Глава 3. Политические предпосылки подписания советско-германского пакта о ненападении

В данной главе я считаю необходимым найти ответы на вопросы, когда же и как появилась идея заключения пакта о ненападении, когда и как появилась идея секретных договоренностей к пакту.

С 3 мая наркомом иностранных дел СССР был уже Вячеслав Молотов. (Приложение 1, рис.8) Литвинов был активным сторонником сближения с Западом и противником Германии. Историк У. Ширер полагает, что судьба Литвинова была решена 19 марта – после того, как англичане отклонили предложение СССР о проведении конференции. [41] Очевидно, после этого Сталин стал задумываться о заключении соглашения с Германией.

Что касается пакта, то проведенные И. Фляйшхауэр исследования архивов Шуленбурга показали, что германский посол в Москве был сторонником оформления нового характера советско-германских отношений в духе договора о нейтралитете1926 г, когда в начале мая 1939 г. Гитлер в беседах с Риббентропом высказал намерение «инсценировать новый рапалльский период»[42].

И Л.А. Безыменский ставит вопрос: «Когда это намерение стало известно советской стороне?» [43]

20 мая состоялась первая беседа Молотова с Шуленбургом; в ходе ее Молотов сделал заявление, которое иначе как сен­сационным не назвать.[44] Он сказал: «Мы пришли к выводу, что для успеха эко­номических переговоров должна быть создана соответствующая политическая база…»[45]. Для Ста­лина и Молотова, обращение к идее заключения пакта с "третьим рейхом" датируется концом мая 1939г. Но необходимо подчеркнуть, что это была лишь идея, не подкрепляемая пока практическими шагами навстречу Гитлеру.

«До этого момента, -отмечает Л.И. Гинцберг, - беседы пред­ставителей СССР и Германии не выходили за рамки экономических отношений; и вот руководитель советской дипломатии выступает с предложением перейти к сфере политических отношений как приоритетной»[46].

Безыменский считает инициатором Гитлера, а Гинцберг- Сталина. Выясняется противоречие.

Далее Гинцберг добавляет: «… оба тоталитарных режима были заинтересованы в сговоре, чтобы совместно удовлетворить свои территориальные и гегемонистские притязания. При этом однако, положение обеих сторон было не одинаковым: СССР одновременно вел переговоры с англо-французским альянсом и играл на этом. Контакты с Англией и Францией осуществлялись и в целях маскировки, и для давления на Германию. Переговоры же с последней прошли ряд этапов, в ходе которых в большей степени проявлялась заинтересованность в соглашении то одной, то другой стороны. Но неоспорим тот факт, что именно СССР первым поставил вопрос о необходимости перестройки политических отно­шений..»[47]

Окончательный перелом произошел в конце июля 1939, между 24 и 27 июля.[48] 24 июля К. Шнурре имел длительную беседу с Астаховым и заместителем торгпреда Е. И. Бабариным, в ходе которой были обсуждены и политические отношения, причем наметилось явное взаимопонимание в этой области.

Шнурре уверял, что об угрозе Советскому Союзу со стороны Германии не может быть и речи, и убеждал собеседников, что «германская политика направлена против Англии»; вероятно, немцы знали об антипатии Сталина к этой стране. Астахов согласился с тем, что Данциг так или иначе будет возвращен Германии, и в ее пользу «каким-либо образом» разре­шен вопрос о польском коридоре. В ходе беседы он дважды касался Прибалтийских государств и осведомился у Шнурре, есть ли у Германии кроме планов экономического проникновения далеко идущие политические намерения относительно этих стран. [49] В ответ Шнурре заявил: «Что же касается конкретно Прибалтийских стран, то мы готовы в отношении их повести себя так, как в отношении Украины. От всяких посягательств на Украину мы начисто отка­зались».[50]

