Поле чудес. В стране дураков 7 страница

– И чтоб ухаживали, как в кино, – а ответственности чтоб было, как у зрелого мужа, серьезного и без придури.

– И чтоб детей воспитывал вместе со мной, был хорошим отцом, – но только так, как я считаю нужным!

– Пусть уступает, – но чтоб не был тряпкой!

– Хочу независимости, – но содержи семью!

– Будь и мамочкой, и отцом, и любовником, и сыном – и тогда, ког­да мне не хватает мамочки, отца, любовника или еще одного ре­бенка!

– Возьми на себя серьезные решения, – но почему ты со мной не советуешься?

– Принимай меня такой, какая я есть: мой возраст, мои интересы, внешность, характер, все... Но чтоб при этом оставался тем влюбленным мальчиком, который ничего не соображал и видел во мне одно хорошее!

– Не нарушай моих границ – почему ты совсем не интересуешься моими делами?

– Делись со мной, рассказывай мне все, – но только то, что я хочу слышать!

Ох, как же мы смеялись! Не над нашими спутниками жизни, даже не над собой – над детской верой в брак как "хороший конец", в брак как смысл жизни, в брак как "наше все" – не путать с Пушкиным, он тут ни при чем. Вспомнили, конечно, и присказку "хорошее дело браком не назовут", и множество жестких, "теневых" формулировок фольклора. Здесь "хитом дня" оказалась пословица "Мужу‑псу не показывай жопу всю", слышанная одной из наших женщин от своей прабабушки. "Я долго не понимала. А вот недавно получила диплом, второе высшее. Ну и похвасталась дома. И мне тут же рассказали, чего стоит мое второе, а заодно и первое, и вообще где мое место. Сразу вспомнила и поняла". Вот она, угроза, выражаемая "самим фактом существования". Вот они, драконовы зубы. Самое интерес­ное, что никакие эксперименты с браком – свободный, пробный, граждан­ский, европейский – этой стороны явления никак не отменяют.

Более того, тут возникает любопытный парадокс. В традиционной культу­ре – там, где "узы Гименея" и прочие подобные атрибуты – говорят о брачных обетах, клятвах: "Клянешься ли ты любить и почитать, в болезни и здравии, бедности и богатстве...", – ну и все такое прочее. Клятвы эти, разумеется, нарушались, притом не только изменами: согласитесь, что даже в достаточно благополучном браке двадцать четыре часа в сутки "по­читать" как‑то не получается. Традиция вольного, только на чувствах осно­ванного союза отказалась от ритуальной стороны брака – мол, сплошное лицемерие, никто никому ничего не должен. Счастья, по свидетельству миллионов очевидцев, почему‑то не прибавилось. В самом деле, если эти двое друг другу ничего не обещали, то и все их ожидания, вся система представлений исключительно субъективна: что такое, например, измена? Есть ли вообще какие‑то обязательства и как они распределяются? Как узнать, "достаточно" или "недостаточно" чувства – у кого эта мерка? По­лучилось, что в свободной, размытой и многоукладной традиции – а тако­ва современная практика в большинстве развитых стран – мужья и жены в гораздо большей степени становятся заложниками собственных пред­ставлений о том, что правильно и неправильно в браке. А представления эти сплошь и рядом транслированы от собственной семьи, от раннего окружения – и по большей части воспринимаются как единственно воз­можные. То, на чем вырос и чем пропитался насквозь, воспринимается как нормальное, само собой разумеющееся. Даже в таком достаточно распро­страненном случае, когда человек – будь то мужчина или женщина – ре­шительно настроен в своем браке сделать все "не так, как у родителей". Боже мой, сколько раз я это слышала и от мужчин, и от женщин на кон­сультациях и на группах: "Мне казалось, что свою семью я построю совсем по‑другому. Как же вышло, что все повторяется?"

Можно сказать "да", можно сказать "нет", но говорим мы все равно на том же самом "языке" – языке своей родительской семьи. Наш избранник – представитель другой цивилизации, хотя бы ему и казалось временами, что его "никто так еще не понимал". А наши дети унаследуют оба "кода", кото­рые за время семейной жизни причудливо переплетутся, где‑то сплавятся, а где‑то так и останутся "непереводимой игрой слов". Удивительно ли, что в ожиданиях, касающихся партнерства в браке, так много противоречий? Ведь и мы от кого‑то унаследовали свои фантазии и претензии, свою шка­лу оценок, свои опасения и мечты.

