Туес – (на языке биаров) – дорожная посуда. «Туй» – дорога, «туе» – в дорогу. 1 страница

коврика и постелил их на полок. Снова плеснул на камни ковш горячей воды. Снова ахнула печка, зашипела, затрещала. Жаром обдало, перехватило дыхание и невыносимо начало жечь уши. Кабыр присел к полу и наблюдал. Дед Буртас вытащил с туеса какую-то шапку и натянул на голову. Затем оттуда же он вытащил какой-то малый туесок и с трудом открыл крышку, вылил содержимое в ковш с горячей водой и выплеснул на печку, но не полностью. Зашипела печка, издавая аромат по всему пространству бани. Приятно запахло мятой, анисом, чёрной смородиной. Эти запахи на фоне приятного запаха дыма ещё более впечатляли. Вот Буртас надел рукавицы внушительного размера, залез по приступкам на нижний полок, лёг на коврик и начал яростно хлестать себя распаренным веником. А делал он эту процедуру-экзекуцию, казалось юноше, с какой-то своей, особой, методичностью и азартом. Он и кряхтел тут по-особому – с наслаждением. Кабыр попытался тоже подняться на полок, но жар от мечущегося веника скинул юношу обратно, заставив снова присесть к полу. Но вот Буртас закончил свою жаровую и веничную пытку, так казалось юноше, слез с полки, положил веник на лавку, окатился холодной водой и вышел в предбанник. Кабыр встал и медленно залез на полок. Любое быстрое, энергичное движение немедленно отражалось невыносимо жгучим жаром. Юноша медленно дополз до своего коврика, таща за собой веник, лёг на спину и поднял ноги вверх, пытаясь опереться ногами об жёрдочку под потолком. Но не тут-то было. Пальцы ног начало нестерпимо жечь и Кабыр обратно опустил ноги. Юноше было стыдно, что он молодой и сильный не может делать то, что делает покалеченный старик. Лёжа на спине, он попытался похлестать себя веником, хотя бы для приличия, но из этой затеи ничего не получилось, и юноша, немного полежав, медленно слез с полки. На улице послышались голоса и шаги. Кабыр вышел в предбанник, куда уже зашли двое. Он узнал вчерашних служивых на городских воротах. Юноша, который сопровождал Кабыра до памской усадьбы, озорно подмигнул сыну охотника. «Как банька, служивый?» – хитро улыбаясь поинтересовался он, как будто ему всё уже известно о посещении парилки новичком. Сын охотника промолчал. Ему было неудобно перед дедом Буртасом, который теперь кряхтел, сидя на лавке предбанника. Вновь прибывшие, раздевшись, взяли за дверью предбанника коврики-лежанки, зашли в парилку и шумно завозились. Кабыр, постояв немного, зашёл следом за дедом в парилку. Двое уже лежали на нижней полке, а их веники созревали в корыте с горячей водой. Дед же выплеснул остаток лечебно-ароматизирующей жидкости на раскалённые камни, взял свой веник и полез на верхний полок. Кабыр, набравшись мужества, залез на нижний полок, и решил героически терпеть невыносимую жару. Двое прибывших, погревшись, слазили за вениками и, устроившись поудобнее на полке, начали неистово хлестать себя, поднимая бурю жгучего ветра. Кабыр, стиснув зубы, терпел, решив не опозориться хоть перед юношей-сверстником, который так яростно парился. Хорошо поработав веником, Татем и Сирпи один за другим выбежали на улицу. Кабыр последовал за ними. Эти двое с воплями бежали босиком по тропинке к проруби. С их разгорячённых тел шёл пар. Вот рыжебородый, приземистый и мускулистый, подбежал, прыгнул в прорубь и до сосков погрузился в ледяную воду. Потом он полностью окунулся и вышел из проруби на лёд, гикая, охая и ахая. То ли от удовольствия, то ли от страданий. Теперь и Сирпи подошёл к проруби и с отчаянным криком прыгнул в неё и исчез под водой. Шло время, но он не появлялся. Кабыр посмотрел на Татема. Тот без каких-либо эмоций смотрел на поверхность воды.

