Это был блестящий шаг со стороны Наполеона, но худшее было еще впереди. Летом 1807 года, покорив Австрию и Пруссию, он разбил русских под Фридландом, заставив их просить мира и присоединиться к так называемой континентальной системе — блокаде, призванной поставить Британию на колени. Мирные переговоры проходили в Тильзите в обстановке величайшей секретности на борту гигантского, выложенного дерном плота, стоявшего на якоре посреди реки Неман. Столь любопытное место встречи было выбрано для того, чтобы оградить переговоры двух императоров от подслушивания, особенно англичанами, чьи шпионы кишели повсюду. Но несмотря на эти предосторожности, британская секретная служба, годовой бюджет которой составлял 170 000 фунтов стерлингов, направляемых в основном на взятки, сумела внедрить на борт своего собственного агента — предателя из русских аристократов,— который сидел, спрятавшись под баржей с ногами в воде, и слышал каждое слово.
Правда это или нет, но Лондон вскоре обнаружил, что два императора, на скорую руку уладив свои разногласия, предлагают теперь объединить силы и разделить между собой весь мир. Франция должна была получить Запад, а Россия — Восток, включая Индию. Но, когда Александр потребовал себе Константинополь, точку соприкосновения Востока и Запада, Наполеон покачал головой. «Никогда! — сказал он.— Ведь это сделает вас императором всего мира». Вскоре после этого в Лондон поступило донесение о том, что, Наполеон, которому отец Александра в свое время представил план вторжения в Индию, теперь сам предложил своему новому
русскому союзнику аналогичную, но значительно улучшенную схему. Первым шагом должен был стать захват Константинополя, который предлагалось разделить. Затем, пройдя маршем через поверженную Турцию и дружественную Персию, они должны были вместе напасть на Индию.
Весьма обеспокоенные такими новостями и прибытием крупной французской миссии в Тегеран, англичане действовали быстро — даже слишком быстро. Не проконсультировавшись друг с другом, Лондон и Калькутта направили в Персию специальных посланников, в задачу которых входило убедить шаха изгнать французов — «передовой отряд французской армии», как назвал их лорд Минто, сменивший Уэлсли на посту генерал-губернатора. Первым прибыл Джон Малкольм, спешно произведенный в бригадные генералы, чтобы придать ему больше веса на переговорах с шахом. В мае 1808 года, восемь лет спустя после своего предыдущего визита, Малкольм прибыл в Бушир на берегу Персидского залива. Там, к его глубокому возмущению, он и был задержан персами (как он был убежден, под давлением французов). В разрешении следовать дальше ему отказали. Истинная же причина задержки заключалась в том, что шах только что познакомился с секретным соглашением Наполеона с Александром и ему стало ясно, что французы, точно так же, как и прежде англичане, вовсе не собираются помогать ему в борьбе против русских. Посланники Наполеона понимали, что срок их пребывания в Тегеране ограничен, и пытались убедить колеблющегося шаха, что раз они теперь больше не воюют с русскими и даже стали их союзниками, то получили еще более сильную позицию, чтобы сдержать Александра.
До крайности обеспокоенный и раздраженный тем, что его держат в ожидании на побережье, пока французские соперники в столице нашептывают шаху на ухо, Малкольм направил персидскому правителю резкое послание, предупреждая о возможных тяжелых последствиях, если тот немедленно не выдворит французскую миссию. В конце концов разве в соглашении, о котором он сам вел с ним переговоры, персы
торжественно не обязались не иметь никаких дел с французами? Но шах, который уже давно разорвал соглашение, подписанное с англичанами, был крайне раздражен высокомерным ультиматумом Малкольма. В результате тому так и не разрешили прибыть в столицу, чтобы лично изложить британскую позицию. Когда это произошло, Малкольм решил немедленно вернуться в Индию, представить генерал-губернатору исчерпывающий доклад о непримиримой позиции шаха и постараться убедить его, что только силовые методы заставят того одуматься и поставят французов на место.
