Большая Игра продолжается... 8 страница

Это произошло в доме тибетского сановника. К удивлению англичанина, там его встретили две странные собаки, чье европейское происхождение он распознал с первого взгляда. Одна из них была терьером, а другая — мопсом, обе принадлежали к породам, о которых никогда не слышали в Центральной Азии. Но откуда они тут взялись? Вскоре Муркрофт решил, что нашел ответ. Явно узнав в нем европейца, обе собаки начали прыгать вокруг, ласкаться и радостно лаять. Потом, оставив его в покое, принялись достаточно сносно исполнять военные команды. Для Муркрофта это означало только одно: оба пса когда-то принадлежали солдатам. Местные жители утверждали, что получили их от русских торговцев, но Муркрофт был убежден в ином. Однако в любом случае это показывало, что русские здесь уже побывали. С той поры до самой

своей смерти в 1825 году Муркрофт засыпал своих начальников в Калькутте множеством взволнованных предупреждений о планах русских в Центральной Азии.

Он был убежден, что Санкт-Петербург намерен захватить огромные нетронутые рынки Центральной Азии. Писал, что Ост-Индская компания должна решить, будут ли коренные жители Туркестана и Тибета «одеваться в ткани из России или из Англии» и станут ли они покупать «железные и стальные орудия, произведенные в Санкт-Петербурге или Бирмингеме». Более того, он был уверен, что русские стремятся к территориальным захватам. Сначала это будут ханства Центральной Азии, а потом и сама Индия. В одном из писем к своему начальству он объяснял, как горсть английских офицеров, командующих местными нерегулярными воинскими частями, может остановить всю русскую армию, стремящуюся через перевалы на юг, завалив ее огромными глыбами с окружающих высот.

Но было это очень давно. Как в Великобритании, так и в Индии русофобы составляли меньшинство либо пользовавшееся слишком слабой поддержкой со стороны правительства или компании, либо не имевшее поддержки вообще. Действительно, при всем сходстве их взглядов маловероятно, чтобы отец русофобии сэр Роберт Вильсон и Муркрофт когда-либо слыхали друг о друге, уж не говоря о переписке. В то же время руководство компании было слишком далеко от мысли, что Санкт-Петербург, официально все еще союзник Британии, питает какие-либо коварные намерения насчет Индии. Ведь собственно первейшей и достаточно дорогостоящей их задачей являлись консолидация и защита уже завоеванных земель, а не захваты новых в Гималаях и за ними, как настоятельно призывал Муркрофт. Потому начальство игнорировало его предупреждения, полагая их плодом чрезмерного рвения, а не трезвых оценок. Они оказывались погребенными в архивах компании, их игнорировали, не читали, и вновь явиться на свет Божий им было суждено лишь после его смерти.

Давней мечтой Муркрофта было в поисках лошадей посетить Бухару, большой торговый город, столицу богатейшего ханства Центральной Азии. Он был искренне убежден,

что там на рынках удастся найти лошадей, так нужных для компании,— чего до сих пор никак не удавалось сделать. Это были легендарные туркменские кони, о прыти, выносливости и маневренности которых он столько слышал на базарах Северной Индии. Весной 1819 года его настойчивость была вознаграждена, он получил одобрение и финансовую поддержку двухтысячемильной экспедиции, которой суждено было стать для него третьей и последней. Подобно русскому путешественнику Муравьеву во время миссии в Хиву, Муркрофт не имел никакого официального статуса, так что от него вполне могли отречься, возникни у него проблемы или вызови его визит в столь далекий от индийских границ город протест со стороны Санкт-Петербурга.

Покупка лошадей была только одной из задач Муркрофта. Он также планировал открыть рынки дальнего севера для британских товаров и опередить таким образом русских, которые, по его убеждению, вынашивали аналогичные планы. Итак, 16 марта 1820 года он со своим отрядом пересек границу контролируемой компанией территории, а за ним неспешно следовал большой караван, груженный лучшими британскими экспортными товарами от фарфора до пистолетов, ножей и хлопка. Их тщательно отобрали, чтобы затмить гораздо худшие по качеству русские товары. Помимо множества всадников и слуг спутниками Муркрофта в этом столь дальнем походе через Оксус были молодой англичанин по имени Джордж Требек и англо-индиец Джордж Гутри. Оба мужчины оказались не только способными и надежными спутниками, но и проявили себя стойкими и верными друзьями в трудные дни. Никто из них и подумать не мог, что из-за долгих и частых задержек их путешествие в неизвестность отнимет около шести лет и завершится трагедией.

