Глава XX. Разоренная семья 2 страница

– Эй вы там! – закричал он. – Что вы думаете насчет музыки? К нам явились музыканты.

– Музыку, музыку! – закричали мужчины и женщины.

– По местам для кадрили!

И в несколько минут танцоры расположились посреди двора, разогнав по сторонам испуганную домашнюю птицу.

– Умеешь ли ты играть кадриль? – спросил я шепотом по-итальянски Маттиа.

– Да.

И он наиграл мне ее на скрипке. Оказалось, что я тоже ее знал. Мы были спасены.

Из какого-то сарая выкатили двухколесную тележку, поставили ее на возвышение и заставили нас влезть на нее.

Хотя мы с Маттиа никогда не играли вместе, мы недурно справились с кадрилью. Правда, наши слушатели не были требовательны и не обладали тонким слухом.

– Не играет ли кто-нибудь из вас на корнете? – спросил нас краснощекий толстяк.

– Я, – ответил Маттиа. – Но у меня его нет.

– Я вам сейчас достану. Скрипка хороша, но слишком уж нежна.

– Разве ты играешь и на корнет-а-пистоне?[11]– опять по-итальянски обратился я к Маттиа.

– И на трубе, и на флейте, и на всем, на чем можно играть.

Маттиа оказался настоящим сокровищем. Вскоре корнет-а-пистон был принесен, и мы снова принялись играть кадрили, польки, вальсы, но главным образом кадрили. Мы играли без передышки до самой ночи. Мне это было нетрудно, но Маттиа, утомленный путешествием и долгими лишениями, очень устал. По временам он бледнел, как будто ему становилось дурно. Но он продолжал играть, изо всех сил дуя в трубу. Наконец не только я, но и невеста заметила его бледность.

– Довольно, – объявила она, – малыш устал. Теперь раскошеливайтесь.

– Если вы позволите, – сказал я, соскочив с тележки, – я поручу сделать сбор нашему кассиру.

И я бросил шляпу Капи, который взял ее в зубы. Капи много хлопали за то изящество, с каким он раскланивался, собирая деньги. Но что было еще лучше, ему давали помногу. Я шел за ним и видел, как серебряные монеты падали в шляпу. Последнюю монету – пять франков – положил жених.

Какое счастье! Но это было не все. Нас пригласили в кухню, хорошо угостили и положили спать в риге, на соломе.

На следующий день, когда мы покидали этот гостеприимный дом, наш капитал равнялся двадцати восьми франкам.

– Это благодаря тебе мы столько заработали, мой милый Маттиа, – сказал я своему товарищу. – Я один не мог бы заменить целый оркестр. Оказывается, я поступил не так уж глупо, взяв тебя в свою труппу.

С двадцатью восемью франками в кармане мы чувствовали себя настоящими богачами и, когда пришли в следующую деревню, могли спокойно сделать некоторые необходимые покупки. Во-первых, я купил у торговца железом корнет-а-пистон, стоивший три франка. Он, конечно, был не новый и не красивый, но после того как мы его вычистили, стал хоть куда. Затем я купил красные ленты для чулок и старый солдатский мешок для Маттиа.

Мы поделили вещи поровну и разложили их в два мешка, а затем отправились дальше.

Дела наши шли отлично. После покупок у нас осталось еще около двадцати франков. Наш репертуар был настолько разнообразен, что мы могли по нескольку дней жить в одном и том же месте. За это время мы так подружились с Маттиа, что чувствовали себя вдвоем очень хорошо.

– Знаешь, – говорил он мне смеясь, – такой хозяин труппы, как ты, – просто чудо. Ты даже не дерешься!

– Значит, ты доволен?

– Доволен ли я? Да с тех пор как я покинул родину, я первый раз в жизни не мечтаю о больнице!

