Добро и зло в их существенном содержании определяются через наличность или отсутствие именно этих двух сочетающихся признаков: любви и одухотворения.
Человек духовен тогда и постольку, поскольку он добровольно и самодеятельно обращен к объективному совершенству, нуждаясь в нем, отыскивая его и любя его,.измеряя жизнь и оценивая жизненное содержание мерою их подлинной божественности (истинности, прекрасности, правоты, любовности, героизма). Однако настоящую силу и цельность одухотворение приобретает только тогда, когда оно несомо полнотою (плеромою) глубокой и искренней любви к совершенству и его живым проявлениям. Без плеромы-душа, даже с верною направленностью, раздроблена, экстенсивна, холодна, мертва, творчески непродуктивна.
Человек любовен тогда и постольку, поскольку он обращен к жизненному содержанию силою приемлющего единения, тою силою, которая устанавливает живое тождество между приемлющим и приемлемым, увеличивая до беспредельности объем и глубину первого и сообщая второму чувства прощенности, примиренности, достоинства, силы и свободы. Однако любовь приобретает настоящий предмет для своего единения и свою настоящую чистоту только тогда, когда она одухотворяется в своем направлении и избрании, т. е. обращается к объективно-совершенному в вещах и в людях, приемля именно его и вступая в живое тождество именно с ним. Без духовности - любовь слепа, пристрастна, своекорыстна, подвержена опошлению и уродству.
Согласно этому, добро есть одухотворенная (или, иначе, религиозно-опредмеченная, от слова "предмет") любовь, зло - противодуховная вражда. Добро есть любящая сила духа, зло-слепая сила ненависти. Добро по самой природе своей религиозно - ибо оно состоит в зрячей и целостной преданности Божественному. Зло по самому естеству своему противорелигиозно, ибо оно состоит в слепой, разлагающейся отвращенности от Божественного. Это значит, что добро не есть просто "любовь" или просто "духовная" зрячесть: ибо религиозно-неосмысленная страстность и холодная претенциозность не создадут святости. И точно так же это значит, что зло не есть просто "вражда" или просто "духовная слепота": ибо вражда ко злу не есть зло и беспомощное метание непрозревшей любви не составляет порочности. Только духовно-слепой может восхвалять любовь как таковую, принимая ее за высшее достижение, и осуждать всякое проявление враждебного отвращения. Только человек, мертвый в любви, может восхвалять верный духовный вкус как таковой, принимая его за высшее достижение, и презирать искреннее и цельное заблуждение духовно-непрозревшей любви. Такова сущность добра и зла, и, может быть, христианскому сознанию достаточно вспомнить о наибольшей Евангельской заповеди (полнота любви к совершенному Отцу), для того чтобы в нем угасли последние сомнения.
При таком положении дел внутреннее местонахождение зла и внутренняя преоборимость его становятся вполне очевидными. Настоящее одоление зла совершается через глубинное преображение духовной слепоты - в духовную зрячесть, а замыкающейся, отрицающей вражды в благодатность приемлющей любви. Необходимо, чтобы духовно прозрела не только вражда, но и любовь. Необходимо, чтобы любовью загорелась не только духовная слепота, но и духовная зрячесть. В освобожденной от зла, преображенной душе - одухотворенная любовь становится подлинным, глубочайшим истоком личной жизни, так что все в душе делается ее живым видоизменением: и служба дня, и восприятие музыки, и чтение папируса, и созерцание горной грозы; и то высшее, строгое беспристрастие, в котором монах, ученый и судья выдерживают и себя, и других; и даже та безжалостная вражда ко злу в себе и в других, которая необходима пророку, государственному вождю и воину.