 

По опыту своих предыдущих экспедиций Муркрофт знал, что самая короткая дорога в Бухару лежала через Афганис-

тан. К несчастью, в то время там разгорелась ожесточенная гражданская война. Несмотря на небольшой конвой из гуркхов, это представляло для экспедиции большую опасность, особенно когда распространились слухи о том, что их верблюды нагружены ценными товарами для рынков Туркестана. Поэтому Муркрофт решил попытаться миновать Афганистан и подойти к Бухаре с востока, со стороны Кашгара в китайском Туркестане. Проще всего было пройти через Каракорум от столицы Ладака Леха. Более того, приближаясь к Бухаре с этой стороны, Муркрофт надеялся заодно открыть для английских товаров рынки китайского Туркестана. В сентябре 1820 года после многочисленных задержек в Пенджабе и более чем года, проведенного в пути (возможно, ошибка в датах.— Прим. пер.), Муркрофт и его спутники наконец прибыли в Лех. Они были первыми англичанами, которых там увидели. Тотчас же они попытались установить контакт с китайскими властями в Яркенде, в дальнем конце Каракорума, чтобы получить разрешение на проход по их территории. Но, как вскоре обнаружил Муркрофт, это оказалось нелегко.

Начать с того, что Яркенд лежал в 300 милях к северу за почти непроходимыми, особенно зимой, перевалами, и на получение ответа тамошних властей, которые и в лучшие времена не особенно утруждали себя торопливостью, могли уйти месяцы. Хотя Муркрофту понадобилось время, чтобы это понять, существовали и другие причины, мешавшие его усилиям попасть в китайский Туркестан, или Синьцзян, как его называют теперь. Могущественные местные купцы на протяжении многих поколений обладали монополией на караванную торговлю между Лехом и Яркендом и не горели желанием уступать ее англичанам. Даже когда Муркрофт предложил наиболее влиятельным из них назначить их представителями Ост-Индской компании, его усилия продолжали саботировать. Только позднее он выяснил, что китайцы их предупредили: стоит англичанам получить разрешение на проход через перевалы, как они приведут с собой армию.

Муркрофт совсем недолго пробыл в Лехе, когда обнаружил то, чего больше всего боялся: оказалось, что у него есть

русский соперник. Официально тот считался местным торговцем, ездившим через перевалы и ведшим торговлю между Лехом и караванными городами китайского Туркестана. Как вскоре выяснил Муркрофт, на самом деле он был высокопоставленным царским агентом персидско-еврейского происхождения, выполнявшим важные политические и коммерческие задания Санкт-Петербурга. Звали его Ага Мехди, и карьеру начинал он мелким уличным торговцем. Вскоре он начал торговать кашмирскими шалями, славившимися по всей Азии своим теплом и красотой. Потом, благодаря выдающейся предприимчивости, проделал долгий путь через Центральную Азию и добрался до Санкт-Петербурга. Там его шали привлекли внимание самого царя Александра, пожелавшего встретиться с предприимчивым купцом.

Тот произвел на Александра большое впечатление и был направлен им обратно в Центральную Азию с инструкциями попытаться наладить коммерческие контакты с Ладаком и Кашмиром. Это удалось, и на тамошних базарах начали появляться русские товары. Когда купец вернулся в Санкт-Петербург, восхищенный царь наградил его золотой медалью с цепью, а еще дал ему русское имя Мехди Рафаилов. После этого для него спланировали новую миссию, на этот раз и с политическими, и с чисто коммерческими задачами. Ему было приказано продвинуться гораздо дальше к югу — в независимое государство сикхов Пенджаб. Там ему следовало попытаться установить дружеские контакты со стареющим, но чрезвычайно мудрым и коварным правителем Ранжит Сингхом. Про того было известно, что у него прекрасные отношения с англичанами. Мехди вез с собой рекомендательное письмо от царя, подписанное министром иностранных дел графом Нессельроде. В письме, достаточно невинном с виду, говорилось, что Россия хотела бы торговать с купцами Ранжит Сингха, а его самого приглашали в Россию с визитом.