«Утонул», – промелькнула мысль в мозгу у Кабыра. Юноша подбежал к проруби, встал на колени, опустил в воду руку по плечо и стал шарить, в надежде уловить тело утопленника. Вдруг что-то цепко схватило его за руку и потянуло вниз. Вот тут Кабыр с испугу проявил свою неистовую силу и в мгновение ока оказался рядом с рыжебородым Татемом. А из проруби высунулась голова проказника Сирпи. Он улыбался во весь рот, смахивая с глаз воду. Сирпи захохотал,- шутка удалась. Татем плюнул с досады и пошёл в баню. Кабыр, обиженный и обескураженный, последовал за ним, а следом – Сирпи. Зайдя в парилку, они увидели, что дед Буртас закончил свою парную процедуру и готовится к помывке. Он открыл ещё один туесок, налил в корыто с тёплой водой немного прозрачной жидкости и сказал Кабыру: «Мойся, юноша, хорошо. В этом туеске кунва**** крепкая – любую грязь смоет, а после бани зайди ко мне».

Помывшись, одевшись, дед ушёл. Двое других хлестались вениками, при этом кряхтели, крякали да пару раз выскакивали на улицу и валялись в снегу. Кабыр же молча помылся согласно наставлениям деда, вышел в предбанник, вытерся, надел свежую одежду и направился к Буртасу. После бани чувствовалась лёгкость, новый прилив сил и оптимизма. Жизнь казалась вечной и беспроблемной.

Солнце уже село за горизонт, и только зарево заката освещало мир. Юноша энергично шагал по тропе к загадочному старику Буртасу.

