Глава девятая. Из тьмы веков 1 страница

О сложных условиях политической жизни Петрограда, Москвы и других промышленных центров России, где после Февральской революции власть фактически перешла к буржуазии, на фронте знали в общих чертах. Командование внушало армии мысль, что после отречения царя война перестала быть захватнической и Россия вынуждена вести ее ради защиты родины и революции от внешних врагов.

Партия большевиков посылала своих лучших пропагандистов в войска. Они разъясняли истинные цели и задачи революции. Но все-таки еще многие солдаты не могли отличить интересы страны от интересов буржуазии и считали своим долгом сражаться «до победного конца».

В мае вместо генерала Алексеева, который после Николая Второго стал главковерхом, на этот пост был назначен популярный в войска генерал Брусилов.

В середине июня было предпринято еще одно бесплодное наступление, за которое народы России заплатили шестьюдесятью тысячами жизней.

Эта бойня, организованная Временным правительством, вызвала возмущение в войсках. Многие полки и дивизии отказывались идти на передовую. В тылу поднялась новая волна забастовок и демонстраций. Народ все больше становился на сторону партии большевиков, которая призывала его готовиться к вооруженному восстанию, чтобы прекратить войну, свергнуть буржуазию и установить диктатуру пролетариата.

Но Временное правительство в свою очередь стремилось закрепить положение.

Ровно через месяц после назначения четвертый с начала войны главнокомандующий русской армией генерал Брусилов был смещен. Вместо него назначили монархически настроенного генерала Корнилова, в котором реакция видела будущего диктатора.

В сговоре с Временным правительством и буржуазией он немедленно приступил к проведению в жизнь своего плана удушения революции. Этот план прикрывался патриотическими фразами об общегосударственной необходимости поднять дисциплину в армии и навести порядок в тылу.

Для того, чтобы обвинить солдат и большевиков во всех поражениях на фронтах, по его приказу 21 августа была сдана немцам Рига. И тогда якобы для защиты столицы Корнилов направил к Петрограду Третий кавалерийский корпус донских и уссурийских казаков и «дикую дивизию» — части, которые Ставка считала лучшими, наиболее изолированными от большевистского влияния.

Сделано это было с ведома Временного правительства, которое рассчитывало силами казаков и горцев расправиться с большевиками и революционным гарнизоном столицы.

Но генерал Корнилов имел другие планы.

Ингушский полк в августе находился в районе Черновиц, когда дивизия получила приказ сняться с позиции.

Походным порядком один за другим полки стали прибывать в Каменец-Подольск. Здесь станционные пути были забиты порожняком. Части грузились непрерывно.

Третья бригада в составе Ингушского и Черкесского полков первой двинулась в путь. Всю ночь с короткими промежутками от Каменец-Подольска отходили поезда. Никто, даже командиры, не знали, куда и зачем их везут. Было известно одно: приказ Ставки — двигаться на север.

Поезда, громыхая на стрелках, пролетали мимо полустанков, не сбавляя хода.

Ночью паровозы, как запаленные, брали воду и уголь и шли дальше. В вагонах под потолками раскачивались фонари, дремали дежурные, а всадники, укрывшись черкесками, спали мертвецким сном.

Под утро Калой проснулся. Долго лежал он, закинув за голову руки. А когда забрезжил рассвет, встал, напился из чайника, задул фонарь и снова забрался на нары, к своему окну.

Где-то на краю света бледнело небо, темной громадой лежала под ним необозримая земля, на которой иногда ранним огоньком обозначалось человеческое жилье. Калой смотрел и, казалось, ничего не видел, ни о чем не думал. Но потом, когда засияло солнце, разливая утреннюю радость по бескрайним полям, он покачал головой и в ответ на какую-то свою мысль тихо сказал:

— Россей!..

В пути всадникам разрешали ненадолго выходить из вагонов, размяться, набрать кипятку.

На одной из станций выдали хлеб и сахар. Сахара давно уже не было, и такая щедрость начальства подняла настроение.

И снова в путь. Местные жители провожали их с непонятной тревогой. Калой заметил, что у здешнего народа нет к солдатам того сердечного отношения, с которым обычно их встречали и провожали за эти годы на разных дорогах войны. Отчего бы это?..