Муркрофт не замедлил выяснить все это и даже сумел через своих агентов получить копию царского письма. Казалось, оно подтверждало его самые худшие опасения насчет намерений русских. Заодно он выяснил, что предприимчи-

вый соперник вскоре ожидается в Лехе, куда должен прибыть на своем пути в столицу Ранжит Сингха Лахор. «Мне очень хотелось с ним увидеться,— записывал Муркрофт в своем дневнике,— чтобы наилучшим образом убедиться в его истинных намерениях, а также в намерениях честолюбивой державы, под патронажем которой он работает». Муркрофт выяснил также, что Рафаилов, если называть того новым именем, привез с собой не только крупную сумму денег, но еще и рубины и изумруды, некоторые очень крупные и весьма ценные. Последние, как подозревал Муркрофт, почти наверняка предназначались в качестве подарков от царя Ранжит Сингху и его приближенным — слишком ценными они были для местной торговли или обмена.

От людей, вернувшихся с севера через перевалы, англичанин слышал также о тревожной активности Рафаилова в этом почти полностью мусульманском закоулке Китайской империи. Ему сообщили, что в Кашгаре тот тайно обещал местным вождям поддержку царя, если те попытаются сбросить маньчжурское иго. Рафаилову велено было передать им, что если они направят в Санкт-Петербург законного претендента на кашгарский трон, тот прибудет обратно во главе обученной русскими армии и вернет все земли, принадлежавшие его предшественникам. Правдой это было или нет, но Муркрофт видел, что местное население ликовало при известии о благорасположении к ним царя. Ясно было, что Рафаилов — противник весьма серьезный. Его знание людей и местных языков, не говоря уже об уме и предприимчивости, превосходно служило выполнению порученной ему — по мнению Муркрофта — задачи: «Распространить влияние России до границ с британской Индией» и по пути произвести политическую и географическую разведку территорий.

Обо всем этом Муркрофт докладывал своим начальникам, находившимся в отстоящей на 1000 миль Калькутте. В докладах он делился и своим открытием, что Рафаилова на самом опасном участке его путешествия в казахской степи, где царило полное беззаконие, сопровождал казачий конный отряд. Теперь Муркрофт больше чем когда-либо был убежден, что

за поисками Санкт-Петербургом рынков на дальнем севере Индии таится то, что он именовал «чудовищным захватническим планом». Там, где пройдут караваны с русскими товарами, следом наверняка смогут пройти и казаки. Рафаилов был просто разведчиком, исследующим маршрут и готовящим почву. Муркрофт был убежден, что судьба Северной Индии сейчас находится в их руках. Если лукавому пришельцу ничто не помешает, ему оставалась всего пара недель пути, так что Муркрофт со спутниками возбужденно ждали его прибытия. Но не дождались. Точно неизвестно, при каких обстоятельствах погиб царский посланник. Он просто исчез где-то на высоких перевалах Каракорума, и его останки присоединились к тысячам скелетов людей и животных, разбросанных вдоль того, что позднее один путешественник назвал «via dolorosa» («дорогой скорби».— Пер.). Муркрофт мало что сообщает на этот счет, разве что смерть его соперника стала «страшной неожиданностью». Можно только предполагать, что тот умер от неожиданного сердечного приступа или от горной болезни, так как в тех местах тропа заставляла путников подниматься почти на 19 000 футов над уровнем моря. Возможно, опытный врач и ветеринар Муркрофт не знал причину смерти Рафаилова, а может быть, ответ погребен где-то среди 10 000 страниц его отчетов и переписки. Однако любые намеки на то, что сам Муркрофт мог быть как-то связан с этой трагедией, можно почти наверняка отвергнуть. Он был не только исключительно благородным, но и чрезмерно великодушным человеком. Его биограф доктор Гарри Олдер, видимо, единственный человек, тщательно просмотревший все бумаги Муркрофта, нашел в них указание на то, что осиротевший малолетний сын его противника был им обеспечен и получил надлежащее образование, хотя это все, что нам известно. До тех пор, пока западным исследователям не станут доступны русские секретные архивы того периода, истинная правда о Рафаилове наверняка не выйдет на свет божий. Однако Муркрофт был искренне убежден, что тот был доверенным агентом русского империализма, точно так же, как и советские исследователи считают самого Муркрофта одним

из главных британских шпионов, посланных прокладывать пути для аннексии Центральной Азии. Если бы Рафаилов прожил еще несколько лет, то, как пишет Муркрофт в письме другу, «он смог бы реализовать такие сценарии, от которых содрогнулись бы многие кабинеты Европы».

