— Всегда полагал, что это мужская работа.
Ее брови взлетают вверх, будто Жен такого не ожидала. Но я терпеливо жду, когда они с Капрановым окажутся внутри, и только затем спешу последовать.
— И вы допустите меня до операции? — краем уха слышу разговор, пытаясь догнать.
Как же я устал от этой трости, от ущербности, от того, что передо мной открывают двери. Мне иногда уже кажется, что прошлое ушло безвозвратно, и боль никогда не перестанет кусаться в самый неподходящий момент…
— Если пообещаешь на людей не бросаться, — язвит Капранов. — А то придется еще Мурзалиева от бешенства лечить.
— Ха. Ха. Ха, — кисло говорит Жен Санна, однако вдруг как вкопанная останавливается посреди коридора. — О нет, нет! Я туда не пойду. — И разворачивается к нам лицом. Глаза мечутся по коридору, а на лице — паника. — Только не говорите мне, что это и есть Мурзалиев.
Впереди и впрямь Рашид, но причина такой реакции до меня не доходит, пока не открывает рот Капранов:
— То есть ты знаешь имена всех пациентов, но не выясняешь, с кем спишь? Боже, иди сюда, я тебя обниму. Елисеева, я должен признаться, что ни разу не пожалел, взяв тебя в ученицы! Каждый раз прихожу в неописуемый восторг от твоих чудачеств!
Скриплю зубами от злости. Никогда ничего подобного не чувствовал, но сейчас просто разрываюсь и не могу найти себе места.
— Замолчите! Я с ним не спала, — истерически шепчет Жен, наклоняясь к наставнику. — Я с ним пила. После той злосчастной операции, когда погибла девочка, я сидела в баре и хлестала джинтоник. А он подошел, поговорили по душам. Могли бы и переспать, он, кстати, почти предложил, но… Боже! — И закрывает лицо руками. — Это был Мурзалиев! Вот за что мне все это? Раз в жизни с мужиком познакомишься, и вот во что это выливается! — стонет.
Понятия не имею, как реагировать на такое заявление. Внезапно идея переманить Жен начинает казаться просто отвратительной. Кто бы мог подумать, что двое людей, которым положено друг к другу относиться с предубеждением, встретятся и почувствуют взаимную симпатию? Кто вообще может такое предвидеть?
— Добрый день! Кирилл Валерьевич, а вот и наши гости, я правильно понимаю? — спрашивает Рашид, останавливаясь на расстоянии пары шагов.
Приходится сделать над собой усилие, чтобы сохранить маску невозмутимости и протянуть руку для пожатия. За прошедшие годы я ни разу не испытал и тени неприязни к этому человеку, и какая-то легкомысленная девчонка не должна это изменить, не должна!
— Все верно. Добрый день, Рашид, — выдавливаю улыбку и изучаю выражение его лица, когда он рассматривает прибывших. Выдаст ли, что уже знаком с Жен? Как по заказу, в этот миг уголок его губ дергается вверх, но и только.
— Предлагаю провести экскурсию, пока мои врачи повторяют анализы, — говорит Рашид.
— Повторяют анализы? — ощетинивается Жен.
— Именно. Не могу же я допустить до операции пациента, о котором ничего не известно.
— О нем все известно. У нас с собой сегодняшние снимки.
— Вас, кстати, это тоже касается. Сначала вас допустят.
— Кто?
— Кардиолог.
— Я передумал, можешь его цапнуть, а то вскипишь, — начинает хохотать Капранов, глядя на пунцовое лицо своей протеже. Но, кажется, это касается не только Жен. Я тоже не прочь откусить кому-нибудь голову.
Жен
Рашид Мурзалиев! Только подумать, из всех мужчин пресловутого бара я выбрала того единственного, которому стоило бы оторвать причинное место! Козел, гад, сволочь! Я не буду на него работать. Может ну эту операцию? Будут и другие. Обязательно появятся, иначе не бывает. Интересно, он знал, кто я? Да нет, откуда? Просто встретил в баре незнакомку, которая, к тому же, совершенно бесстыдно указала на него пальцем. В таких ситуациях навряд ли станешь задумываться «а не Елисеева ли она?».