Такое преображение только и может быть осуществлено во внутренней духовной самодеятельности человека, ибо любовь не может загореться и одухотвориться по чужому приказу, а духовность может расцвести и насытиться полнотой (плеромой) только в длительном религиозно-нравственном самоочищении души. Конечно, помощь других может быть здесь велика и могущественна: и близких людей, и далеких; и семьи, и церкви; и в свободном научении духовному пути (методу), и в пробуждении любви живою любовью. И понятно, чем огненнее и прозорливее дух, тем большему он научит других в свободном общении -и словом, и делом, и обличением, и утешением, и деятельным милосердием, и щедрою.уступчивостью; и чем глубже и чище помогающая любовь, тем легче и плодотворнее передается ее огонь в душу другого, не горящего. Душа, сопротивляющаяся злу, нуждается для победы в любовности и духовности; и тот, кто дает ей духа через любовь и любви в духе, тот помогает ее победе и сопротивляется злу не только в себе, но и в другом. Преображение зла только и может быть осуществлено тою силою, в слепом искажении которой зло как раз и состоит:
только сама духовно-зрячая любовь может взять на себя эту задачу и победно разрешить ее до конца; только она может найти доступ в ту бездну слепого ожесточения и безбожного своекорыстия, из глубины которой должно начаться обращение, очищение и перерождение... И для христианского сознания здесь, кажется, не может быть ни спорного, ни сомнительного.
И вот когда граф Л. Н. Толстой и его единомышленники призывают к внутреннему преодолению зла (2), к самосовершенствованию (3), к любви (4), когда они настаивают а необходимости строгого суда над собою, на необходимости различать "человека" и "зло в нем" (5), на неправильности сведения всей борьбы со злом к одному внешнему принуждению (6), на духовном и нравственном преимуществе убеждения (7), - то они следуют в этом за священной традицией христианства; и они правы. Таинственный процесс расцвета добра и преображения зла осуществляется, конечно, любовью, а не принуждением, и противиться злу следует из любви, от любви и посредством любви.
Но тот, кто признает это по изложенным выше основаниям, тот не только не обязан, но и не может принять ею остальную часть их учения, принципиально отрицающую заставление как таковое.
В самом деле, если одухотворенная любовь имеет способность преображать зло, то значит ли это, что в общем, бликом процессе сопротивления злу-заставление совершенно немощно, бесцельно, вредно и гибельно? Можно и умозаключать от необходимости добровольного самосовершенствования - к необходимости предоставления злодеям добровольно и беспрепятственно злодействовать? ели я обязан творить нравственное очищение внутри себя, то означает ли это, что злодей имеет право изживать вое зло во внешних злодеяниях? Если "человек" и "зло нем" не одно и то же, то разве нельзя подействовать на человека так, чтобы это воздействие благодетельно передалось именно "злу", в нем живущему? Одним заставлением невозможно победить зло; выводимо ли из этого полное отвержение заставления? Разве более глубокое исключает более элементарное? и разве дело творческого преображения души возможно только при внешней нестесненности злодея?
Или же "принуждение" - есть само по себе зло? И любовь исключает "принуждение" принципиально?
(1) Срв., напр., трактаты Сенеки
(2) Напр., "Круг чтения", II. 18-21, 56-59.
(3) Напр., "Круг чтения", II. 261.
(4) "Закон насилия". 54, 122, 173.
(5) Срв. "Круг чтения", I. 273. III. 101.
(6) Они называет его "насилием". Срв. "Круг чтения", II. 18-21,162-165.
(7) Напр., "Круг чтения", II. 101, 248.
О ЗАСТАВЛЕНИИ И НАСИЛИИ
Прежде чем обратиться к окончательной постановке сковной проблемы о сопротивлении злу силою, необходимо совершить еще несколько усилий, расчищающих дорогу. Так, прежде всего необходимо выяснить, что есть "принуждение" и что есть "насилие"? Есть ли это одно и то же или между тем и другим есть принципиальное различие? И если есть, то в чем оно?
Для того чтобы разрешить этот существенный вопрос, столь основательно запутанный сентиментальными моралистами и к тому же страдающий от недостатка соответствующих слов в языке, следует обратиться сначала к общему, родовому понятию, которое можно условно обозначить термином доставления" (собственно говоря - "заставляющего применения силы к человеческому существу").
