пиршества, чем о тонкости кушаний эпикурейца.

С этой точки зрения роскошь имеет своей главной целью возбудить удивление редкостью, дороговизной, великолепием предметов, которыми блещет, а предметы роскоши употребляются не ради их действительной полезности, не ради доставляемого ими удобства или удовольствия, но ради только того, чтобы ослепить глаза и подействовать на мнение других людей. Роскошь родственна тщеславию; но тщеславие распространяется на все преимущества, которыми хотят украсить себя: можно быть добродетельным из тщеславия, но нельзя быть добродетельным из роскоши. Роскошь предполагает расходы, и если говорят: роскошь ума, то делают натяжку, предполагая, что тратится ум, когда расточаются его силы, которые следовало бы поберечь.

Хотя то, что мы называем роскошью, основывается главным образом на тщеславии, однако тождественными с нею можно признать утонченные проявления сластолюбия. В этом отождествлении лучшее объяснение последних, да и результаты их получаются те же - значительное потребление, способное удовлетворить большим потребностям и посвященное суетному самоуслаждению. Но я не назвал бы предметом роскоши то, что просвещенный и умный человек, живущий в развитой стране, желал бы иметь для своего стола, хотя бы у него и не было гостей, для своего дома и костюма, хотя бы ему и не было надобности выставлять себя напоказ. Это удовольствие, это удобство, осмысленное и соответствующее его состоянию, но не роскошь.

Определив роскошь в таком смысле, можно теперь выяснить, какое влияние она оказывает на экономию народов.

Непроизводительное потребление может охватывать и удовлетворение потребностей весьма реальных. В этом отношении оно еще может представить некоторый противовес вреду, который происходит всегда от уничтожения ценностей. Но чем можно вознаградить этот вред, когда потребление не имеет своим предметом удовлетворения какой-нибудь действительной потребности, когда расход делается только ради расхода, уничтожение ценности ради самого уничтожения?

Вы скажете, может быть, что такое потребление доставляет выгоду производителям потребленных продуктов.

Но ведь расходы, производимые не ради бесполезного потребления, делаются всегда потому, что деньги, которых не хотят расточать на предметы роскоши, не бросаются в реку. Они идут или на более благоразумное потребление, или на новое производство. Во всяком случае, весь доход, если только он не запрятывается куда-нибудь, идет на потребление; во всяком случае поощрение, получаемое производителями от потребления, равняется всей сумме доходов. А из этого следует:

1. что поощрение, получаемое тем или другим производством от расходов на предметы роскоши, непременно отнимается от какого-нибудь другого производства;
2. 2) что поощрение, проистекающее из таких расходов, может возрастать только в том случае, если увеличивается доход потребителя, а известно, что он увеличивается от расходов не на предметы роскоши, а на производство новых продуктов.

В какую ошибку впадали те, которые, видя вообще, что производство всегда равняется потреблению (ибо необходимо, чтобы все потребленное было прежде произведено), принимали действие за причину и считали, что только непроизводительное потребление вызывает воспроизводство, что сбережение прямо противоположно общественному благосостоянию и что самый полезный гражданин тот, который расходует больше всех!

Сторонники двух противоположных систем - экономической и торгового баланса - создали из этого положения главное основание для своих учений. Мануфактуристы и купцы, заботившиеся только о том, чтобы продать свой продукт, не помышляя о причинах, на основании которых они могли бы продать больше, поддерживали это положение, по-видимому, столь подходившее к их интересам; поэты, всегда немного увлекающиеся внешностью и не считающие себя обязанными знать больше, чем государственные люди, воспевали роскошь на все лады, люди же богатые спешили одобрить эту систему, которая возводила их тщеславие в добродетель, а их наслаждения - в благодеяние.

Но политическая экономия, успевшая раскрыть истинные источники богатства, выяснить средства производства и результаты потребления, навсегда разрушит этот предрассудок. Суетность может величаться бесполезными расходами, она только возбудит к себе презрение всякого разумного человека последствиями своей расточительности, как прежде возбуждала принципами, которыми руководствовалась.