Вскоре после его отъезда прибыл эмиссар Лондона сэр Харфорд Джонс. К его счастью, он прибыл как раз в тот момент, когда шах смирился с мыслью, что придется выдворить французов, чтобы заставить русских уйти с его кавказских территорий. Персы проделали очередной поворот на 180 градусов. Французские генерал и его команда получили свои паспорта, а Джонс со свитой праздновали победу. Шах отчаянно искал друзей и был только рад забыть прошлое — особенно после того, как Джонс привез с собой в качестве подарка от короля Георга III один из самых крупных алмазов, который ему когда-либо приходилось видеть. Если шах и был удивлен прибытием друг за другом двух британских миссий, одна из которых буквально метала громы и молнии, а другая привезла подарки, то оказался достаточно тактичен, чтобы ничего об этом не сказать.
Хотя отношения между Британией и Персией вновь стали сердечными, нельзя сказать того же про отношения между Лондоном и Калькуттой. Остро переживая успех эмиссара Лондона после того, когда его собственный посланник потерпел неудачу, лорд Минто был решительно настроен вновь подтвердить свою ответственность за британские отношения с Персией. Последовавшая за этим недостойная ссора ознаменовала начало соперничества, испортившего отношения между Британской Индией и правительством метрополии на почти полтора столетия. Дабы вывести на первое место интересы Индии, генерал-губернатор хотел, чтобы переговоры относительно нового соглашения с ша-
хом вел его собственный человек, Малкольм, тогда как Лондон против этого возражал. В конце концов был достигнут компромисс, позволивший обеим сторонам сохранить лицо. Решили, что опытный дипломат сэр Харфорд Джонс останется на месте и закончит переговоры, тогда как произведенный по такому случаю в генерал-майоры Малкольм будет направлен в Тегеран, где проследит, чтобы на этот раз условия соглашения неукоснительно соблюдались.
В соответствии с новым соглашением шах обязывался не позволять вооруженным силам какой-либо другой страны пересекать его территорию с целью нападения на Индию, а также не участвовать в каких-либо предприятиях, враждебных британским интересам, а также аналогичным интересам Индии. В обмен на это, если сама Персия подвергнется угрозе со стороны агрессора, Англия пошлет войска ей в поддержку. Если это окажется невозможным, она направит вместо этого достаточное количество вооружения и советников, чтобы выдворить агрессора, даже если будет находиться в мирных отношениях с последним. Было совершенно ясно, что имелась в виду Россия. Шах не намеревался повторять прежнюю ошибку. Дополнительно он получал ежегодную помощь в размере 120 000 фунтов стерлингов и содействие британских офицеров вместо французов в обучении и модернизации его армии. Наблюдение за последним обстоятельством возложили на Малкольма. Однако существовала и не менее серьезная причина, по которой лорд Минто так старался вернуть Малкольма в Тегеран.
Страхи перед франко-русским нападением на Индию показали тем, кто отвечал за ее оборону, сколь мало они знают о территориях, через которые предстояло пройти армиям вторжения. Следовало что-то немедленно предпринять, чтобы исправить положение: ведь никакие соглашения не остановят столь решительного агрессора, как Наполеон. С точки зрения Минто, никто не был лучше готов к этой миссии, чем Малкольм, уже знавший о Персии больше любого другого англичанина. Его сопровождала небольшая группа тщательно отобранных офицеров. Официально им предстояло обучать
шахскую армию европейским методам ведения войны, но прежде всего они должны были выяснить все, что удастся, относительно военной географии Персии — точно так же, как раньше это делали люди Наполеона.
Однако этим дело не ограничивалось. Дальше на восток в диких пустынях Белуджистана и Афганистана, через которые захватчикам предстояло пройти после Персии, на Малкольма уже работали другие британские офицеры, тайно изучавшие страну. Это была рискованная игра, требовавшая крепких нервов и истинной любви к приключениям и авантюрам.
Репетиция Большой Игры
Путешествуй кто-нибудь весной 1810 года по Северному Белуджистану, он мог бы заметить небольшую группу вооруженных людей на верблюдах, отправившихся из кишлака в отдаленном оазисе Нушки в сторону афганской границы. Яркие зарницы освещали вдалеке темное небо, в окружающих горах время от времени слышались раскаты грома. Казалось, надвигается сильная буря, и по мере углубления в пустыню всадники инстинктивно все сильнее кутались в свои одежды.
