Большая Игра продолжается... 9 страница

Маскировка Эверсманна, точные детали которой неизвестны, видимо, оказалась исключительно убедительной, так как даже тайная полиция эмира, повсюду имевшая своих информаторов, за его трехмесячное пребывание в Бухаре ничего не заметила. Но сам он прекрасно понимал, какую опасную игру ведет. Он писал, что задать вопрос или просто прогуляться по улице было достаточно, чтобы вызвать подозрение и в результате этого привлечь к себе нежелательное внима-

ние. Всю разведывательную информацию, которую удавалось собрать за день, он должен был записать «ночью и скрытно». Однако в конце концов везение доктора закончилось. К несчастью, местный житель, знавший доктора по Оренбургу, опознал его и выдал тайной полиции. Доктор собирался отдать все свои заметки одному из членов миссии, а сам присоединиться к каравану, который двинется в Кашгар в китайском Туркестане, где предполагал собрать аналогичную разведывательную информацию для своих хозяев. Но его предупредили, что, как только он покинет город и тем самым лишится защиты русских, его убьют.

Даже убедившись в двуличии русских, эмир не позволил испортить сердечные отношения, которые установились у него с могущественным соседом. Видимо, именно потому Эверсманна следовало убрать тихо, когда его путь и пути его спутников разойдутся. Так что доктор поспешно изменил свои планы и решил присоединиться к миссии, которая выполнила все свои задачи (включая тайное составление плана городских стен) и теперь пережидала зиму — самое мерзкое время года в Центральной Азии, чтобы вернуться в Оренбург.

10 марта 1821 года с декларациями о нерушимой дружбе русские покинули столицу эмира, из которой он правил страной, по размерам почти равной Британским островам. Пятнадцать дней спустя они покинули последние его земли. Единственно о чем они сожалели, как Муравьев в Хиве,— это о своих соотечественниках, которых обнаружили в Бухаре среди рабов. Некоторые из них так долго находились в рабстве, что практически забыли родной язык. «Глядя на нас,— писал один из членов миссии,— они не могли сдержать слез». Но что бы члены миссии ни чувствовали, они мало что могли сделать для этих несчастных, разве что сообщить об их судьбе, как Муравьев. Да еще мечтать о том дне, когда Центральная Азия перейдет под управление России и такие жестокие варварские обычаи будут навсегда запрещены.

Если Санкт-Петербург и вынашивал мысли о захвате Бухары, из этого фактически ничего не вышло. Действительно,

прошло еще четыре десятилетия, прежде чем Бухара оказалась под властью царя. Однако Муркрофту опасность возвращения русских с победоносной армией представлялась достаточно реальной. Во время собственного пребывания в Бухаре, где его радушно принял эмир, Муркрофт сделал еще два неприятных открытия. Одним стало то, что на базарах предпочитают товары русского производства, даже если они хуже по качеству тех, которые он со спутниками привезли в Бухару, преодолев столько трудностей и опасностей. Не менее обескураживающим было и другое открытие — что быстроногих и выносливых лошадей, о которых он столько мечтал, в стране эмира больше нет.

Вконец удрученный этой последней неудачей, Муркрофт решил вернуться домой до того, как перевалы в Северную Индию в связи с наступлением зимы занесет снегом. Прихватив с собой тех немногих лошадей, которых удалось заполучить, он со спутниками двинулись обратно по той же дороге, которой пришли. Однако, уже форсировав Оксус, Муркрофт решил предпринять еще одну, последнюю попытку купить лошадей в отдаленной деревушке, расположенной в пустыне на юго-западе. По слухам, там их еще можно было найти. Оставив Требека и Гутри в Балхе, с горсткой людей он отправился в путь. Больше его никогда не видели.