Заставлением следует называть такое наложение воли на внутренний или внешний состав человека, которое обращается не к духовному видению и любовному приятию заставляемой души непосредственно, а пытается понудить ее или пресечь ее деятельность. Понятно, что если предварительное обращение к духовному видению (будь то в словах убеждения или в виде подставления ланиты) совершится и вызовет в душе состояние очевидности, то возникнет свободное убеждение, и тогда осуществляющееся действие волевой силы будет органически-свободным, а не заставляющим; и точно так же, если предварительное обращение к любовному приятию вызовет в душе состояние любви, то возникнет согласие и единение, и тогда осуществляющееся действие волевой силы будет органически-свободным, а не заставляющим.
Такое заставляющее наложение воли на человеческую жизнь может осуществляться в замкнутых пределах индивидуального существа: человек может заставлять сам себя; но оно может происходить и в общении двух или многих людей: люди могут заставлять друг друга. Всякое заставление есть или самозаставление, или заставление других. Далее, это заставление может выражаться в воздействии на мотивы поведения (например: авторитетный приказ, запрет (1), угроза, бойкот), но может выражаться и в непосредственном воздействии на человеческое тело (напр., толчок, удар, связывание, запирание, убийство). Согласно этому следует различать психическое заставление и физическое заставление; причем и самозаставление, и заставление других может иметь и психический, и физический характер.
Так, человек, умственно утомленный, или засыпающий, или пересиливающий в себе непокорное чувство и воображение, или совершающий нелюбимую душевную работу, или усвоивающий что-нибудь механически (напр., заучивание наизусть, решение арифметических задач, некоторые внутренние упражнения памяти и внимания и т. д.),- может извлечь себя и центр своего самочувствия из самовольно влекущейся, одолевающей стихии лени, сна или наслаждения, переместить этот центр в целесообразно усиливающуюся энергию духа и подвергнуть свою душевную стихию определяющему заставлению. Человек может внутренно заставлять себя, понуждая себя к усилиям и даже понуждая себя к понуждению. Такое состояние душевного самозаставления можно обозначить термином самопонуждения.
Подобно этому, возможно и физическое самозаставление, которое обычно бывает сопряжено с психическим. Таковы, например, все виды физического труда, совершаемого без прямого увлечения или хотя бы влечения к нему или выполняемого утомленным человеком; таковы многие виды телесного лечения; такова неподвижность при мучительной операции; таковы все аскетические упражнения, связанные с телесным страданием и не сопровождаемые экстазом. В этих случаях человек усиливается душевно, чтобы принудительно вызвать в себе известные телесные состояния или активного порядка (напр., мускульное усилие), или пассивного порядка (напр., стояние на столпе). Человек фактически может не только душевно понуждать себя, но и принуждать себя к телесному свершению и несвершению известных поступков. Такое состояние можно обозначить термином самопринуждения.
Заставлять других возможно также в психическом и в физическом порядке.
При надлежаще глубоком и широком понимании всякий приказ и запрет, не взывающий непосредственно к очевидности и любви, а обращающийся к волевой энергии духа, всякая подкрепляющая приказ психическая изоляция (напр., разрыв отношений, исключение из клуба) и всякая угроза (в чем бы она ни состояла) - являются видом психического заставления. Сущность этого заставления состоит в душевном давлении на волю человека, причем это давление должно побудить его собственную волю к известному решению и, может быть, самозаставлению; строго говоря, это давление может только осложнить или видоизменить мотивационный процесс в душе заставляемого, сообщая ему новые мотивы, не принятые им еще в порядке убежденности и преданности, или усиливая и ослабляя уже имеющиеся. Понятно, что это воздействие может встретить в душе такую энергию сопротивления, такую духовно сильную волю или душевную одержимость страстями, что вся его сила окажется недостаточной, ибо психическое заставление стремится, не стесняя внешнюю свободу заставляемого, побудить его к тому, чтобы он сам решил сделать что-то и не делать чего-то. Такое воздействие побуждает и понуждает человека, подходя к нему "извне", но обращаясь к его душе и духу; поэтому можно условиться называть его психическим понуждением.