И каков итог? Вот как вы думаете, какой? Ага, я лежу на кушетке, подключенная к аппарату ЭКГ, и слушаю звуки живой природы, потому что должна успокоиться, а у меня после «радостной» встречи пульс зашкаливает! И потолок над головой просто вопиюще белый и ровный. Будто хирурги и строили. Злорадствую, представляя, как Мурзалиев штукатурит его лично, а Харитонов держит при этом стремянку.
Получив на руки заветный трофей, сначала я долго изучаю цифры. Возможно, эти предатели и планируют что-либо сказать Рашиду, но со мной делиться информацией не спешат. Точнее, наверное, существуют какие-то параметры допуска врача в операционную, просто меня никто в известность не ставил.
Стоя напротив двери, за которой, как мне сказали, прячутся судьи, я боюсь. Какого черта? Вроде без оснований, но кажется, будто я перед ними совершенно беззащитна. И ладно бы Рашид, с ним все ясно, но, когда Кирилл пропускал меня внутрь здания, я почувствовала, что с ним тоже будет непросто. Мне еще ни разу не удалось задать тон в отношениях с этим человеком. Каждый раз выворачивает все так, как удобно ему. Он ухитрился, подумайте только, жену от меня спрятать! И как догадаться, что еще скрывает? Флиртовал со мной, улыбался, а потом — едва прозрел — к жене, да поскорее.
Я приоткрываю дверь как можно более бесшумно, прохожу внутрь и вижу: все трое изучают рентгеновские снимки пациента. Интересно, свежие или еще «наши»? Кстати, а что это здесь делает Харитонов? Он же не врач. С другой стороны, он, кажется, снимками и не интересуется, просто стоит и ждет, когда будут улажены все дела, чтобы побежать домой, к Вере. Волосы на его затылке, кстати, уже заметно отросли, да и вообще он изменился — прежним стал, как с обложки. Будто и не было беды. Пытаюсь понять, что чувствую к нему теперь. Отвыкла за два месяца, но все равно что-то внутри щемит и рвется наружу. Ладно хоть целовать больше не тянет. Конец буйству гормонов на почве синдрома Флоренс Найтингейл.
В этот миг он, будто услышав мысли, оборачивается, а за ним и остальные. Застукана за подглядыванием. День с каждой минутой все лучше.
— Результаты, — говорю, по рассеянности улыбаясь и протягивая снимки с бумажками. Только потом вспоминаю, что передо мной предатели и быть вежливой и приветливой ни в коем случае нельзя. Вот засада! Как так получилось, что у нас с Яном одни и те же родители, но у него замашки пещерного человека, а я все время «здрасьте, пожалуйста, счастлива познакомиться»? И ведь даже не обвинить маму в скандальной связи с соседом, близнец-то у Яна человек — вопиюще воспитанный. Как бы сказала незабвенная Марла Сингер они с Адри «Доктор Джекилл и мистер М*дак» [отсылка к «Бойцовскому клубу»].
Пока Мурзалиев с Капрановым изучают мою карту (первый доказывает свою власть, второй — что не сунуть нос, куда не просят, он не в состоянии), я стараюсь не пялиться на последнего из присутствующих. Но это безумно сложно, потому что Харитонов тем же меня не балует. И когда мы на краткий миг все же встречается взглядами, это оказывается удивительно неловко. Мне непривычно знать, что он меня видит. Раньше только чувствовал, а теперь эти два компонента в сумме дают просто безграничную осведомленность, и легкая, непринужденная улыбка, с коей я познакомилась лишь недавно, такая светлая и изумительная, будто вновь превращает его в моего английского пациента. Убежать бы, развернуться и прочь! Я зря приехала.
