Тезис первый. Изменение природы и функций научного знания

Постмодернистская социология

 

В 80 - 90-х годах XX в. в социологии оформилась проблематика <постмодерна>. Она была связана с осознанием того факта, что все многообразные изменения, развернувшиеся в последней четверти XX в., имеют столь радикальный и новаторский характер, что для понимания их природы и их нового качества требуется создание совершенно новой социологической понятийности.

Пример теорий постиндустриального и информационного общества показывает, что создатели этих теорий, описывая социальные трансформации и указывая на новые явления и процессы, вынуждены были для их объяснения обращаться к факторам и областям, выходящим за рамки социологии - к психологии, философии, к <духу времени>, как Ферраротти, к исторической жизни в ее целостности. Кроме того, большинству исследователей была очевидна эмерджентность основных социальных процессов и нового социального состояния, очевиден разрыв в исторической преемственности. Разрыв носил столь фундаментальный и глобальный характер, что описывать его в терминах трансформации только социальной и хозяйственной систем оказалось недостаточным. Предметом рассмотрения стала историческая жизнь в ее целостности, а точками соотнесения стали начало (конец XVII в.) и конец (конец XX в.) уходящей исторической эпохи, получившей в социологической науке название <модерн>. Новое, становящееся социальное состояние, иное по своему содержанию, получило название <постмодерн>^.

При этом под <модерном> в современной социологии стали понимать социальные характеристики обществ, сформировав-

^О теориях постмодерна в современной социологии более подробно см.: Кимелев Ю. А., Полякова Н. Л. <Социологические теории модерна, радикализированного модерна и постмодерна>. - М., 1996.

шихся в последней трети XVIII в. как обществ промышленных, капиталистических, демократических, классовых (а затем массовых) и оформленных в качестве национальных государств. Культура модерна - это культура Просвещения, включающая и его теорию социальной роли науки, и теорию прогресса, и концепцию человека, которая и составляла основу агентности в обществах модерна.

В соотнесении с этими характеристиками, через сравнение с ними и в качестве антитезы им разрабатывалась и оформлялась теория постмодерна как теория общества и культуры конца XX столетия. Сравнение или противопоставление современности начальным характеристикам модерна выразилось в формулировании нескольких типичных тезисов (по поводу которых никогда не было согласия между различными авторами). Эти тезисы, как правило, пересматривали и отрицали основные положения модерна. Их можно свести к нескольким основным, каждый из которых нашел свое наиболее полное выражение у различных теоретиков постмодерна.

Тезис первый. Изменение природы и функций научного знания

Изменение природы и функций научного знания - это тезис, с которого можно начинать историю постмодернистской социологии. Одной из первых книг, в которой прозвучала эта тема, была книга Жана-Франсуа Лиотара <Состояние постмодерна>.

Концепцию Ж.-Ф. Лиотара можно свести к нескольким позициям. Во-первых, по его мнению, <по мере вхождения общества в эпоху, называемую постиндустриальной, а культуры - в эпоху постмодерна, изменяется статус знания>^. Знание - главный компонент культуры, оно - вид дискурса. В информационную эпоху знание также принимает форму информации, переводимой на язык компьютеров, оно операционализируется и коммерциализируется. Старый принцип, считает Лиотар, по которому получение знания неотделимо от формирования разума и даже от самой личности, устаревает и будет выходить из употребления. Такое отношение поставщиков и пользовате-

^Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. - Санкт-Петербург, 1998. С. 14.

лей знания к самому знанию стремится и будет стремиться перенять форму отношения, которое производители и потребители товаров имеют с этими последними, т. е. стоимостную форму. Знание производится и будет производиться для того, чтобы быть проданным, оно потребляется и будет потребляться, чтобы обрести стоимость в новом продукте, и чтобы быть обмененным. Оно перестает быть самоцелью и теряет свою <потребительскую стоимость>.