Наконец, возможность физического воздействия на других ради их заставления - не вызывает, по-видимому, сомнений. Однако заслуживает внимания то обстоятельство, что всякое такое воздействие на чужое тело имеет неизбежные психические последствия для заставляемого - начиная от неприятного ощущения (при толчке) и чувства боли (при пытке) и кончая невозможностью делать что угодно (при заключении в тюрьме) и неспособностью желать или делать что бы то ни было (при смертной казни). Огромное большинство этих воздействий (за исключением патологических случаев зверообразно-ожесточенного насилия) осуществляется именно ради таких психических отражений или последствий; этим и объясняется, почему физически-заставляемые обычно пытаются отделаться от заставляющих при помощи уверения их в том, что они "согласны", что "волевое единение" наступило и что дальнейшее подчинение обеспечено. Понятно, что, арестуя, связывая, мучая и запирая другого, человек не может непосредственно произвести в нем желанные ему душевно-духовные изменения; он не может распорядиться другим изнутри, заменить его волю своей волей, вызвать в нем согласие, основанное на убежденности, и поведение, основанное на добровольной преданности. Человеку не дано принуждать других к подлинным деяниям, т. е. к духовно и душевно цельным поступкам; физическое воздействие на другого далеко не всегда может даже вынудить у человека какой-нибудь неприемлемый для него внешний поступок (Муций Сцевола, христианские мученики), а духовное значение такого вынужденного внешнего поступка (напр., неискреннего исповедания, вынужденной подписи и т. д.) зависит от дальнейшего свободного признания его со стороны того, кто уступил пытке (срв. процессы ведьм, легенду о Галилее). Человек, физически понуждаемый другим, имеет всегда два исхода, избавляющие его от этого внешнего напора: лицемерие и смерть; и только тот, кто убоялся смерти или внутренне не выдержал необходимого при лицемерии раздвоения личности, говорит о "принуждении" как о возможном и состоявшемся событии; но и ему следует помнить, что его "принужденность" сама собою угаснет в момент его личного, духовного, чисто внутреннего восстания и утверждения своей настоящей убежденности и искренней преданности. Вот почему осторожнее и точнее говорить не о физическом принуждении, а о физическом понуждении.
Понятно, наконец, что физическое заставление может быть направлено на чужое делание и на чужое неделание. В первом случае оно чрезвычайно ограничено в своих возможностях: бессильное вызвать целостный поступок, вынужденное всегда ожидать обороняющегося лицемерия со стороны понуждаемого - оно может рассчитывать только на медленное влияние внешнего режима и его проникновение в душу человека. Зато во втором случае физическое воздействие легче может рассчитывать на целесообразность и успех: оно может пресечь известную деятельность, помешать определенному человеку делать что-нибудь (конечно, не всем и не во всем) или заставить его не делать. Отсюда возможность наряду с физическим понуждением еще и физического пресечения.
Таковы основные виды "заставления вообще": самопонуждение, самопринуждение, психическое понуждение, физическое понуждение и пресечение.
И вот было бы глубокой духовной ошибкой приравнять всякое заставление - насилию и придать центральное значение этому последнему термину. В самом слове "насилие" уже скрывается отрицательная оценка: "насилие" есть деяние произвольное, необоснованное, возмутительное; "насильник" есть человек, преступающий рамки дозволенного, нападающий, притесняющий,-угнетатель и злодей. Против "насилия" надо протестовать, с ним надлежит бороться; во всяком случае, человек, подвергшийся насилию, есть обиженный, угнетенный, заслуживающий сочувствия и помощи. Одно применение этого ценностно и аффективно окрашенного термина вызывает в душе отрицательное напряжение и предрешает исследуемый вопрос в отрицательном смысле. Доказывать "допустимость" или "правомерность" насилия - значит доказывать "допустимость недопустимого" или "правомерность неправомерного"; реально, духовно и логически доказанное - тотчас же оказывается аффективно отвергнутым и жизненно спорным: неверный термин раздваивает душу и заслоняет ей очевидность.