РАССКАЗ СТАРИКА БУРТАСА

Когда Кабыр пришёл к деду, тот уже успел растопить глинобитную печку - вартан пач. Такие печи лепятся из глины и песка, причём, труба и дымоход тоже. При топке дым по трубе выходит наружу через отверстие в стене под потолком. Пасть печи не закрывается. Поэтому тепло и свет в значительной части остаются в комнате, что является большой ценностью. В это тёмное, холодное время года в комнате деда было тепло и сухо. В полумраке помещения весело плясали отблески огня. В печи вскипал маленький котелок с водой. Старик колдовал возле низкого стола, передвигая посуду… – готовил ужин. «Садись, мой юный друг, на лавку. Будем пить хазарский чай», – сказал Буртас. «Чай хорошо утоляет жажду и улучшает настроение. Если желаешь, можешь попить ырэш – квас из ржаной муки», – и показал на кувшин под лавкой, хорошо освещаемый пламенем. Юноша подошёл, взял кувшин и выпил добрых десяток глотков острокислого, пахучего кваса, да такого, что слезу вышибло. Затем он сел на лавку и расслабился, всем телом ощущая блаженство от бани, тепла, кваса… и беспечности ситуации. Вот закипела в котелке вода, шумно тряся крышкой. Дед, кочергой зацепив за ручную дужку, вытащил котелок и поставил на стол. Потом он снял крышку, бросил туда горсть какой-то сушёной травы и снова закрыл. В воздухе поплыл приятный аромат. Спустя немного времени, старик поставил рядом на стол две большие чашки из обработанной и обожённой глины и налил туда приятно пахучую тёмную жидкость из котелка. «Пей, служивый, хазарский напиток с медком, здоровей будешь», – приговаривал дед и деревянной ложкой зачерпнул из деревянного же бекара - тарелки густой мёд и размешал в чашке с пахучей жидкостью. Кабыр только ради интереса сделал всё то же самое. Старик с удовольствием, кряхтя, начал мелкими глотками отпивать ещё горячее содержимое из своей посуды, Сыну охотника напиток тоже понравился, а особенно - запивать восточные сладости, заедая шанежками да колобками, которые в достаточном количестве находились на столе. Так они молча допили свой чай. «Дед Буртас, а откуда на теле твоём такие жуткие шрамы?» – осмелился спросить юноша. «Друг мой, имя моё вовсе не Буртас. Танисом нарекли меня когда-то родители. А буртасом кличут только тут, по наречению моего народа. Буртасы – с древних времён жили и живут на степных и лесных просторах реки Камы, которая вливается в Хвалынское море.Эту реку хазары именуют ещё как Итыль. Так вот, вдоль Итыля и Дона жили Буртасы. На моём и твоём языке слово «буртас» означает «хорошее племя». Ведь «бур» – хороший, «тас» – избранные люди, общество или ещё что. Буртасы – так они себя осознавали и обозначали, занимались скотоводством, земледелием, торговлей, ремёслами и другими мирными созидательными делами. Порядок в народе поддерживали выборные памы да туны - священники. Народ племени жил свободно, счастливо и в достатке. Но время изменилось, и не к лучшему. Несколько столетий назад начались грабительские набеги злых народов и племён. Нападали бродячие скифы, гунны, печенеги, половцы и другие, хотя чаще они говорили на одном понятном языке. Начались частые кровопролитные войны в степной части Итыля и Дона, где чаще всего разбойничали, грабили, убивали и угоняли в рабство мирных людей. Поэтому буртасы словно таяли – исчезали. По сути своей, добродушные, мирные, живущие по справедливости своей языческой религии, они не умели достойно защищаться. Но буртасы лесных и лесо-степных зон изменили традицию и стали объединяться для защиты своих интересов. В крупных полукочевых станицах и в селениях стали появляться военные дружины и народные ополчения. Из таких ополчений буртасы научились в короткие сроки собирать значительное войско. Имея мирный нрав и культуру жизни, буртасские вожди не претендовали на военную или иную власть и не боролись между собой за главенство. Они научились договариваться между собой. Свои проблемы и интересы решали мирным путём. Затем буртасы начали участвовать в межплеменных разноязычных союзах. Хотя это и притесняло интересы своего народа, но в то же время давало какую-то защиту. Я помню последний такой союз, назывался он половецким или хазарским. В этом союзе я жил, служил, был ратником-воином и стоял во главе станичной сотни. Наш укреплённый городок находился в лесостепной зоне и состоял из нескольких сотен семей. Дома были рубленные, просторные, не глинобитные, как у буртасов в низовьях Дона и Итыля. Жил я в отцовском доме, который стоял в устье речки Мича,* со своей семьёй и родителями. Со своим отрядом я охраняя сопровождал большие торговые пешие караваны и купеческие лодки, барки, шняги, да и разные исполнял приказы. Отец мой – батько на языке биаров, был уже не молод, но он был избран народом управляющим - памом нашего городка. Я, как и остальные, исполнял его приказы. Жена да пятеро моих детей были обеспечены всем необходимым и жили в достатке. Мой старший сын Вына был удалой воин, красавец двадцати пяти лет от роду и служил в моей сотне, готовился обзавестись семьёй. Младшему сыну Бурпи, смышлёному мальчику, было тогда семь лет. Дочь-красавица на выданье да ещё двое девочек-малолеток и мать-старуха. Вот и вся моя семья. Беда грянула неожиданно. По низовьям Итыля и Дона прошли воинственные орды монгола Бату хана. Половцы сразились с ним, но были разбиты и отброшены вглубь степей. У буртасов началось большое ополчение, согласно тогдашнего половецкого союза. В это время орда захватила Крым у моря Чёрмное и начала угрожать опустошением каганатам половецкого государства. Да и другим близким княжествам Руси- нового зарождающегося государства Рюриковичей. Великий половецкий хан Котян призвал князей своих каганатов встать на защиту государства. На совместную защиту кроме половчан согласились Галицко-Волынское, Черниговское, Переяславльское, Киевское княжества. Буртасы в количестве 1000 сабель конницы тоже участвовали в войсках Котяна. Моя сотня и сын, в том числе, были участниками этой войны. Встреча союзных войск была назначена на порогах реки Днепр, куда и прибыло более 60000 воинов разных княжеских полков Половецкого государства и союзников. На военном совете