Показание Алимхана Ермекова [41]. 15/хі-1930 Г.

В своем показании мне придется писать о событиях отдаленного прошлого, и поэтому возможны неточности хронологического порядка и в некоторых деталях.

В 1919 году я работал в Семипалатинском губернском земстве в качестве члены управы второго состава после Февральской Революций. Заведовал непосредственно земельным отделом, кроме того лежало на мне руководство отделом народного образования.

Это было время господства военщины-колчаковчины, атаманщины. Карательные отряды, нагайки, военно-полевые суды действовали вовсю и повсюду.

Наряду с рабочим классом, крестьянством, беззащитное казахское население испытывало ужасающий террор, гнет, разгул произвола прифронтовой полосы. Аресты членов земских управ, уездных, губернских и центрального совета «Алаш» с каждым днем все более и более учащались. Некоторые из них были переданы военно-полевому суду с вынесением приговора вплоть до смертной казни. Член «Алашорды» Акпаев был приговорен к смертной казни «за сокрытие оружия с целью подготовки большевистского переворота». Арест постиг и самого председателя «Алашорды» Бокейханова в Омске во время его переговоров. В местной печати все время травили членов Губернской Земской Управы, обвиняя в большевизме (смотрите газету «Речь», издавшуюся в Семипалатинске).

Наконец, военный миннстр Колчаковской диктатуры Иванов-Ринов, которому в печати, после Революции было присвоено прозвище – «Джизакский» за уничтожение города Джизака в Туркестане вместе с населением во время воостания 1916 года, выдвинул проект уничтожения киргизской (как говорили тогда) интеллигенции, которая по его мнению, только и выдвигала вопрос автономии «Алаш», и в противовес привлекали аксакалов, награждали их шеи медалями, при помощи которых (аксакалов) можно было командовать степью. В деятельности «Алашорды» уживались удивительные противоречия. Чуть ли не к этому времени относится преподнесение Колчаку звания аксакала западной «Алашордой». Сибирское правительство в этом отношении было право, называя «Алашорду» «Ералашордою».

Казалось наступила агония, предсмертные судороги Колчаковщины. И мы работники земств, национальных комитетов в огне испытаний горьким опытом наученные, должны были осознать преступность своей позиции в период Октябрьской революции и сочувственного отношения к чехо-словацко–эссеровскому перевороту в Сибири.

Террор продолжал усиливаться и в дальнейшем оставаться в городе было небезопасно. За несколько дней перед переворотом в г. Семипалатинске распространились сведения о списке лиц, подлежащих уничтожению при отступлении степного корпуса.

В списке фигурировали будто бы и наши имена. Пэтому до прихода Красной армии вынуждены были скрыться в степь, где на совещании после переворота в Семипалатинске решено было вернуться всем в город. Возвращение в город после переворота сопряжено было тоже с большою опасностью. Позорное пятно – отношение к Октябрьской революции, поддержка чехословацко-эссеровского переворота, поддержка комитета членов учредительного собрания лежало в прошлом на деятельности «Алаш-орды». Но тем не менее было решено не уходить из территории Казахстана, не эмигрировать никому за границу, а возвратиться всем, кроме Бокейханова, в Семипалатинск.

Решение это было подсказано опытами пройденных этапов революции, тяжелыми испытаниями периода Колчаковщины, атамановщины с одной стороны и декларацией прав народов, объявленной советской властью, непосредственными переговорами в Москве некоторых членов «Алашорды», переговорами по прямому проводу «Алашорды» из Семипалатинска с Москвою в свое время с другой стороны.

В связи с состоявшим решением маленькими партиями в 2-3 человека должны были просачиться через отступления банды Дутова в город.

По приезде в город я узнал о прибытии в Семипалатинск члена Сибревкома тов.Косарева (члена ЦКК теперь), для организации и инструктирования Губернской власти. Так как к этому времени налицо в Семипалатинске оказался только один я из членов «Алашорды», то мне одному пришлось немедленно отправиться к тов. Косареву. Я кратко познакомил его с деятельностью «Алашорды», познакомил с принятым теперь решении и целью своего приезда. Косарев провел несколько собраний рабочих казахов и по решению их ввел меня в состав Губревкома.

Пройденные этапы революции должны были научить представителей национального движения многому и чрезвычайно ценному!... (444-445 стр.)