Теплый воздух врывался в открытые двери и наполнял вагоны сладким запахом трав. Мелькали разъезды, станции, вдали проплывали деревушки под шапками соломенных крыш. Редко где можно было увидеть человека. Он казался затерянным в этих просторах земли.

Всадники маялись от непривычного безделья. Одни, свесив ноги, часами просиживали в дверях, другие играли в карты, а были и такие, что все время спали и открывали глаза лишь для того, чтобы узнать — день на дворе или ночь.

Порой из вагонов неслось тоскливое религиозное пение. Приложив ладони к щекам и закрыв глаза, горцы пели стихи из Корана. Но думали они не о потустороннем мире и загробной жизни, а о покинутых семьях, о своей судьбе и бесконечном скитании по свету, затянувшемся и печальном, как однообразный мотив и эта долгая дорога.

Вечером эшелоны подошли к станции Жлобин. Здесь их ожидали многочисленные интендантские команды. В спешном порядке выдавалось чистое белье, обмундирование, заменялась рваная обувь. Неожиданная забота властей насторожила солдат. К чему бы это?

Позже всадники узнали, что впереди Могилев — Ставка Верховного главнокомандующего.

Как этот новый генерал решил распорядиться ими?..

В Могилев прибыли в полночь. На станции — ни одного гражданского. Приказано было из вагонов не выходить. На перроне — дежурные юнкера, офицеры, солдаты ударных батальонов. На левом рукаве их гимнастерок — голубые щиты с изображением белого черепа и скрещенных костей.

Через два часа все тридцать два состава с горскими полками подтянулись к головным и проследовали дальше на север.

Поезд штаба дивизии остановился в Орше.

Князь Багратион собирался хоть немного поспать. Но лязг и грохот на путях не утихал ни на минуту. Он проникал сквозь тяжелые шторы окна, лез под думку, гнал и без того тревожный сон.

А причин для бессонницы хватало.

Багратион знал о недавнем Государственном совещании в Москве, знал о рабочих волнениях, о возможности монархического переворота. Но он никогда не предполагал, что ему придется очутиться в центре этих событий. Дивизия его дралась далеко на юге, за многие сотни верст от столицы, участвовала в июньском наступлении, и задачи ее были предельно ясны.

Но события последних дней изменили все. Неожиданно ее двинули на Северный фронт. А дальше стало известно, что дивизию разворачивают в Туземный корпус, что ей для этого придается из Третьей Кавказской дивизии, стоящей на юге в резерве, Первый Осетинский и Первый Дагестанский кавалерийские полки, а также Осетинская пешая бригада.

Ночью в Могилеве от друзей — офицеров Ставки, посетивших его в вагоне, князь узнал, что кроме него в Петроград идет из Финляндии Пятая Кавказская казачья дивизия, а снизу — Третий конный корпус генерала Крымова в составе Первой Донской и Уссурийской дивизий. Все они вместе с Кавказским туземным корпусом образуют Особую армию, которой будет командовать Крымов.

Эти военные приготовления вокруг столицы заставляли генерала думать и волноваться еще и за семью, которая жила в Петрограде.

На рассвете, поняв, что ему уже не уснуть, он встал и оделся.

Вскоре постучал дежурный офицер, который принес очень важные и срочные бумаги.

Генерал вскрыл пакет. В нем оказался приказ Ставки еще от 22 августа. Пересылал его наштакор Третьего кавалерийского генерал Дитерихс.

«С получением сего, — говорилось в нем, — приказываю поступить в подчинение командиру Третьего кавалерийского корпуса генерал-лейтенанту Крымову». Подписывал приказ генерал от инфантерии Корнилов.

Наконец Багратион узнал точно, в чье подчинение он идет.

— Значит, Крымов… — задумчиво сказал генерал, написал на документе, что он получен 26 августа, и положил его в портфель. Выпив содовой воды, он вызвал дежурного и приказал: — Отправляйте поезд! Направление то же — станция Дно.

Через четверть часа поезд штаба, свистя и набирая скорость, помчался вслед за дивизией с такой быстротой, словно хотел обогнать события этого и последующих дней. Но они нарастали так стремительно, что их уже никто не мог опередить.

Горцы подходили к станции Дно. Десятки эшелонов с казаками шли на Нарвском и Псковском направлениях.