Неожиданное исчезновение со сцены Рафаилова не избавило Муркрофта от параноидального страха перед намерениями русских относительно северных штатов Индии. Не проконсультировавшись со своими начальниками в Калькутте и не имея должных полномочий, он поспешил от имени «английских купцов» начать переговоры о заключении торгового договора с Ладаком. Он был убежден, что таким мастерским ударом открыл бы рынки Центральной Азии для земляков-производителей, все еще страдавших от экономических потрясений, вызванных наполеоновскими войнами. Однако шефы его энтузиазма не разделяли. Они не только не были убеждены насчет планов России в Центральной Азии, не говоря уж об Индии, но и самым тщательным образом старались избегать всего, что могло бы задеть правителя Пенджаба Ранжит Сингха, которого считали самым ценным другом и соседом. И меньше всего им хотелось заполучить в качестве противника его и мощную, хорошо обученную армию сикхов. В Калькутте не было секретом, что после захвата Кашмира Ранжит Сингх ревниво полагал Ладак своей подконтрольной территорией.

Однако было слишком поздно предупреждать его об этом договоре. Муркрофт уже написал ему, что Ладак — независимое государство, в чьи дела не стоит вмешиваться, и добавил, что его правитель мечтает о британском покровительстве. Ранжиту поспешили направить уничижительные извинения за проступок Муркрофта вместе с полным отказом от договора, но, видимо, они слишком запоздали, чтобы спасти Муркрофта от ярости Сингха (не говоря уж о ярости шефов Муркрофта, которые все еще продолжали иметь с ним дело). Вскоре после этого началась серия таинственных покушений на жизнь Муркрофта и двоих его спутников.

Первое из покушений было совершено неизвестным, выстрелившим поздно вечером через окно в работавшего за сто-

лом Джорджа Требека и лишь немного промахнувшимся. Видимо, убийца по ошибке принял его за Муркрофта, который часами просиживал за своим складным столиком, составляя отчеты и заполняя дневник. Потом последовали еще два покушения на Муркрофта; одного из ночных убийц он застрелил. Потерпев неудачу, убийцы сменили тактику. Вскоре Муркрофт и его спутники почувствовали странные боли, которые приписали одному из видов лихорадки. Но если они пошли против Ранжит Сингха (не говоря уж о тех местных купцах, монополии которых они угрожали), то среди жителей Ладака они успели завести друзей, которые прекрасно понимали, что происходит. Однажды ночью, когда Муркрофт ломал голову над причиной их непонятной болезни, его посетили два странных человека, укрывших лица, чтобы их не опознали. Жестами те недвусмысленно дали понять, что его и спутников отравили. После того как они выпили предложенный подозрительного вида отвар, головные боли и ломота в суставах неожиданно прекратились. Как ни странно, то же самое произошло и с покушениями.

Но если Муркрофту удалось пережить месть со стороны врагов, то теперь он столкнулся с недовольством собственных начальников. До тех пор руководство компании удивительно терпимо относилось к затеянным их коневодом бесконечным и дорогостоящим поискам новых лошадей для улучшения поголовья. После двух безрезультатных экспедиций ему даже позволили организовать еще одну, нынешнюю поездку в Бухару. Не было сомнения, что они остро нуждаются в лошадях; к тому же Муркрофт присылал из своих путешествий множество ценной топографической и политической информации. Даже его все более возрастающая русофобия не слишком беспокоила начальство. На нее просто закрывали глаза. Однако вмешательство в весьма чувствительные отношения Ост-Индской компании с соседними правителями — совсем другое дело.