В форме информационного товара знание необходимо для усиления производительной мощи, оно является самой значительной ставкой в мировом соперничестве за власть, оно создает новое поле для индустриальных и коммерческих стратегий, а также для стратегий военных и политических.

Вопрос о статусе научного знания жестко связан с вопросом о легитимации - процессом, по которому законодателю оказывается позволенным провозглашать данный закон нормой. В современных условиях речь идет о <двойной легитимации>, поскольку налицо процесс, по которому <законодателю> разрешено и трактовать научный дискурс, и предписывать условия его истинности для того, чтобы некоторое высказывание могло быть принято к вниманию. Вопрос о двойной легитимации предстает как <реверсия>, которая делает очевидным, что знание и власть есть две стороны одного вопроса: кто решает, что есть знание, и кто знает, что нужно решать? <В эпоху информатики вопрос о знании более, чем когда-либо становится вопросом об управлении>^.

Во-вторых, в современных обществах функции управления и регулирования, как пишет Лиотар, все более отчуждаются от управляющих и передаются технике. Распоряжение информацией уже входит и будет входить в обязанности экспертов всех видов. Правящий класс есть и будет классом, который принимает решения, но будет уже не традиционным политическим классом, а <разнородным слоем, сформированным из руководителей предприятий, крупных функционеров, руководителей больших профессиональных организаций, профсоюзов, поли-

^Там же. С. 28.

тических партий и религиозных конфессий>^. Процесс управления существенно демократизируется и деиерархизируется, и при этом основу его составляет структура коммуникативной сети, по которой осуществляется передача операциональных блоков информации.

В-третьих, в силу указанных факторов - усиления роли знания в системе экономического производства и социального управления, его коммерциализации и превращения в информационный товар, который может функционировать в системах коммуникативных связей подобно другим символическим средствам обмена, например, деньгам, - наиболее адекватной методологией анализа общества становится, как считает Лиотар, теория языковых игр.

Представление об обществе как о некотором <органическом> единстве он считает глубоко устаревшим, так же как и выдвижение в центр анализа общества феномена субъекта, или <самости>. <Самость> только встраивается в сложную и как никогда мобильную систему отношений, создавая <узлы> коммуникаций, пункты, через которые проходят сообщения различного характера. Конечно, будучи помещенным в эти узлы или создавая их, человек получает власть над потоком сообщений: от него зависит - принимать, отправлять или просто транслировать поток информации далее по системе коммуникаций. Языковый аспект функционирования системы, таким образом, приобретает особое значение.

Теорию языковых игр, которая выполняет в исследовании общества роль коммуникативной теории, Лиотар дополняет теорией игр, а также исследованием <институций> - нормативных установлений, которые накладывают ограничения на игры. В этом плане речь идет, прежде всего, об исследовании современных институтов знания.

В результате общество начинает представать как тотальный гипертекст, структура которого (если таковая имеется) определяется ограничениями, которые полагаются теорией игр и совокупностью <институций>. Содержание этого гипертекста со-

^Там же. С. 43.

ставляют содержания, разработанные в рамках культуры на протяжении всей ее истории - повествования, или нарративы, как их называет Лиотар.

Главным моментом, поразительной чертой постмодернистского научного знания, а также общества, рассматриваемого как гипертекст, является имманентность самому себе дискурса о правилах, которые узаконивают как науку, так и повествования и культуру в целом. Утрата легитимности в смысле утраты связи с реальностью - как преимущественным объектом соотнесения - порождает высокий уровень нестабильности и знания, и общества.

Нестабильность и утрата легитимности как характеристики знания, социальной реальности, общества - это общий тезис постмодернистской социологии. Каждый из тезисов мы попытаемся проиллюстрировать на примере концепции, в которой он, на наш взгляд, нашел наиболее четкое воплощение.