Но никуда я не делась, до операции допущена ровно на три часа, а потому стою над распластанным на столе телом пациента, в то время как Капранов многозначительно поигрывает пальцами, будто не знает, какой из новых, сверкающих инструментов зацапать первым. Не использовать, только подержаться. Его невозможно не понять. На оборудование здесь не поскупились. Может, Рашид и гад, но он активно оперирующий хирург, у которого нет недостатка в средствах, и, естественно, операционные оснащены на зависть. Обидно даже.
— Я чувствую себя несчастнейшим из смертных, потому что не перепробую и половину игрушек, — сообщает Капранов. — Но у меня есть утешительный приз.
Молчу в ожидании продолжения, а он лишь:
— Ты должна была спросить: какой.
— Какой? — повторяю послушно.
— История твоего бурного джинтоника с Рашидом.
— Нет! — рявкаю, опасливо стреляя глазами вверх — туда, где в окошке видны головы Харитонова с Мурзалиева.
— Один шаг от стола, — злорадно сообщает Капранов.
— Вы серьезно? Это же совершенно…
— Топай! Живо.
— Не выйдет! — шиплю.
— Еще как выйдет. Мой ординатор выйдет. Отсюда и вон в ту дверь, — скалится наставник, указывая десятым скальпелем в сторону раковин.
— За что мне все это? — И хотела бы схватиться за голову, но это не стерильно и приходится контролировать эмоции. Делаю шаг назад. — Ведь раз в жизни напилась…
— Ты, наверное, не в курсе, но именно так и начинаются лучшие истории, — философски подмечает Капранов, подмигивая. — Давай-давай.
Нет, ну в конце концов, ничего криминального не было. Отказ от операции после экзаменовки у Мурзалиева, это уж чересчур!
— Я как раз поскандалила с Павлой, а та меня отстранила, и казалось, что терять нечего, так почему бы не напиться с горя. — Здесь раздается предвкушающе-понимающее «ммм». — Я заказала джинтоник, и тут ко мне приклеился какой-то парень. — Дальше — «уууу». — От него было не отвязаться — пришлось откупаться, чтобы он нашел себе подружку в другом месте. Тогда-то наш новый знакомый и появился.
— Вранье, — раздается из интеркома. — Сначала вы с ним что-то обсуждали, и совершенно однозначно ткнули в меня пальцем.
Радуясь, что под маской не видно алеющих щек, грустно посматриваю на часы. На приготовления ушло без малого полчаса. Эдак я даже за зажим подержаться не успею… А кое-кто, между прочим, мог бы и не подыгрывать. План мести стремительно вызревает в моей голове, обрастая пугающими подробностями.
— И снова шаг назад, пока у одной врунишки не вырос длинный-длинный нос! — хмыкает Капранов, отвлекая мстительную меня. — Кстати, еще пара штрафов, и ассистировать мне будет Мурзалиев, а ты лунной походкой до самой Павлы пойдешь! Отмотаем назад: итак, о чем вы говорили с надоедливым и почему ты указала на Мурзалиева?
Молчу в попытке придумать внятное вранье, потому что признаться перед всей операционной бригадой, что мне с первого взгляда понравился их руководитель, который кинул исследования отца, как минимум унизительно.
— Потому что, когда парень спросил, чье общество я предпочту ему, я выбрала единственного человека, который не показался мне неудачником. Как думаете, угадала?
— Вот видишь, и ничего криминального. Держи конфетку, — говорит Капранов, протягивая мне ранорасширитель.
Кирилл
Капранов голосит на всю операционную песню, целью которой является доказать Жен Санне, что негоже русским людям восхвалять зарубеж, порой с грохотом швыряя в лоток окровавленные инструменты. Его протеже, однако, сохраняет пугающее спокойствие и сосредоточенно орудует в теле пациента какой-то длинной штукой с ручками как у ножниц. Поскольку я уже присутствовал на операции Капранова (в качестве пациента), то не очень сильно удивляюсь происходящему, а вот Рашид задумчиво потирает подбородок. Знаю, почему не ухожу я, но с ним-то что? Зачем он здесь? Мысли одолевают очень неприятные, и вообще внутри все клокочет от ревности. Спорю, Жен и сама не рада тому, чем обернулась встреча в баре, но было бы глупо полагать, что Мурзалиеву ее признание не польстило.