Наши успехи окрылили меня и внушили мне новые планы. Прийти к матушке Барберен только за тем, чтобы обнять ее, казалось мне недостаточным. Мне хотелось чем-нибудь отблагодарить ее за заботы обо мне. Теперь, когда я стал зарабатывать, я мог сделать ей подарок. Но какой? Я недолго думал. Только один подарок мог осчастливить ее и обеспечить ее старость: эта корова взамен ее любимой Рыжухи.

Какая радость была бы для матушки Барберен, если б я подарил ей корову, и в то же время какая это была бы радость для меня! Но сколько может стоить корова? Об этом я и понятия не имел. К счастью, узнать это было нетрудно. В харчевнях нам приходилось часто встречаться с торговцами рогатым скотом. Но когда я обратился с вопросом к одному погонщику волов, тот расхохотался мне прямо в лицо. Стуча кулаком по столу, он подозвал хозяина харчевни:

– Знаете ли вы, о чем меня спрашивает этот маленький музыкант? Сколько стоит корова – не большая, не слишком жирная, но очень хорошая корова? Что еще от нее требуется – она должна быть ученой!

Раздался взрыв смеха, но меня это ничуть не смутило:

– Она должна давать хорошее молоко и не слишком много есть.

– А может быть, нужно, чтобы она позволила себя водить на веревке, как твоя собака?

После того как он вдоволь нахохотался и истощил свои остроты, он вступил со мной в деловой разговор. Оказывается, у него имелась на примете подходящая корова: смирная, которая давала много густого молока и почти не требовала корма. Если я выложу на стол пятьдесят экю,[12]эта корова будет моей.

Пятьдесят экю составляло сто пятьдесят франков, а до такой суммы мне еще не хватало очень много.

Сможем ли мы ее заработать? Если нам будет везти так, как сейчас, сможем постепенно скопить полтораста франков. Но на это требовалось время. Тогда у меня в голове родилась новая мысль. Что, если вместо Шаванона мы пойдем сперва в Варс и за это время еще подработаем?

Утром я поделился своей новой идеей с Маттиа, который не возражал.

– Пойдем в Варс, – согласился он. – Мне любопытно посмотреть рудники, и я не прочь побывать там.

 

ГЛАВА II. ЧЕРНЫЙ ГОРОД

 

Варс расположен на склоне горы, спускающейся к Средиземному морю. Расстояние от Парижа до Варса очень большое: пятьсот-шестьсот километров по прямой линии. Для нас оно оказалось в двое длиннее, так как мы заходили в различные города и села, где могли рассчитывать на хорошую выручку.

Почти три месяца ушло у нас на этот путь, но когда мы подошли к Варсу, я с радостью убедился, что мы не даром потратили время: в моем кошельке оказалось сто двадцать восемь франков. Для покупки коровы не хватало всего двадцати двух франков.

Маттиа был доволен не меньше меня и гордился тем, что принимал участие в заработке такой большой суммы. Надо сознаться, что без него, в особенности без его корнета, мы с Капи никогда не собрали бы столько денег. Теперь мы уже не сомневались, что по дороге из Варса в Шаванон заработаем недостающие нам двадцать два франка.

Мы пришли в окрестности Варса около трех часов пополудни. Яркое солнце сияло в чистом небе, но по мере того как мы продвигались вперед, день как бы начал меркнуть. Между небом и землей нависло густое облако дыма. Еще задолго до того как мы вошли в город, мы услышали мощный рев вентиляторов, похожий на шум моря, и глухие удары гидравлического молота.

Я знал, что дядя Алексиса работал в Варсе шахтером, но адреса его не имел. Придя в город, я поспешил навести справки. Оказалось, что он жил недалеко от шахты, на грязной, извилистой улице, круто спускавшейся к реке Дивоне. Когда я подошел к его дому и спросил о нем, какая-то женщина, стоявшая у двери, довольно недружелюбно ответила мне, что он вернется домой не раньше шести часов. Тогда мы решили идти к шахте и встретить Алексиса и его дядю после окончания работ.