С фронтов снимались новые части, в их числе отряд броневиков с переодетыми в русскую форму англичанами. Еще задолго до этого в Петрограде была организована корниловская контрразведка во главе с полковником Гейманом.

Но ни казаки, ни горцы еще не знали, что в эту ночь главнокомандующий, опираясь на их силу, предъявит ультиматум Временному правительству, и потребует, чтобы оно вышло в отставку, предоставив ему право сформировать новое правительство.

После июльской демонстрации Керенский сам просил Ставку прислать ему войска для разгрома революционных сил столицы. Но в ночь на 26 августа из разговора по прямому проводу с Корниловым он узнал, что тот воспользовался его просьбой для совершения государственного переворота.

Многие члены кабинета оказались на стороне Корнилова и ратовали за создание в России более «твердой власти».

Правые газеты вышли с провокационными статьями, в которых говорилось, будто большевики в полугодовщину Февральской революции — 27 августа — собираются захватить власть путем вооруженного восстания. Это было сделано для того, чтобы замаскировать намерения Корнилова, дать ему предлог ввести в столицу войска и разгромить большевистскую партию и революционные организации рабочих.

В такой обстановке Керенскому ничего не оставалось, как объявить стране о мятеже Корнилова и об отстранении его от должности главнокомандующего.

В тот же день — 27 августа — Корнилов в свою очередь обратился к населению с призывом поддержать его против Временного правительства, которое якобы под давлением большевистских Советов действует в полном согласии с Германским генеральным штабом и разлагает армию.

Весть о мятеже, поднятом главнокомандующим, мгновенно стала известна в столице.

Центральный и Петроградский комитеты РСДРП(б), Центральный Совет фабзавкомов приняли воззвание «Ко всем трудящимся, ко всем рабочим и солдатам Петрограда» и приступили к организации сил для отпора врагу.

Военная организация большевиков срочно собрала делегатов от всех воинских частей города. Под руководством Свердлова и Дзержинского была принята резолюция о борьбе с контрреволюционным мятежом Корнилова и обращение «Ко всем солдатам Петроградского гарнизона».

Начатый Керенским вывод из Петрограда революционно настроенных пяти полков был остановлен. Большевики бросили сотни агитаторов на фабрики и заводы.

Рабочим отрядам раздавалось оружие. Была установлена связь с матросами Кронштадта, которые взяли под охрану все правительственные здания.

Вооруженным отрядам большевиков городов Минска, Орши, Витебска, Гомеля и солдатским комитетам ЦК партии предписал срочно блокировать Ставку и железнодорожные узлы, не допуская дальнейшей переброски войск с фронта.

На борьбу с корниловщиной поднималась вся страна.

В Москве, Харькове, Царицыне, Нижнем Новгороде, на Урале, в Донбассе, в Сибири, на Кавказе большевистские Советы рабочих и солдатских депутатов призвали революционные силы для отпора врагу.

В Петрограде в боевые дружины записалась сорокатысячная армия рабочих. Вокруг города рыли окопы, устанавливали проволочные заграждения.

Экстренные выпуски «Рабочей газеты», листовки предупреждали о нависшей угрозе, призывали трудящихся не поддаваться на провокации, не предпринимать никаких выступлений.

На фабриках и заводах проходили митинги.

Принимались резолюции с требованием освободить большевиков, заключенных после июльской демонстрации, организовать отпор корниловщине. Выражалось доверие партии РСДРП(б).

В ЦК партии знали, какая серьезная опасность нависла над Петроградом.

Можно было надеяться на широкое антикорниловское движение масс по всей России. Но трудно было предугадать исход борьбы, если сейчас, в эти считанные часы, государственная власть перейдет в руки реакционного диктатора и ему удастся разгромить рабочие организации столицы.

А такая опасность существовала.

Войск гарнизона было недостаточно, вооружения — тоже. Не хватало винтовок, пулеметов, патронов, средств связи, автомобилей.

Офицерский состав был заражен корниловщиной.

Рабочие не были обучены военному делу.

В то же время от местных Советов Пскова, Луги, Витебска и других городов поступали тревожные сведения.

На Петроград двигалось восемнадцать кавалерийских полков с приданной им артиллерией и пулеметными командами.

Это была реальная и грозная сила, которая могла встретить поддержку и в самой столице со стороны части войск гарнизона и юнкеров.