Именно поэтому будет целесообразно сохранить термин "насилия" для обозначения всех случаев предосудительного заставления, исходящего из злой души или направляющего на зло,- и установить другие термины для обозначения непредосудительного заставления, исходящего от доброжелательной души или понуждающего ко благу. Тогда, например, понятию самозаставления будут подчинены, с одной стороны, понятия самопонуждения и самопринуждения, с другой стороны-соответствующие виды психического и физического самонасилия, и далее, понятию внешнего заставления будут подчинены, с одной стороны, понятия психического понуждения, физического понуждения и пресечения, с другой стороны - соответствующие виды психического насилия над другими; и только тогда, сквозь прояснившуюся терминологию, впервые обнаружится самая проблема непредосудительного заставления и его разновидностей.
Замечательно, что Л. Н. Толстой и его школа совершенно не замечают сложности всего этого явления. Они знают только один термин, и притом именно тот, который предрешает весь вопрос своею аффективною окраскою. Они говорят и пишут только о насилии и, выбрав этот неудачный, отвращающий термин, обеспечивают себе пристрастное и ослепленное отношение ко всей проблеме в целом. Это и естественно: нет даже надобности быть сентиментальным моралистом для того, чтобы на вопрос о "допустимости" или "похвальности" озлобленного безобразия и угнетения-ответить отрицательно. Однако эта единственность термина укрывает за собою гораздо более глубокую ошибку: Л. Н. Толстой и его школа не видят сложности в самом предмете. Они не только называют всякое заставление - насилием, но и отвергают всякое внешнее побуждение и пресечение, как насилие. Вообще говоря, термины "насилия" и "зла" употребляются ими как равнозначные настолько, что самая проблема непротивления "злу насилием" формулируется иногда как проблема непротивления "злу злом" (2) или воздаяния "злом за зло" (3); именно поэтому насилие иногда приравнивается "сатане" (4), а пользование им описывается как путь "диавола" (5). Понятно, что обращение к этому "сатанинскому злу" воспрещается раз навсегда и без исключений (6), так что лучше умереть или быть убитым, чем пустить в ход насилие (7); мало того, один из этих моралистов пытается даже установить, что победивший силою "всегда и неизменно неправ", ибо "истина" и "Бог" всегда в "побежденном" (8).
Справедливость требует признать, что все эти осуждения не относятся ими к внутреннему самозаставлению, которое упрощенно характеризуется как "насилие духа над плотью" (9) и допускается в порядке нравственного делания. Однако пределами "своего тела" (10) допустимость заставления и ограничивается: "чужая плоть" имеет "своего хозяина" и поэтому "насилие", направленное на другого, "не нужно" (11); ведь невозможно доказать, что "другой" неспособен к верному самоуправлению изнутри (12), а отрицать "свободу" и "человека" недопустимо (13). И поэтому всякое выхождение за пределы своего существа признается не обоснованным пользою, не вызванным необходимостью, вторгающимся в Божие дело, святотатственно замещающим волю Божию, как якобы недостаточную, и обнаруживающим в душе "насильника" прямое отрицание Бога (14). Надо предоставить других-самим себе (15) и совсем прекратить внешнюю борьбу со злом, как неестественную и неплодотворную (16). Надо перестать "устраивать жизнь других людей" (17) и понять, что кто бы ни сделал насилие и для чего бы оно ни было сделано, все равно оно будет злом, без всяких исключений (18). И все те, кто этого не хочет понять и продолжает насильничать,- разбойники на больших дорогах (19), революционеры (20), палачи, шпионы (21), сенаторы, министры, монархи, партийные лидеры (22) и все вообще политические деятели (23) -суть "заблудшие" и "большею частью подкупленные" люди (24), предающиеся своим "привычным, излюбленным порокам: мести, корысти, зависти, честолюбию, властолюбию, гордости, трусости, злости..." (25).
Таким образом, из всей сферы волевого заставления Л. Н. Толстой и его единомышленники видят только самопринуждение ("насилие над своим телом") и физическое насилие над другими; первое они одобряют, второе-безусловно отвергают. Однако при этом они явно относят физическое понуждение других и пресечение к сфере отвергаемого "насилия" и, совсем не замечая, по-видимому, возможности психического понуждения других и психического насилия над другими, отвергают все сразу как ненужное, злое и безбожное вмешательство в чужую жизнь.