решено было выдвинуться в степь за реку Днепр на встречу врагу. Вскоре наша конница встретилась с передовым отрядом монгол и посекла их, обратив в бегство. Мы преследовали монголов. Произошло ещё одно сражение, и снова была удача. Так, преследуя отступающего противника, мы уходили всё дальше вглубь степей и подошли к реке Калке. Тут против нас встало серьёзное 30-тысячное монгольское войско. Нас тогда было уже около 80 тысяч, и ждали ещё припозднившиеся полки Алёшки Поповича да Добрыни Никитовича. Выигрыш в силе был на нашей стороне. Но была одна беда: наши князья не ладили меж собой, особенно Киевский и Галицко-Волынский. В сердцах русских князей кипели обиды друг на друга, подогреваемые гордыней да завистью. Не было единства между ними. Никто из них не хотел подчиниться единому командованию, и каждый распоряжался своим войском как хотел. Войско Галицко-Волынского князя Мистислава Удалого и конница хана Котяна перешли реку и встали за рекой Калкой в надежде, что войска других князей последуют за ними. Но этого не произошло. В какое-то время противники молча стояли друг против друга, ощетинившись пиками, копьями. Но вот забили низким и глубоким боем большие монгольские барабаны, призывая свои тумены биться. И пошли рати друг на друга, и понеслась вихрем конница, и полетели тысячи стрел друг против друга – началась сеча. Войско Мистислава Удалого смело врезалось в ряды монгол. Засверкали под лучами солнца мечи да сабли. Вопли, крики, ржание лошадей, лязг мечей и сабель заполнили божий свет. Монголы не выдержали яростного напора полков князя Удалого и начали сдавать позиции – отступать. Казалось, победа будет обеспечена. Котян дал команду, и наша конница ураганом понеслась на врага. Буртасы славно бились с монголами и сын, мой-первенец, проявлял свою отвагу. Монголы были слабее нас, ниже ростом, да и их кони подстать им. Мы с высоты своих степных скакунов саблями да палицами разили головы вражескому воинству. Мы были в кольчугах да латах железных, а они – малорослые, в лёгких кожаных доспехах – были гораздо легче. Наши лошади часто просто опрокидывали этих всадников и топтали насмерть. Монголы стали отступать – мы теснили их. Но тут послышался другой барабанный бой оповещающий монголов о чём-то. Я с высоты своего коня видел яростный разбег тяжёлой монгольской конницы. Вот она, кованная в железную и иную защиту, как всадников, так и лошадей, на полном скаку огромной лавиной врезалась в полки князя Удалого и просто подмяла под себя значительную часть воинства Мистислава и растоптала их. Наступление захлебнулось, но сражение яростно продолжалось. Теперь воинства с обеих сторон плотно были прижаты друг к другу. В ужасной тесноте и давке рубиться стало трудно. Длинные мечи княжеских воинов стали почти бесполезны для боя, а короткие, кривые сабли монгол куда лучше резали в тесноте боя. Да и сила лошадей была несравненно больше силы людской. Полки Удалого дрогнули и начали отступать. И тут я увидел галопом несущуюся на нас лавину тяжёлой монгольской конницы. Удар был страшной силы. Передние ряды лёгкой конницы сражающихся половцев Котяна и наступающих монголов просто были сметены, опрокинуты и растоптаны. Началось наше отступление к Калке, которое перешло в бегство. Монголы секли наше бегущее и беззащитное воинство. Другие князья своими полками не заступились за своих, а просто молча созерцали убиение русских и половецских полков Мстислава Удалого и Котяна. Это я видел с высоты своего скакуна, и было обидно, досадно на сердце. Мои буртасы, крайнее крыло конницы Котяна, ещё сражались в ужасной давке. Монголы, вкушая победу, лезли напролом. Визг, вопли, крики сражающихся, раненых и умирающих, ржание лошадей, которые топтали павших, ломая им кости и молотя плоть людскую. Получив удар монгольской булавы промеж ушей, рухнул мой конь. Я оказался на земле, но успел освободить ноги от стремян и, бросив под ноги саблю, выхватил из-за пояса короткий римский меч. Надо мной висел монгол, дико вращая чёрными глазами, скаля жёлтые зубы сквозь редкую бороду скуластого жёлтого лица. Его правая рука с поднятой над головой булавой ловила цель – мою голову. Монгол ударил – я молнией нырнул под шею его лошади и ударил мечом по голени бедное животное. Дико заржав, лошадь монгола со сломанной ногой рухнула вместе с всадником под ноги сражающихся, порешив участь свою и хозяина – лавина сомкнулась над ними. В этой страшной давильне мне пришлось вспороть животы ещё двум монгольским лошадям, чтобы устоять на ногах и не быть убитым. Мои воины, видя положение своего сотника, из последних сил пытались помочь – создать мне коридор для выхода из давильни. Я протиснулся в более свободное пространство и вскочил в седло лошади убитого всадника. Приподнявшись на стременах, я осмотрел поле битвы. Участь сражения была решена. Шло жестокое добивание нашего союзного бегущего воинства. Лишь местами ещё ожесточённо сражались окружённые ратники – обречённые, но ещё надеющиеся на помощь князей, ещё не веря, что их предали. Нас теснили к берегу Калки-реки. Сопротивление было бесполезно. Единственное, что можно было сделать, чтобы спасти остаток своего воинства, – это попытаться прорваться в степь вдоль берега, не дав монголам окружить себя. Только быстрота ног наших степных скакунов могла решить теперь нашу судьбу. Я увидел стяг половецкой конницы в руках паникующего воина, который, потеряв командира, не знал, что делать. Пробравшись к нему, я вырвал стяг из его рук и, высоко подняв над головой, начал громко кричать: «Борэ! Борэ! Мэ борся!»… что на языке буртасов означает – «Назад! За мной!» Повернув коня, я начал выходить сквозь сражающихся и паникующих к берегу реки. За спиной раздавался клич: «Борэ! Борэ!»… – поняли меня мои воины. За стягом половецким потянулись скачущие всадники. Мы рвались в степь вдоль берега реки. Надо было спасти остаток своего буртасского войска, ибо тысячник рати нашей несомненно погиб. Я взял на себя управленние остатком воинства правого крыла разбитой половецкой конницы. На скаку я видел вдалеке также скачущий в степь, сонаправленно с нами, большой отряд монгольской конницы.