Один всадник ехал немного впереди, его кожа была явно светлее, чем у спутников. Те считали его татарином, торговцем лошадьми; так сказал он сам, и они не видели основания сомневаться в его словах. Их наняли для того, чтобы сопровождать его в поездке через опасную, кишащую бандитами страну, лежащую между оазисом Нушки и расположенным в 400 милях к северо-западу на персидско-афганской границе древним укрепленным городом Гератом. Там, по словам торговца, он надеялся закупить лошадей для своего богатого хозяина, живущего где-то в далекой Индии. Дело в том, что Герат был одним из крупных центров на караванных путях Центральной Азии и особенно славился своими лошадьми. Так случилось, что он представлял немалый интерес для тех, кто отвечал за оборону Индии.
Путник прибыл в Нушки несколько дней назад в сопровождении спутника того же облика, которого представил своим младшим братом, работающим на того же индийского купца. В Нушки они прибыли из Келата — скопища гли-
нобитных построек, именовавшегося столицей Белуджистана, где сошли на берег с небольшого местного судна, пришедшего из Бомбея. Путешествие от побережья заняло у них почти два месяца, ведь они не торопились, задавая по пути множество вопросов, хотя и старались не показаться слишком любопытными. В Нушки они разделились: старший со своими сопровождающими отправился в Герат, младший направился на запад и далее в сторону Кермана в Южной Персии. Там, по его словам, он тоже надеялся купить для хозяина лошадей.
Перед тем как отправиться в разные стороны, мужчины распрощались друг с другом в уединенном местном доме, который сняли на время недолгого пребывания в Нушки. Они были очень осторожны и тщательно убедились, что их не подслушивают. Действительно, если бы какому-то любопытному довелось заглянуть через щелку, он немало изумился бы тому, что сумел увидеть и услышать. Там происходило нечто куда большее, чем обычное прощание двух братьев. Понизив голоса и не спуская внимательных взглядов с двери, мужчины с не характерной для жителей Азии точностью обсуждали детали предстоящих путешествий и самые крайние меры на случай, если что-то пойдет не так. Обсуждали они и другие вопросы, которые подслушивающий вряд ли бы понял. Ведь если бы правда вышла наружу (а это означало немедленную смерть для них обоих), то оказалось бы, что ни один из них не был торговцем лошадьми, как, впрочем, и татарином. И уж если речь зашла об этом, то они не были и братьями. Это были молодые английские офицеры, которым поручили выполнить для генерала Малкольма секретную разведывательную миссию в диких регионах, где не существовало никаких законов и в которые никогда до того не ступала нога исследователя.
Капитан Чарльз Кристи и лейтенант Генри Поттинджер из 5-го Бомбейского пехотного полка собирались приступить к самой опасной — и самой ценной для пославших их — части своей миссии. По ходу неспешного с виду путешествия от побережья им уже удалось собрать немало информации от-
носительно здешних племен, их вождей и числа подвластных им воинов. Они тщательно фиксировали все данные относительно оборонных возможностей тех территорий, по которым путешествовали. Как иностранцы, даже и татары-мусульмане, они явно вызывали подозрение. Не раз им приходилось выпутываться из неприятностей, приукрашивая и улучшая свои легенды прикрытия, чтобы приспособить их к текущим обстоятельствам. Если бы страстно оберегавшие свою независимость белуджи обнаружили, кто они на самом деле, то сразу заключили бы, что англичане исследуют эти земли с намерением их захватить. Но к счастью для Кристи и Поттинджера, ни один обитатель этих отдаленных краев никогда в глаза не видел европейца. Так что пока обман их оставался нераскрытым — или по крайней мере так казалось.
Тем не менее, пожелав на прощание друг другу удачи, они ясно понимали, что это могла быть их последняя встреча. Впрочем, если предположить, что все пройдет хорошо, после завершения миссии они планировали встретиться вновь на условленном месте в относительно безопасных владениях шаха. Если бы к определенной дате один из них не прибыл, другой должен был заключить, что тот либо оказался вынужден прервать путешествие, либо погиб. В таком случае прибывший на встречу должен был один отправиться в Тегеран и доложить обо всем генералу Малкольму. Если кто-то из них попадет в трудную ситуацию, он должен попытаться оповестить товарища или британскую миссию в Тегеране, чтобы можно было организовать какую-то помощь.
