Бодрийар Ж. Реквием по масс-медиа

Теории масс-медиа не существует. «Революция масс-медиа» до сих пор остается эмпиричной и мистической как у Маклюэна, так и его противников. Маклюэн с присущей канадцам резкостью говорит, что теория Маркса — современница
промышленности эпохи пара и возникновения железных дорог — претерпела
революционные изменения еще при жизни ее основателя, во времена появления
телеграфа. Это откровенное высказывание означает, что Маркс в своем
материалистическом анализе производства как бы исключает язык, знаки, средства
коммуникации из производительных сил. По правде говоря, у Маркса даже не
существует теории железных дорог, в которой бы те понимались как «медиум», как
средство связи: Маркс рассматривает железные дороги, равно как и все развитие
техники, лишь под углом зрения производства, производственного, материального,
инфраструктурного базиса, единственно определяющего развитие общественных
отношений. «Способ коммуникации», обреченный оставаться промежуточной идеальной реальностью и «слепой» социальной практикой, на протяжении целого столетия имел все возможности «совершать революцию», абсолютно ничего не изменяя в теории способа производства.

При том условии, что мы не рассматриваем обмен знаками в качестве
«надстроечного» измерения жизни человеческих существ (что уже является
революционным по отношению к марксистскому наследию), которых «единственно
верная» (материалистическая) теория определяет как «производителей их
собственной жизни» (т. е. благ, предназначенных для удовлетворения
потребностей), можно представить себе две перспективы.

Первая. Можно сохранить общую линию марксистского анализа (диалектическое противоречие между производительными силами и производственными отношениями), допустив, однако, что «классическое» определение производительных сил является определением ограниченным, и расширить анализ в терминах производительных сил на все закрытое для такого рода исследование поле знаков и коммуникаций. Это повлечет высвобождение противоречий, порожденных теоретическим и практическим расширением предмета политической экономии. Таковой была исходная гипотеза Энзенбергера в его статье в «New Left Review» («Constituens of a theory of the media», осень 1970):«Монополистический капитализм наиболее быстро и самым широким образом по сравнению со всеми прочими сферами производства развивает индустрию сознания. Но в то же время он вынужден ограничивать и тормозить ее развитие. Именно над этим противоречием должна призадуматься социалистическая теория масс-медиа».

В конечном счете эта гипотеза принимает во внимание лишь факт расширения
товарной формы на все сферы общественной жизни и тот факт, что, в сущности, с
этих пор существует и «классическая» теория коммуникации, — «буржуазная»
политическая экономия знаков и их производства, — подобно тому, как начиная с
XVIII века существовала теория материального производства, — классовая
теоретическая дисциплина[1], до сих пор не получившая никакой критической
оценки, которая была бы логическим продолжением критической теории Маркса своего времени. Подобная критика политической экономии знака была невозможной из-за отнесения всей ее области к надстройке. Таким образом, гипотеза Энзенбергера в
лучшем случае способна лишь несколько компенсировать значительное отставание
классической марксистской теории.

Вторая гипотеза является радикальной только по отношению к официальному
марксизму, который, будучи полностью погружен в доминантные модели, решительно
отмежевывается от нее в целях собственного выживания. Действительно радикальная
альтернатива лежит вне этой плоскости. Речь идет о том, чтобы вместо новой
интерпретации в классических терминах производительных сил ключевой проблемы,
которую ставит перед революционной теорией производство смысла, сообщений и
знаков — т. е. вместо расширения марксистского анализа, рассматриваемого как
окончательный и опломбированный «глашатаями Революции», — совершить подлинный переворот в этой теории в свете возникновения в теоретическом поле указанной проблемы (на что не решился бы ни один «уважающий себя» марксист даже в виде гипотезы).

Иначе говоря, марксистская теория производства, вероятно, носит неисправимо
частичный характер и не может получить более широкого толкования. Или так:
теория производства (последовательность диалектических противоречий, связанных с
развитием производительных сил) в высшей степени сходна со своим объектом,
материальным производством, и не может быть перенесена в качестве постулата или
теоретической рамки на предметы, которых она никогда не касалась[2].
Диалектическая форма адекватна определенному содержанию — содержанию
материального производства: она полностью исчерпывает его смысл, но не выходит
за рамки — таков ее архетип — определения данного объекта. Диалектика
рассыпается в прах, ибо она задана в качестве системы интерпретации отдельного
уровня материального производства.

Эта гипотеза, в общем-то, логична. Она придает марксистскому анализу
целостность, внутреннюю однородность, не позволяющую удержать какой-либо элемент этой целостности и вырвать из нее другой элемент, прибегая к разного рода
уверткам, особо тонкое искусство которых демонстрируют альтюссерианцы. Мы же,
напротив, придадим марксистской теории наибольшую целостность, и именно в силу
этого будем утверждать, что целостность эта должна быть разрушена, ибо она не
способна дать ответ на запросы социального процесса, далеко выходящего за рамки
процесса (материального) производства[3].