***

Судьбу Муркрофта и его спутников всегда окружала тайна. Официально он умер от лихорадки где-то около 27 августа 1825 года. Ему было под 60, по индийским стандартам он был стариком, который несколько месяцев жаловался на боли в сердце. Его тело, слишком разложившееся, чтобы установить причину смерти, вскоре было доставлено обратно в Балх его людьми и похоронено там. Через некоторое время умер Гутри, вскоре за ним последовал и Требек, обе смерти внешне выглядели вызванными естественными причинами. Однако скончался и переводчик экспедиции, долго проработавший с Муркрофтом. Этого было уже слишком

для простого совпадения, и вскоре по Индии начали циркулировать слухи, что их убили, вероятнее всего, отравили русские агенты. Другая версия, гораздо менее сенсационная, состояла в том, что их убили, чтобы завладеть их имуществом. С точки зрения биографа Муркрофта доктора Олдера, он почти наверняка скончался от какой-то лихорадки; возможно, его воля к жизни была окончательно сломлена открытием, что в кишлаке, с которым он связывал свои последние надежды, не оказалось лошадей той породы, которую он так долго разыскивал.

Но есть в этой истории еще один поворот. Больше двадцати лет спустя после вероятной даты его смерти два французских странствующих миссионера, успевших добраться до расположенной в 1500 милях к востоку Лхасы до того, как их выдворили из Тибета, услышали любопытную историю. Их уверяли, что там двенадцать лет прожил англичанин по фамилии Муркрофт, выдававший себя за кашмирца. И только после его смерти по дороге в Ладак открылась вся правда — в его доме нашли карты и планы запретного города, которые, видимо, составлял этот таинственный чужестранец. Ни один из французских священников никогда прежде не слыхал о Муркрофте, но они писали, что кашмирец, утверждавший, что ему прислуживал, подтвердил историю тибетцев. Когда отчет об их странствиях в 1852 году впервые был опубликован на английском, это невероятное сообщение вызвало в Великобритании настоящую сенсацию. Возник вопрос, действительно ли разложившееся тело, погребенное его спутниками в Балхе, принадлежало Муркрофту — или кому-нибудь другому.

Биограф Муркрофта не исключает полностью возможность, что тот фальсифицировал собственную смерть, чтобы не возвращаться домой, где он столкнулся бы с критикой и официальным осуждением. Тем не менее он считает, что это в высшей степени невероятно, против этого свидетельствуют «слишком много фактов и возможностей». Доктор Олдер заключает, что только временное умопомрачение, «возможно, под влиянием приступа лихорадки, могло бы стать причиной

действий, до такой степени несогласующихся с характером Муркрофта, его биографией и всем, за что он боролся». Вот одно из возможных объяснений рассказанной французами истории: когда после смерти Муркрофта и его спутников караван распался, один из слуг-кашмирцев мог добраться до Лхасы вместе с принадлежавшими Муркрофту картами и бумагами. Когда затем по пути домой в Кашмир слуга умер, бумаги, на которых стояла фамилия Муркрофта, вполне могли обнаружить у него дома. Невежественные и всегда крайне подозрительные относительно намерений чужестранцев тибетцы вполне могли решить, что это карты их страны, что покойный слуга был тем англичанином, чье имя стояло на картах и который, очевидно, все эти годы за ними шпионил.

Однако если начальство Муркрофта при жизни не удостаивало его вниманием и только смерть спасла его от унижений и официального осуждения, то посмертно это было более чем компенсировано. Сегодня он в большом почете у географов за огромный вклад в исследование региона, сделанный в ходе бесконечных поисков лошадей. Многие считают его отцом исследований Гималаев. Никого особенно не огорчают его неудачи в поиске лошадей или в открытии Бухары для британской торговли, даже если те так много значили для самого Муркрофта. С нашей точки зрения, его действительная правота и заслуги лежат в сфере геополитики. Ведь вскоре после смерти Муркрофта его неоднократные, но так и не услышанные предупреждения насчет намерений русских в Центральной Азии начали подтверждаться жизнью. Именно они, а также его замечательные путешествия по странам Большой Игры вскоре превратили его в идола молодых британских офицеров, которым выпала судьба идти по его стопам.

Видимо, самое главное оправдание Муркрофта — в местонахождении его одинокой могилы, которую последний раз видел в 1832 году следовавший по его пути на север в Бухару Александр Бернс, его земляк и тоже участник Игры. С большим трудом он отыскал ее при лунном свете в окрестностях города Балха, ничем не отмеченную и полускрытую глинобитной стеной. Его измученным спутникам как неверным не раз-

решили похоронить беднягу в городской черте. Поэтому Муркрофт лежит недалеко от того места, где спустя более полутора веков советские войска и тяжелая техника двигались через реку Оксус на юг, направляясь в Афганистан. Он не мог бы рассчитывать на лучшую эпитафию.