Мгновенно изменить такое соотношение сил уже не было ни времени, ни возможности. Корниловские эшелоны приближались с каждым часом.

И тогда руководители ЦК большевиков поставили перед собой наиболее реальную и значительную задачу — встретить эти поезда в пути и разъяснить солдатам истинный смысл похода, в который их завлекли обманом.

Немедленно были мобилизованы сотни лучших агитаторов партии и направлены на все станции от Гатчины до Нарвы и Пскова.

Но как быть с частями «дикой дивизии», на которую Корнилов возлагал особую надежду? Как найти общий язык с людьми, не говорившими по-русски? А эшелоны этой дивизии продвигались к столице быстрее других.

Еще вечером 26 августа они начали прибывать на станцию Дно. По заданию Ставки их там срочно вооружали ручными гранатами.

Угроза братоубийственной резни невиданных размеров все реальнее нависала над столицей.

В эти дни в Москве находился руководитель владикавказских большевиков Сергей Миронович Киров. У него было поручение своей партийной организации и Совета рабочих и солдатских депутатов к Центральному Комитету партии.

Узнав о мятеже главнокомандующего и об участии в его авантюре «дикой дивизии», он тотчас же поехал в Московский Совет. Здесь уже знали, что перед петроградцами встал вопрос, как найти общий язык с солдатами-горцами. Киров посоветовал немедленно телеграфировать в ЦК партии, чтобы там собрали всех кавказцев-мусульман, проживающих в Петрограде, и с их помощью разъяснили всадникам смысл происходящих событий.

Предложение это было передано тотчас же, а вслед за ним Киров сам выехал в столицу.

Уже на следующий день в один из Петроградских районных комитетов партии стали собираться люди разных национальностей и племен Кавказа.

В ожидании начала собрания они разговаривали с Кировым. Здесь многие знали его по Владикавказу, но большинство видели впервые.

Не забывая о том, для чего собрали этих людей, Киров старался не задевать острых политических вопросов, чтобы с кем-нибудь не вступить в неуместную для такого времени полемику. Но когда речь зашла о корниловском мятеже, он отбросил дипломатию.

— Лавру Георгиевичу, видимо, не дают покоя лавры Бонапарта, — заявил он. — Но ненависть к революции, как и чрезмерная самонадеянность, — плохие советчики! Правда, еще не все в войсках понимают, к чему ведет Корнилов, и он на это рассчитывает, но сегодня солдаты — русские да и не русские — это уже не «серая скотинка» и не пушечное мясо! Это думающие люди! Порою у них не хватает политического сознания. Демагоги задуривают им головы. Но зато, когда с ними говорят по-настоящему, они быстро понимают, где правда, а где ложь! У лжи короткие ноги! Так будет и на этот раз! — Обычно веселый и жизнерадостный, Киров был сейчас суровым и жестким.

В комнату вошел немного усталый человек с интеллигентным лицом. Темная шапка волос. Пенсне. Небольшая бородка…

Он окинул собравшихся внимательным взглядом и негромко поздоровался.

Многие сразу узнали Свердлова — секретаря ЦК партии большевиков.

— Не все еще? — спросил он. — Ничего. Ждать некогда. Уважаемые товарищи и граждане! Если можно так выразиться, горцы Петрограда! Мы пригласили вас для очень важного, экстренного дела.

О мятеже Корнилова теперь, конечно, знают все. Главнокомандующий решил захватить власть, вернуть России престол и взойти на него по трупам ваших единоверцев, казаков, солдат и рабочих столицы. Разговоры о том, что мы, большевики, якобы назначили на завтра восстание, — ложь и провокация. На самом деле буржуазия решила начать гражданскую войну для разгрома и подавления революции!

Ужасная необходимость, но, если они пойдут на это, мы готовы ответить на их удар.

Временное правительство неизвестно на какое время впало в состояние шока. Оно и понятно. Мятеж начинался с его согласия, а кончился ультиматумом самому Керенскому. Прошло три дня, а они бездействуют. Но мы не можем ждать.