Тезис второй. Конец индивида и приход <молчаливого большинства>

Масса, а не индивид, по мнению Жана Бодрийяра, ведущего французского социолога постмодернистской ориентации, предстает как основная характеристика современности. Масса явление в высшей степени имманентное, обращенное внутрь себя, не осваиваемое никакой практикой и никакой теорией. Масса - это <черная дыра, куда проваливается социальное... полная противоположность тому, что обозначается как социологическое>^. Масса - ни субъект, ни объект. Она не в состоянии быть носителем автономного сознания, так же как она не поддается ни обработке, ни пониманию в терминах элементов, отношений, структур, совокупностей. Масса с полным безразличием пропускает сквозь себя и воздействия, и информацию, и нормативные требования.

Масса не состоит ни из субъектов, ни из объектов. Массу, пишет Бодрийяр, составляют лишь те, кто свободен от своих

^Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства или конец социального. - Екатеринбург, 2000. С. 8.

символических обязанностей, <отсечен>, <пойман в бесконечные сети> и кому предназначено быть лишь <многоликим результатом функционирования тех самых моделей, которым не удается их интегрировать и которые в конце концов предъявляют их лишь в качестве статистических остатков>^. У массы нет ничего общего с каким-либо реальным населением, корпорацией, специфической социальной совокупностью. Любая попытка ее квалифицировать является попыткой отдать ее <в руки социологии> и оторвать от ее внутренней неразличимости. В массе, пишет Бодрийяр, невозможно даже отчуждение - в ней не существует ни <один>, ни <другой>.

Масса поглощает и уничтожает все: индивида, смысл, социальное, культуру, знание, власть, политику. У масс нет имени. Массы - это анонимность, это <молчаливое большинство>, которое не может иметь какой-либо репрезентации. Они не выражают себя - их зондируют. Они не рефлектируют - их подвергают тестированию. Политический референт уступил место референдуму. Однако зондирования, тесты, референдумы (СМИ постоянно действующий референдум) - механизмы, выступающие в качестве симуляции, а не репрезентации.

Погруженные в свое молчание массы больше не субъект (прежде всего не субъект истории), они не входят в сферу артикуляции и представления. Масса - сфера поглощения, а не взрыва, она избегает схем освобождения, революции и историчности. Так массы защищаются от Я, от индивидуальности.

Сегодня, как считает Бодрийяр, представления смещаются. Мы начинаем подозревать, что повседневное, будничное существование людей - это не малозначащая изнанка истории, и что уход масс в область частной жизни - это вызов политическому, форма сопротивления политической манипуляции. <Роли меняются: полюсом силы оказывается уже не историческое и политическое с их абстрактной событийностью, а как раз их обыденная, текущая жизнь, все (включая сюда и сексуальность), что заклеймили как мелкобуржуазное, отвратительное и аполи-

^Там же. С. 10.

тичное>^. Существо современности, подчеркивает Бодрийяр, не заключено ни в борьбе классов, ни в неупорядоченном броуновском движении. Оно состоит в глухом, но неизбежном противостоянии <молчаливого большинства> навязываемой ему социальности.

Тезис третий. Постмодерн как <конец прогресса>, <прекращение событий>, <конец истории>

Концепция постмодерна как <конца прогресса>, <прекращения событий>, или <конца истории> также наиболее полно представлена Ж. Бодрийяром. Бодрийяр выделяет ряд различных гипотез относительно постмодерна как конца истории или прекращения событий. Мы воспроизведем их здесь, поскольку в них достаточно полно резюмированы имеющие широкое хождение воззрения, провозглашающие <конец истории>.

В соответствии с одной из них, постмодерн есть результат ускорения движения модерна во всех планах - техническом, событийном, коммуникационном, в плане ускорения экономических, политических и прочих обменов, вследствие которого <мы перестаем соотноситься со сферой реального и истории>. Мы в такой мере <освободились>, что вышли за пределы определенного горизонта, в котором <возможно реальное>, за которым уже не действует сила притяжения по отношению к вещам и событиям.