 

Барометр падает

 

Перемирие на Кавказе между Россией и Персией остановило продвижение казаков и обратило хищные взгляды Санкт-Петербурга в сторону Центральной Азии. Но продолжалось оно недолго. И царь, и шах рассматривали заключенный в 1813 году при посредничестве англичан Гулистанский договор не более как временное средство, позволяющее им нарастить свои вооруженные силы перед следующим раундом схватки. Целью шаха было отвоевать утерянные земли, уступленные согласно договору русским победителям, тогда как Санкт-Петербург намеревался в подходящий момент расширить и укрепить свою южную границу с Персией. Примерно через год после смерти Муркрофта та вновь оказалась в состоянии войны — к недовольству англичан, которые не имели ни малейшего желания видеть, как Персия будет разгромлена русскими.

На этот раз непосредственной причиной враждебности стало толкование договора, в котором было недостаточно ясно оговорено, кому именно принадлежит конкретный регион между Эриванью и озером Севан. Чтобы решить эту проблему, начались переговоры между русским генерал-губернатором Кавказа генералом Ермоловым и персидским крон-принцем Аббасом Мирзой. Но они закончились провалом, и в ноябре 1825 года спорную территорию заняли войска генерала Ермолова. Персы потребовали их отвода, но Ермолов сделать это отказался. Шах пришел в бешенство, его подданные тоже, и со всей страны под знамена Аббаса Мирзы начали стекаться добровольцы на священную войну с неверными русскими.

Персы знали, что русские еще не были готовы к войне. Санкт-Петербург прочно увяз в войне греков за независимость против турок. Да и дома, особенно в армии, после смерти царя Александра в декабре 1825 года тоже возникли серьезные беспорядки. Воодушевленный своей недавней победой над турками, Аббас Мирза решил ударить по русским в тот момент, когда те нападения не ждали. Неожиданно и без всякого предупреждения тридцатитысячная армия персов пересекла русскую границу, сметая на своем пути все подряд. Один русский полк был целиком захвачен в плен, взяты ключевые города, в свое время принадлежавшие шаху, а нерегулярные персидские отряды совершали набеги вплоть до самых ворот Тифлиса, кавказской штаб-квартиры Ермолова. Торжествующие персы попытались даже вернуть себе Ленкорань, крепость на побережье Каспийского моря.

Первый раз за всю свою долгую блестящую карьеру Ермолов, прозванный «львом Кавказа», был захвачен врасплох. Оскорбленный Санкт-Петербург обвинил Лондон в том, что тот подтолкнул персов к агрессии, ведь ни для кого не было секретом, что английские офицеры служат в армии шаха в качестве советников, а некоторые даже командуют его артиллерией. Новый царь Николай I решил немедленно сместить Ермолова и назначил на его место одного из самых блестящих молодых русских генералов — графа Паскевича. Но если стареющий «лев» и утратил доверие начальников, он все еще сохранял уважение и признательность своих войск, обвинявших в поражении Санкт-Петербург. Когда он в наемной карете покидал Тифлис, многие из его людей не скрывали слез.

Получив подкрепление, Паскевич обрушился на захватчиков и переломил ход войны. Вскоре Аббас Мирза потерпел целую серию поражений, кульминацией которых стало падение Эривани, столицы нынешней советской Армении. Чтобы отметить победу, Николай присвоил Паскевичу звание князя Эриванского, этот жест был специально рассчитан на то, чтобы привести в ярость персов. В ответ Паскевич послал Николаю саблю, сообщив, что она принадлежала самому

Тамерлану и была отобрана у одного из персидских генералов. Теперь шах в соответствии с недавно заключенным договором об обороне принялся настойчиво добиваться помощи у своих союзников — англичан. Это вызывало в Лондоне немалую растерянность. С военной точки зрения Британия, не имевшая войск на Кавказе, ничем помочь не могла. Более того, в Лондоне вовсе не хотели ссориться с Россией, все еще официально являвшейся союзником Британии.