После отъезда 22 марта Кристи и его людей Поттинджер остался в Нушки, готовя свой собственный маленький караван. Малкольм поручил ему изучить обширные пустыни, которые, как предполагалось, лежат на западе. На них рассчитывали как на главное препятствие для наступающей армии. Но 23 марта поступили тревожные новости. Друзья, которыми они с Кристи обзавелись в столице Белуджистана Келате, предупреждали, что туда прибыли люди из расположенного неподалеку Синда с приказом арестовать их обоих. Те сказали хану Келата, что Кристи и Поттинджер
такие же торговцы лошадьми, как они сами, и их легенда придумана для того, чтобы изучить страну в военных целях, что угрожало обоим народам.
Двух англичан следовало схватить и доставить в столицу Синда Хайдарабад, где их ждало жестокое наказание. Сообщение предупреждало, что воины Синда следуют за ними в Нушки и находятся всего в пятидесяти милях. Им с компаньоном советовали, пока еще есть время, скрыться, ведь воины Синда не делали секрета, что забьют их палками до смерти. Понимая, что это будет, пожалуй, самое меньшее, что может ждать его в Хайдарабаде, Поттинджер решил немедленно тронуться в путь. На следующее утро в сопровождении вооруженной охраны из пяти белуджей он поспешно выехал на запад, с глубоки благодарностью вспоминая друзей из Келата, которые рисковали собственными жизнями, чтобы спасти его и Кристи.
***
В то же самое время, ничего об этом не зная, Кристи, чей маленький отряд приближался к афганской границе, столкнулся с иной опасностью. Незадолго до отъезда из Нушки знакомый пастух предупредил, что тридцать вооруженных афганцев собираются его ограбить и уже залегли в засаде в овраге на пути. В довершение к прочим неприятностям гроза, которая только собиралась, когда Кристи выехал из Нушки, теперь разразилась со страшной силой. Все промокли до нитки, все имущество тоже, ведь в этой бесплодной местности не было ни малейшего укрытия. Едва ли это можно было оценить как обнадеживающее начало невообразимо трудного предприятия, которое Кристи предстояло проделать в одиночку. Однако на следующее утро гроза прекратилась, вместе с ней рассеялись и их враги. Тем не менее опасность нападения бандитов в государстве, где законов просто не существовало, была постоянным испытанием и для Кристи, и для Поттинджера, и для всех последующих участников Большой Игры.
Надеясь заручиться хоть какой-то защитой от бандитов, Кристи решил отказаться от своей легенды о торговце лошадьми и принять личину набожного хаджи — мусульманского паломника, возвращающегося из Мекки. Планируя путешествие, он не вдавался в детали, но в этом превращении рассчитывал на помощь индийского купца, которому вез секретное послание. Тому предстояло помочь ему избавиться от одной охраны и нанять другую. Однако новая легенда создавала собственные проблемы и опасности, и вскоре ему пришлось здорово попотеть, когда местный мулла затеял с ним теологический спор. Разоблачения удалось избежать, объяснив, что он — суннит, а не шиит, как собеседник. Судя по всему, Кристи был исключительно находчивым человеком, так как в какой-то момент сумел получить фальшивый laissez-passer (пропуск — фр.) от местного хана, слывшего жестоким тираном, причем на пропуске стояла его настоящая печать. Этот пропуск обеспечил ему теплый прием у соседнего хана, который даже пригласил его во дворец.
Теперь Кристи оставалось всего четыре дня пути до цели его путешествия — таинственного города Герат, который до того осмелился посетить только один европеец. Город лежал на границе Афганистана с Восточной Персией по обе стороны широкого трансазиатского караванного пути. Его базары были широко известны от Коканда до Кашгара, Бухары и Самарканда, Хивы и Мерва, тогда как другие дороги вели на запад к старинным караванным городам Персии — Мешхеду, Тегерану, Керману и Исфахану. Но для англичан в Индии, опасавшихся вторжения с запада, Герат имел более зловещее значение. Он стоял на одном из традиционных путей завоевателей Индии, по которому вражеские войска могли достичь любого из двух главных проходов — Хайберского или Боланского перевалов. Хуже того, в регионе обширных пустынь и непроходимых горных массивов он стоял в богатой и плодородной долине, которая, как полагали в Индии, была способна накормить и напоить целую армию. Задача Кристи заключалась в том, чтобы выяснить, так ли это на самом деле.