— Не доверяете? — спрашиваю я Рашида.
— Пытаюсь понять, что из себя представляют новые люди, — пожимает плечами тот. Может быть, для него подобные проверки в порядке вещей; по крайней мере я очень стараюсь себя в этом убедить. — Предпочитаю знать, с кем имею дело.
Я должен засунуть эмоции куда подальше. Немыслимо разрушить такое продуктивное сотрудничество из-за девушки, с которой нет будущего ни у одного из нас. Умом я это понимаю, но справиться с собой непросто.
— В этом, пожалуй, могу помочь. Капранов похож на большого ребенка. Если ему интересно, то он подчиняется, а если нет — ищет способы узурпировать власть. И он не терпит руководителей с отсутствующим чувством юмора. Если есть что сказать, Рашид, вам это только в плюс пойдет. Что до Жен Саны… она все еще слепо верит в мир, добро и справедливость, и порой может весьма жестко отстаивать свою точку зрения. С ней вы навряд ли поладите, — не могу удержаться от шпильки. — И верна она исключительно Капранову. Лучше ищите подход к главному в дуэте. — Иначе мы все окажемся в очень затруднительном положении…
— Говорите так, будто она уже согласилась на предложение работы, — отвечает Мурзалиев, задумчиво скрещивая руки на груди и хмурясь.
— Она согласится, — уверяю. Хотя… зачем мне все это? Было бы проще поставить точку и покончить со всем этим, но чувство, будто меня обвели вокруг пальца, не исчезает, и я так запросто это обидчице с рук не спущу!
— А теперь позвольте мне поведать о собственных наблюдениях касательно этой девушки, — врывается в мои мысли Рашид, поворачивается к окну и смотрит вниз. — Выбери Елисеева кардиохирургию, то я бы сказал, что она просто не справившаяся с обстоятельствами перепуганная пациентка, которая хочет подготовиться к неизбежному любой ценой. Но нет. Силы она направила на нейрохирургию — сложную, требующую огромной выносливости и усидчивости область. Вот только у нее нет на это ни времени, ни здоровья. Медицина сама по себе требует жертв, но здесь настоящее комбо! Я очень не сразу догадался, зачем Евгении Елисеевой понадобилось лечить людей, и ответ мне не понравился. Видите ли, Кирилл, мало кто из тяжело больных пациентов достигает стадии принятия. Что бы Жен ни думала, ее случай — классический торг. Считает, что если приложит достаточно усилий для осуществления мечты, то смерть будет не напрасной или не случится вовсе, как знать. Ее желание стать врачом — не более чем тысяча журавликов [Садако Сасаки — японская девочка, жившая в городе Хиросима и получившая дозу радиации, в результате чего у нее появилось злокачественное новообразование. Пребывая в госпитале, она узнала о легенде, где говорится, что человек, сложивший тысячу бумажных журавликов, может загадать желание, которое обязательно исполнится. Она успела сложить лишь 664 птицы]. Вот почему она рвется в операционную и держится за Капранова, который, как вы правильно заметили, нередко идет поперек мнения руководства. Работать с этими двумя, Кирилл, будет очень непросто.
Тяжело переварить услышанное. Мой доктор мало чем отличается от окружающих, разве что упряма бывает сверх меры; и вдруг выясняется, будто на всю ее жизнь, образ мыслей, мечты наложила руку болезнь, которая невооруженным глазом не видна.
Тем временем, Рашид подходит к интеркому:
— Доктор Елисеева, взгляните на часы. Вы ничего странного не видите? — Подмечаю, что с начала операции прошло два часа и пятьдесят пять минут из дозволенных трех. Да уж, с Рашидом не забалуешь.
— Только если у вас есть другой ассистент.