Бегство наше продолжалось долго, ноги всадников устали приседать в ритме скачки лошадей. Но только в этом было спасение. И мы не жалели лошадей. Но впереди начала вырисовываться жуткая картина. Излучина реки забирала влево и закрывала нам путь к спасению. Монголы поймали нас в ловушку. Они перекрыли выход в степь, а крутизна берега не позволяла спуститься к реке. Бежать стало некуда, и мы остановились. Сотни три – четыре уставших, израненных воинов, среди которых был и мой сын, встали против многократно превосходящих сил монгольской конницы. Мы,- обречённые, стали готовиться к последнему в своей жизни сражению.

Я издал боевой клич буртасов. Вслед закричали остальные воины, кто от отчаяния, кто для куража боя…Но вот монголы, развернув своих коней, в безудержном галопе поскакали на нас, визжа и размахивая кривыми саблями. Сеча была краткой. Вокруг меня отчаянно рубилось и таяло моё воинство. Нас теснили к обрыву. Пала моя лошадь, пронзённая копьём. Раненный в бедро, я отступал, хромая, к обрыву между сражающимися. Последняя картина боя по сей день стоит перед глазами. На закате прекрасного летнего дня на высоком обрывистом берегу Калки против множества монгол рубятся с десятка два обречённых воинов буртасов. Среди них мой сын, истекающий кровью от множества ран, плечом к плечу со мной отражая удары вражеских сабель и булав. Тут пеший молодой монгольский воин замахнулся и кинул копьё, целясь в меня. В это самое время я отражал удар сабли вражеского всадника и, казалось, смерть моя была неминуема. Но кто-то успел преградить полёт копья к цели – своим телом прикрыл меня. Отразив удар кривой сабли черига, я в ответ молнией отправил остриё своего клинка в незащищённое горло монгола. Он рухнул, густо поливая кровью меня и коня своего. В мгновение ока я оглянулся и посмотрел на своего спасителя, который с копьём в груди ещё корчился под моими ногами. Ужас и отчаяние охватили меня от увиденного: мой сын, мой первенец, умирал с монгольским копьём в груди.»