Мы отдаем себе отчет во всей важности наступившего момента. Гарнизон, матросы, Красная гвардия вооружаются. Петроград готовится к обороне. К отпору врагу мобилизуют силы крупнейшие города страны. В Москве забастовка. Всюду требуют отстранения главнокомандующего. Мятеж, конечно, потерпит поражение! Но скрывать нельзя: если начнутся военные действия, прольются потоки крови. Неизвестно, на сколько затянется борьба и как плачевны будут ее последствия… Можно ожидать вмешательства Антанты… Над революцией нависла опасность.

Вот почему ЦК нашей партии обращается к вам, людям, мы знаем, разных политических убеждений, но, мы надеемся, одинаково озабоченных тем, чтобы предотвратить кровопролитие, остановить контрреволюцию!.. Нужно немедленно рассказать вашим землякам всю правду о корниловском мятеже. Они должны знать, на что их ведет предательская клика офицеров. Должны понять, что война с русскими солдатами, матросами, рабочими столицы, то есть война со своими же братьями по классу, не в их интересах! Вы должны со всей честностью сказать им, что победа мятежных генералов вернет народам Кавказа ненавистные оковы царизма. И это именно так.

Горцы не должны воевать за восстановление самодержавия. Туземный корпус должен быть остановлен! Остановлен во что бы то ни стало!

Как конкретно осуществить эту важную, чрезвычайно важную задачу? Я думаю, вам виднее. Посоветуйтесь. — Он бросил взгляд на Кирова. — Одно ясно: прежде чем заговорит оружие, надо встретить эшелоны словом разума, идущим от сердца! Вот все. Прошу извинить. Меня ждут еще две группы наших товарищей, которые едут к казакам. Мы не сомневаемся, вы сделаете все, что в ваших силах. В данный момент — и это надо осознать, почувствовать — вы ответственны перед вашими народами и перед историей… Только вы! Удачи вам! — Свердлов дружески кивнул и вышел.

Впечатление, оставленное им, было очень велико. В час смертельной опасности для революции этот человек предельно ясно видел главную задачу и не сомневался в том, что люди поддержат его и исполнят свой долг.

Договорились собраться на Царскосельском вокзале в шесть часов утра. Киров посоветовал надеть черкески. Представитель Временного правительства, присутствовавший на собрании, обещал делегации особый поезд.

А в это время казачьи дивизии уже вышли на Нарву и Псков и стали в ожидании последнего приказа.

Поезд Багратиона прибыл на станцию Дно.

Все пути здесь были заставлены эшелонами его дивизии. Залы первого и второго класса, буфет — забиты офицерами и всадниками.

Разноязычный шум вместе с табачным дымом вырывался из открытых дверей.

— Дурда! Айда к нам!

— Эй! Криворотый! Тебя к вахмистру! — слышались голоса вперемешку с руганью.

Среди этого гама, забравшись с ногами на деревянные скамейки, десятки всадников совершали намаз, словно они были не в этой человеческой толчее, а в безлюдной пустыне Сахаре.

Офицеры штаба дивизии тотчас кинулись наводить на станции порядок.

Но тем временем вагон князя все же отвели в такое место, откуда этот содом не мог попасть ему на глаза.

Князю подали чай. Он пригласил к столу явившегося к нему с докладом генерала князя Гагарина.

Почта доставила еще два «срочных» документа. Прочитав один из них, Багратион протянул его князю.

— Кажется, это начало конца… Обращение главковерха к населению. Ответ на радиограмму Керенского… Два первых лица России — два противника обвиняют друг друга в измене… Что должны думать о нас за границей!

— Ваше превосходительство, — ответил Гагарин, возвращая Багратиону документ, — сейчас важно не то, что подумают они, а что подумаем мы…

— А что думать, князь, — Багратион вскинул брови, — мы — люди военные. Для нас существует субординация.

— Корнилов — верховный, и мы подчиняемся… Да вот, пожалуйста, — и он прочитал: — «Главковерх приказал комкору Третьего конного, начдивам Уссурийской, Донской и Туземной дивизий высадиться между станциями Гатчина и Александровская и в конном строю двигаться к Петрограду в полном боевом порядке к Нарвской, Московской и Невской заставам. В случае обстоятельств, — подчеркивал каждое слово Багратион, — мешающих выполнению плана, главковерх приказал старшему генералу в чине принять на себя командование корпусами и дать сражение войскам Временного правительства. Лукомский».

— Да. Все ясно. — Гагарин встал. — Пора. Багратион тоже поднялся.