<…> В связи с этим, я хотел упомянуть о своем отношении в то время к вопросу о вступлении в партию. По прибытии других товарищей из степи я поднял вопрос о необходимости вступить в партию ВКП. Главное возражение вступавших, особенно Габбасова, сводилось к тому, что в казахском народе отсутствует пролетариат... Но дискуссии наши не успели завершиться определенным решением. Мне пришлось срочно выехать в командировку в Оренбург для проведения вопроса о включении Семипалатинской области в управление Кирвоенревкома... Из Оренбурга я был командирован в Москву для разрешения вопроса о включении двух областей – Семипалатинской и Акмолинской в управление Кирвоенревкома и об издании декрета об образовавовании Республики.

В Москве членами Ревкома мне было поручено собрать необходимые материалы для обоснования границ Республики и по согласованию с наркомнацем выработать проект декрета. Для проведения этих задач я был оставлен в Москве в качестве временного представителя в Представительстве Кирвоенревкома при ВЦИК.

Здесь в Москве я встретился с Досмухамедовым Халелом и Жаһаншой. Они несколько удивились моей новой политической ориентации, немного вышучивали мою левизну и наш спор чуть не переходил в ссору.

Время от времени в Москву наезжали ответственные работники, члены ревкомов различных республик: из них назовем Байтурсынова, Рыскулова, Валидова, имеющих отношение к моим показаниям. Байтурсынов во время приезда в Москву, как член Кирвоенревкома, часто навещал представительство. Во время его приезда изредка бывал Валидов. И вот однажды Байтурсынов А. информировал меня о недовольстве Валидова тогдашнею политикой советской власти, о желании его, насколько мне помнится, связаться с Индией, поднять там революционное движение, призывая к отвоеванию самостоятельности собственными силами, организуя при этом отпор советской власти. Будто бы сочувственно к этой идее относился и Рыскулов (446 сир).

Я категорически запротестовал, указывая, что только что избавились от террора и произвола колчаковщины, благодаря только советской власти. Приехали теперь окончательно оформлять Республику, и в то же время вести разговоры о подобной авантюре – полная бессмыслица и преступление. Байтурсынов соглашался со мною. Я тогда вообще не придал какого-либо серьезного значения этому разговору, считая его результатом временного настроения, связанным... с каким-нибудь личным моментом. Активным лицом был Валидов... как мне казалось, тогда старался он своей фантазией увлечь и Рыскулова, испытывавшего некоторую неудовлетворенность. Такое впечатление у меня сложилось во время одной и единственной беседы с ними, где я в части Казахстана подтвердил свою точку зрения, не входя в обсуждение вопроса и больше с ними не встречался...(447 стр.).

«В 1926 или 1927 году вечером в гостях у Досмухамедова Халела, последний мне и Эльдесу Омарову в порядке истории, отошедшей в область предания, говорил об этом движении в Туркестане и о своем участии в нем и что ему надлежало поехать за границу к Валидову, но в связи с возражением жены Валидова, он не поехал. Уходя, мы между собою выразили недоумение, к чему он это рассказал. Но, нужно сказать, глухие, полупрозрачные, короткие разговоры об этом событии, как сделавшемся предметом истории, частенько можно слышать и как мне казалось, общий контур (без подробности) был известен значительному кругу партийных и беспартийных.

Только на всеказахском съезде в июле 1917 года было принято постановление съезда – территориально-национальная автономия «Алаш».

На этом съезде, между прочим, косвенно затрагивали вопрос об объединении с Туркестаном в целом. Руководители съезда в особенности представители восточных областей резко вытупили против объединения с Туркестаном, учитывая огромное влияние улемов, фанатизм и деспотизм религиозной верхушки и влияние в этом направлении и соседних стран.

Что касается моей точки зрения в этом вопросе, то я этой точки зрения придерживался в 1925 году. В то время по разговорам с ответственными работниками я вынес впечатление, что в партийных органах стоял вопрос о включении Казахстана в Средне-Азиатскую Федерацию с переводом таким образом Казахстана на положение союзной Республики. Но для этого ввиду преобладания в северных районах Казахстана русского населения необходимо было провести там новое размежевание. В Москву были командированы тт.Ежов, Садвакасов от Крайкома и я от Госплана. Я товарищу Ежову решительно высказал свою точку зрения, что для включения в Средне-Азиатскую Федерацию провести такое размежевание в северных районах Казахстана не в его хозяйственных и культурных интересах[42] (І том, 448 стр).

*** *** ***