Нам показали галерею, через которую рабочие выходят из шахты, и мы стали ожидать Алексиса у выхода. Через несколько минут после того, как пробило шесть часов, я заметил в темной глубине галереи какие-то маленькие, тускло светящиеся огоньки, которые быстро увеличивались. Это выходили шахтеры с лампочками в руках. Они шли медленно, тяжелой походкой, как будто у них болели колени; впоследствии, когда я сам поработал в шахте, я понял, отчего это происходит. Лица их были черны, как у трубочистов, одежда и шапки покрыты угольной пылью и мокрой грязью. Каждый, проходя через ламповое отделение, вешал свою лампу на гвоздь. Я очень внимательно всматривался в лица выходящих, но так и не увидел среди них Алексиса. Если бы он сам не бросился мне на шею, я ни за что не узнал бы его. Покрытый с головы до ног угольной пылью, он совсем не походил на моего товарища, бегавшего когда-то по дорожке сада в чистой рубашке с засученными рукавами и расстегнутым воротом, позволявшим видеть его белую шею.

– Это Реми, – обратился он к мужчине лет сорока, шагавшему рядом с ним.

У мужчины было такое же открытое и доброе лицо, как у Акена, – и неудивительно, потому что они были родные братья.

Я понял, что это и есть дядя Гаспар.

– Мы уже давно поджидаем тебя, – ласково обратился он ко мне.

– Уж очень длинная дорога от Парижа до Варса!

– А ноги твои коротки, – засмеялся он Капи выражал свою радость тем, что тянул зубами Алексиса за рукав куртки.

Я познакомил дядю Гаспара с Маттиа и объяснил ему, что это мой друг, большой любитель музыки.

– Поболтайте друг с другом, мальчики, вам есть о чем поговорить, а я тем временем побеседую с этим молодым музыкантом, – сказал дядя Гаспар, указывая на Маттиа.

И действительно, нам столько нужно было сказать друг другу, что не хватило бы и целой недели. Алексис интересовался нашим путешествием, а мне хотелось узнать, как он приспособился к новой жизни. Мы перебивали друг друга вопросами, не успевая отвечать.

Шли мы очень медленно, и другие шахтёры, возвращавшиеся домой, обгоняли нас. Когда мы подошли к дому, дядя Гаспар сказал:

– Мальчики, идемте ужинать к нам.

Приглашение дяди Гаспара доставило мне большое удовольствие. Должен признаться, что я был счастлив не только от того, что мог провести вечер с Алексисом, но и оттого, что надеялся хорошо и сытно поесть. Со времени нашего ухода из Парижа мы все время питались кое-как: то сухой коркой, то ломтем хлеба. И хотя у нас имелось достаточно денег и мы могли прекрасно пообедать в любой харчевне, мы этого не делали, так как соблюдали самую строгую экономию, откладывая деньги на покупку коровы.

К моему великому разочарованию, попировать в этот вечер нам не удалось. Правда, мы сидели за столом, сидели не на земле, а на стульях, но горячего не было, и ужин продолжался недолго.

– Ты ляжешь спать вместе с Алексисом, – обратился ко мне дядя Гаспар, – а Маттиа мы устроим в сарае, на сене.

Вечер и добрую половину ночи мы с Алексисом проговорили.

Дядя Гаспар работал забойщиком в шахте, а Алексис – его откатчиком. Вырубленный из земли уголь погружали в вагонетку, и Алексис должен был катить вагонетку по рельсам до того места, где ее прикрепляли к канату и подъемной машиной поднимали наверх.

Несмотря на то что Алексис совсем недавно стал работать шахтером, он очень любил эту работу и гордился своей шахтой. По его словам, она была самой красивой и замечательной шахтой во всей округе. Видя, что я внимательно его слушаю, он с жаром стал описывать мне ее устройство.