— С Богом, дорогой князь. Отправляйте бригаду. О продвижении докладывайте. За вами пойдут остальные. Поставьте командирам полков задачу: идем на подавление большевиков, на внутреннего врага!

— Слушаюсь!

Некоторое время спустя Третья бригада Туземной дивизии первой вышла со станции Дно в сторону Петрограда. В авангарде по-прежнему двигались эшелоны ингушей.

Вечером отправка поездов внезапно прекратилась. Начальник станции получил депешу от управления дороги, которое на основании приказа генерал-майора Кислякова, помощника министра путей сообщения на театре военных действий, требовало прекратить перевозки эшелонов с корниловскими войсками на Петроград.

Узнав об этом, Багратион велел немедленно привести к себе начальника станции. Но тот заболел нервной болезнью. Вместо него явился помощник. Он передал Багратиону полученный приказ. Генерал прочитал депешу. На лице его появилось выражение глубокого презрения.

— Здесь я командую, — твердо и членораздельно сказал он. — И потрудитесь выполнять мои приказания беспрекословно!

— Но мы ответственны и перед управлением… — заикнулся было помощник начальника станции.

Багратион швырнул ему обратно депешу, ударил ладонью по столу и ледяным голосом заявил:

— У нас приказы дважды не отдаются! Штаб-ротмистр, — обратился он к временному коменданту станции, — если по вине дороги будет задержан хоть один эшелон, начальника станции расстрелять!

— Господин генерал, — голос у железнодорожника дрогнул, — но ведь и здесь приказ… — Он показал на депешу. — Да и расстрелы-то отменены…

— Господин помощник начальника станции, вчера были отменены! А завтра будут восстановлены! Сегодня же, если потребуется, вас расстреляют. Под мою личную ответственность! И пусть вам от этого будет легче! Вы поняли? Попробуйте только!.. — Багратион встал. — Ступайте! Докладывать через каждый час!

Когда дверь за штаб-ротмистром и помощником начальника станции закрылась, он прошелся по вагону, со злостью задернул шторку на окне.

— «Господин генерал»! Хамье! Ну, погодите! Только дубьем!..

Немного погодя он вызвал адъютанта.

Четко щелкнули каблуки, тоненьким звоном отозвались шпоры.

— Что изволите, ваше превосходительство?

— Отправьте телеграмму.

Багратион достал из карманчика галифе золотой брегет, не открывая крышки, нажал на кнопку, прислушался. Часы мелодично отбили полночь. Заложив руки за спину и поскрипывая сапогами, он прошелся взад и вперед по вагону, потом остановился и продиктовал:

— Ставка. Наштаверху генерал-лейтенанту Лукомскому. Со станции Дно. 27 августа, 24 часа. Погрузка дивизии и отправка эшелонов продолжаются. Часть из них находится в пути. Сейчас от генерала Кислякова получена телеграмма приостановить отправку эшелонов. Телеграмму не исполняю. Продолжаю отправку войск. Генерал-лейтенант князь Багратион.

На рассвете поезда с Третьей бригадой остановились под станцией Вырица. Посланная из Ингушского полка разведка вернулась и доложила, что путь разобран. Мост на Царское Село поврежден.

Мерчуле по телефону доложил обо всем командиру бригады и отдал приказ: «Полку выгрузиться. Продолжать движение походным порядком».

Полк выстроился на дороге. Раздалась команда: «Смир-н-н-а-а!» Провезли штандарт.

Мерчуле обратился к всадникам с коротким словом:

— В Петрограде темные лица организуют беспорядки. Нашей дивизии в составе армии генерала Крымова приказано войти в столицу и обеспечить нормальную жизнь города, работу фабрик, заводов и государственных учреждений. Всякое сопротивление должно подавляться беспощадно!

Мало кто понял его. Кто эти «темные лица»? Что они делают? Кого подавлять?..

И только всадники из абреческой сотни многозначительно переглянулись, предвкушая возможность погреть руки…

Прозвучало: «Марш-марш!» — и полк выступил.

Прошли речку. Всадники едва оторвали от нее недопоенных в пути лошадей. Погода была ясная, теплая. Из лесу пахло хвоей, в жнивье перекликались перепела.

— Даже не верится, что где-то идет война… кто-то расстается с жизнью, корчится в муках… Удивительный у нас мир! — думал вслух Калой.