Первоначальная цель договора между Лондоном и Тегераном, как ее представляли себе англичане, состояла в том, чтобы защитить Индию от нападения агрессора, движущегося через Персию. Несмотря на предупреждения Вильсона — и не только его,— в Лондоне считали, что риск возникновения подобной ситуации слишком незначителен. К счастью для англичан, договор содержал статью, которую можно было использовать как лазейку. Согласно этой статье они были обязаны прийти на помощь шаху только в том случае, если на него совершено нападение, а не он сам является агрессором. А формально, несмотря на многочисленные провокации и унижения, он был агрессором, ведь его войска пересекли русскую границу, с демаркацией которой по Гулистанскому договору он согласился. Так что англичанам второй раз за последние двадцать два года удалось соскочить с крючка. Но это нанесло существенный ущерб репутации Британии не только среди персов, но и на всем Востоке. Немедленно возникло предположение, что англичане слишком боятся России, чтобы прийти на помощь своим друзьям. Но гораздо тревожнее было то, что в это начали верить и сами русские.

Без надежды на помощь от британских союзников персам оставалось только снова просить мира. К счастью для них, русские в тот момент воевали с Турцией, иначе условия капитуляции, подписанной в 1828 году в Туркманчи, могли оказаться гораздо жестче. Тем не менее царь Николай навсегда присоединил к свой империи богатые провинции Эривань и Нахичевань. Персы же со своей стороны получили горький урок того, как делается большая политика, не говоря уж о том, что убедились в двуличности англичан.

Лондон, зная, что несчастный шах отчаянно нуждается в деньгах, убедил его в обмен на весьма приличную сумму отказаться от всех надежд на помощь со стороны англичан в том случае, если его страна станет жертвой агрессии. В результате бывшее до того весьма значительным влияние Британии в Персии испарилось, чтобы смениться влиянием России. Теперь персы обнаружили, что имеют реального покровителя в лице гигантского северного соседа, который получил право размещать своих консулов там, где считал нужным, а для своих купцов добился особых привилегий.

Зимой 1828 года в Тегеран ко двору шаха прибыл новый российский посол Александр Грибоедов. Он был принят со всем возможным формальным политесом и официальными церемониями, хотя враждебность к нему и его правительству давали себя знать. Именно Грибоедов — выдающийся литератор с весьма либеральными взглядами, одно время состоявший политическим секретарем Ермолова, составлял унизительные условия договора о капитуляции. Теперь его задача состояла в том, чтобы следить за их неукоснительным исполнением, включая выплату Персией разорительной военной контрибуции. Дляоголтелых религиозных фанатиков его присутствие в столице страны было подобно красной тряпке для быка. Более того, к несчастью, случилось так, что он прибыл в Тегеран в январе — в священный месяц Мухаррам, когда накаляются религиозные чувства, верующие секут себя клинками и посыпают головы тлеющими углями. Ненависть к неверным русским достигла апогея. И искру, ставшую причиной трагедии, заронил сам Грибоедов.

***

По условиям мирного договора армяне, живущие в Персии, могли при желании вернуться на родину, которая теперь стала частью Российской империи и, следовательно, находилась под христианским правлением. Среди тех, кто горел желанием воспользоваться ситуацией, оказались евнух из гарема шаха и две молодые девушки из гарема шах-

ского зятя. Все трое прибыли в российскую миссию, где Грибоедов гарантировал им неприкосновенность на время выполнения всех формальностей, необходимых для отъезда домой. Узнав об этом, шах предложил Грибоедову немедленно вернуть всех троих. Русский посол отказался, мотивируя это тем, что делать исключения из условий договора имеет право только граф Нессельроде, царский министр иностранных дел, и сообщил, что требование шаха будет направлено ему. Решение было весьма смелое, ведь куда проще было вернуть беглецов ради сохранения хороших отношений; но Грибоедов слишком хорошо понимал, какая в таком случае ждет всех троих судьба.