Рассказ Алексиса возбудил во мне сильнейшее любопытство и желание спуститься в шахту. Но когда на следующее утро я сказал об этом дяде Гаспару, тот ответил, что в шахту пускают лишь тех, кто там работает.

– Если ты вздумаешь стать шахтером, – прибавил он, смеясь, – то это легко устроить. В конце концов, работа не хуже всякой другой, а для тех, кто боится дождя и грома, как раз подходящая. Во всяком случае, это много лучше, чем бродить по большим дорогам. Ты станешь жить вместе с Алексисом. Ну как, по рукам? И для Маттиа мы найдем что-нибудь подходящее.

Но ведь я пришел в Варс не для того, чтобы стать шахтером, у меня были совсем иные намерения. Однако обстоятельства сложились так, что мне пришлось вскоре испытать на себе все ужасы, страхи и опасности, которые выпадают на долю шахтеров.

 

ГЛАВА III. ОТКАТЧИК

 

Накануне того дня, когда я собрался уходить из Варса, Алексис вернулся домой с поврежденной рукой. На него свалился тяжелый кусок каменного угля и раздробил ему палец. Ранение было не очень серьезным, но работать он, конечно, не мог. Дядя Гаспар обычно легко мирился со всеми житейскими неприятностями, и только помеха в работе могла вывести его из равновесия. Услыхав, что Алексис не сможет работать несколько дней, он вышел из себя. Кто будет его откатчиком во время болезни Алексиса? Заменить Алексиса было некому. Если бы еще дело шло о том, чтобы найти другого откатчика на его место, он бы нашел кого-нибудь, но взять заместителя на несколько дней было совершенно невозможно. Людей не хватало, в особенности детей. Дядя Гаспар был сильно огорчен, так как без откатчика он тоже не мог работать, а его средства не позволяли ему отдыхать. Я понимал причину его огорчения и считал, что должен ему отплатить за оказанное нам гостеприимство. Поэтому я спросил, трудно ли быть откатчиком.

– Ничего не может быть легче. Надо катить вагонетку по рельсам.

– А она тяжелая?

– Не очень, раз Алексис возит ее.

– Если Алексис может с ней справиться, значит и я могу?

– Конечно, можешь, если захочешь.

– Хочу, раз это вам нужно.

– Ты славный мальчуган, и завтра мы с тобой спустимся в шахту. Ты меня здорово выручишь, но это может быть полезным и для тебя. Если работа окажется тебе по душе, то, право, гораздо лучше работать, чем бродяжничать. Во всяком случае, волков там нет.

А что будет с Маттиа, пока я буду работать в шахте? Не мог же он оставаться на иждивении дяди Гаспара!

Поэтому я предложил ему вместе с Капи давать представления в окрестностях Варса. Маттиа охотно согласился.

– Я буду очень рад, если заработаю тебе денег на корову, – ответил он смеясь.

За эти три месяца, которые Маттиа прожил на свежем воздухе, он сильно изменился и совсем не походил на прежнего несчастного, умиравшего с голоду мальчика Еще меньше походил он на того уродца, с которым я встретился на чердаке у Гарафоли. Голова его больше не болела Солнце и вольный воздух вернули ему здоровье и жизнерадостность. Во время нашего путешествия он всегда был бодр и весел и нередко поддерживал меня в минуты усталости и грусти.

На следующее утро мне дали рабочую одежду Алексиса. Я в последний раз посоветовал Маттиа и Капи быть как можно благоразумнее и последовал за дядей Гаспаром.

– Внимание! – сказал он, передавая мне лампу. – Ступай за мной, но не спускайся с одной ступени, прежде чем не нащупаешь другую.

Мы вошли в галерею; он шел впереди, я сзади.

– Если ты поскользнешься на лестнице, старайся удержаться, чтобы не упасть. Помни, здесь очень глубоко.