Старик тут надолго замолчал. В тишине тёмной комнаты он беззвучно плакал.

«А что было дальше, дед Буртас», – нарушил затянувшуюся тишину юноша.

«Множество ударов сабель, булав… опрокинули меня оземь, рубя, дробя, коля. Но, дабы не продлевать торжество врагам, я всё же сумел выброситься под обрыв, теряя сознание. Очнулся я ночью. Кто-то мыл мне лицо водой. Луна тускло освещала ночную природу. Несколько человек возились тут в ивняке на берегу реки. Раны мои были перевязаны какими-то тряпками.

– Сотник Танис очнулся, – вымолвил мой лекарь, вглядываясь в моё лицо. Ко мне наклонились несколько человек. Двоих воинов я узнал даже под лунным светом – это были мои воины.

– Сотник, можете командовать? – спросил знакомый воин. Нас в живых осталось девять человек. Все ранены. Мы видели твоё падение и подумали, что ты умер. Но потом уже в темноте ночи, услышав твои стоны, притащили тебя сюда и перевязали раны. Монголы ушли в сумерках, но утром они вернутся добивать раненых и уцелевших. Надо что-то предпринимать. И ещё, в ивняке нашли рыбацкую лодку. Что будем делать?

– Совет держать будем, – прохрипел я. Спроси у каждого его желание и сообщи мне. Воины стали совещаться. Меня мутило от боли, раскалывалась и кружилась голова.

– Тут трое половчан, и они хотят остаться на том берегу. Остальные буртасы и ждут твоих приказов, – сообщил, присев, воин.

– Сколько человек может выдержать лодка? – снова прохрипел я.

– Человек пять или шесть, но не более при долгом плавании, – последовал ответ.

- Хорошо. Будем плыть вниз как можно быстрее, но сначала я приказываю тебе. Возьми ещё одного или двух воинов, и поднимитесь на кручу ровно туда, откуда я упал. Там лежит воин-буртас с монгольским копьём в груди. Выдерните из груди копьё, снимите с шеи амулет и притащите тело сюда. Остальные же пусть копают ему могилу прямо тут, - распорядился я.

Воины немедленно приступили к исполнению приказа. Временами я терял сознание от боли, потери крови и усталости. Но когда послышались в кустах треск и шуршание, я очнулся. Двое воинов шумно дыша, тащили неподвижное тело. Немного отдышавшись, воин-буртас подошёл, протянул мне вещицу и сказал: «Всё сделали, как ты повелел, сотник. Что дальше?»

«Положите тело рядом с могилой и подтащите меня к нему»,- распорядился я. Моя просьба была исполнена. Превозмогая боль ушибов и ран, я нашёл силы встать на колени и, упав на тело сына, обнял его и вымолвил: «Сын мой, прости меня, отца своего неразумного. Не уберёг я тебя, в чужих краях, в чужой земле оставляю. Что скажу я твоей матери да невестке твоей?» Голос деда Буртаса задрожал, и он снова затих. Старик плакал в тишине мрака.

«А что было дальше, дед Буртас?» – снова прервал затянувшуюся тишину Кабыр.

«Похоронили воины сына, положили меня в лодку, уселись все и оттолкнулись от берега. На другом берегу высадили воинов половчан, а сами поплыли вниз по реке Калке, гребя и толкаясь, кто как и кто чем мог. Когда рассвело, мы спрятались в густом ивняке, затащив туда и лодку. Монголы вернулись – это было слышно по их визгливым выкрикам и воплям убиваемых беглецов-воинов. Ночами мы плыли дальше вниз. В пути у меня началась горячка. Я часто терял сознание, метался в бреду. Так добрались мы до устья Дона. Жар у меня спал, и я пришёл в стабильное сознание. На Дону уже встречались небольшие группы уцелевших воинов. Вместе с примкнувшими воинами, заимев подводы и лошадей, мы устремились вверх по Дону в надежде встретить большой отряд и объединиться для дальнейших действий.