Надо заметить, что участницы женских групп поразительно чувствуют ту грань, где вот‑вот прекратится "работа над собой" и начнется просто перемывание косточек близких людей, "посиделки". Если есть взрывоопасный запас непроявленной агрессии, обиды, то ему лучше быть разряженным именно на группе – так безопаснее. Но мы никогда на этом не останавли­ваемся. И после "детоксикации" все‑таки стараемся общими усилиями по­нять одну простую вещь: что я могу сделать для себя, чтобы все‑таки не принимать в отношениях роль, которая меня не устраивает? Потому что если "я у себя одна", это обязывает: другой человек, тем более мужчина, "инопланетянин" – таков, каков он есть; и он унаследовал противоречи­вые модели, несовместимые ожидания, "комплекс мадонны и проститутки" et cetera. И еще: он с детства дышал воздухом родимой патриархальной культуры, к тому же в ее социалистическом, то есть особенно лицемерном, издании. Он, скорее всего, не станет разбираться со своими стереотипа­ми – во всяком случае, до появления "жареного петуха" с однозначно не­хорошими намерениями. Более того, весь его опыт подсказывает, что ана­лизировать свои мотивы, копаться в семейном прошлом и "разводить анти­монии" – не мужское занятие. Может быть, когда‑нибудь это войдет в моду: когда его начальник начнет вслух упоминать о своем психоаналити­ке, например. Но не исключено, что для меня лично это уже ничего не из­менит: "до стольких не живут".

Моя единственная жизнь – слишком важное дело, чтобы позволить себе бездумно попадаться в уже известные мне ловушки. И дело совсем не в том, что "я тоже виновата": дело как раз в том, чтобы перестать играть в "поиск виноватого". А вместо этого попытаться изменить то, что я могу из­менить, и принять то, чего я изменить не могу. А для этого, как известно, придется научиться отличать одно от другого. И даже если я ничего не могу сделать с законами этого мира, я всегда могу лучше понять свой лич­ный вклад в собственные разочарования и, как минимум, рассмотреть лю­бые свои решения при ярком свете подарка Бабы‑яги...

Так что мы не ограничились констатацией путаницы в собственных чув­ствах и мозгах: не успели отсмеяться, как кто‑то предложил пройтись еще раз по всем противоречиям в ожиданиях и потребностях, которые так рез­ко высветились: нам показалось, что просто признать их наличие недоста­точно. Ибо в каждом таком противоречивом требовании к мужчине, кото­рый рядом, таится точка выбора для себя. Может быть, не пожизненного, но выбора: все‑таки девочкой я хочу быть или взрослой, на равных или нет, искренней или не очень? И за многими "вилками" обнаружились впол­не узнаваемые конструкции.

Например, все то же противоречие "имени Золушки": безопасность – сво­бода.

Например, боязнь отвержения, сравнений: скажи мне, что я самая лучшая, что я единственная, be my Valentine и черт с ней, с реальностью. Здесь час­то зарыта отравленная приманка: каких только подвигов многие из нас не готовы совершить, чтобы заслужить этот "высший балл"! Что бывает – сами знаете. Куда заводит "болезненный энтузиазм помогать‑служить на всех фронтах", для многих тоже не секрет.

Например, вечная и ненасытная потребность в безусловном принятии – любви "без экзаменов". Это очень серьезная сила, а ее корни уходят глубо­ко в детство. Чаще всего оказывается, что мужчина, который нам этого не в состоянии дать (а мы ему – в состоянии?) – только "представитель" или, говоря более научным языком, "фигура переноса". Разбираться же следует совсем с другими важными персонажами нашей жизни – с теми, чьим "наследником" он помимо воли стал.

Из сюжетов попроще – желание остановить (а то и повернуть вспять) время, вернуть "острый период" любви и остаться в нем, как муха в янтаре. Конечно, большинство из нас знают, чем чревато восклицание: "Остано­вись, мгновенье, ты прекрасно!" – и кто предлагает соответствующие сделки. Но искушение так велико, но иллюзия так сладка...