Я не нуждался в этих наставлениях – я и без того был достаточно настороже, потому что неприятно и жутко покидать дневной свет и погружаться во мрак на такую глубину. Я инстинктивно обернулся назад. Мы уже довольно далеко прошли по галерее, и свет в Конце этого длинного черного коридора казался белым Шаром, как луна на темном, беззвездном небе. – Лестница, – предупредил меня дядя Гаспар.

Перед нами зияла черная пропасть; в ее бездонной глубине я различал колеблющиеся огоньки ламп, которые по мере удаления все уменьшались. То были лампочки рабочих, раньше нас спустившихся в шахту. Отголоски их разговоров, как глухое ворчанье, доносились до нас вместе с теплым воздухом. Воздух этот имел какой-то странный запах – нечто вроде смеси эфира с уксусной эссенцией. Одна лестница следовала за другой.

– Вот мы достигли первого этажа, – заметил дядя Гаспар.

Мы находились в галерее с каменными стенами и сводчатыми потолками. Высота свода была чуть повыше человеческого роста, но были такие места, где, для того чтобы пройти, приходилось наклоняться.

– Это от давления грунта, – объяснил мне дядя Гаспар. – Гора повсюду изрыта, земля оседает и, когда ее давление слишком сильно, разрушает галереи.

На земле лежали рельсы, а вдоль галереи протекал небольшой ручеек.

– Этот ручей, так же как и другие, получается от просачивания воды, и все они стекают в сточную яму. Водоотливная машина выкачивает ежедневно от тысячи до тысячи двухсот кубических литров воды в Дивону. Если она прекратит работу, шахта будет затоплена. Мы сейчас находимся под Дивоной.

И так как я сделал невольное движение, он рассмеялся.

– На пятидесятиметровой глубине нет опасности, что она польется тебе за шиворот.

– А если образуется дыра?

– Ну вот еще, дыра! Галереи несколько раз проходят во всех направлениях под рекой, и есть шахты, где приходится опасаться наводнений, но не здесь. Тут хватает других неприятностей: рудничного газа, обвалов, взрывов.

Когда мы пришли на место работы, дядя Гаспар объяснил мне, что я должен делать; а когда наша вагонетка наполнилась углем, помог мне подкатить ее к шахтному колодцу и научил, как переходить на запасной путь при встрече с другими откатчиками. Он оказался прав: работа откатчика была не трудная, и уже через несколько часов я с ней вполне освоился. Мне не хватало только сноровки и привычки, необходимых в каждой работе для того, чтобы она стала менее утомительной. Но я не жаловался на усталость. Жизнь, которую я вел все эти годы, в особенности последнее трехмесячное путешествие, закалила меня.

Дядя Гаспар объявил, что я молодец и со временем могу стать хорошим шахтером.

Хотя мне очень хотелось побывать в шахте, но я вовсе не собирался работать там постоянно. У меня не было никакого желания сделаться шахтером.

Когда я катил вагонетку по темным галереям, освещенным слабым светом ручной лампочки, не слыша ничего, кроме отдаленного грохота вагонеток, журчанья ручейков и ударов кирки, раздававшихся в мертвой тишине, часы работы казались мне бесконечно долгими и печальными. Оттого что спускаться в шахту и выходить из нее было делом слишком трудным, шахтеры оставались под землей двенадцать часов безвыходно и закусывали тут же на месте.

По соседству с дядей Гаспаром работал один откатчик. Но, в отличие от прочих откатчиков, это был не мальчик, а старик лет шестидесяти. В молодости он работал плотником, наблюдавшим за креплением галерей. Во время обвала ему раздробило три пальца, и это заставило его переменить профессию. Товарищи прозвали его «учителем», потому что он знал много такого, чего не знали не только обыкновенные забойщики, но даже мастера рудников.

Мы познакомились с ним в обеденный час и быстро сдружились. Я любил задавать вопросы, а он был не прочь поболтать, и вскоре мы стали неразлучны. В шахтах, где обычно мало разговаривают, нас прозвали болтунами.