Весть о подобном оскорблении их монарха мерзким неверным стремительно разнеслась по городу. По распоряжению мулл закрылись базары, и люди собрались в мечетях. Им велели направиться к российской миссии и схватить всех троих укрывшихся там беглецов. Собравшаяся в мгновение ока толпа в несколько тысяч человек, требовавшая крови русских, окружила здание посольства. Толпа с каждой минутой росла, и Грибоедов понял, что немногочисленный отряд казаков, составлявший охрану миссии, сдержать ее не сможет. Все они оказались в смертельной опасности, так что после некоторого размышления посол предложил армянам вернуться обратно. Но было уже слишком поздно. Через несколько мгновений подстрекаемая муллами толпа пошла на штурм посольства. Казаки почти час пытались сдержать и отбить натиск нападавших, значительно превосходивших их числом, но постепенно отходили сами, оставив сначала двор, а затем комнату за комнатой. Одной из первых жертв толпы стал евнух, которого зажали в угол и разорвали на куски. Что случилось с двумя девушками, так и осталось неизвестным. Последним оплотом русских стал кабинет Грибоедова, где ему с несколькими казаками удалось какое-то время продержаться. Но тогда нападавшие забрались на крышу, сорвали черепицу, взломали потолок и атаковали русских сверху. Грибоедов до последнего мгновения сражался со шпагой в руках, но в конце концов был

схвачен и зверски убит, его тело выбросили из окна на улицу. Затем уличный торговец кебабом отрубил ему голову и к восторгу толпы выставил ее вместе с очками и всем прочим на своем прилавке. Над останками неописуемо глумились, после чего выбросили их на свалку. Позднее их удалось опознать только по деформации одного из пальцев — результата юношеской дуэли. Все это время не было никаких войск, якобы посланных рассеять толпу и спасти Грибоедова и его спутников.

В июне следующего года друг Грибоедова поэт Александр Пушкин, путешествуя по Южному Кавказу, встретил людей, сопровождавших запряженную быками телегу. Направлялись они в Тифлис. «Откуда вы?» — спросил он. «Из Тегерана»,— последовал ответ. «Что у вас там?» — спросил поэт, указывая на телегу. «Грибоедов»,— ответили ему. Сегодня тело Грибоедова покоится в небольшом монастыре святого Давида на склоне холма над Тифлисом — или Тбилиси, как его называют сейчас. Тем временем, опасаясь ужасной мести русских, шах поспешил отправить из Тегерана в Санкт-Петербург своего внука, чтобы выразить раскаяние по поводу случившегося и принести глубочайшие извинения. Как рассказывают, принятый Николаем юный принц обнажил клинок и приставил его к своей груди, предлагая собственную жизнь в обмен на жизнь Грибоедова. Но ему приказали вложить клинок обратно в ножны и сказали, что достаточно будет сурово наказать виновников убийства.

Фактически все еще находясь в состоянии войны с турками, Николай опасался неосторожным решением толкнуть непредсказуемых и темпераментных персов на какие-то неожиданные действия, причем меньшим из зол могло стать объединение против него их сил с силами турок. Когда все это случилось, многие в Санкт-Петербурге подозревали, что за нападением на миссию стояли агенты султана. Тот находился в весьма затруднительном положении, так что их целью могло быть возобновление войны русских с персами, чтобы тем самым несколько ослабить давление на турецкие войска. Ведь в результате перемирия войска Паскевича су-

мели выбить турок с их последних позиций на Кавказе и начали продвижение в саму Турцию. Другие же в Санкт-Петербурге, услышав об убийстве Грибоедова, тотчас заподозрили, что за этим стоят англичане, все еще номинально считавшиеся союзниками русских. Эта версия все еще бытует среди современных советских историков.

Если действия русских на Кавказе вызывали известное беспокойство в Лондоне, то движение Паскевича на запад в Турцию вызвало опасения, что конечной целью Николая является Константинополь и турецкие проливы. К лету 1829 года в руках Паскевича оказался город Эрзерум с крупным гарнизоном, в результате дорога к столице с востока оказалась практически беззащитной. В то же самое время в европейских землях султана русские войска с боями продвигались на юг к Константинополю по территориям, где сейчас расположены Румыния и Болгария. Два месяца спустя после падения Эрзерума в европейской Турции наступающие русские овладели Эдирной. А спустя всего несколько дней русские кавалерийские отряды оказались в сорока милях от столицы. Учитывая, что генералы давили на Санкт-Петербург, требуя дать им закончить войну, конец древней Оттоманской империи казался совсем близким. Все происходило так, как двенадцать лет назад предупреждал сэр Роберт Вильсон.