Первым порывом руководства было уволить Муркрофта, снять его с довольствия, и сообщение об этом отправилось в путь. Вскоре последовало второе письмо с приказом

вернуться. По всей видимости, Муркрофт получил письмо об увольнении, но не получил письма с требованием вернуться в Калькутту. Тем не менее он оскорбился и обиделся. «Я пекусь о безопасности моей страны,— протестовал он,— о влиянии на государство, расположенное на границе Индии и являющееся точкой опоры для расширения нашей торговли на Туркестан и Китай, а также сильным форпостом против врага с севера». Ему трудно было пережить, что от него отреклась его собственная родина. Верхом унижения стало то, что он явно не сумел пробудить интерес своего руководства к огромным нетронутым рынкам Центральной Азии, не сумел внушить кому-то в Лондоне или Калькутте своей убежденности в той угрозе, которую представляла британским интересам в Азии Россия.

Человек, менее настойчивый, чем Муркрофт, разочаровался бы и сдался. В конце концов он мог просто вернуться в Лондон и продолжить карьеру преуспевающего ветеринара. Но он не забыл про лошадей, которых он так долго стремился найти. Если проход в Бухару через китайский Туркестан оказался закрыт, в конце концов можно было попытаться пройти более опасной дорогой через Афганистан. Муркрофт не понимал, что долгие месяцы, проведенные в Ладаке в попытках договориться с китайцами о проходе через горы, почти с самого начала были бесполезной тратой времени. Ловкий Рафаилов, которого Муркрофт так ценил, прежде чем отправиться в свое собственное трагическое путешествие через перевалы, ухитрился влить яд сомнения в умы китайских сановников и восстановить их против Муркрофта и его отряда.

Теперь Муркрофт со спутниками попытались наверстать потерянное время, покинув Ладак до того, как туда дошло письмо, требующее возвращения домой. В конце весны 1824 года после путешествия через Кашмир и Пенджаб (при этом они старались обойти как можно дальше к северу столицу Ранжит Сингха Лахор) они форсировали Инд и добрались до Хайберского перевала. За ним лежал Афганистан, а дальше — Бухара.

 

Смерть на реке Оксус

 

Провести слабо вооруженный караван, груженный ценными товарами, про который ходили слухи, что он везет золото, и в лучшие времена было предприятием весьма рискованным. Попытка осуществить это в тот момент, когда страна была охвачена анархией и балансировала на грани гражданской войны, требовала храбрости или, быть может, глупости высшего порядка. Перспективы того, что они смогут добраться до реки Оксус, сохранив в неприкосновенности свои жизни и товары, представлялись ничтожными. Более того, некоторые опережавшие караван дикие слухи вряд ли могли улучшить их шансы.

Согласно одному из них они в действительности были тайным авангардом британской армии вторжения и должны были провести разведку страны перед ее захватом. Возможно, афганцы сумели прочитать мысли Муркрофта, ведь задолго до того он писал в Калькутту, предлагая поступить именно таким образом. Он предупреждал, что если англичане первыми не приберут Афганистан к своим рукам, это почти наверняка сделают русские. И какой момент мог быть для этого благоприятнее, нежели нынешний, когда две соперничающие стороны сражаются за трон Афганистана? Муркрофт утверждал, что одного британского полка достаточно, чтобы посадить на трон наиболее подходящего кандидата. Как обычно, его предложения не услышали. Однако понадобилось не так много времени, чтобы другие, более влиятельные голоса выдвинули те же соображения, подавая эту идею как свою собственную. Так Афганистану суждено было занять важное место в истории Британской империи, и Муркрофт просто опередил свое время.

Другой слух, который сильно мешал участникам экспедиции, гласил, что они намерены щедро платить за свою безопасность племенам, через территорию которых им придется проходить. Поэтому они пребывали в постоянном страхе перед нападением грабителей. Правда, благодаря ветеринарному искусству Муркрофта, очень нужному в стране, где выживание людей почти полностью зависело от домашних животных, им удалось приобрести множество друзей. Жестокость афганского лета стала суровым испытанием для всех, включая даже собак, две из которых погибли от солнечного удара. Жара, как отмечал Муркрофт, «была такой, словно дуло из кузнечного горна». Как всегда во время своих путешествий, он делал обширные записи о людях и топографии, диких животных и домашнем скоте, сельском хозяйстве и древних памятниках. В великом буддистском храме Бамиана, где участники экспедиции оказались первыми побывавшими там европейцами, они с благоговением взирали на две колоссальные фигуры, вырезанные в крутом откосе. Высоту большей из них они оценили в 150 футов, недооценив ее приблизительно на 30 футов. Углем они написали свои имена на стене одной из пещер, и полтора столетия спустя фамилия Муркрофта там все еще читалась.

