Стенограмма протокола запроса Байдуллаева Агабека

Прокурору Республики КССР от научного сотрудника, члена Презид. Госплана, заключенного в камере №1, при П.П. ЧЛУ

Басы таспаға жазылған:

<...> Между тем ход и характер допроса укрепляют во мне уверенность в том, что до выявления сути дела еще далеко, и что я обвиняюсь скорее по прошлой моей деятельности, чем по настоящей.

Прошлая моя деятельность, связанная с деятельностью «Алаш-Орды», амнистирована двухкратным постановлением ЦИК (от 1919-го года № 20). Таким образом о ней (прошлой моей деятельности) может быть упоминаемо постольку, поскольку деятельность моя в настоящем будет признана отрицательной.

Я лично того мнения и убеждения, что в течении 9-и- летней моей деятельности на советских ответственных постах я не только не совершил чего-либо противогосударственного, но даже не давал повода к подозрению в том. Это – мое убеждение. В частности по существу предъявлено мне обвинение (срыв компании по конфискации скота) самым категорическом образом заявляю, что это – пошлая ложная выдумка грязных лиц. Такой же является и связывание моего имени с переходом отдельных казахов в Китай и особой земельной политикой, в которой я будто бы участвовал. (Такие намеки в содержании допроса).

По существу этих совершенно ложных и кем-то навязываемых мне обвинений заявляю следующее:

1. Я был председателем и секретарем комиссии по экономическому обоснованию некоторых пунктов законопроекта о конфискации скота. Если бы я был принципиально далек от этих идей, то я мог отказаться от участия в этой работе, тем более, что последняя совершенно не входит в круг моих обязанностей по линии Госплана.

2. Никто из моих родных из аула, в котором я провел отпускное время, не подвергался конфискации, чтобы допустить (психологическую) возможность противодействия с моей стороны. Аул, в котором я жил, находился в 80-120 верстах от мест, где происходили конфискации бедноты по выявлению баев, чтобы допустить руководство или влияние с моей стороны в отношений баев от бедноты.

3. Никогда бы я (если я был даже антисоветским элементом) никому не мог давать совета о переходе в Китай, так как всем памятны и известны последствия таких переходов в прошлом (стоить вспомнить случай периода 1916, 17 и 18 гг.) – полной гибели и разорения перешедших. К тому же не было случая в том районе, где я жил, земельными вопросами не занимались и не занимаются. С 1922 года как я ушел из Семипипалатинского Губернского земуправления, не приходилось заниматься и в Госплане, так как я работал по линии торговли и кооперации.

В виду изложенного и того обстоятельства, что я сижу 55 дней без всякой вины с моей стороны. Прошу Вас ускорить допрос, гарантировать полнейший объективизм в расследовании моего дела или освободить меня из под стражи.

9/ХІІ – 28 г[50]. (358-359 стр.)

*** *** ***

(№) ПП ГПУ ПО КАЗССР ТОВ. ВОЛЛЕНБЕРГУ (ЛИЧНО)

(от) заключенного в камере № 3Габбасова

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я нахожусь в заключении с 15-го октября 1928 года. 10 ноября 1928 года мне предъявлено обвинение в срыве компании по конфискации скота у байства - по ст.58/13УК.

Допрос, начавшийся с 10,11- 1928 и закончившийся 28-11, 1928г. касался, главным образом, прошлой моей деятельности по связи с бывшей «Алаш-Ордой» и только два или три пункта допроса общего характера относятся к пункту предъявленного мне обвинения:

1) Как я смотрю на конфискацию скота и

2) Были ли у меня совещания с баями по поводу кооперации и пр.

Кроме подобного рода вопросов, никаких конкретных данных? Когда, где, что я совершил и каковы последствия совершенных мною действий?– не смотря на мои настоятелные требования следователем мне предъявлено не было. Такое положение было через месяц после окончания допроса, т.е. 29,ХІ, 1928г. Следователь объявил мне, что следствие окончено и что дело будет направлено в коллегию ГПУ, при этом мне не был предъявлен для прочтения следственный материал. Поскольку все вопросы общего характера, заданные мне следователем, имели цель установить общую мою характеристику – то я, естественно, просил следователя допросить ряд лиц, в том числе бывшего Председателя Госплана тов. Кулумбетова и Председателя С.Н.К. тов. Нурмакова, как лиц, именно соприкасавшихся со мною в процессе моей работы в Госплане и потому могущими дать оценку общей политической моей линии и образу моего поведения. Но в этом мне также отказано следователем.