29 июля статс-секретарь МИД Германии Э. Вайцзеккер направил Шуленбургу инструкцию: во время предстоящей беседы с Молотовым подтвердить сказанное Шнурре и заявить: «При любом развитии польского вопроса мы будем готовы гарантировать все советские интересы и достигнуть понимания с со­ветским правительством». То же касалось «жизненных интересов Советов на Балтике». [51]

Таким образом, Германия официально приглашала Советский Союз к участию в ограблении стран Восточной Европы. [52]

2 августа 1939 г. Риббентроп принял Астахова. (Приложение 1, рис.9) Из немецкой записи их беседы ясно, "что урегулирование отношений стало чрезвычайно срочным делом, но не­мцы старались не обнаружить это. «Я вел беседу бесстрастным тоном»,— подчер­кнул Риббентроп. А в приписке лично для Шуленбурга он отметил: «Я вел беседу, не показывая, что мы торопимся». [53]

В ряде донесений Астахов сообщал, чего можно ожидать от немцев. Так, 8 августа он писал: «Немцы желают создать у нас впечатление, что готовы были "бы объявить свою незаинтересованность к судьбе прибалтов (кроме Литвы), Бессарабии, русской Польши (с изменениями в пользу немцев) и отмежеваться от аспирации на Украину... чтобы этой ценой нейтрализовать нас в случае войны с Польшей»[54]; 12 августа: «Отказ от Прибалтики, Бессарабии, Восточной Польши (не говоря уже об Украине) — это в данный момент минимум, на который немцы пошли бы без долгих разговоров, лишь бы получить от нас обещание невмешательства в конфликт с Польшей». [55]

Астахов предлагал НКИД высказаться более определенно.

Сталин и Молотов уже располагали к этому времени информацией о том, что подготовка нападения на Польшу вступила в решающую фазу. 17 августа, например, было получено такое донесение: «Развертывание немецких войск против Польши и концентрация необходимых средств будут закончены между 15 и 20 августа, и начиная с 20 августа следует считаться с началом военной акции против Польши»[56].

Но напор немецкого руководства возрастал столь стремительно, что Сталин и Молотов не сумели, да и не хотели твердо противостоять ему.[57]

Кульминационным пунктом переговоров стала встреча Молотова с Шуленбургом 15 августа. Посол изложил инструкции, полученные от Риббентро­па: «капиталистические демократии Запада являются неумолимыми врагами как национал-социалистической Германии, так и Советского Союза…если не действовать быстро, то оба правительства лишатся возможности... сов­местно разрешить территориальные вопросы, связанные с Восточной Европой»[58].

Интересны замечания немецкого историка И. Фляйшхауэр о том, что до 15 августа готовности советских представителей идти на немецкие предложения не отмечалось[59]. И здесь её позиция прямо противоположна категоричной и достаточно односторонней позиции Л.И. Гинцберга. Она аргументирует свою точку зрения в Литературной газете, приводя следующие факты: еще в 1933 году Сталин, а не германское правительство расторг сотрудничество между Красной Армией и рейхсвером; затем, получив в ответ на предложение в 1934 году как Германии, так и европейским державам по решению восточноевропейских проблем, Сталин сделал соответствующие выводы и сделал ставку на создание в Европе системы коллективной безопасности; интерпретации советских зондажей вплоть до весны 1937 года основываются, в основном, на немецких документах; далее, несмотря даже на заключение Мюнхенского соглашения, до 15 августа 1939 года Сталин прилагал немалые усилия, чтобы заключить союз с Англией и Францией[60]. Инициатива же, по мнению немецкого историка, шла именно от Гитлера, еще в апреле 1939 года принявшего решение о наступлении на Польшу.[61]

Итак, уже 16 августа Риббентроп потребовал у Шуленбурга, чтобы он снова встретился с Молотовым и сообщил ему, что Германия готова заключить пакт о ненападении сроком на 25 лет. Встреча состоялась 17 августа, и в ходе ее послу был вручен ответ советского правительства. В этом документе выражалось согласие урегулировать отношения; первым шагом к этому может быть заключение торго­вого и кредитного соглашения, вторым — заключение пакта о ненападении или подтверждение Договора о нейтралитете 1926 г. Особо обговаривалась необ­ходимость одновременно подписать специальный протокол, который определит интересы сторон в том или ином вопросе внешней политики и явится неотъемле­мой частью пакта; при чем в протокол должны были войти "вопросы, затронутые в германском заявлении от 15 августа (т. е. о Польше, Прибалтике и т. д.)»[62].