Рассказы Алексиса не объяснили мне многого из того, что я хотел знать, а ответы дяди Гаспара совсем не удовлетворяли меня. Например, когда я спрашивал дядю Гаспара: «Что такое каменный уголь?», он отвечал:

«Это уголь, который находится в земле[13]».

Когда я задал этот вопрос «учителю», тот ответил мне совсем по-другому.

– Каменный уголь, – сказал он, – немногим отличается от древесного. Мы получаем древесный уголь, сжигая дерево в печке. А каменный уголь – это те же деревья, но росшие в лесах в очень древние времена и превращенные в уголь силами природы. – Так как я с изумлением посмотрел на него, он прибавил: Сейчас у нас нет времени разговаривать – надо работать, а вот завтра, в воскресенье, приходи ко мне, и я тебе все объясню. У меня есть куски угля и образцы различных пород, которые я собираю тридцать лет, по ним ты скорее поймешь то, что тебя интересует. Меня здесь в насмешку зовут учителем, но ты увидишь, что «учитель» может на что-то пригодиться. Итак, до завтра.

На следующий день я сказал дяде Гаспару, что собираюсь пойти к «учителю».

– Ну что ж, – ответил он смеясь, – учитель нашел себе слушателя. Ступай, коли хочешь. Только смотри не загордись от его уроков. Если б «учитель» не был таким гордецом, он был бы очень хорошим человеком.

«Учитель» жил на некотором расстоянии от города, в бедном, печальном местечке, где в окрестностях было много естественно образовавшихся пещер. Он снимал нечто вроде погреба у одной старой женщины, вдовы шахтера, погибшего во время обвала. На самом сухом месте он устроил себе постель; но это было только относительно сухое место, потому что на деревянных ножках кровати росли грибы. Шахтеры привыкли к постоянной сырости, и «учителя» это ничуть не смущало. Для него самым важным было то, что квартира находилась вблизи горных пещер, где он делал раскопки, и что он мог в ней расположить свою коллекцию каменного угля и камней с отпечатками ископаемых животных и растений.

Он встретил меня радостным восклицанием:

– Я приготовил для тебя очень вкусное блюдо – жареные каштаны! Мы сначала полакомимся, а затем поговорим, и я покажу тебе свою коллекцию.

Он произнес слово «коллекция» таким тоном, что я понял, почему товарищи упрекают его в гордости. Насколько я мог судить, его коллекция действительно была чрезвычайно богатой, и занимала она все помещение. Маленькие образцы лежали на досках и столах, более крупные – прямо на земле. В течение многих лет «учитель» собирал все, что встречал любопытного, а так как рудники рек Серы и Дивоны богаты растительными окаменелостями, у него попадались весьма редкие экземпляры, которые могли привести в восторг любого геолога или натуралиста. Ему также не терпелось поговорить со мной, как мне – его послушать, и мы быстро покончили с едой.

– Ты хочешь знать, – сказал он мне, – что такое каменный уголь? Я объясню тебе это в немногих словах. Земной шар, на котором мы живем, не всегда был таким, как теперь. Он претерпел много изменений. Было время, когда наша страна была покрыта растениями, которые водятся теперь только в теплых странах, например папоротниковыми деревьями. Затем эта растительность сменилась другой, другая – третьей. Так продолжалось сотни, тысячи, а может быть, и миллионы лет.

Я покажу тебе сейчас несколько кусков угля; а главным образом много камней, взятых из стен и потолка наших галерей, на которых ты увидишь отпечатки различных растений, сохранившихся как в гербариях. Уголь образуется, как я тебе уже сказал, от скопления вымерших растений и деревьев, значит он не что иное, как разложившееся и слежавшееся дерево. Мы находим в земле залежи каменного угля в двадцать и тридцать метров толщиной. Сколько надо времени на то, чтобы наслоились такие пласты? Чтобы образовался пласт угля в тридцать метров толщиной, требуется последовательный рост на одном и том же месте пяти тысяч строевых деревьев, то есть надо пятьсот тысяч лет. Цифра поразительная, не правда ли? Но она не точная, потому что деревья не растут с одинаковой скоростью.