Что доказывается рассуждением, то подтверждается и опытом. Нищета идет всегда вслед за роскошью. Пышный богач употребляет на дорогие безделушки, роскошные пиры, великолепные дворцы, на собак, лошадей, любовниц массу ценностей, которые могли бы быть употреблены производительным образом и доставить теплое платье, здоровую пищу, удобную мебель огромному числу трудящихся людей, обреченных по его милости на праздность и нищету. И вот богач ходит в золотых пряжках, а бедняк сидит без сапог; богач одет в бархат, а у бедняка нет рубашки.

Такова уж сила вещей - сколько бы роскошь ни гнала нищету со своих глаз, а нищета упорно идет за ней по пятам, как бы в укор за ее излишества. Вот что наблюдалось в Версале, в Риме, в Мадриде, при всех дворах; печальный пример такого состояния представила нам, наконец, Франция как последствие расточительной и пышной администрации, как будто требовалось, чтобы такие неопровержимые принципы нуждались в таком ужасном подтверждении.

Люди, не привыкшие распознавать действительность под ее внешней оболочкой, иногда соблазняются блеском и громом блестящей роскоши. Они видят благосостояние там, где делаются большие расходы. Но они глубоко ошибаются в этом: страна, которая падает, обыкновенно в течение некоторого времени являет подобие богатства, как дом мота, который разоряется. Но этот обманчивый блеск непродолжителен: так как он иссушает самые источники воспроизводства, то за ним неизбежно следуют стесненность, общее истощение, от которых можно вылечиться только постепенно и средствами, прямо противоположными тем, которые привели к такому упадку.

Прискорбно, что общественные нравы, гибельные привычки страны, с которой человек связан своим рождением, состоянием, привязанностами, подчиняют своему влиянию даже самых развитых, наиболее способных предусматривать опасность и уразумевать ее печальные последствия. Лишь очень немногие люди, довольно твердые в своих убеждениях и независимые по своему материальному положению, действуют только по своим принципам и руководствуются только своими убеждениями. Большинство же следует вопреки своим желаниям за безрассудной толпой, которая, ни над чем не задумываясь, не замечает, что, если удовлетворены заурядные потребности жизни, счастье заключается не в праздных наслаждениях роскоши, а в размеренном пользовании своими физическими и нравственными способностями.

Стало быть, лица, которые, пользуясь большой властью или большими талантами, стараются распространить вкус к роскоши, действуют во вред благополучию народа. Если какая-нибудь привычка еще заслуживает поощрения как в монархиях, так и в республиках, как в больших, так и в малых государствах, то это только экономия. Но нуждается ли она в поощрении? Не достаточно ли для этого уважать неприкосновенность всех сбережений и их употреблений, т.е. признать цельное развитие всякой промышленности, если только она не преступна? Когда не развращают нации дурными примерами и дурными учреждениями, когда не мешают им самим иметь свое правильное суждение о своих истинных интересах, то они всегда ведут себя хорошо. Всякие вредные крайности - дело отдельных лиц.

Говорят, что, возбуждая людей к тратам, тем самым возбуждают их к производству - надо же, чтобы они вырабатывали что-нибудь для того, чтобы делать расходы. Чтобы дойти до такого рассуждения, надо прежде начать с предположения, что от людей самих зависит, как производить и потреблять, и что увеличивать свои доходы так же легко, как и проедать их. Но если бы это и было так, если бы действительно потребность бросать деньги развивала любовь к труду, что вовсе не подтверждается опытом, то все-таки производство могло бы возрастать не иначе как с помощью умножающихся капиталов, которые составляют всегда один из необходимых элементов всякого производства, а капиталы умножаются только сбережением. А каких сбережений можно ожидать от тех, кто побуждается к производству одним только желанием хорошо пожить?