Наконец почти восемь месяцев спустя после того, как отряд с невероятным трудом преодолел Хайберский перевал, они добрались до берегов реки Оксус, став первыми европейцами, которых там увидели. Учитывая трудности и опасности, с которыми им пришлось столкнуться, это был удивительный пример отваги и решимости. Даже сегодня немногие европейцы видели Оксус, настолько далеко тот протекает, а те, кому это удалось, в большинстве своем видели его с воздуха во время перелета из Ташкента в советской Центральной Азии до Кабула. Стратегическое значение этой могучей реки не ускользнуло от Муркрофта, который вполне мог представить себе казаков, переплывающих ее вместе со своими лошадьми. «Течение,— записывал он,— оказалось не таким быстрым, как я ожидал, не более двух миль в час. Берега были пологими, почва — мягкой, подобно берегам Ганга, а вода такой же мутной из-за песка».

Возле Хвайя Салах, основного места переправы, река казалась не шире Темзы у моста Черринг-кросс, хотя во всех прочих местах она была гораздо шире. Как им рассказали, весной, когда на Памире, откуда река берет начало, тают снега, в некоторых местах ширина разлива достигает мили и больше. Переправу на Хвайя Салах осуществляли три плоскодонных деревянных парома, перевозя за один раз двадцать верблюдов или лошадей.

Но сейчас была зима, и к прочим неудобствам добавлялся снег. Превративший пустыню в болото глубиной по колено, он сильно снижал скорость движения каравана. Пять дней спустя после переправы через Оксус экспедиция достигла города Карши, второго по величине в Бухарском ханстве. Губернатором там был 16-летний принц Тора Бахадар, второй сын эмира. Чтобы добраться до его дворца, дабы засвидетельствовать свое почтение, им пришлось преодолеть реки грязи, под которыми скрывались невидимые снаружи, похожие на пещеры ямы, провалившись в которые, человек мог мгновенно исчезнуть. Короткая аудиенция у юного губернатора прошла, как отмечал Муркрофт, в сердечной обстановке «и предвещала хороший прием в Бухаре». Он не знал, что под очаровательными манерами подростка и «постоянной улыбкой» скрывалось безжалостное честолюбие и дьявольский характер. Принц не только убил своего старшего брата и после смерти их отца захватил трон в Бухаре, но позднее он же бросил двух английских офицеров в кишащую крысами яму, перед тем как обезглавить их на площади у своего дворца.

25 февраля 1825 года Муркрофт со спутниками увидели вдалеке частокол минаретов и куполов, что безошибочно свидетельствовало, что они достигли Бухары, самого священного города мусульманской Центральной Азии. Утверждали, что город настолько свят, что, когда во всех прочих местах на земле дневной свет падает с небес на землю, в Бухаре он распространяется вверх, чтобы освещать небеса. Для Муркрофта и его измученного отряда это триумфальное зрелище оправдывало все препятствия, которые им при-

шлось одолеть с того момента, когда они покинули Калькутту. «Мы оказались,— записывал он в тот вечер в свой дневник,— перед воротами города, который целых пять лет был целью наших путешествий, оправданием переносимых лишений и опасностей». К сожалению, вскоре выяснилось, что их ликование оказалось преждевременным. Когда на следующее утро они вошли в город, их встретила возбужденная детвора, кричавшая «Орос... Оррос» — «Русские... русские». Тут Муркрофт понял, что они уже видели европейцев и что соперники с севера его опередили.

Как он вскоре узнал, случилось это четыре года назад. Но в обширных землях Центральной Азии новости распространялись так медленно, что ни он на крайнем севере Индии, ни его начальники в Калькутте об этом не знали. Со своей стороны русские были этому только рады, так как рассматривали мусульманскую Центральную Азию как неотъемлемую часть собственной сферы влияния. Миссия, официально считавшаяся торговой и дипломатической, отправилась в октябре 1820 года из Оренбурга. Она везла льстивое письмо царя к эмиру, который благодаря посредничеству местных жителей согласился его принять. Чтобы облегчить дальнейший путь к сближению, русские привезли щедрые дары, включая пушки и меха, часы и европейский фарфор. Они надеялись, что эти дары побудят богатых бухарцев к дальнейшему приобретению таких товаров. Ведь русские фабрики, которых теперь насчитывалось около 5000 с примерно 200 000 работников, отчаянно нуждались в новых рынках.