И вновь Риббентроп потребовал от Шуленбурга встретиться с Молотовым. В его телеграмме от 18 августа говорилось, в частности: «Фюрер считает, что необходимо, чтобы мы за стараниями выяснить германо-русские отношения не были застигнуты врасплох началом германо-польского конфликта…»[63].

Это доказывает, что Германии просто необходим нейтралитет СССР по отношению к агрессии против Польши (в тот момент речь еще шла только о нейтралитете), и она готова уплатить за это. Данный и аналогичные документы опровергают мнение о том, будто Сталин и Молотов лишь 23 августа приняли решение, с какой из сторона Германией или Англией и Францией — следует договориться.

19 августа Молотов и Шуленбург встречались дважды. Во время второго визита Молотов вручил Шуленбургу советский проект пакта о ненападении. Вопреки недавней рекомендации, данной Молотовым немцам, этот проект в одном, но чрезвычайно существенном пункте не совпадал с прежними пактами, заключен­ными СССР; в нем отсутствовала статья о денонсации в случае нападения одной из договаривающихся сторон на третью державу.

Немцев, однако, в этот момент интересовало прежде всего другое — как бы максимально ускорить приезд Риббентропа в Москву, и они продолжали с удво­енной силой настаивать на этом.

Последним аккордом в этом эпизоде стало личное послание Гитлера Сталину от 20 августа 1939 г., в котором он предлагал принять Риббентропа 22-го, самое позднее — 23 августа. Против этого Сталин возражать не мог.

Вскоре после прилета немецкой делегации начались переговоры. Их вел Сталин. Они растянулись далеко за полночь, но оказались очень простыми. Как следует из официальной немецкой записи беседы Риббентропа со Сталиным и Молотовым в ночь с 23 на 24 августа 1939 года: «Риббентроп прибыл с желанием закончить дело с подписанием пакта о ненападении и секретного дополнительного протокола как можно быстрее. Редактирование текста договора не составил никаких трудностей, так как Гитлер принял советский проект. однако окончательный текст получил два важных дополнения: статью 3, в которой договаривающиеся стороны соглашались постоянно консультироваться друг с другом по вопросам, затрагивающим их общие интересы, и статью 4, согласно которой ни одна из договаривающихся сторон не должна была участвовать в какой-нибудь группировке держав, направленной против другой стороны.»[64] (Приложение 3) Нужно отметить, что Сталин впервые лично вел переговоры с представителем иностранного государства о заключении договора и как утверждает Л.А. Безыменский, принимал также активное участие и в составлении и формулировании самого договора, что говорит об осознании Сталиным чрезвычайной важности и опасности заключения данного соглашения. [65] (Приложение 1, рис.10)

Что касается секретного протокола, то в нем обращает на себя внимание, прежде всего, статья, касающаяся Польши. Здесь устанавливалась граница сфер интересов Германии и СССР (по линии рек Нарев, Висла и Сан) (Приложение 1, рис. 12) на территории в тот момент еще суверенного и независимого государства «в случае территориально-политическо­го переустройства» областей, входящих в него. [66] Секретный протокол, по существу, предполагал четвертый раздел Польши[67] (Приложение 1, рис.11) Прибалтийские страны (включая Финляндию) признавались сферой интересов СССР, она должна была простираться вплоть до северной границы Литвы. Отдельный пункт Протокола констатировал «интерес СССР в Бессарабии» и «полную незаинтересованность» Германии в ней»[68]. Это был фор­менный международный разбой[69], по мнению Л.И. Гинцберга.