Сейчас, когда Константинополь был практически в руках Николая, тот должен был испытывать острейшее желание дать команду наступать. Но умудренные советники как в Санкт-Петербурге, так и в других европейских державах призывали к осторожности. Если русские атакуют столицу, предупреждали пребывавшие в Константинополе иностранные послы, может последовать кровавая резня живущих там христианских меньшинств — тех самых людей, интересы которых взялся защищать Николай. Геополитические последствия такого исхода могут оказаться чрезвычайно серьезными. Если Оттоманская империя рухнет, а Россия оккупирует Константинополь и установит свой контроль над проливами, то между ведущими европейскими держава-

ми, включая Британию, Францию и Австрию, может возникнуть распря из-за того, что останется. В результате может разгореться общеевропейская война, и к тому же при наличии у Англии и Франции базирующихся в восточном Средиземноморье мощных флотов южный фланг России будет находиться под постоянной угрозой. Гораздо безопаснее оставить в покое обветшавшую империю султана, но заставить его дорого за это заплатить.

Поэтому, к неудовольствию Паскевича и других русских военачальников, война быстро подошла к концу. В результате удалось избежать конфронтации между державами, ведь Британия и Франция уже собирались направить в проливы свои флоты, чтобы предотвратить переход этого важнейшего морского пути в руки русских. За несколько дней были согласованы основные условия капитуляции Турции, и 14 сентября 1829 года в Эдирне — или Адрианополе, как город тогда назывался,— был подписан мирный договор. Согласно этому договору русским был гарантирован свободный проход через проливы их торговых судов, следующим очень ценным достижением было разрешение иметь незамерзающий порт на Средиземном море, но ничего не говорилось о военных кораблях. Российские купцы получили право свободно торговать по всей Оттоманской империи. Дополнительно султан обязался отказаться от всех притязаний на Грузию и на свои бывшие владения на Южном Кавказе, включая два важных порта на Черном море. В ответ русские возвращали города Эрзерум и Карс и большую часть территорий, захваченных ими в европейской Турции. Хотя кризис был успешно разрешен, правительство Британии, руководимое герцогом Веллингтоном, продолжало тревожиться. Русские не только поочередно стремительно разгромили две главные азиатские державы, Персию и Турцию, значительно усилив таким образом свое присутствие на Кавказе, но и опасно близко подошли к тому, чтобы захватить Константинополь, ключ к господству на Ближнем Востоке и кратчайшим путям в Индию. В результате русские генералы искренне поверили в предстоящую войну с Британией, а блестящий Паскевич, как рассказывали, даже

позволял себе открыто, хотя и несколько туманно, о ней рассуждать. Барометр русско-британских отношений начал падать. Неужели, спрашивали люди, история о завещании умирающего Петра Первого своим наследникам относительно завоевания мирового господства может в конце концов оказаться правдой?

***

Одним из тех, кто давно уже был убежден, что это так, был полковник Джордж де Ласи Эванс, выдающийся воин, ставший, подобно сэру Роберту Вильсону, полемистом и памфлетистом. Он уже опубликовал достаточно противоречивую книгу, озаглавленную «Замыслы России», в которой утверждал, что Санкт-Петербург давно планирует напасть на Индию и прочие британские владения. Однако появилась она в 1828 году, когда для таких подозрений было слишком мало оснований. Зато сразу же после победы России над Турцией он выпустил следующую книгу, назвав ее на этот раз «Осуществимость вторжения в Британскую Индию». Если первая его книга вызвала много неприязненных отзывов, то вторая в связи с ее злободневностью встретила гораздо более благожелательный прием, особенно в высших правящих кругах.