Внутренний рынок был слишком мал и беден, чтобы поглотить быстро возраставшую массу производимых товаров, тогда как в Европе и Америке их британские конкуренты, пользуясь более совершенной технологией, имели возможность торговать по ценам куда ниже. Однако в Центральной Азии, у их собственного порога, лежал обширный потенциальный рынок, где пока не наблюдалось никакой конкуренции. Англичан следовало выдворить из Центральной Азии любой ценой. Базары древнего Шелкового пути

следовало заполнить исключительно российскими товарами. Для Санкт-Петербурга Большая Игра оборачивалась одновременно как проникновением на новые рынки, так и политической и военной экспансией; особенно это было заметно в ранние годы, когда флаг с двуглавым императорским орлом неизбежно следовал за караванами с русскими товарами. Столь безжалостный процесс с британской стороны предвидел только Муркрофт. И здесь, в далекой Бухаре, он впервые столкнулся с этим лицом к лицу: тамошние базары уже были полны русских товаров.

Разумеется, Муркрофт предполагал, что перед русской миссией 1820 года стояли более широкие задачи, чем чисто коммерческая разведка. Как выяснилось позднее, ей было приказано доставить детальные планы оборонительных сооружений Бухары, а также разузнать все, что удастся, по военным, политическим и другим вопросам. Один из членов миссии, уроженец Германии доктор Эверсманн, предпринял едва не самоубийственную попытку проникнуть переодетым в столицу и, смешавшись с подданными эмира, разузнать все, что удастся: существовало опасение, что миссию и ее охрану будут держать вне городских стен. Хотя эмир и согласился принять русских, они предпочитали не рисковать, так как не забыли предательства, приведшего к безжалостному избиению Хивинской экспедиции. Поэтому помимо кавалерийского и пехотного эскорта они прихватили с собой два мощных артиллерийских орудия, которые в случае необходимости быстро разнесли бы глинобитные стены Бухары, ее дворцов и мечетей.

Поход длиною в 1000 миль через степь и пустыню оказался ужасно суровым как для людей, так и для животных. Большая часть лошадей пала задолго до того, как они достигли земель эмира. Хотя казахи, через чьи земли пришлось идти, не доставили им особенных хлопот, в одном месте экспедиция наткнулась на сотню валявшихся в пустыне трупов — остатки бухарского каравана, подвергшегося Нападению бандитов. Это послужило мрачным напоминанием о проблемах, с которыми столкнутся их собственные

караваны, если алчных казахов предварительно не привести к повиновению. Спустя более двух месяцев после начала пути они добрались до первой бухарской крепости, а на следующий день встретили предусмотрительно посланный самим эмиром караван, везущий свежие фрукты, хлеб и корм для их лошадей. Вряд ли на что-то подобное могли бы рассчитывать наступавшие с севера силы вторжения. Четыре дня спустя они разбили лагерь перед воротами города и стали ждать приглашения эмира.

Здесь-то Эверсманну и выпал шанс. Пользуясь всеобщим возбуждением, вызванным прибытием «оросов», он под видом купца умудрился проскользнуть незамеченным в город и найти жилье в караван-сарае. Когда члены миссии и их эскорт расположились в кишлаке вне городских стен, этот таинственный персонаж, о котором мало что известно, взялся за работу, собирая информацию, простиравшуюся от военных вопросов до сексуальных наклонностей жителей Бухары. Позднее он писал: «Если бы меня не сдерживал стыд, я мог бы собрать невероятные факты». Видимо, в Бухаре творились вещи, которые были запрещены «даже в Константинополе». Как рассказывает Эверсманн, люди не имели понятия об «утонченных чувствах», но думали только о сексуальных удовольствиях. Не помогали и жестокие кары, настигавшие тех, кто был схвачен при удовлетворении своих «чудовищных и преступных желаний». Сам эмир тоже не составлял исключения. Как сообщал доктор, в городе, где практиковались «все ужасы и мерзости Содома и Гоморры», он, в дополнение к своему гарему, наслаждался услугами «тридцати или сорока развращенных существ».