— Уверяю вас, у меня их масса. Выбирайте любого ординатора из присутствующих и можете с чистой совестью идти мыть руки. Прекрасная работа, благодарю.
Она бросает недружелюбный взгляд на нас, а затем передает инструменты стоящему позади парню и выходит из операционной. Вместе с ней испаряется и мой интерес. Так и тянет тоже уйти, но я не могу себе этого позволить, вынуждаю себя еще полчаса следить за ходом операции, и только потом ссылаюсь на усталость.
Однако еду я не домой, а к Мельцаевой, чтобы предложить ей весьма немалую сумму денег за отказ от претензий к обоим врачам в случае их ухода. Эта алчная особа согласится. Останется только Жен. Видимо, нам с Капрановым не удастся уговорить ее покинуть прошлое место работы, но, если подключить к этому делу Алекса, шанс есть. Думаю, я найду доводы, которые его убедят.
Решка. Парад сюрпризов
Факты — упрямая вещь. Какими бы ни были наши желания, наклонности или позывы страстей, они не могут изменить ни самих фактов, ни показаний.
Джон Адамс
Жен
Страсть. Мы стали одержимы ею. И чувства больше не важны. Ориентируясь на некие популярные критерии (рост, цвет волос, количество татуировок), говорим себе, что нашли идеального партнера. То есть на основе одной лишь внешности подпускаем незнакомого или почти незнакомого человека на расстояние полной беззащитности, позволяем ему нарушить наше личное пространство, в то время как не выдерживаем вторжения в него людей, куда более знакомых, в любой иной ситуации.
Мы заведомо отрекаемся от человеческих качеств, забываем о том, что под пригодной к использованию оболочкой кроется нечто намного более прекрасное, и этим унижаем друг друга. А еще теряем, теряем и теряем. Истинное желание любить и быть любимыми, стремление постичь всю полноту восторга от объятий любимого человека. Мы забываем о том, чему нас учили сказки, не желая делить и делиться.
И я не исключение из правил. Я никогда не ставила чувства во главу угла, пользовалась отношениями как анестезией в борьбе с угрожающей действительностью, выпускала на волю «оно», забывая о «я» [подсознание и сознание соответственно (по Фрейду)]. Мне все чаще кажется, что в наш век секс используется как эквивалент наркотика, отвлекающего от реальности и существующих в ней проблем.
Сегодня мне посчастливилось осознать глубину собственных заблуждений. Мой ночной гость будто тронул что-то, и срезонировало, зазвенело флажолетом [флажолет — приём игры на струнных инструментах, заключающийся в извлечении звука-обертона. Также флажолетом называется сам извлекаемый звук-обертон. На струнных инструментах исполняется путём частичного прижатия струны в точке деления её длины на 2 (высота звучания струны повышается на октаву), на 4 (2 октавы). Звук получается приглушенный, но вкусный) Из наиболее известных примеров – во вступлении Nothing Else Matters группы Metallica используются флажолеты]. Так чисто и сладко, что невозможно остаться равнодушной. Господи, кажется, я влюбляюсь в этого человека, так быстро и неотвратимо.
У меня кружится голова, ноги не держат, я будто тону, выныривая на поверхность из его поцелуев лишь ради редких глотков воздуха. Сегодняшний вечер я посвятила самой себе; пролежала в ванной часа два, сделала маникюр, намазалась кремами и маслами, и было настолько жалко затягивать себя в привычные вещи, что заснула я, едва накинув на голое тело сорочку, а сейчас, поднявшись, едва халат под такие стуки повязать успела. Даже не догадывалась о том, насколько кстати это придется. И теперь, когда я всего в пару движений избавлена от своего бесстыдного одеяния, губы Арсения жадно исследуют шею настолько рьяно, что причиняют боль, перекрывают кислород. Нежность позабыта, ей не время и не место. Она не ходит рядом с ошарашивающими откровениями. Но сегодня я запальчивости не боюсь, потому что верю: с ним я в безопасности.