Раны мои стали быстро заживать. Я начал сам вставать и двигаться. Отряд мой достиг до сотни сабель. Тайно я мечтал добраться до своего городища в лесной части Дона. Неприятную, тяжёлую весть я нёс родным. На моей шее теперь постоянно висел оберег моего сына, подаренный ему невестой- красавицей на счастье и здравие. Но всё случилось по-иному. Вдруг стали попадаться нам беженцы с верховьев Дона. Они несли страшные, невероятные вести. Огромные полчища монгол прошли по верховьям и разорили, пожгли край буртасов. Слухам нельзя было не верить, и я выслал вперёд разведку на быстроногих степных скакунах. Направление движения отряда мы не изменили и двигались так же. Через день разведка вернулась и доложила, что монголы действительно недавно прошли тут в сторону восхода солнца, в направлении на булгар. По пути они грабили, жгли – разрушили, разорили край. Теперь двигались мы вверх по Дону всё быстрее и, наконец, своими глазами увидели сожжённые селения, свежие могилы, горем убитых людей и голод. До моего селения осталось не более двух дней пути. Отряду нечем стало питаться – мы начали голодать. Монголы угнали весь скот и забрали съестные припасы у людей. Надо было спешить выйти из этой ограбленной, поруганной, опустошённой зоны, чтобы пополнить запасы еды для отряда. Я был уверен, что в нашем городке мы найдём и отдых, и еду. Мы поспешили туда. И вот я вернулся на свою родину. Дорога вела на высокий холм, откуда всегда был великолепный вид на природу нашего городища. Но на вершине холма жуткое зрелище предстало перед глазами. Внизу река Дон так же несла вдаль свои тихие воды. В небе сияло то же самое летнее солнце. Но живописная долина между холмом и городищем на фоне леса, всегда полная скота и людей, теперь была пуста, безжизненна. Чёрный, обуглившийся частокол стены городища неприятно и зло щетинился вдали. За частоколом чернели руины сгоревших домов. Моё сердце ёкнуло в предчувствии новой и страшной беды. Удручённый, я подъезжал верхом к месту родового поместья. Кучи обугленных брёвен да почерневшая в пожарище печка, с торчащей вверх глиняной трубой, встретили меня, оповещая о случившейся великой беде. Я слез с коня и прошелся по былому двору, где я играл в детстве, рос и стал взрослым, куда привёл свою невесту, где мы растили своих детей. Я ходил по тому двору, где мои родители и деды также жили, любили и растили детей. Теперь среди золы да углей пожарища лишь ветер разносил с места на место серый пепел. Великое горе поселилось в моём сердце. Я искал хоть одного живого соплеменника, кто смог бы раскрыть случившуюся трагедию. Но кругом не было ни души. Я приказал воинам разъехаться недалеко от городища в поисках свидетелей. Сам, в одиночестве, вышел на берег Дона, упал в траву земли-матушки и катался, стонал, рычал от горя и отчаяния. Я обращался к Богу-Ену с вопросом: «Ну почему, Боже, такие злые, алчные, бездушные твои люди на земле? Что им не хватает в жизни, когда всего кругом в достатке – только потрудитесь и получите пищу, одежду? Почему люди повадились грабить, убивать – жить за счёт чужого труда, сея на земле горе, разруху и смерть?» Но на мой вопрос не было ответа. Бог молчал.