Но, как справедливо отмечает И. Пыхалов, требования морали в международной обстановке 1939 года неуместны и раз уж речь зашла об этом, уместно спросить - а судьи кто? Сдавшие Гитлеру своего союзника Чехословакию западные демократии, участвовавшая в её разделе Польша не имеют никакого права осуждающе тыкать в нас пальцем.[70]

Даже многие западные историки, неизменно осуждающие СССР за сделку с Германией, признают, что Сталин, вступив в переговоры с Гитлером в 1939-м, сделал именно то, что лидеры Англии и Франции сделали в 1938 году в Мюнхене, – за счёт маленького государства купил себе мирную передышку, необходимую на перевооружение, чтобы противостоять агрессору.

Сам по себе договор с юридической точки зрения не выходил за рамки принятых в то время соглашений, не нарушал внутреннего законодательства и международных обязательств СССР. Вместе с тем ясно, что с заключением договора оказались нарушенными какие-то глубинные элементы демократического мироощущения в целом. [71]

 

 

Заключение

В процессе изучения и анализа литературы, посвященной внешней политики СССР в 30-е годы, я столкнулась с огромным количеством исследований, статей, публикаций и обнаружила множество различных подходов к изучению причин, приведших ко Второй мировой войне, и к трактовке роли Пакта Молотова- Риббентропа, которую он сыграл накануне войны. Мнения различных ученых зачастую оказывались противоположными. Самые крайние позиции по отношению к советско-германскому соглашению от 23 августа 1939 года были освещены в данной работе. Речь идет об оценке пакта как соглашения, принесшего исключительно положительные результаты и последствия для нашей страны, или как крайне необдуманного шага И.В. Сталина, преследовавшего чисто захватнические интересы и личные имперские притязания. Истина, как всегда, скрывается, где-то посередине.

Я постаралась кратко осветить основные внешнеполитические события, происходившие в Европе в 30-е годы, и пришла к заключению, что внешняя политика Советского правительства в период от Мюнхена до подписания пакта должна рассматриваться на фоне агрессивной экспансионистской политики «третьего рейха»: у России не было альтернативного варианта действий в августе 1939 года. Да, изначально, можно было сделать упор на продолжение усилий ради возведения совместно с западными странами - здания коллективной безопасности; либо ориентироваться на самоизоляцию, на одностороннее усиление собственных рычагов воздействия; либо бросить все силы на проведение политики союзов с соседними странами. Но к концу 1930-х годов стало очевидно, что новая мировая война в любом случае состоится, а все перечисленные возможности были, по сути, «обесценены». При этом потенциальные участники войны делились на три группы: во-первых, Англия, Франция и в перспективе США; во-вторых, Германия с союзниками; в-третьих, СССР. Отсюда следовало, что в грядущей схватке двое будут бить кого-то одного, и ему придётся «несладко». Понятно, что в этих условиях главной задачей советской дипломатии было не допустить войны с объединёнными силами западного мира.

Нужно отметить, что в напряженной обстановке 1939 года СССР параллельно вел переговоры и с Англией и Францией, и с Германией; то же наблюдалось и за Англией и Германией. Важно понимать, что мы говорим о ситуации, когда «каждый из собравшихся вместе хитрецов пытается надуть всех остальных». Никто никому не доверяет и редко выходит «чистым победителем». (Приложение 1, табл.1, 3)

Но для того, чтобы ответить на главный вопрос, заявленный во введении, необходимо также выявить инициатора советско-германского сближения.

Проведя анализ торговых отношений СССР и Германии в 1933-1939 гг., я пришла к выводу, что необходимо учитывать тезис об инициативной роли экономического фактора при оценке версии о «вынужденном» характере договора. Мне представляется вполне обоснованным предположение, что первые шаги навстречу Германии для достижения экономических договоренностей делает именно Сталин. СССР остро нуждался в немецкой промышленности для восстановления хозяйства, поднятия экономики, выполнения пятилетних планов. Не можем мы забывать и о программе строительства «большого флота».