Сверх того, если любовь к роскоши внушает стремление к приобретению, то достаточно ли медленных и ограниченных средств действительного производства для утоления жажды широкого потребления? Не рассчитывает ли эта любовь к роскоши скорее на быстрые и постыдные барыши от интриги и разорительной для народа промышленности, на то, чтобы, ничего не производя, принять участие в разделе продуктов, произведенных чужим трудом? В таких случаях мошенник развивает все силы своего презренного гения, сутяга спекулирует на неясности законов, человек, стоящий у власти, оказывает покровительство людской глупости и нечестности, которое он обязан даром оказывать достоинству и справедливости. "Я видел за ужином, - рассказывает Плиний, - Паулину в костюме, затканном жемчугом и изумрудами и стоившем 40 млн. сестерций, что можно было бы подтвердить, как она говорила, ее домашними счетами; этим костюмом она была обязана грабительству своих предков. Чтобы внучка могла появиться на пиру в драгоценных камнях, дед ее Лоллий согласился разорить несколько провинций, покрыть себя позором на всем Востоке, потерять дружбу сына Августа и в конце всего умереть от яда".

Вот какова промышленность, вселяющая вкус к безумной расточительности!

Могут доказывать, что система, поощряющая расточительность и благоприятствующая только богатым, имеет по крайней мере то хорошее действие, что умаляет неравенство состояний. Но мне нетрудно было бы доказать, что расточительность богачей заражает средние и бедные классы населения и что именно эти классы скорее всего исчерпывают свои небольшие доходы, так что всеобщая расточительность скорее усиливает, чем сглаживает разницу состояний. Скажу более, расточительность богачей всегда предшествует расточительности правительства или следует за ней, а эта последняя расточительность черпает свои средства только из налогов, которые всегда тяжелее для мелких, чем для крупных доходов.

По временам законами против роскоши пытались обуздать надменную суетность и разорительную расточительность. Но эти законы редко достигали своей цели. Когда нравы испорчены, то легко избежать этих законов, при хороших нравах они бесполезны, но всегда являются посягательством на частную собственность. Ошибки частных лиц носят в себе свое наказание, и было бы безумием пытаться достигать законами того, что непременно достигается в силу вещей.

После неудачной защиты роскоши старались иногда выступать на защиту нищеты. Говорили, что если бы бедняков не преследовала нужда, то они не стали бы работать, а это лишило бы богатых, да и все общество промышленности, создаваемой бедным населением.

Но это положение, к счастью, так же ложно по существу, как и бесчеловечно по своим последствиям. Если бы нищета служила побуждением к трудолюбию, то самым трудолюбивым из людей был бы дикарь, потому что он самый бедный человек. Тем не менее мы знаем, как он нерадив, знаем, что дикари умирали от огорчения, когда их хотели занять работой. У нас в Европе самые ленивые рабочие те, которые по своим привычкам более всего подходят к дикарям; количество работы, исполненной грубым трудом в каком-нибудь беднейшем округе, не может сравниться с количеством работы, исполненной порядочным рабочим в Париже или в Лондоне. Потребности расширяются по мере их удовлетворения. Человек, одетый в простую куртку, хочет иметь платье, а тот, у кого есть платье, хочет иметь черный сюртук. Рабочий, живущий в одной комнате, хочет жить в двух комнатах; тот, у кого только две рубашки, хочет иметь их дюжину, чтобы можно было чаще менять белье, а кто никогда не знал никакой рубашки, тот и не думает о ее приобретении. Человек никогда не отказывается приобрести больше, потому что он имеет что-нибудь.

Довольство низших классов вовсе не несовместимо, как часто говорили, с существованием общественного организма. Сапожник может тачать сапоги так же хорошо в теплой комнате, хорошо одетый, когда он сам сыт и сыты его дети, как и цепенея от холода, в лавчонке на углу какой-нибудь глухой улицы. Люди не работают ни хуже, ни гораздо хуже оттого, что они пользуются разумными удобствами жизни.

Пусть богачи бросят детское опасение, что им будет хуже жить, если бедняки достигнут благосостояния. Опыт, как и простое соображение, доказывает, напротив, что вообще в странах наиболее богатых всего легче найти удовлетворение своим наиболее развитым потребностям.