Воины привели ко мне оставшихся в живых и прячущихся в лесных чащобах десять соплеменников. Предо мной предстали две старухи, старик-пастух, женщина на сносях, два отрока да детки малые. Страшную историю поведали они мне. Монгольское войско главных сил прошло стороной. Думали и надеялись соплеменники, что лихо минует их. Но мужчины решили всё же подготовиться к защите городища на всякий случай. И этот случай произошёл. К селению буртасов подошёл небольшой отряд монгол, собирающий и угоняющий скот да занимающийся грабежом имущества жителей. Увидев укреплённое городище да ещё на возвышенности, да со рвом и насыпью, они, покружив, ушли. Но монголы вернулись с более сильным войском. Началась осада, а затем – штурм. Защитой городища управлял старый вождь – мой батя. Всё мужское население взялось за оружие. Женщины помогали мужчинам. В ожесточённой схватке многие мужчины городища погибли, но всё же буртасы выдержали. Вечером монголы отступились от своей затеи и ушли ни с чем. Люди радовались победе, женщины оплакивали погибших защитников городища. Но на другой день прибыло ещё более многочисленное войско монгол. На стенах городища места погибших воинов заняли их жёны, сёстры, матери. Все знали, если монголы займут городище, пощады не будет никому. Целый день шло жестокое сражение на стенах городища. Под вечер монголы ворвались внутрь и вырезали всё мужское население, поглумились над девицами да женщинами, но и их всех затем вырезали. Монголы ограбили все дома, забрали весь скот, а вечером сожгли городище и уехали восвояси. Чудом оставшиеся в живых сутки прятались кто где и как мог, а потом собрались, поплакали, погоревали да и начали свозить тела убитых в ближайший овраг на вернувшейся от монгол лошади. Два дня собирали они трупы и закидывали в овраг. Затем, собрав всех погибших соплеменников, засыпали общую могилу землёй с краёв оврага. Там теперь селенское кладбище. После всего этого разбрелись люди кто куда.

Я поспрашивал у соплеменников о моих близких и узнал от них, что убиты и захоронены все, кроме моего младшего сына. Его и след простыл. Никто не знал, где он и что с ним случилось, но среди убитых его не было. Горю моему не было конца. Как выдержало моё сердце и не лопнуло от страданий, я по сей день не знаю. Жить не хотелось. Только смерть, казалось, могла успокоить меня. Я поклялся отомстить за смерть моих родных, за глумления над моими девочками, за убиение целого городища жителей. Во мне осталась жить только месть – великая, беспощадная. Я собрал совет воинства – надо было принять решение, что делать, как быть дальше в этой ситуации. На совете высказывались многие и по-разному, но большинство воинов высказывались за борьбу до полного изгнания врага с нашей земли. Тогда я взял последнее слово и обратился к воинству:

«Воины буртасы, братья и соплеменники, мы исполняли свой союзнический долг и вернулись на родину. Но вернулись на поруганную, разорённую, разграбленную родину. Враг топчет наши земли, грабит и убивает. Кругом раздаются плач да стоны наших детей, родных, соплеменников. Враг силён и беспощаден – на своём пути везде сеет смерть. Но кто же, если не мы, защитит наше племя от врага-людоеда? Мы – буртасы! Так обозначали, осознавали себя наши предки. А это значит, что мы – народ, который показывает пример другим народам – как жить. Мы – образцовое племя. Наши предки видели и нас – своих потомков, такими же, какими были они сами. Мы никогда не зарились на чужое добро и чужие земли. Мы никогда не грабили чужие народы и не глумились над ними. Мы всегда жили мирным созидательным трудом. Но это не значит, что нас можно грабить, унижать, убивать. Добро должно быть и жить с крепкими кулаками, чтобы защищать себя. Мы, буртасы, – воины любви и справедливости. Мы воины Бога-Ена. Во вселенной идёт великая война между Богом-Еном и Кулем-Мировым Злом. Каждый человек, всякие народы примыкают, служат или Богу-Ену, или Мировому Злу и независимо, знают они об этом, или нет. Так вот, негоже нам – воинам любви и справедливости прятаться в лесах да болотах, трястись от страха. У нас великая миссия от Ена – защищать, любить и созидать. Мы должны истреблять зло сколько сможем. Так давайте же обнажим свои сабли в справедливой войне нашей да бесстрашно исполним свой долг воина любви и справедливости. Кто честен и смел, завтра на рассвете выйдем преследовать врага. Да поможет нам Ен. Кто не желает выйти в этот смертельно опасный поход – это его решение и не станем мы осуждать его. Я всё сказал, буртасы».