Больше ста лет требуется на то, чтобы они выросли и погибли, а когда одно поколение сменяется другим, нужен еще целый ряд изменений и сдвигов в земной коре, чтобы такой слой разложившихся растений был в состоянии питать новый слой. Следовательно, ты видишь, что пятисот тысяч лет недостаточно и что требуется гораздо больше времени. Сколько же? Этого я не знаю и определить не могу. Я хотел только дать тебе понятие о происхождении каменного угля, чтобы ты был в состоянии посмотреть мою коллекцию. Приступим к ее осмотру. Мое посещение затянулось до поздней ночи, потому что над каждым камнем, над каждым отпечатком растения «учитель» опять начинал свои объяснения. В конце концов я стал понимать многое из того, что раньше меня удивляло и было совершенно непонятно.

 

ГЛАВА IV. НАВОДНЕНИЕ

 

На следующее утро мы снова встретились с «учителем» в шахте.

– Ну как, доволен ли ты мальчиком? – спросил его дядя Гаспар.

– Да, он умеет слушать и, надеюсь, в скором времени научится и видеть.

– А пока пусть помнит, что у него есть руки, и скорее принимается за работу, – сказал дядя Гаспар.

И он отодвинулся, давая мне местечко в забое, чтобы я помог ему отделить кусок угля, который он начал вырезать. Откатчики обычно помогают забойщикам.

Когда я уже в третий раз катил свою вагонетку к шахтному колодцу, я услышал какой-то необычайный и страшный грохот.

Что там такое: оползень или обвал? Я прислушался. Шум продолжался и раздавался со всех сторон. Первым моим чувством был страх, и я собрался было бежать к лестницам. Но над моими страхами столько раз смеялись, что мне сделалось стыдно. Вероятно, где-нибудь в шахте произошел небольшой взрыв или вагонетка сорвалась с каната, а может быть, просто осыпалась земля.

Вдруг мимо меня, как эскадрон кавалерии, промчалась стая крыс. Затем мне показалось, что я слышу какой-то странный шорох, похожий на плеск воды. Я взял лампу и осветил ею землю. Да, это была вода; она поступала со стороны шахтного колодца и заливала галерею. Ужасный шум и рев происходил от воды, которая врывалась в шахту.

Оставив на рельсах вагонетку, я опрометью бросился к забою:

– Дядя Гаспар, в шахте вода!

– Брось болтать чепуху!

– Дивона прорвалась. Спасайтесь!

– Не приставай ко мне!

– Послушайте сами!

У меня был такой взволнованный голос, что дядя Гаспар оставил кирку и прислушался. Шум становился все более грозным и ужасающим. Сомнений не могло быть: вода затопляла шахту.

С криком: «В шахте вода, беги скорее!» – дядя Гаспар схватил лампу и бросился в галерею.

Не пробежав и десяти шагов, я заметил «учителя», который тоже спускался в галерею, чтобы узнать о причине шума.

– В шахте вода! – закричал дядя Гаспар.

– В Дивоне дыра! – заявил я.

– Как ты глуп! – возмутился дядя Гаспар.

– Спасайтесь! – крикнул «учитель».

Вода быстро затопляла галерею. Она уже доходила до колен и сильно замедляла наши движения. «Учитель» бежал рядом с нами, и мы все кричали:

– Спасайтесь! В шахте вода!

Вода прибывала с бешеной скоростью. По счастью, мы находились недалеко от лестницы, иначе мы не успели бы до нее добраться. «Учитель» добежал первым, но остановился.

– Поднимайтесь раньше вы, – сказал он. – Я самый старый, и совесть у меня чиста.