Вот на эту тему – не самую глубокую в той истории о разочарованиях, куда мы влезли, – и работала прелестная женщина Роза. И это было так красиво, так печально и настолько шире любой "бытовухи" про несложив­шийся брак, что заслуживает рассказа.

– Я уже дважды была замужем, и все происходило по одной и той же схеме: бурный роман, самые радужные ожидания, красивая свадьба – разочарование. В какой‑то момент такая трезвая, страшненькая мысль: боже мой, что тут делает этот? Я бы не хо­тела еще раз в это вдряпаться. Я обожаю это приподнятое состо­яние, но нельзя же всю жизнь за ним гоняться! Что же это за сила такая, которая сначала возносит, а потом – хряп!

– Роза, я правильно понимаю: ты хотела бы узнать что‑то о проис­хождении своей влюбленности и о том, куда и почему она дева­ется потом?

– Ну да, и зачем обязательно хряпаться.

– Важны ли тебе для работы твои мужья?

– Да нет, пожалуй. Могли быть, наверное, и какие‑нибудь другие.

– Тогда давай прикинем, кто или что ответит тебе на твои вопросы.

– Она и ответит, Сила.

– Имя у нее есть?

– Пусть будет как у Пастернака – Высокая Болезнь.

– Выбирай, кто ее для тебя сыграет. Выбрала? Поменяйтесь ролями. Высокая Болезнь, расскажи Розе, что ты для нее такое.

– О, я прихожу и меняю все! У тебя все получается, ты летаешь, ты горы можешь свернуть. Как будто у тебя роман не с человеком, а со всем миром, вселенная радуется и переливается всеми цвета­ми радуги! Как будто у меня в руках волшебная палочка: я до­трагиваюсь, и все расцветает. (Капризно) Но сейчас я для тебя никаких чудес совершать не буду, сейчас я отдельно, а ты отдель­но. (Обмен ролями.)

– Почему ты уходишь от меня, почему меня хряпаешь? (Обмен ро­лями.)

– Я могу дать ощущение полета – о, да. Я могу заставить сверкать каждый камушек и цвести – каждый веник. Но даже птицы лета­ют не всегда. Ты не умеешь приземляться. Вот и хряпаешься. (Обмен ролями.)

– Ты что, с самого начала знаешь, что покинешь меня? Тогда ты просто дрянь, обманщица. Ты же должна быть вечной! (Обмен ро­лями.)

– Это кто тебе сказал? Я вообще не понимаю этого вашего "вечно". У меня каждое мгновение – навсегда. Ты что, собираешься их считать? Не смеши!

– Но мне надо знать, что будет дальше!

– Извини, прогнозы – это не моя работа. Я и так перегружена: украшаю, утешаю, обнадеживаю. Когда моя работа сделана, я ухожу. (Обмен ролями.)

– Тогда зачем ты вообще приходишь? Расстройство одно!

– Зачем цветы? Зачем праздники? Это вы, мои дорогие, хотите, что­бы цветы никогда не осыпались, а понедельник не наступал. Я вам этого не обещала. Я просто даю вам шанс увидеть друг в друге лучшее и, может быть, ради этого лучшего смириться со всем остальным. Шанс, понимаешь? Не итог, а возможность. На­чало, а не конец. Без меня людям было бы гораздо труднее быть вместе: я толкаю вас друг к другу, и все, что вы чувствуете, – правда. И когда вы уже готовы увидеть больше, я ухожу. Если цветы не осыпаются, значит, они искусственные. Ты любишь ис­кусственные цветы, Роза?

– Ненавижу. Им место только на кладбище. Скажи, когда ты ухо­дишь, дальше еще что‑то хорошее бывает?

– У кого бывает, у кого нет. Те, кто любит искусственные цветы и вечные праздники, гоняются за мной, так ничему и не на­учившись. Те, кто готов узнать больше, могут познакомиться с моими сестрами. Переживи понедельник, научись приземляться, разгляди завязь в облетевшем цветке, и ты сможешь с ними встретиться.

– Спасибо. Ты очень великодушна.