— Пойдем наверх, — зову.
Он соглашается неохотно, приходится несколько раз повторить, а ведь отнюдь не просто справиться с собой, уговаривая нас разорвать объятия, пусть и на несколько минут. Мы поднимаемся по лестнице в темноте, я тяну его за руку, а он оступается, то ли потому что ступени непривычны, то ли под влиянием алкоголя, но это неважно. Я застелила постель свежим бельем — любимым, с узорами цвета бардо и индиго. Хотела себя побаловать, будто знала или чувствовала. Это… это словно перст судьбы, неужели так бывает? Помнится, когда-то меня сильно травмировала реальность, ведь в романах никогда не пишут о том, что мужчины должны снимать носки, на чулках в самый неподходящий момент ползет стрела, а уж если заняться сексом, при этом сначала не стерев тушь… ммм, да краше в гроб кладут. Но сегодня все сговорилось, чтобы сделать эту ночь волшебной.
Я прижимаюсь к нему всем телом, стараясь при этом еще и от одежды избавить. Не очень получается, но логика здесь неуместна. Мы целуемся как в бреду, долго и упоительно, со стонами и судорожными вздохами, до подгибающихся колен, потери равновесия и сбитой мебели. А до кровати все никак не доберемся. Арсения приходится силком затаскивать в гнездо из ароматных простыней. На нем все еще остались брюки, но мы почему-то не спешим от них избавляться, будто у нас есть всего один-единственный раз, который должен длиться как можно дольше. Он сверху, а я обвиваю его руками и ногами, изгибаясь, будто в попытке определить границы терпения. Думаю, любой другой мужчина на месте Арсения уже сдался бы, даже больше: если бы так соблазняли меня, я бы уже не выдержала; и его терпение только больше распаляет, раззадоривает.
Он не невозмутим и не равнодушен, каждое легкое касание вызывает отклик в его теле, и я чувствую это так остро, будто наши симпатические системы переплелись между собой тоже. Не могу оторваться от его лица, на котором явственно читается неприкрытое наслаждение, не могу наглядеться. Это самое восхитительное зрелище всей моей жизни. И я не знаю, хочу его продлить или сдаться на милость инстинктам, покончить с этим безумием и задать тот самый вопрос: повторится ли это снова.
Не выдержав, толкаю Арсения в плечо в попытке опрокинуть на спину, и… ничего не выходит, он едва-едва поддается. Усмехаясь, продолжает меня пытать своими ласками, доказывая, что лидерство мне не заполучить — да и не очень-то нужно. Только ошибается. Приходится действовать хитро: сначала притвориться, что сдалась, и только потом собрать все силы, оттолкнуться и перевернуть нас обоих. Удается. Окрыленная успехом, я падаю к Арсению на грудь и, не скрывая торжества, шепчу:
— Вот видишь, я победила.
Однако он не отвечает. Руки лежат плетьми вдоль тела, даже не пытаясь меня касаться. Именно в этот момент становится страшно. А вдруг его в драке травмировали? Дезориентация, нескладность мысли… пытаюсь почуять в дыхании алкоголь (ведь всего минуту назад мне было не до этого), но если запах и есть, то он очень слабый — всего на пару бокалов вина. Получается… дело в травме?
Меня аж подбрасывает. Вскакиваю, зажигаю все-все лампы в спальне, начинаю осматривать голову Арсения, ведь там может быть рана, которую в темноте было не разглядеть. Но все оказывается еще хуже, потому что это не просто рана, а обработанная рана. То есть, его осмотрели врачи, оценили степень повреждений, но не отправили в больницу при очевидных симптомах? Почему? Он не поехал в больницу? Сбежал из стационара? Или… или пострадавших было столько, что они не уследили за одним из пациентов? Несколько минут я не могу пошевелиться от страха. Я же ему навредила. Судя по всему, у Арсения были провалы в памяти — он ничего мне не сказал, — а потом… потом мы совсем не пощадили друг друга в глупом петтинговом марафоне. Когда я успела сойти с ума настолько?