Вторая гипотеза относительно конца истории, в противоположность первой, связана не с ускорением, а с изменением социальных процессов. В нынешних обществах господствуют массовые процессы. Возникает инерция социального, которая порождается множественностью и насыщенностью социальных обменов, сверхплотностью городов, рынков, информационных сетей. В нее как в вату проваливаются все события. <Инертная материя социального представляет собой холодную звезду, вокруг массы которой замерзает история. События чередуются и исчезают в индифферентности. Массы, нейтрализованные информацией, выработавшие невосприимчивость к ней, нейтрали-

^Там же. С. 47 - 48.

зуют историю и служат своеобразным поглощающим экраном. Они не имеют истории, не имеют чувства, сознания, не имеют желаний>^. История, смысл, прогресс уже не ускоряют движение к освобождению. Масса в своей <молчаливой имманентности> глушит всякую социальную, историческую, временную трансценденцию. История заканчивается не вследствие отсутствия актеров, отсутствия насилия или событий, а вследствие замедления, индифферентности и оцепенения масс.

Третья гипотеза относительно конца истории связана с преодолением того предела, за которым вследствие все большей информационной наполненности история перестает существовать как таковая. Мы уже никогда не обретем историю, какой она была до эпохи информатизации и средств массовой информации. Мы уже не сможем изолировать историю от <модели ее совершенствования>, которая в то же время есть <модель ее симуляции>, <модель вынужденного поглощения гиперреальностью>, создаваемой СМИ. Мы никогда уже не узнаем, какой была социальность до входа в <техническое совершенство информатизации>.

В настоящее время, считает Бодрийяр, утрачена <слава события>. В течение столетий история развертывалась под знаком значимости событийности, наследуемой от предков и влияющей на грядущее. Ныне история сузилась до <вероятной сферы> причин и следствий. Смысл событий стал ожидаемым смыслом, события программируются. Бодрийяр называет это <остановкой событий>. <Речь идет о подлинном конце истории, конце исторического Разума>^.

Но дело не обстоит таким образом, что мы покончили с историей. Нам требуется <питать конец истории>. Мы как бы продолжаем производить историю, нагромождая <знаки> социальности, политики, знаки прогресса и изменения, а в действительности лишь <питаем> ее конец в том плане, что немного отодвигаем его. Стремление вперед подменяется обращением к

^Baudrillard J. L'illusion de la fin ou la greve des evenements. - P.: Galilee, 1992. P. 14.

^Ibid. P. 40.

прошлому, подменяется бесконечным процессом ревизии всех значимых исторических явлений. Ревизия зачастую принимает форму оправдания исторических преступлений, <переосмысления> всего и вся.

Вместе с тем обращение в прошлое, бесконечная ретроспектива всего, что предшествовало нам, ставит проблему <отбросов>. Что делать с остатками угасших идеологий, революционных утопий, мертвых концепций, продолжающих засорять наше <ментальное пространство>. По существу, вся история представляет собой живые отбросы. <Экологический императив> требует, чтобы отбросы были вновь пущены в дело, были рециклированы. Мы стоим перед дилеммой: либо останки и отбросы истории погребут нас, либо мы используем их в какойто <причудливой истории>, какую мы в действительности создаем сегодня.

У истории не будет конца, все остатки истории - церкви, демократия, коммунизм, этносы, конфликты, идеология и т. п. могут подвергаться бесконечному новому использованию. Ведь все, что считалось преодоленным историей, в действительности не исчезло, все архаичные и анахроничные формы сохранились и всегда готовы выйти на поверхность. <История вырывается из циклического времени лишь для того, чтобы перейти в порядок рециклирования>^. Рециклирование форм прошлого, их превознесение и усиленное внимание к явлениям прошлого, реабилитация прошлого через имитацию, - все это, по Бодрияру, признаки постмодерна.

Саму историю следует рассматривать как хаотическое образование, где ускорение кладет конец линеарности событий. Следствия приобретают определенную автономию, делающую возможным обратное воздействие на причины. Нужно говорить также об обратном воздействии информации на реальность. Подобная обратимость означает нарушение порядка, или <хаотический порядок>.

^Ibid. P. 47.