Не время было разводить церемонии. Дядя Гаспар полез первым, я – за ним, «учитель» – позади нас, а за нами еще несколько шахтеров. Эти сорок метров между вторым и первым этажами никогда, вероятно, не проходили так быстро. Но прежде чем мы достигли последней ступеньки, сильная струя воды обрушилась нам на головы и потушила наши лампы.

– Держитесь крепче! – закричал дядя Гаспар. «Учитель», дядя Гаспар и я крепко уцепились за ступеньки, чтобы не слететь, но все шедшие позади были смыты водой. Если бы мы не были уже наверху, с нами случилось бы то же самое, потому что эта струя сразу превратилась в поток.

Хотя мы достигли первого этажа, мы все еще подвергались опасности, так как, прежде чем выйти на поверхность земли, нужно было подняться еще на пятьдесят метров, а вода заливала уже и эту галерею. Кроме того, мы оказались впотьмах, так как лампы потухли.

– Мы погибли, – сказал довольно спокойно «учитель».

В то же мгновение в галерее появилось несколько ламп. Подбежавшие к нам шахтеры хотели через галерею добраться до лестниц, находившихся почти рядом. Но как преодолеть поток, преграждающий путь? Как уберечься от несущихся навстречу бревен?

У них вырвались те же слова, что и у «учителя»:

– Мы погибли!

– Да, так мы не спасемся! – воскликнул «учитель», который один среди нас всех сохранил полное присутствие духа. – Единственно, где можно укрыться, это на старых выработках.

Старые выработки были давным-давно заброшены, и туда никто не ходил, кроме «учителя», посещавшего их в поисках разных достопримечательностей.

– Вернемся обратно. Дайте мне лампу, я вас туда поведу, – заявил он.

Обычно его слова встречались с недоверием и насмешками, но сейчас все охотно повиновались этому старику, над которым потешались еще пять минут назад. Шахтеры протянули ему свои лампы. Он быстро схватил одной рукой лампу, а другой меня, и мы очутились впереди всех. Так как мы шли в одном направлении с потоком, то двигались довольно быстро. Сколько минут или секунд мы шли по галерее, не знаю, но вдруг «учитель» остановился.

– Мы не успеем, – объявил он, – вода прибывает слишком быстро.

И в самом деле, она уже доходила мне до бедер и поднималась все выше.

– Нам нужно укрыться в забое, – продолжал «учитель».

– А дальше?

– Забой никуда не ведет.

Подняться туда – означало попасть в тупик, но выбирать не приходилось. Надо было спешить в забой, выиграть несколько минут и, может быть, спастись.

Мы бросились в забой. Двое из наших товарищей побежали вдоль галереи, и мы их больше никогда не увидели. Немного придя в себя, мы услышали, как к шуму обвалов, падению воды, треску бревен и взрывам газа присоединился оглушительный рев.

– Это потоп!

– Конец света!

– Ребята, – сказал «учитель», – нам нельзя утомляться. Если мы будем так цепляться ногами и руками, то быстро выдохнемся. Необходимо вырыть ямки, чтобы иметь под собой опору.

Совет был правильный, но трудно выполнимый, потому что, кроме ламп, ни у кого не было никаких инструментов.

– Попробуем рыть крючками от лампочек, – продолжал «учитель».

Мы принялись рыть землю. Работа была трудная, так как забой был наклонный и скользкий. Но сознание того, что падение грозит нам смертью, удвоило нашу силу и ловкость. В несколько минут каждый из нас выдолбил впадину, куда можно было поставить ногу.

После этого мы перевели дух и рассмотрели друг друга. Нас было шестеро: «учитель», дядя Гаспар, два забойщика: Пажес и Бергуну, и два откатчика: Карори и я. Остальные шахтеры пропали в галерее.

Шум продолжал раздаваться с той же неистовой силой. Желая его преодолеть, мы говорили громко, и все-таки наши голоса звучали глухо.

– Скажи-ка что-нибудь, – попросил меня «учитель».