Из груди рвется всхлип… Нужно срочно решить, что делать. Вызывать скорую? Дьявол, да я со стыда сгорю, если все будут обсуждать, каким именно образом нейрохирургический ординатор профукал сотрясение мозга! Я должна его осмотреть сама, должна убедиться, что не сделала хуже.
Наконец, откашлявшись и взяв себя в руки, принимаю решение. Достаю из шкафа первые попавшиеся не очень мятые вещи, а потом брызгаю водой в лицо Арсения. Мне никак его не спустить на первый этаж, остается надеяться только на то, что он очнется. Везет — он открывает глаза. Осталось минимум — не дать ему отключиться, пока мы не окажемся там, где я смогу ему помочь.
— Мне нужна каталка, — кричу, затаскивая в больницу полубессознательного Арсения. Он безумно тяжелый, моя спина к такой нагрузке не привыкла, и теперь разламывается.
Первым подбегает, как ни странно, доктор Горский и помогает уложить пациента. Он сегодня дежурит? Или вызвали? Я не знаю, мы не так часто пересекаемся, но хорошо, что помогает именно он: нарвись я на Капранова — сама бы разбиралась, а капелька чужой здравости сейчас очень к месту.
— Арсений, не отключайся, слышишь? — легонько ударяю его по щеке, отчего у кардиолога глаза начинают вылезать из орбит. Еще бы, притащила в больницу неизвестно где подобранного парня, а теперь по-хозяйски шлепаю его по щеке.
— Что с ним? — спрашивает Горский, светя фонариком в глаза. Арсений, вроде, и в сознании, но связно разговаривать не может. Это выяснилось еще по пути сюда. Я пыталась заставить его болтать, но в результате стала заниматься этим сама, и как можно громче.
— Черепно-мозговая, тело покрыто синяками. Нужно сделать МРТ.
— Иди переодевайся, я осмотрю и закажу томографию.
Но быстро собраться не получается. У меня дрожат руки, мысли разлетаются, как стайка перепуганных птиц. Пока я ехала сюда, ноги с педалей соскальзывали — так нервничала. И все не могла поверить в случившееся! Выходит, я настолько хотела переспать с парнем, что чуть не прикончила его в постели. Не заметила очевидные признаки сотрясения мозга. Поскольку он уже приходил ко мне ночью, причем с бутылкой шампанского, я ничуть не удивилась визиту и решила, что он подшофе. Подумала — захотел продолжить начатое, как и я… Все это время надеялась, что он сдастся, и у нас что-то получится. А вот удостовериться, в своем ли уме парень, — позабыла. И теперь мой незадачливый ухажер в отключке в аппарате МРТ. Боже, у меня вообще могут быть здоровые отношения? Откашлявшись и собравшись с силами, взбиваю пальцами волосы и начинаю переодеваться в форму.
Горский, к моему удивлению, делает томографию сам. Это странно, но я рада тому, насколько хороший у Арсения врач.
— Как он?
— Провел осмотр. Да, костяшки пальцев сбиты. Может и побывал в драке, но характер остальных повреждений больше напоминает удар от подушки безопасности, — хмурится Владислав Яковлевич.
— Он попал в аварию? — восклицаю громче, чем стоило бы. К горлу подступает тошнота. Боже мой, у него вполне может быть не только мозговое кровотечение, а вообще любое! И я… я волокла в больницу на себе. Почему я не вызвала скорую помощь? Постыдилась признаваться, что чуть не занялась сексом с полуживым парнем… И теперь он еще менее жив. Вот дерьмо!
Приходится отвернуться и откашляться, чтобы скрыть подступающие к глазам слезы. Необходимость дожидаться МРТ-снимков сводит с ума.
— А он тебе не сказал?
— Он едва на ногах стоял и ничего не помнил, — но это не помешало мне — извращенке — затащить его в постель.