(1) Понятно, что добровольное, основанное на убеждении подчинение приказу (или запрету) выводит его из категории "актов заставления": начинается органически свободная субординация, на которой покоится живая сила всякой достойной и крепкой общественной организации.
(2) Напр., Л. Толстой, "Закон насилия", стр. 55,173-175. "Круг чтения", I, 238-240, II, 163. "Три притчи", XIII, 184 (при ссылках на томы XI, XII, XIII, XIV имеется в виду издание полного собрания сочинении, вышедшего в Москве у Кушнерева). Срв. еще о приравнении "силы", "насилия" и "зла": "В чем есть моя вера", 94, 95, 193, 255, а также 17, 48, 95, 249. В воззвании Гаррисона: "основное учение непротивления злу злом". "Царство Божие", стр. 3. В "Катехизисе Непротивления" Балу "сатана - сатаною, зло - злом, неправда - неправдою". "Царство Божие", 6.
(3) "Круг чтения", III, 220, срв. "Крестник", т. XI, стр. 179.
(4) "Круг чтения", I, 238-240.
(5) Там же, II, 162-165.
(6) Л. Толстой, "Закон насилия", стр. 54, 55, 108, 109, 111, 178. "Круг чтения". II, 162-165, III, 61.
(7) "Круг чтения", I, 238-240, II, 162-165.
(8) "Кругчтения", II, 18-21.
(9) "Круг чтения", II, 18.
(10) Там же.
(11) Там же.
(12) Л. Толстой, "Закон насилия", 53; "Круг чтения", II, 18-21, III, 155'.
(13) "Круг чтения", II, 18-21.
(14) "Круг чтения", II, 18-21.
(15) Л. Толстой, "Закон насилия", 152; "Круг чтения", П, 56-59, III, 14.
(16) "Круг чтения", II, 18-21; срв.: жить "без отпора". "В чем счастье", т. XI, 212.
(17) Л. Толстой, "Закон насилия", 152. "Перестать заботиться о делах внешних и общих". "К вопросу о свободе воли", XI, 581.
(18) "Круг чтения", II, 162-165. Срв. "Закон насилия", 54, 108, 109.
(19) "Закон насилия", 80.
(20) "Закон насилия", 134.
(21) Там же, 147.
(22) Там же, 147.
(23) "Закон насилия", 53, 80, 129, 134, 139, 147.
(24) Там же, 80.
(25) "Закон насилия", 143.
О ПСИХИЧЕСКОМ ПОНУЖДЕНИИ
Вопреки всему этому необходимо установить, что "заставляющий" совсем не делает тем самым злое дело, и не только тогда, когда он заставляет самого себя, но и тогда, когда он заставляет других.
Так, вряд ли надо доказывать, что все основные виды самопонуждения и самопринуждения имеют решающее значение в процессе внешней цивилизации и внутренней культуры человека. Все состояния лени, дурных привычек, азарта, запоя и многое множество так называемых проблематических, неудачливых, падших и даже порочных натур-имеют в основе своей неспособность к такому душевному и телесному самопонуждению: или непропорциональную слабость понуждающей воли, или непропорциональную силу дурных страстей, или то и другое вместе. Тот, кому когда-нибудь удавалось вчувствоваться и вдуматься в проблему духовного воспитания, тот должен был понять, что глубочайшая основа и цель его состоит в самовоспитании и что процесс самовоспитания состоит не только в пробуждении в самом себе очевидности и любви, но и в усилиях понуждающей и принуждающей себя воли. Сентиментальный оптимизм в духе Руссо и его современных сторонников характеризует людей наивных в опыте зла и всегда дает право спросить, знают ли они сами, что такое самовоспитание, и всегда ли им самим давалось органически свободное и цельное действие волевой силы в направлении на высшее благо?.. Тот, кто духовно воспитывает себя, тот хорошо знает, что такое самопонуждение и самопринуждение.