Если говорить об инициативе политического сближения, то здесь вполне логичным было бы принять позицию И. Фляйшхауэр, которая считает, что, остро нуждавшийся в обеспечении политической изоляции Польши и готовившийся к войне с ней, Гитлер сделал первые шаги навстречу СССР.

Однако нельзя рассматривать обособленно экономический и политический аспекты этих отношений. Можно говорить о едином комплексе экономических и политических советско-германских связей, развивавшихся параллельно. И анализировать, соответственно, их следует в совокупности. По моему мнению, советско-германское сближение в 30-е годы носило обоюдный характер, так как обе державы были в них заинтересованы.

Чего же добился Сталин, подписав соглашение с Гитлером 23 августа 1939 года?

Заключив пакт о ненападении с фашистской Германией, Сталин фактически временно перевел восточный вектор агрессивных устремлений Гитлера на западный вектор. Тем самым он решил целый ряд проблем, стоявших перед СССР.

Во-первых, в результате дипломатической игры Сталину удалось вернуть страну к границам Российской империи 1913-го года. Причем, присоединение Западной Украины и Западной Белоруссии отодвинуло границы на запад, а значит увеличило время продвижения немецких войск к советским промышленным центрам, и дало больше времени на эвакуацию заводов. (Приложение 1, табл.2)

Во-вторых, заключив договор, СССР спутал карты всех своих противников. Технически это было выполнено просто ювелирно: были перечеркнуты планы англичан, заигрывавших и с Германией, и в меньшей степени с Францией и СССР, а на деле пытавшихся стравить их между собой. К тому же, договор сделал бессмысленным планирование агрессии Японии против СССР, поскольку такая агрессия имела смысл только при скоординированном нападении на Советский Союз Японии и Германии. Более того, это послужило причиной выбора японским командованием южного направления для экспансии.

В-третьих, Советский Союз получил передышку для подготовки к войне с фашистами. Однако, непонятно, почему же немцы сумели так быстро оккупировать значительную часть советской территории. Возможно, пакт явился свидетельством принятия Сталиным курса на стратегический союз с Германией, или просто Сталин заблуждался в отношении Гитлера, и, идя на договор, он был готов соблюдать его не два года, а неограниченно длительное время. Гитлер же использовал Сталина для достижения промежуточных целей.

Таким образом, германо-советский пакт предполагал выгоду обеим сторонам, хотя и был только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Выигрыш Германии был очевиден: Берлин заручился нейтралитетом Москвы в грядущей германо-польской войне. СССР же в результате пакта снова вошёл в круг великих держав, став важным игроком в системе международных отношений. Договор о ненападении позволял Москве не быть втянутой в войну, ставил предел германскому продвижению на восток, позволял урегулировать конфликт с Японией. Тем самым, СССР получил гарантии от войны, по крайней мере, на ближайшую перспективу. Даже если, как заявляют многие исследователи, непосредственная военная угроза со стороны Германии тогда, летом и осенью 1939 г., ещё отсутствовала, пакт, в любом случае, ограничивал пределы германской экспансии на восток и признавал «советской сферой влияния» те регионы, которые в принципе могли использоваться Германией как плацдармы для возможных действий против Советского Союза. В этом смысле договор бы объективно выгодным для нашей страны.

Пора ответить на главный вопрос данного исследования. По моему мнению, пакт Молотова - Риббентропа для СССР не был вынужденной и нежелательной мерой, так как, Советский союз и сам был заинтересован в его подписании. И уж тем более, нельзя считать данный пакт ошибкой советского правительства, преступлением международного масштаба. Сталин проявил себя государственным деятелем высшей квалификации. Не будь пакта о ненападении, судьбы мира сложились бы по-иному, и отнюдь не в пользу СССР.