Всадники только вздыхали. Говорить не хотелось, чтоб не оборвал Бийсархо, который ехал, как на парад, забинтовав скакуну ноги.

Шли не торопясь. Миновали Павловск. Опять увидели разобранные пути, перевернутые вагоны.

Значит, здесь было сделано все, чтоб задержать войска, замедлить их продвижение.

Часть всадников отправили ремонтировать пути.

Стали попадаться небольшие группы солдат. При приближении полка они поднимались и отходили, не оказывая сопротивления.

Вечером полк издали обстреляли. Всадники ответили огнем, и на этом все снова затихло.

Установили связь с черкесами, которые двигались параллельно.

Ночь застала ингушей в районе какого-то хутора. Сотни разместились на ночлег, выставив боевое охранение, как на фронте.

Весь день князь Багратион провел в имении, которое находилось недалеко от станции Дно. Здесь был телефон, и генерал Гагарин докладывал ему о продвижении эшелонов.

Когда стало известно, что путь между Вырицей и Павловском поврежден, Багратион, несмотря на сильную мигрень, поехал на вокзал, откуда по аппарату Юза имелась возможность связаться со Ставкой.

Было позднее время. Телеграфист долго выстукивал МГЛ, вызывал Могилев. Наконец Ставка ответила, и Гагарин продиктовал:

— Я — генерал князь Гагарин. Прошу пригласить генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего генерала Романовского.

Из Ставки ответили:

— Сию минуту. Будет доложено. Послали за генералом Романовским. Через пятнадцать минут генерал будет у аппарата. Прикажете нажать?

— Да. Пожалуйста. Нажмите.

— Хорошо. Слушаюсь.

Телеграфист Могилева отключился.

Через некоторое время аппарат снова застучал. Вызывал Дно.

— Я — Дно. Я слушаю. Кто у аппарата? — спросил Гагарин.

— Я, генерал Романовский, — ответили из Ставки. И тогда к телеграфу подошел Багратион.

— У аппарата генерал князь Багратион и генерал князь Гагарин. Передаю только что полученную телеграмму. Генерал Крымов в отъезде. В Лугу прибыли головные эшелоны донцов, которые железнодорожная администрация по приказу из Петрограда далее не пропускает.

Головной эшелон туземцев дошел до станции Вырица, за которой, по полученным сейчас сведениям, путь разобран. Пассажирские и прочие поезда возвращаются. Я приказал головному эшелону высадиться и восстановить путь. Для исполнения этой меры сейчас в Вырицу выезжает князь Гагарин. Отправление эшелонов со станции Дно происходит беспрепятственно. Прибыл головной эшелон Осетинского конного полка, которому я приказал, не высаживаясь, следовать далее. Если путь не удастся восстановить, то дивизия пойдет от Вырицы в походном порядке в указанном направлении. Благоволите выслать части железнодорожного батальона или хотя бы инструкторов для руководства работами.

Прошу доложить генералу Корнилову, что туземцы исполнят долг перед родиной и по приказу своего Верховного главнокомандующего, верховного героя, любящего больше всего на свете святую Русь, прольют последнюю каплю крови, чтобы доказать, что он единственный, который может достигнуть победы и отстоять отечество, родину от гибели. Депешу генерала Корнилова в эшелонах встретили громким «ура».

Багратион замолчал.

Начался прием ответа Романовского. Потянулась лента, побежали слова:

— Все это я передам генералу Корнилову. Но должен вам сказать, что железнодорожный батальон или инструкторов прислать не удастся, так как у нас их нет и, по-моему, надобности в этом нет. От Вырицы до Царского Села тридцать четыре версты. Вы скорее дойдете походным порядком. Крымов сегодня в Гатчине.

Ответ не понравился Багратиону, и он продиктовал:

— Передайте: по высадке в Вырице следуем в походном порядке. Но восстановить путь необходимо для продвижения обозов и продовольствия, а также пассажирских поездов.

Багратион говорил так, будто Романовский слышал его. Он терпеть не мог, когда кто-то поучал, а тем более, что Романовский был всего лишь генерал-майором.

Видимо, и Романовскому не понравился текст Багратиона, и, заканчивая беседу, которая, по существу, не привела ни к чему, он передал: