Джеймс Хиллман архетипическая психология 6 страница

Термин «душа» употребляется свободно, без дефинитивных рамок конкретных применений и значений, чтобы сохранить во всей полноте ее коннотативную силу. Кроме того, вместо самого слова «душа» нередко употребляются такие понятия, как: греческое psyche — персонаж из греческих мифов, Психея (см. рассказ Апулея «Амур и Психея»), немецкое Seele и латинское anima.

В данном случае «анима», в более специфическом юнговском описании как персонифицированная фигура и функция воображения (E.Jung, 1957, Hillman, 1973c, 1974b), наделяет богатством образов, патологических проявлений и чувственных оттенков то, что в иных отношениях оставалось бы лишь философским понятием.

Человеческое бытие помещается в сферу души; душа, оказывается метафорой, включающей в себя человеческое.

«Dasein (бытие, существование — нем.) как esse in anima (происходящее в душе — лат.) бесконечно превосходит человека» (Avens, 1982a, р. 185). Даже в тех случаях, когда человеческая жизнь служит лишь проявлением психического, она всегда является жизнью психологической. В этом заключен подход архетипиче-ской психологии к аристотелевской концепции души как жизни и к христианскому учению о душе как бессмертной, т. е. выходящей за пределы индивидуальной ограниченности. Гуманистическая или персоналистическая психология постоянно страдают от ограниченности своего подхода к душе, выходящей за рамки поведения отдельного человека. Таким образом, человек помещается в психическое (а не психическое в человека) и вся его деятельность рассматривается как психологическая. Независимо от своего очевидного и буквального содержания каждая частица поведения человека неизменно несет в себе еще и некоторое психологическое утверждение.

Если каждое утверждение содержит психологическое начало, тогда можно исследовать психологический смысл любого такого сообщения, т. е. рассматривать, что же оно означает для души. Рассказ о самой душе — о том, что она собой представляет, о ее телесных связях, истоках и развитии, о том, как она функционирует — интересует психологию только потому, что здесь заключены вечные способы, с помощью которых душа повествует о себе в содержательной форме. Подобные рассказы относятся к процессу «созидания души» (см.) и непрекращающейся деятельности ее фантазии. Называя эти рассказы «психологией», их следует рассматривать с беллетристической точки зрения, а не как позитиви-сткие ответы на вопросы о природе души. Душа может быть объектом исследования только тогда, когда она также рассматрива-

ется как субъект, исследующий себя с помощью художественных форм и метафор объективности. Такое исследование психологических значений суждений составляет стратегический принцип архе-типической психологии, при этом тактическим методом называется психологизирование или «исследование с помощью психологических методов или видение сквозь» (Hillman, 1975a, pp. 113— 164). Понятие «бессознательное» с помощью этого метода реализуется практически: каждое суждение или утверждения содержит в себе бессознательное. «Бессознательное» принимает значение импликации (вывода) и суппозиции (предположения) (Berry, 1974), т. е. того, что свернуто или содержится под (внутри). Таким образом, любые утверждения или сообщения становятся психологическими суждениями, или откровениями психического, когда их буквализм разрушается для обеспечения возможности проявления их суппозиции (предположений). Эта стратегия предполагает, что существование психологии не может ограничиваться одной из областей среди других, так как психическое как таковое присутствует во всех областях и вещах мира.

Анима и риторика

Архетипическая психология не стремится дать душе предметное определение и вывести ее онтологический статус на основе эмпирических или теологических (метафизических) доказательств. Вместо этого, говоря о душе как о первичной метафоре, она полагает, что психическая реальность неразрывно связана с риторикой. Рассмотрение души невозможно отделить от способа рассказа о душе, от манеры пробуждающей душу, возвращающей ее к жизни рассказа, который, таким образом, помещает нас в психологическую перспективу. Уделяя особое внимание риторике, архетипическая психология опирается на литературные и поэтические средства для интерпретации своего видения. При этом она постоянно работает над «видением сквозь» механистические и персоналистические метафоры, используемые другой психологией, чтобы освободить душу от узкого, буквального понимания. Полемические набеги на чужие угодья необходимы для развития риторики.

Душа и миф

Миф составляет риторическую основу архетипической психологии. Первопроходцами в этой области были Фрейд, Юнг и Кассирер (Avens, 1980). Сюда, разумеется, необходимо отнести и традицию мифологического мышления, восходящую через романтиков и Вико к Платону. Стремление использовать мифические рассказы в качестве психологического языка позволяет определить место психологии в культуре образного мышления. Кроме того, мифы сами являются метафорами (или, как сказал Вико, «метафора — это миф [фабула] в сжатом виде» (S. N., II, II, 2). Поэтому, используя мифы в качестве риторической основы, архетипиче-ская психология находит опору в фантазии, которую не следует понимать исторически, физически или буквально. Даже в тех случаях, когда возвращение к мифологии считается единственной, общей для всех «архетипистов» особенностью, сами мифы рассматриваются как метафоры, но не как трансцендентальная метафизика, категориями которой являются божественные фигуры. Как отметил Хиллман (1979а): «Мифы не обосновывают, они открывают». Роль мифа в архетипической психологии состоит не в том, чтобы дать исчерпывающий перечень возможных видов поведения или очертить формы трансперсональных энергий (в неоплатоническом смысле), а в том, чтобы открыть проблемы жизни для трансперсонального исследования на основе культуры творческого воображения. Благодаря этому мы видим, как наша обыденная жизнь погружается в драматическую и миро-творящую (wirld-creative life) жизнь мифических персонажей и облагораживается ею (Bedford, 1981). Изучение мифологий позволяет рассматривать события на фоне их мифической основы. Более важным, однако, представляется то, что изучение мифологии позволяет нам воспринимать и переживать жизнь души мифологически.

5. Душа, метафора и фантазия

Философская проблема метода «определения души» или ее логоса (Christou, 1963) в первую очередь должна рассматриваться как психологический феномен, возникающий на основе стремле-

ния души к самопознанию, феномен, который может найти полное удовлетворение в рамках своей собственной конституции: в образах. Поэтому логос души, т. е. правдивый рассказ о ней, непременно окажется образным, многократно метафорическим «отчетом» или подробным метафорическим описанием (Corbin, 1979, р. 43).

Вышеприведенное утверждение, что «первичной метафорой психологии должна быть душа» преследует двойную цель: а) установить природу души с помощью ее собственного (метафорического) языка и б) признать, что все психологические утверждения, касающиеся души, являются метафорами. Таким образом, концепция души-как-метафоры (Soul as Metaphor) выходит за пределы проблемы способа «определения души» и позволяет душе вести рассказ о себе так, чтобы она не давала себе определение, а представлялась в воображении. В этом случае метафора выполняет психологическую функцию: она перестает быть только «риторической фигурой» и становится инструментом созидания души (см.), поскольку переносит вопрошание души о своей природе в мифо-поэзис реального воображения, в непрерывное психологическое созидание (Berry, 1982).

Концепция души-как-метафоры также позволяет описать процесс душевного действия. Как и метафора, душа транспортирует смысл и освобождает внутреннее, скрытое значение. Все воспринимаемое душой на слух реверберировано (насыщено) обертонами (Moore, 1978). Перспектива затемняется при более глубоком свете. Но эта метафорическая перспектива также и убивает: она приведет к смертельному состоянию наивный реализм, натурализм и буквальное понимание. Таким образом, связь души со смертью — тема, которая проходит через всю архетипическую психологию — определяется метафорической деятельностью психического. Для метафорического стиля не характерны яркие контрасты и декларативные утверждения. Он приводит все вещи к обозрению собственной теневой стороны, и поэтому метафорическая перспектива сводит на нет любую героическую попытку достигнуть определенного взгляда на явление. Напротив, метафорический стиль души «уклончив, символичен, иллюзорен» (Romanys-hyn, 1977). Метафоры разрушают само определение сознания как интенциональности, а его историю как развитие.

Человеческая осознанность терпит неудачу на пути самопостижения не вследствие первородного греха или невроза личности, или в результате противодействия объективного мира, которому она, предположительно, противопоставляется. Человеческая осознанность, в соответствии с психологией, базирующаяся на душе, терпит неудачу, потому что метафизические средства души содержат в себе суицидальную неизбежность или необходимость (ffillman, 1964), членство в «подземном мире», в преисподне (Hillman, 1979a), «патологию и болезненность» (Ziegler, 1980), судьбоносность, — отличные от требований дневного мира, — что в принципе не позволяет психическому подчиниться высокомерию (hubris) эгоцентрического представления о субъективности как о достижении (Leistung), определяемом в качестве познания, способности к волевому движению, самой воли, интенции, восприятия и т. д.

Таким образом, чувство слабости (Lopez-Pedraza, 1977, 1982), неполноценности (Хиллман, 1977с), разочарования (Berry, 1973), умопомрачения (Winquist, 1981), мазохизма (Cowan, 1979) и пораженчества (Hillman, 1972b) присущи форме существования самой метафоры, которая не позволяет реализовать сознательное понимание в качестве власти над явлениями. В конечном счете, метафора как форма реализации логоса души порождает отказ от данности, родственный мистицизму (Avens, 1980).

Метафорический перенос — «связанное со смертью» действие, которое одновременно ре-пробуждает сознание к ощущению души, — составляет сущность миссии, возложенной на архетипи-ческую психологию, на ее всеобщую задачу. Аналогично тому, как Фрейд и Юнг пытались обнаружить основную «ошибку» западной культуры с тем, чтобы решить проблему убогости и страдания человека в период упадка Запада, архетипическая психология определяет эту ошибку как потерю души, отождествляемую затем с утратой образов и образного восприятия. Эта потеря привела к усилению субъективности (Durand, 1975), которая проявилась в замкнутом эгоцентризме, гиперактивизме и жизненном фанатизме западного (скорее, северного, см.) сознания, утратившего связь со смертью и преисподней.

Реанимация образности в психологической культуре, к кото-

рой стремится архетипическая психология, неизбежно приводит к патологизации (см.), так как только такое ослабление или «отпадение» (Hillman, 1975) способно пробить замкнутость субъективности и возвратить ей глубину в душе, позволяя последней вновь появиться в предметном мире. Ре-анимация вещей с помощью метафоры уже отмечалась Вико (S. N. И, I, 2), который писал, что «метафора... наделяет ощущениями и страстью бесчувственные предметы». Метафорическая перспектива не только реанимирует душу, но и оживляет такие области, которые, как считалось, находились за пределами души и психологической сферы: события, связанные с телом и медициной, экологический мир, антропогенные явления архитектуры и транспорта, образование, продукты питания, бюрократический язык и системы. Все эти области рассматривались как метафоры и стали предметом широких психологических исследований, проводившихся Сарделло и его студентами вначале в Далласском университете, а затем в Далласском Институте Гуманитарных Наук и Культуры. Метафорический подход, с помощью которого обыденные явления рассматриваются как образы, позволяет обнаружить «чувство и страсть» там, где картезианский ум усматривает лишь простое расширение обездушенных бесчувственных объектов. Таким образом, вынося психологию за стены консультационных кабинетов и лабораторий, поэтическая основа разума позволяет психологии выйти даже за пределы личной субъективности и уместиться в психологии предметов как объективизации образов, обладающих внутренним миром вещей, как проявлений фантазии.

В архетипической психологии «фантазия» и «реальность» меняются местами и ценностями. Во-первых, они больше не противопоставляются друг другу. Во-вторых, фантазия никогда не бывает лишь ментально субъективной, она неизменно разыгрывается и воплощается (Hillman, 1972a, pp. XXXIX-XL). В-третьих, все физически (или буквально) «реальное» всегда является еще и образом фантазии. В этом смысле мир так называемой суровой реальности является также проявлением сформированной особым образом фантазии и поэтому вместе с американским философом и поэтом Уоллесом Стивенсом (Wallace Stevens), у которого архетипическая психология нередко черпает образы, мы можем сказать,

что «в сердце всех вещей всегда есть что-то поэтическое». Юнг сформулировал эту мысль следующим образом: «Психическое каждый день творит реальность. Единственный термин, который подходит для обозначения подобной деятельности, — это фантазия» (ПТ. 6. par. 743). Тем самым он вывел слово «фантазия» из поэтического словоупотребления.

Последние исследования в архетипической психологии, результаты которых частично были опубликованы в 1979—82 гг. в «Spring», были посвящены поэтике, эстетике и литературной критике. Это вызвано не столько интересом современных психоаналитиков к языку, сколько пере-оценкой самой психологии как деятельности поэзиса (poesis) и того факта, что фантазия является архетипической деятельностью психического.

6. Душа и дух

Если деятельность воображения присуща душе мира (anima mundi), то фантазия осуществляется непрерывно и вне зависимости от феноменологического момента (epoche) (Гуссерль: пренебрежение остальными моментами или снятие ограничений для непосредственного перехода к самому событию). Более того, если фантазия реализуется всегда непрерывно, то сам момент (epoche) становится фантазией об обособленности, об овеществленности и о сознании, к которому феномены как таковые могут в действительности адресоваться. Тем не менее архетипическая психология полагает, что мы никогда не можем быть только феноменальными или действительно объективными. Мы никогда не выходим за пределы субъективизма, заданного вместе с присущими душе доминантами структур фантазии. Эти доминанты определяют субъективные подходы и придают им форму «случаев», чтобы единственная объективность, к которой только и можно лишь стремиться, возникала в результате обращения субъективного взора на себя, рассмотрения своей сферы и обнаружения в своих подходах архе-типических субъектов (см. персонификация), которые в данный момент определяют способ нашего бытия в мире среди феноменов. Существование психологии в качестве объективной науки

становится невозможным, как только мы признаем, что сама объективность составляет поэтический жанр (сродни «писателю как зеркалу» во французском натурализме), воспроизводит способ такого построения мира, в котором вещи являются только как «чистые» (безликие, неодушевленные, без какого-либо внутреннего содержания), обособленные друг от друга, безгласные, лишенные чувства или страсти.

На пути уступчивости фантазии — поскольку фантазия реализуется непрерывно — возникает одна проблема, которая поддается решению с достаточным трудом. Это проблема духа. Она возникает в форме научной объективности, как метафизическая или теологическая задача. При решении этой проблемы архетипическая психология включает перечисленные выше формы в состав более широкой стратегии для проведения такого различия между методами и способами выражения души и духа, чтобы душа сохранила свой стиль при выполнении своих обязательств (философских, научных и религиозных) перед духом. Для обеспечения возможности своего существования психология должна сохранять различие между душой и духом (Hillman, 1976, 1975а, рр: 67—70; 1977а).

Иногда проблема духа с ее риторикой порядка, числа, знания, постоянства и логикой самозащиты рассматривается как сенеке (senex)*, как проблема сатурническая** (Vitale, 1973, Hillman, 1975d). В других случаях, когда выделяются ясность и беспристрастное наблюдение, она квалифицируется как проблема аполлони-ческая. При выделении риторики единства, близости и тождественности проблема духа считается «монотеистической». В других контекстах она рассматривается как проблема «героическая», проблема «пуэр»*** (Hillman, 1967b).

Признавая первенствующее высшее положение духа (и низшее положение души), который должен говорить на трансцендентном, конечном и чистом языке, архетипическая психология ставит

* Сенеке (лат. senex — «старик», «старый человек») в аналитической психологии обозначает персонификацию некоторых психологических черт, присущих пожилым людям.

** Сатурнический — бесшабашный, разгульный, иррациональный. *** Пуэр (лат. puer — «дитя», «мальчик») в аналитической психологии обозначает персонификацию психологических черт, присущих ребенку.

своей задачей представлять духовный язык «истины», «веры», «закона» и т. д. как риторику духа даже в тех случаях, когда дух понуждаем этой самой риторикой занимать позицию «истины» и «веры», т. е. действовать с буквалистских позиций.

Различие между душой и духом устраняет смешение психологической терапии с духовными дисциплинами — восточными и западными — и позволяет понять, почему архетипическая психология должна воздерживаться от заимствования методов медитативной практики и/или оперантного обусловливания, с помощью которых психические события осмысляются в духовных терминах.

7. Созидание души

Архетипическая психология ставит своей основной целью «созидание души». Это выражение заимствовано у поэтов Уильяма Блейка и Джона Китса: «Назовите мир, если угодно, «юдолью созидания души» и тогда вы поймете назначение этого мира...» Придавая особое значение отдельной душе, архетипическая психология помещает эту душу (и ее созидание) непосредственно в мир. При этом она не стремится найти путь, который ведет за пределы мира к спасению или мистической трансцендентности, поскольку «путь через этот мир найти гораздо труднее, чем отыскать выход из него» (Wallace Stevens, «Ответ Папини»). Архетипическая психология видит свою цель в исцелении или спасении души в этом мире, души, являющейся также душой мира (anima mundi). Идея созидания души путем рассмотрения любого общественного события как места пребывания души требует, чтобы даже эта неоплатоническая «сокровенная» («arcane») психология была тем не менее погружена в «юдоль» и выполняла там свои обязательства. Таким образом, искусственное напряжение между душой и миром, личным и общественным, внутренним и внешним исчезает, когда душа как anima mundi, а также ее созидание, помещаются в мир.

Если говорить конкретнее, то акт созидания души является актом воображения, поскольку образы составляют психическое, — его содержание и перспективу. Поэтому созидание образов, кото-

рые в дальнейшем рассматриваются в связи с психотерапией (см.), равнозначно созиданию души. Это создание может принимать конкретные формы в работе мастеровых и рабочих на основе их морали. Кроме того, оно может проявляться в сложных процессах совершенствования мысли, религии, взаимоотношений и социальной деятельности в той мере, в какой эти виды деятельности преломляются в воображении сквозь призму души, стоящей в центре нашего внимания.

Другими словами, создание образов можно рассматривать как психо-поэзис (Miller, 1976b) или созидание души только тогда, когда воображение рассматривается в качестве места соединения человеческой личности и работы с мифическими доминантами. Интенция психо-поэзиса заключена в реализации образов — поскольку они составляют психическое, — а не в субъективности как таковой. Как сказал Корбин: «Это их индивидуация, а не наша», предполагая, что созидание души может быть — наиболее сжато — определено как индивидуация имагинальной реальности.

Созидание души описывают так же, как получение образов (imaging), т. е. видение или слушание с помощью воображения, которое в любом событии усматривает его образ. Получение образов означает высвобождение событий из буквального воспринимания путем погружения его в мифический апперцептивный контекст. В этом смысле созидание души приравнивается к де-буквализа-ции — устранению «дурной» конкретности. Другими словами, созидание души соответствует психологической установке, которая с подозрением отвергает наивный, данный уровень событий, чтобы отыскать другие — теневые, метафорические значения этих событий для души.

Таким образом, в связи с проблемой созидания души возникает вопрос: «Что затрагивает в моей душе данное событие, данная вещь, данный момент; какое отношение это имеет к моей смерти?» Проблема смерти возникает потому, что, именно на фоне смерти устанавливается наиболее отчетливое различие между перспективой души и перспективой естественной жизни.

Созидание души действительно подразумевает наличие метафизической фантазии. Подразумеваемую метафизику архетипичес-кой психологии можно найти в работе «Сновидение и Подземный

Мир» (Hillman, 1979a), в которой анализируются взаимосвязи между психическим и смертью. В этой работе сновидение рассматривается как парадигма психического, психическое представляет себя содержащим эго и занимающимся своей работой над сновидениями. Исходя из сновидения можно предположить, что психическое в первую очередь занимается своими образами и лишь во вторую — субъективными переживаниями, приобретаемыми в дневном мире и трансформируемыми с помощью сновидения в образы, т. е. в душу. Таким образом, сновидение созидает душу каждую ночь. Образы становятся средствами перевода событий жизни в душу. Опираясь на сознательную работу воображения, этот процесс строит воображаемое судно или «корабль смерти» (по выражению D. H. Lawrence), подобный тонкому телу или охеме* (ochema) неоплатоников (ср.: Avens, 1982).

Метафизическая формулировка не дает прямой ответ на вопрос бессмертия души. Скорее сама природа души в сновидении — или, по меньшей мере, точка зрения души на сновидение — свидетельствует о невнимательном, пренебрежительном отношении души к связанным со смертью переживаниям и даже к самой физической смерти. Она включает в свою сферу только те аспекты и события бренного мира, которые имеют отношение к ее судьбе.

8. Глубина и вертикальное направление

С момента начала изучения Фрейдом глубинных слоев человеческого разума — предсознательного, подсознательного или бессознального — «глубинная психология» (получившая свое название в начале двадцатого века от цюрихского психиатра Юджина Блейлера) неизменно ориентировалась на исследование скрытых воспоминаний детства или архаических мифологем. Ар-хетипическая психология серьезно, хотя и не столь буквально,

* Охема (греч.) — любое перевозочное средство (преимущественно сухопутное). Термин использовался Проклом и неоплатониками для обозначения «душевного тела» как внутренней оболочки души, а позднее (в XIX веке) стал мистическим понятием «астрального тела». (Не столь материальное, как тело физическое, но управляющее последним). См.: Е. R. Dodds, Proclus. The Elements of Theology. Oxford Univ. Press. 1933, 1964, Appendix II.

отнеслась к метафоре душевной глубины, проследив ее развитие от Гераклита (Diels-Kranz, Фрагмент 45: bathun) до thesaurus или memoria Блаженного Августина (Исповедь X). Более того, исследуя основополагающую связь психического с миром мертвых, который также является миром образов или eidola (Hillman, 1979а), архетипическая психология повернула фрейдовское направление ближе к исследованию глубины, к сновидениям (см. работу «Толкование сновидений») и мифологиям, связанным с преисподней, Гадесом, Персефоной, Дионисом и христианскими учениями о нисхождении в ад (Miller, 1981b).

В силу своего вертикального направления, глубинная психология обязана исследовать депрессию и такие вопросы, как сведение явлений к их «тленной» сущности и к их патологической (см.) крайности (Berry, 1973), в которой они воспринимаются нами не только как материально деструктивные и негативные, но и как поддерживающая основа (Berry, 1978).

Узкое понимание нисходящего направления в глубинной психологии привело к сужению смысла: интровертной направленности на «бездну» и «потайной уголок» в человеческой личности (Августин). Как же в таком случае осуществляются связи с другими людьми, с горизонтальным миром?

С точки зрения архетипической психологии вертикальное направление относится к внутреннему как некоторая возможность или способность, заключенная во всех вещах. Все вещи имеют архетипическое значение и доступны психологическому проникновению, причем внутреннее проявляется с помощью физиогномического характера вещей горизонтального мира. Поэтому глубина не является чем-то буквально спрятанным внутри. Напротив, фантазии о глубине побуждают нас снова взглянуть на мир, поискать в каждом событии «нечто более глубокое» и вместо исследования (researh) вести «внутренний поиск» (insearch) (Hillman, 1967a) дальнейшего смысла под тем, что представляется не более чем очевидным и естественным. Таким образом, основу любого психоанализа составляет фантазия, ориентированная на глубинную интериоризацию. Фантазия скрытых глубин одушевляет мир и способствует дальнейшему погружению воображения в глубины вещей. Глубина является не физическим местоположением в бук-

86!

вальном смысле, а первичной метафорой, необходимой для реализации процесса психологического мышления (или «психологизирования», Hillman, 1975a).

9. Культурный центр (локус): Север и Юг

Нисходящее направление можно также рассматривать как южное направление. В отличие от «основных» психологии двадцатого века, истоки которых находятся в северной Европе (немецкий язык и протестантско-еврейское монотеистическое мировоззрение), архетипическая психология берет начало на юге. Ни греческая цивилизация, ни эпоха Возрождения не развивали «психологии» как таковые. Слово «психология» и большинство современных психологических терминов не находили здесь активного употребления вплоть до девятнадцатого века (Hillman, 1972c). Признавая эти исторические факты, архетипическая психология строит свою работу на до-психологической географии, в которой культура образного мышления и жизненный стиль содержали в себе то, что на севере было сформулировано как «психология». «Психология» составляет неотъемлемый атрибут постреформа-ционной культуры, лишенной поэтической основы.

Поскольку, как полагает Кейси (Casey, 1982), местоположение предшествует возможности возникновения философской системы — возможность возникновения любой философской системы ограничивается определенным местоположением, — архетипическая психология нуждается в воображаемой локализации. Фрейдовская «Вена», юнговский «Цюрих» или «Калифорнийские Школы» составляют не только определенную историко-социологическую среду, но и воображаемое местоположение. Они придают идеям определенный географический образ. Таким географическим образом и предстает «юг» в творческом воображении архетипической психологии.

«Юг» означает не только этническое, культурное, географическое местоположение, но и символическое тоже. «Юг» — это культура Средиземноморья, ее образы, оригинальные произведения, боги, богини, мифы, трагические и плутовские жанры

(в отличие от эпического героизма «Севера»). Кроме того, «Юг» символизирует такую позицию («ниже границы»), с которой рассмотрение данной области души не ограничивается северной, моралистической перспективой. Таким образом, бессознательное подвергается радикальному пересмотру и помещается «севернее» (как арийское, аполлоническое, позитивистское, волюнтаристское, рационалистическое, картезианское, "протестанстское, сциентистское и т. д.). Даже сама семья (как источник «северного» невроза) может быть подвергнута переоценке в качестве основы родственно-социальных связей.

Напоминая о существовании этого принципиального различия в истории западной культуры, архетипическая психология уходит за рамки обычной дилеммы «восток — запад». Общепринятые для «востока» позиции включены в контекст ориентации самой архетипической психологии. Переориентировав сознание на не-эго факторы — множественные персонификации души, исследование образной основы мифов, непосредственно чувственное переживание вкупе с неоднозначностью его интерпретации, существенно относительная феноменальность самого «эго» как одной из фантазий психического, — архетипическая психология перестает нуждаться в восточных дисциплинах, которые ранее приходилось искать на Востоке, когда психология отождествлялась с перспективами северной психической географии.

В своих монографиях (1980, 1982а) Роберт Авене показал, что архетипическая психология представляет собой не что иное, как параллельную формулировку некоторых восточных философий. Как и восточные философии, она так же растворяет эго, онтологию, материальность, узкое понимание самости и различий между ней и вещами — весь концептуальный аппарат, создаваемый северной психологией на основе героического эго и в его защиту, — в психической реальности воображение воспринимается в своей непосредственности. «Развеществление» западных форм позитивизма, сопоставимое с дзеновской практикой или нирваническим путем, осуществлялось архетипической психологией вполне западными средствами, хотя термин «западный» в данном случае относится к психологии души, представленной в традиции Юга.

10. Политеистическая психология и религия