Сформулированное следователем на словах (письменного заключения я не видел) в отношении меня обвинение заключается в систематическом срыве мероприятий по советизации аула, состоящем в нижеследующем:

1. Мне предъявлены отрывки из дневника некого доктора Павлова, как база для определения организованного характера отношений казахских работников и в частности – моего, к коммунистической партии и тем самым для обоснования обвинения в «систематических срывах». В этом документе (единственном предъявленном мне из всего следственного материала), относящемся к 1921 году, говорится о том, что я будто бы сказал: «Мы противодействуем развитию коммунизма в степи». Не смотря на наличие показания Павлова, я, положа руку на сердце, заявляю, что этого случая абсолютно не помню. Одно из двух, - либо доктор Павлов спутал меня с кем-нибудь другим, либо я позабыл. Во всяком случае нет никакого расчета скрывать этой случай, тем более при наличии отрывков из дневника (разумеется я не предполагаю злого умысла со стороны Павлова). Я и до сей минуты держусь того убеждения и сознания, что я с ним не знаком. Совершенно непонятно, каким образом я считаю его (Павлова) за незнакомого человека, если я, как он утверждает в своем дневнике «имел беседу в течение двух часов за чашкою чая». Непонятно потому еще, что Укубаевы, к которым прибыл Павлов, с лета 1919 года не живут в Семипалатинске и что, во 2-х –каким образом, с какой целью и в какой форме мог говорить такие вещи человек, которого впервые встречаю (слова Павлова). Если это факт, то не относится ли он к 1919 году (при колчаковской власти?)?.

В пользу этого говорят следующие данные: в 1919 году я занимал комнату у Укубаевых и целую зиму оставался за председателя Губернской Земской Управы, сокращенное название «Губзем».

Не смешивает ли Павлов председателей «Губзема» с «Завгубземотделом».

Загадочность всего этого укрепляет во мне уверенность в том, что ошибается доктор Павлов – очевидно, путая меня с кем-нибудь, либо, смешивая указанные две должности, относящиеся к различным периодом моей службы (1919г. и 1921г.). Во всяком случае я не придаю этому документу политического значения, так как для всякого ясно, что ни один мало-мальски политически грамотный человек не стал бы открывать каждому встречному, совершенно незнакомому человеку, свои карты по вопросам, относящимся, по мнению следователя, к «организованной деятельности определенной политической группы».

Меня обвиняют (пишу со слов следователя, письменных документов не видал) – в том:

а) Что я будто бы руководил выборами на съезде уполномоченных Алашского Райсельсоюза в 1924 году (когда я не присутствовал на союзе съезда и находился в отпуске на расстоянии более 200 верст от города, где происходят выборы) и в 1925 году, когда мои выступления касались исключительно кооперативного строительства в степи. Мои взгляды на кооперативное строительство и выступления на съезде можно выяснить из 1) Протокола постановления Правления Союза и

2) Протокола Союза.

б) Что я, сидя здесь в Кзыл-Орде, будто бы руководил родовой партией Семипалатинского уезда в 25/26 году. Справедливо ли вообще утверждение, что деятельность одной социальной группы является продуктом деятельности отдельных лиц.

Ведь для того, чтобы связать меня родовой партией в Мендешевской волости, нужно же логику вложить в известные границы и иметь достаточную комбинацию связанных причин и возможностей во времени и пространстве!

Этого ни у кого нет и не может быть. Нельзя же ведь все, что ни случилось в Мендешевской волости, сваливать на меня. Категорически заявляю, что никакого отношения к указанной родовой группировке я не имею.

Мое имя связывают с этой партией потому, что в 1917 и 1918 гг. областной казахский комитет (в составе которого находился и я) опирался на фамилии Молдабаевых, около 40 лет почти бессменно управлявших указанной волостью. Нами руководили в то время исключительно революционные соображения, но отнюдь не родовые. Впоследствии лавируя в различных условиях, Молдабаевы стали объектом своих действий выбирать меня, главным образом потому что они видели пред собою только меня (Я из той же волости: Казахский комитет рассыпался) и – главное, это нужно было некоторым ответработникам, моим «друзьям», находившимся и находящихся в тесной связи с Молдабаевым. Это – единственное объяснение всей этой истории. Другого нет и не может быть.