18 апреля — через четыре месяца после того, как они с Поттинджером отплыли из Бомбея,— Кристи миновал главные ворота Герата — большого города, обнесенного стеной. Он отказался от легенды о паломнике и снова превратился в торговца лошадьми, поскольку вез с собой рекомендательные письма для жившего в городе индийского купца. Кристи предполагал провести там около месяца, тщательно фиксируя все, что могло оказаться интересным для его целей. «Город Герат,— отмечал он,— расположен в долине, окруженной высокими горами». Долина, протянувшаяся с востока на запад, занимала тридцать миль в длину и пятнадцать в ширину. Долину орошала река, сбегавшая с гор; вся долина интенсивно обрабатывалась, всюду, куда доходил взгляд, были разбросаны кишлаки и сады. Сам город, занимавший около четырех квадратных миль, был окружен массивной стеной и рвом. На его северном конце, взбиравшемся на холм, высилась крепость из обожженного кирпича с башней на каждом углу. Ее окружал второй ров, через который был перекинут подъемный мост, а за ним шла еще одна высокая стена и третий ров, хотя и сухой. Все это выглядело очень эффектно для любого приезжего, но не произвело впечатления на Кристи. «В целом,— писал он,— как оборонительное сооружение все это выглядит весьма жалко».
Но если Кристи и не был восхищен способностью Герата к защите от атаки армии, вооруженной современной артиллерией, вроде той, какая была у Наполеона или царя Александра, на него произвели большое впечатление его очевидное процветание и изобилие, и потому — способность поддержать и снабдить любую армию вторжения, в чьи руки он может попасть. Вокруг города были великолепные пастбища с обильным кормом для лошадей и верблюдов, в изобилии росли пшеница, ячмень и фрукты всех сортов. Население Герата Кристи оценил примерно в 100 000 человек, включая 600 индусов, главным образом зажиточных купцов. 18 мая, удовлетворенный тем, что больше ничего искать не нужно, Кристи объявил, что, прежде чем вернуться в Индию с лошадьми для своего хозяина, он совершит недолгое
паломничество в священный город Мешхед, расположенный в Персии в 200 милях к северо-западу. Это позволило ему покинуть Герат без покупки лошадей, нужных для поддержки его легенды. На следующий день с явным облегчением он уже пересекал Восточную Персию. После месяцев лжи и уверток Кристи наконец-то почувствовал себя в безопасности. Теперь даже если бы обнаружилось, что он — переодетый офицер Ост-Индской компании, установившиеся хорошие отношения Англии с Персией были залогом тому, что ничего серьезного ему не угрожало. Девять дней спустя он свернул со старой дороги паломников на Мешхед, направляясь на юго-запад в сторону Исфахана, куда, по его расчетам, уже должен был прибыть лейтенант Поттинджер.
***
За два месяца, прошедших с момента их расставания в Нушки, с его названным братом (Поттинджером. — Прим. ред.) много чего случилось. Без помощи карты (таких карт просто не существовало) 20-летнему младшему офицеру предстояло совершить путешествие через Белуджистан и Персию протяженностью в 900 миль. Он выбрал дорогу, которой за следующие сто лет не рискнул воспользоваться ни один европеец. Впрочем, прежние завоеватели пользовались именно этим путем. Путешествие должно было продолжаться три месяца: на пути лежали две опасные пустыни, где только редкие ориентиры позволяли пробираться от родника к роднику среди банд кровожадных разбойников.
Несмотря на болезнь и другие проблемы, лейтенант вел тайные, но детальные ежедневные записи всего, что он видел и слышал и что могло иметь ценность для армии вторжения. Он отмечал родники и реки, посевы сельскохозяйственных культур и прочую растительность, количество осадков и характер климата. Намечал лучшие места для обороны, описывал укрепления попадавшихся по пути кишлаков и детально перечислял индивидуальные черты местных ханов и их союзников. Он даже описывал развалины и
памятники, мимо которых проезжал, хотя, не будучи археологом, вынужден был полагаться на сомнительные рассказы местных жителей относительно их возраста и истории. Кроме того, он тайно составлял кроки своего маршрута, которые позднее превратились в первую военную карту западных подступов к Индии. Правда, как он умудрялся это делать и остаться неразоблаченным, лейтенант в последующих описаниях своего путешествия умалчивал, видимо, желая сохранить свой секрет на будущее.
31 марта, обойдя по юго-восточному краю огромную пустыню Гельмунд и тем самым подтвердив слухи о ее существовании и приблизительном расположении, Поттинджер с небольшим отрядом из пяти человек вступили в первую из двух пустынь, которые им предстояло пересечь. Лейтенант понимал, что наличие на пути захватчика таких обширных естественных препятствий должно было стать чрезвычайно приятной новостью для тех, кто отвечал за оборону Индии. Вскоре он обнаружил, почему эти пустыни пользуются у белуджей столь дурной репутацией: на протяжении нескольких миль они ехали среди гряд почти вертикальных дюн из мелкого красного песка, некоторые из них достигали высоты в двадцать футов. «Большая их часть,— записывал он,— с подветренной стороны поднимается перпендикулярно земле... С большого расстояния их легко принять за новую кирпичную стену». Однако сторона, обращенная к ветру, плавно спускается к основанию следующей дюны, оставляя проход между ними». «Я старался держаться в этих местах до тех пор, пока позволяло направление, в котором нужно было двигаться,— добавляет он.— Заставить верблюдов двигаться по этим волнам было очень нелегко, особенно когда нужно было карабкаться на подветренные стороны дюн, причем в этих попытках мы потеряли очень много времени». На следующий день условия стали еще хуже. Непрерывное сражение с песчаными дюнами было, по словам Поттинджера, «пустяками по сравнению с физической болью, которую испытывали от летящих частичек песка не только я и мои люди, но и верблюды». Дело в том, что над пустыней висел слой
абразивной красной пыли, попадавшей в глаза, ноздри и рот. Это вызывало ужасные страдания, не говоря уже о жажде, которая усиливалась палящим солнцем.
Вскоре они достигли сухого ложа реки шириной около 500 метров. Кишлак на ее берегу недавно был покинут обитателями из-за засухи. Там они остановились и после длительных раскопок сумели добыть два бурдюка воды. Характер пустыни изменился, и теперь вместо песка она была покрыта твердым черным гравием. Вскоре после этого стало душно, по пустыне закружились небольшие смерчи, а потом разразилась страшная гроза. «Дождь падал такими крупными каплями, которых мне никогда не приходилось видеть,— отмечает Поттинджер.— Вокруг так потемнело, что я был абсолютно не способен различить что-либо даже в пяти ярдах». Но проводник сказал, что эта гроза была еще терпимой по сравнению с теми, что обрушиваются на пустыню в разгар лета, когда она считается непроходимой для путешественников. Горячий как из печки ветер, сопровождающий эти грозы, был известен среди белуджей как «огонь» или «чума». В своей ярости он мог не только убить верблюдов, но и содрать живьем кожу с незащищенного человека. По словам спутников Поттинджера, которые утверждали, что сами были тому свидетелями, «мышцы несчастного страдальца каменели, кожа ссыхалась, по всему телу распространялось ужасное ощущение, что мышцы горят...». Кожа жертвы, уверяли они, покрывается «глубокими ранами, вызывающими кровотечение, которое быстро приканчивает жертву», хотя иногда агония страдальца может продолжаться несколько часов, если не дней. (То, что это было чрезвычайно сильным преувеличением, сегодня очевидно, но во времена Поттинджера очень мало знали насчет путешествий через пустыни, так что в таких неизученных регионах, как этот, должно было казаться возможным все, что угодно.)
Поскольку в пустыне не было никаких наземных ориентиров, проводник прокладывал их путь, ориентируясь по отдаленной гряде гор. Но когда однажды Поттинджер решил выступить в полночь, чтобы избежать палящего днев-
ного зноя, они быстро заблудились, не зная, в каком направлении двигаться дальше. У Поттинджера был компас, который он прятал на теле. Тайком от спутников он вытащил его, поднял крышку, нащупал пальцами стрелку и определил направление, в котором им следует идти. Когда на рассвете, оказалось, что они едут правильно, его люди были потрясены и несколько дней говорили об этом, как «об удивительном доказательстве моей мудрости». Обычно Поттинджер тайком пользовался компасом для составления своих кроков, но пару раз ему не удалось сделать все скрытно. Пришлось объяснить, что это Каббала-ноома, или указатель на Мекку, который показывает ему направление на Каббалу, или могилу Мухаммеда, чтобы во время молитвы простираться на земле в нужном направлении.
В тот день они не останавливались девятнадцать часов, проделав сорок восемь миль и доведя до изнеможения и людей, и верблюдов. Запасы еды и воды опасно таяли, и Поттинджер хотел продолжать путь, пока они не достигнут гор, где, по крайней мере, будет вода. Однако его люди слишком устали, так что пришлось остановиться на ночь. Они разделили остатки воды, но есть ничего не стали. На следующий день в полдень они приблизились к кишлаку Куллуган в славившемся своим беззаконием районе, известном как Макран. Проводник Поттинджера, который, как оказалось, был женат на дочери сардара, или главы деревни, настаивал, что должен войти в деревню первым, и объяснял, что таков в этом опасном районе обычай для чужеземцев. Вскоре он вернулся, чтобы сообщить, что Поттинджера будут рады видеть, но сардар приказал, чтобы ради своей собственной безопасности тот принял облик хаджи, иначе он не гарантирует безопасности даже в собственном доме.
«Вы больше не во владениях хана Келата! — объяснили ему.— Так что впредь не стоит рассчитывать на столь же любезный прием и безопасность. Вы теперь в Макране, где каждый от рождения бандит и где не поколеблются ограбить собственных братьев и соседей». Как торговец лошадьми, работающий на богатого купца в Индии, он был особен-
но уязвим, так как предполагалось, что у него должны быть деньги, даже пусть и чужие. О дурной репутации Макрана Поттинджера предупреждал еще сардар Нушки, так что он немедленно переоделся, обретя новый облик и придав соответствующее религиозное выражение лицу.
Въехав в кишлак, он остановился и сошел с верблюда у мечети, где был официально принят сардаром и старейшинами. Позже его проводили в жилище, жалкую лачугу из двух комнат, где была приготовлена еда для него и его людей. Ничего не евшие в течение последних тридцати часов, они с аппетитом навалились на нее и уплели в два счета. Однако запастись продуктами для дальнейшего путешествия оказалось гораздо труднее. Как им объяснили, из-за засухи продовольствия очень мало, и в результате цены на него поднялись до астрономических высот. Так что им удалось достать только несколько фиников и немного ячменной муки из личных запасов сардара.
Поттинджера предупредили, что следующий кишлак на его 700-мильном пути до Кермана находится в состоянии войны с Куллуганом, его жители только три недели тому назад напали на них и ограбили. Попытаться пробраться туда было просто самоубийством; ему вообще не советовали двигаться дальше на запад без дополнительного конвоя. Проводник заявил, что не тронется с места без охраны, и вместо этого предложил проводить его обратно в Нушки. Поттинджер неохотно согласился нанять для следующего этапа путешествия еще шесть человек, вооруженных ружьями с фитильными замками, и был разработан новый маршрут, позволявший обойти опасного соседа.
В тот вечер старейшины кишлака, включая самого сардара, пришли в жилище Поттинджера, чтобы обсудить с ним различные вопросы, включая, к его немалому беспокойству, религиозные. Поскольку он выдавал себя за религиозного авторитета, его взгляды были очень интересны для людей и к его мнению почтительно прислушивались. Несмотря на свое почти полное невежество в мусульманской теологии, лейтенант удачно блефовал и не вызвал подозрений. Он не
только сумел избежать элементарных ошибок, но даже разрешил некоторые споры, в том числе о природе солнца и луны. Один из жителей деревни утверждал, что это одно и то же. Но, если это так, возражал другой, то почему мы иногда видим их одновременно? Ах, отвечал первый, просто одно является отражением другого. Они спросили мнение Поттинджера по этому поводу. Того начинала раздражать эта незваная публика, кроме того, он хотел спать, так что высказался в поддержку второй точки зрения, что решительно прекратило дебаты, которые, как он опасался, могли бы продолжаться ночь напролет — ведь местным жителям практически нечем было заняться.