Понятно, что заставлять и понуждать себя можно не только ко благу, но и ко злу. Так, психическое понуждение себя к прощению обиды или к молитве не будет злым делом, но понуждение себя к злопамятству, к обману или к доказыванию заведомо ложной и духовно ядовитой теории, или к сочинению льстивой оды-будет психическим заставленном себя ко злу, самонасилием. Точно так же физическое (строго говоря - психофизическое) принуждение себя к мускульной работе, к принятию горького лекарства, к суровому режиму-будет не злым делом, а самопринуждением; но тот, кто заставляет себя, вопреки своей склонности, фальшиво улыбаться, вкрадчиво льстить, произносить демагогические речи или участвовать в кощунственных представлениях, тот принуждает себя ко злу и насилует себя (психофизически).
И вот в этом отношении задача каждого духовно воспитывающего себя человека состоит в том, чтобы верно находить грань между самопонуждением и самопринуждением, с одной стороны, и самонасилием, с другой стороны, укрепляя себя в первом и никогда не обращаясь ко второму: ибо самонасилие всегда будет равноопасно и равноценно духовному самопредательству (1).
Благое самозаставление призвано вести активную борьбу с противодуховным, озлобленным, упрямым "не хочется". Неспособность к этой борьбе есть первое проявление бесхарактерности. И именно немощь в самопонуждении и самопринуждении, эта слабость воли при силе злых страстей, выдвигает проблему духовной помощи, т. е. психического понуждения, исходящего от других. Напрасно наивная мораль, веруя в безусловную свободу воли, стала бы взывать здесь к личному "усилию", которое якобы "ничего не стоит сделать" (2)... Проблема бесхарактерности непостижима для индетерминиста. Напрасно также наивный противник "насилия", веруя в безусловную силу безвольной очевидности и безвольной любви, стал бы "убеждать" и "зажигать" бесхарактерную душу. Проблема воспитания неразрешима для сентиментального (3). Помочь человеку, неспособному к благому самозаставлению, можно - или ослабляя силу его страстей (катартический путь, к которому неспособен индетерминист), или укрепляя силу его воли (императивный путь, к которому неспособен сентиментальный). Воспитывать бесхарактерного ребенка или, что почти то же, бесхарактерного взрослого - значит не только будить в нем духовную зрячесть и зажигать в нем любовь, но катартически учить его самопонуждению и императивно приучать его к самопринуждению. Ибо для человека, неспособного к благому самозаставлению, единственный путь, ведущий его к этому искусству - есть испытание внешнего давления, исходящего от других.
Понятно, что человек тем более нуждается в этом содействии, в этой духовной помощи со стороны, чем менее его жизнь строится силами очевидности и любви и чем менее он способен к самозаставлению. Самое поведение такого человека, его слова, его волеизъявления, его поступки - взывают ко всем окружающим о волевой помощи; он сам, может быть, не просит ее- отчасти потому, что не понимает, чего именно ему недостает, и не догадывается о возможной помощи со стороны, отчасти потому, что ему мешает в этом недостаток смирения - дурное самолюбие и чувство ложного стыда. Зато самая жизнь его молчаливо молит о спасении или, по крайней мере, о помощи, и поскольку корень его страдания лежит в безвольной неспособности к самопонуждению - он нуждается не в уговаривании и не в возбуждении любви, а именно в духовно-психическом понуждении. Бесхарактерный человек изнемогает, не справляясь с задачею духовного самовоспитания; ему не удается определить и ограничить себя волею; ему объективно необходима помощь со стороны, и, не находя ее, он предается необуздываемому течению страстей и пороков. Напрасно было бы ссылаться перед лицом этой задачи на "чужого хозяина" и на "личное самоуправление"... Все многое множество людей, не выработавших в себе волевого характера, не имеющих ни "царя в голове", ни властвующих святынь в сердце, доказывает каждым своим поступком свою неспособность к самоуправлению и свою потребность в социальном воспитании. И трагедия тех, кто бежит от этой задачи, состоит в том, что она остается для них неизбывною...