3. Мне ставится в вину также то, что я будто бы являюсь одним из вдохновителей какой-то особой политики по земельному вопросу. Для иллюстраций этого приводится следователем беседа моя с тов. Омаровым за ужином в горсаду (см. приложенное при нем мое письмо т.Омарову).

Мои взгляды по земельным вопросам изложены в протоколе допроса. В частности заявляю, что в 1921-22 гг. я порвал всякую связь с земельными вопросами. Не приходилось мне заниматься ими и в Госплане и Кооперации. Я прошу Вас не отказать сделать очную ставку с т.Омаровым, Султанбековым и др., ведь по словам следователя обвинение строится на показаниях Омарова, или волостных. Мое открытое письмо тов.Омарову в местной газете.

4. По основному пункту обвинения (срыв компании по конфискации скота) мне никаких конкретных данных (когда, где, что я совершил и в чем выражаются последствия совершенного) – следователем не предъявлено за исключением 2-х, 3-х вопросов общего характера, о которых написано выше (см. Протоколы допроса). По этому поводу распространяться не буду (поскольку не предъявлено фактических данных). Я считаю, что лучшим, чем какие-либо кляуза-сплетни и пр. – показателем моего отношения к вопросу о конфискации скота и должна стать та работа по экономическому обоснованию некоторых пунктов законопроекта о конфискации, в который я участвовал (прошу приложить к делу этот документ), а выражением моих общеполитических взглядов является мое заявление на имя Семипалатинского Губкома в 1925 г. и ответы на вопросы следователя.

Следователь, не удовлетворившись этими данными (очевидно, он рассматривает их, как показную сторону медали), предложил мне (26.27 и 28 ноября) выступить в печати по основным вопросам, на что я ответил категорическим отказом, последний мотивируется мною тем, что прежде всего я дорожу своим именем гражданина и не хочу, чтобы мое поведение в какой-либо ситуации могло быть двусмысленным и в частности – сидя за решеткой, не желаю создать представление, что я таким путем как бы пытаюсь искупить свою «вину». Вообще говоря, отказ этот не есть принципиальный отказ: я всегда готов выступить публично в другой обстановке, но не за решеткой.

Характерно здесь то, что все перечисленные выше пункты приводятся совершенно голословно, без всяких фактических данных и искусственно спаяны между собою. Естественно возникает вопрос – если моя деятельность за период 1919 по 1929 гг была направлена к систематическому срыву советских меропиятий, то почему же не были своевременно приняты меры и меня оставляли до сего времени в покое и на службе»? – Неужели кем-нибудь (органами надзора) руководило злое намерение дать разростись этому чрезвычайно вредному влиянию с моей стороны?! Анализ изложенного устанавливает тенденциозное построение всего следствия, совершенное отсутствие какой-либо вины с моей стороны, не говоря о систематическом срыве и полную мою безпомощность в смысле реабилитации своего имени, так как никаких материалов, фактических данных мне не предъявляли и весь следственный материал направляется в коллегию Г.П.У. без малейшей возможности с моей стороны оказать следствию какое-либо содействие в смысле установления истины. Тенденциозность эта основывается, по моему убеждению, во 1-х, на показаниях, на сплетнях (явлениях не редких в нашем Казахстане) грязных лиц, на ложной основе, введших Г.П.У. в заблуждение, и во 2-х: к прошлой моей деятельности по связи с бывшей «Алаш-Ордой», кстати сказать – амнистрированной двухкратными постановлениями Президиума ВЦИП (от 1919г. И 1920г.), почему у меня создается впечатление, что меня обвиняют не столько за деятельность мою в настоящем, сколько в прошлом, ибо я глубоко убежден в том, что в течение последних 9 лет я честно служил Советской власти. В виду изложенного и того, что я совершенно незаслуженно нахожусь 86 дней под стражей, убедительно прошу лично ознакомиться со всем следственным материалом, тщательно проверить и взвесить справедливость моих признаний и сделать соответствующие выводы.

Настоящее мое заявление прошу приобщить к моему делу.

Приложение: открытое письмо Омарову[51].

9.1.1929. Кзыл-Орда7

*** *** ***