Цитируя (зачастую весьма избирательно) свидетельства и мнения как английских, так и русских путешественников, включая Поттинджера, Киннейра, Муравьева и Муркрофта, он старался доказать выполнимость для русских удара по Индии. Полковник был уверен, что непосредственной целью Санкт-Петербурга стало бы не завоевание и оккупация Индии, а попытка дестабилизировать там британское правление. Если директора Ост-Индской компании и боялись чего-то больше банкротства, так это проблем с местным населением, которое значительно превышало англичан по численности. Затем Эванс исследовал возможные пути наступления. Хотя Персия теперь практически была в кармане у царя, он полагал маловероятным, что русская армия выбе-

рет для нападения такой маршрут. В этом случае ее фланги и коммуникации окажутся уязвимы для атаки британских войск, которые могут высадиться в Персидском заливе. Куда более вероятным он считал, что русские двинутся по маршруту, который одиннадцать лет назад рассматривал Киннейр. Основываясь на некоторых русских источниках, он утверждал, что Санкт-Петербург может двинуть с восточного побережья Каспийского моря на Хиву тридцатитысячную армию. Оттуда она поднимется по Оксусу до Балха и сможет двинуться через Кабул к Хайберскому перевалу.

Приводя массу весьма убедительных деталей, Эванс сумел сделать так, что все это выглядело достаточно простым делом — особенно для тех, кто, подобно ему, не знал тех мест. Действительно, за пределами России не было никого, знакомого с этим регионом по собственному опыту. Тем не менее пересечение пустыни Каракум для захвата Хивы он представлял не такой уж неразрешимой задачей, указывая, что британские и французские армии успешно пересекали подобные безводные пустыни в Египте и Сирии. Что же касается перевозки армии вторжения вверх по Оксусу, то там, по его утверждению, на Аральском море было «множество больших рыбацких лодок местных жителей», которые можно было для этой цели конфисковать. Заодно Эванс рекомендовал тщательно обследовать важные перевалы Гиндукуша, лежащие на пути агрессора с севера к Хайберскому перевалу, а также разместить «известного рода агентов» в Бухаре, чтобы те могли как можно раньше предупредить о продвижении русских. Далее он предлагал разместить постоянных политических представителей в Кабуле и Пешаваре, где, как он утверждал, от тех было бы больше пользы, чем в Тегеране.

Несмотря на недостатки, которые тогда были менее заметны и стали проявляться только со временем, книга произвела глубокое впечатление на политиков Лондона и Калькутты и стала настоящей библией для целого поколения участников Большой Игры. Даже если в ней не было ничего нового по сравнению с уже сказанным Вильсоном, Киннейром или Муркрофтом, последние агрессивные действия

России придавали ей силу и убедительность, не достававшие их предупреждениям. Убедительность возросла еще больше благодаря тревожным сообщениям из Санкт-Петербурга (случайно совпавшим с публикацией книги осенью 1829 года), что туда засвидетельствовать почтение царю Николаю прибыл афганский владыка, а также посол Ранжит Сингха, которого англичане считали своим другом.

Одной из влиятельных фигур, на кого аргументы Эванса произвели глубокое впечатление, был член кабинета герцога Веллингтона лорд Элленборо, только что возглавивший контрольный совет по Индии. Уже встревоженный намерениями русских на Ближнем Востоке, Элленборо нашел книгу пугающей, но убедительной, и немедленно разослал ее экземпляры представителю компании в Тегеране сэру Джону Киннейру (тот к тому времени успел получить рыцарский титул) и сэру Джону Малкольму, бывшему начальнику Киннейра, ставшему губернатором Бомбея. В те дни он отмечал в своем дневнике: «Я был убежден, что нам придется сражаться с русскими на Инде». Восемь недель спустя он добавляет: «Чего я боюсь, так это оккупации Хивы, которая может остаться для нас неизвестной, а всего через три-четыре месяца после выхода из Хивы враг может оказаться в Кабуле. Я убежден, что в этой компании мы можем победить. Нужно одержать победу до того, как враг достигнет Инда. Если 20 000 русских подойдут к Инду, то схватка будет тяжелая». Русским — союзникам Британии против Наполеона — доверия уже не было, и на сей раз это стало официальной точкой зрения.

«Ястреб» по натуре, Элленборо активно поддерживал идею предъявить Санкт-Петербургу ультиматум, предупреждающий, что любое новое вторжение в Персию будет рассматриваться как враждебный акт. Это предложение было отвергнуто его коллегами по кабинету, которые утверждали, что, не имея возможности начать войну, они не видят способа подкрепить подобный ультиматум силой. Давний специалист по Индии герцог Веллингтон был убежден, что русскую армию, наступающую к Индии через Афганистан или через Пер-