От дальнейших расспросов и сокрушений отвлекают снимки, и я начинаю жадно вглядываться в поисках чего-нибудь очень-очень жуткого.
— Все чисто. Мозговых кровотечений нет, — решает мою проблему Горский. — Сейчас посмотрим ниже. Но я думаю, что все хорошо.
— А это что? — спрашиваю, тыкая пальцем в едва заметное затемнение на снимке.
— Где? — не сразу замечает Горский, даже к экрану наклоняется. — Так, не сходим с ума, да? Ничего там нет.
— Боже, надо было вызвать скорую!
— Надо. Но обошлось.
— Вы этого не знаете.
— Нет, знаю, — весьма резко отвечают мне. — Если, конечно, не ты разбила ему голову.
— Вы не понимаете! Ему стало хуже! Он пришел сам, а сюда…
— Успокойся. Такова динамика черепно-мозговой травмы. Но мы все совершаем ошибки. Знаешь парня?
— Он друг моего брата. — И я тайно о нем мечтаю…
— Еще не лечила знакомых людей? — спрашивает настороженно Горский.
— Н-нет. — И если бы все было так просто. Знакомый человек. Как же.
— В том и дело. Ему нужен покой. Будь на его месте любой другой пациент, ты бы уже вовсю улыбалась. Он поправится. Иди поспи.
Навряд ли после всего случившегося мне удастся уснуть, но дальнейшие препирательства вызовут только больше вопросов. В дежурке, конечно, меня начнет медленно пережевывать совесть, и это совсем не весело, но хоть будет время смириться с произошедшим. Утренний обход еще не скоро. Пожав плечами, бросаю последний взгляд на Арсения и иду к двери, но та внезапно распахивается, и влетает девушка-интерн.
— Доктор Горский! — кричит она, а затем застывает на пороге, ошалело глядя на меня.
— В чем дело? — мрачно спрашивает Горский.
— Там… там… там Капранов вас зовет. В операционную, в смысле. Срочно.
Горский бросается в коридор, едва успев наказать интерну «устроить друга Елисеевой с комфортом». Вот оно — спасение от одинокой дежурки. К тому же операционная меня успокаивает. Хоть посмотрю.
— Не знала, что Капранов здесь. Я с вами, — говорю, догнав. — Посмотрю операцию. Что за пациент?
Горский останавливается у лифтов, нажимает кнопку, а затем запрокидывает голову, тяжело вздыхает и сообщает:
— Мужчина. Жертва ДТП. Переломы ребер от удара подушкой безопасности, разрыв диафрагмы… Там больше по части кардио и общей хирургии. Для тебя ничего интересного.
Это как так? С каких пор ординаторам не нужно развиваться разносторонне?
— И вы бежите, потому что там ничего интересного? И что делает на операции Капранов, если нейрохирург там не нужен? — удивляюсь.
— Ну, не совсем ничего. На месте ДТП просверлили череп, чтобы снизить давление. Но решили, что надо начинать с общей хирургии и кровотечение не опасно. Пациента уже пару часов оперируют. Капранов пришел недавно. Ничего особенного, обычная трепанация.
— Ну и что? После всего случившегося во мне адреналина часа на два бессонницы…
Кстати, что с этой девушкой? Вроде, у нее уже интернатура заканчивается, а ведет себя как в первый день.
— Устала, наверное. Не хочешь за ней последить?
— Последить за тем, чтобы она отвезла пациента в палату? Она что, этажи путает?
Наш кардиобог ведет себя странно. Может быть, это он устал? Или переживает за меня из-за Арсения? Не знаю, в чем дело, но собираюсь выяснить.
Пациенту досталось больше, чем сказал Горский. Капранову приходится не очень легко, только не понимаю, почему он взял на операцию Архипова и не стал вызывать меня. Вроде бы, когда работает несколько бригад, со своими людьми привычнее. Может, Павла устроила очередную взбучку — на нее ведь временами находит. Она то сидит себе смирно, то начинает метаться и сходить с ума в попытке изменить все, что ей не по нраву, за час.