– Не за что. Приятно было поболтать – обычно мне не задают воп­росов, только призывают, воспевают или клянут. Ты смелая жен­щина, ты посмотрела мне в лицо. За это я открою тебе еще один секрет. Я могу дотрагиваться своей волшебной палочкой не толь­ко до женщин и мужчин. Могу сделать неповторимым закат, го­род, стихотворение – что угодно. Но только для тех, кто научил­ся меня отпускать. Тогда я больше не Болезнь, пусть даже и Высо­кая. Я становлюсь подарком, нечаянной радостью. Много одержи­мых мною, много таких, кто меня боится; много разочарованных. А меня нужно пе‑ре‑жить. Запомни: пе‑ре‑жить.

– Спасибо. Я, кажется, поняла. Все это очень грустно, но похоже. Прощай.

– Я предпочитаю говорить "до свидания". Кто знает? Никогда не говори "никогда". И помни о моих сестрах!

– Да. До свидания. Спасибо, что ты была. И спасибо за науку.

И в тот же день на той же группе мы, конечно, встретились и с сестрами Высокой Болезни, но это были уже другие работы и другие темы. Роза же в своей истории удивительно тонко и точно показала, как опасно пытаться "консервировать" то, что по самой своей природе должно быть живым. А это означает – развивающимся, изменчивым... и смертным. Раз живое.

И куда бы мы ни шли, время от времени наш путь будет пролегать через то место в темном лесу, где придется перебороть страх и задуматься о костях, охраняющих страшное, но необходимое место, – и, возможно, о смене дня и ночи, о циклах.

"Вдруг скачет мимо нее всадник: сам белый, одет в белое, конь под ним белый и сбруя на коне белая, – на дворе стало рассве­тать.

Идет она дальше, как скачет другой всадник: сам красный, одет в красное и на красном коне, – стало всходить солнце.

Василиса прошла всю ночь и весь день, только к следующему ве­черу вышла на полянку, где стояла избушка Бабы‑яги. Забор во­круг избы из человечьих костей, на заборе торчат черепа люд­ские с глазами. Вместо верей у ворот – ноги человечьи, вместо запоров – руки, вместо замка – рот с острыми зубами. Василиса обомлела от ужаса и стала как вкопанная. Вдруг едет опять всад­ник: сам черный, одет во всем черное и на черном коне. Подска­кал к воротам Бабы‑яги и исчез, как сквозь землю провалился, – настала ночь. Но темнота продолжалась недолго: у всех черепов на заборе засветились глаза, и на всей поляне стало светло, как середи дня".

Потом Баба‑яга скажет Василисе на ее вопрос о трех всадниках: это день мой ясный, это мое солнышко красное, это ночь моя темная – все слуги мои верные... Позвольте, но кто же она такая, эта несносная старуха в сту­пе, если ей подчиняются природные явления, если сменой дня и ночи веда­ют ее слуги? Да, а как там говорила Высокая Болезнь в Розиной работе... Если цветы не осыпаются, значит, они искусственные... Переживи поне­дельник... Ты смелая женщина, ты посмотрела мне в лицо... И мы знаем – не только из литературы, – что у персонажа Розиной работы тоже есть жертвы, что погубленных ею не счесть. Только их костями она распоряжа­ется иначе: на Востоке есть поверье, что камень бирюза – это косточки умерших от любви...

Поистине в разных обличьях являются перед нами древние грозные бо­гини...

 

МЕЧТАТЬ НЕ ВРЕДНО...

 

 

Это наше священное право –

остро, вечно нуждаться в любви,

чтобы ангел светился и плавал

над тобой, как над всеми людьми.

Юнна Мориц

 

Все, кому не лень, призывают нас к реалистическому взгляду на себя и на­ших мужчин, иронизируют по поводу идеализации "неопознанного летаю­щего объекта" вначале и горьких разочарований потом. И я туда же. Пря­мо какое‑то "люди, будьте бдительны" получается. А помечтать? Нет, серь­езно, если бы встреча с Мужчиной Мечты не трогала каких‑то специфичес­ки настроенных струн в женском сердце, кто бы читал дамские романы, кто бы обклеивал стены в общежитии постерами с душкой Ди Каприо, кто бы бесконечно пересказывал "Золушку" в десятках версий? По твердой и реалистической логике бедняжка должна была бы не по балам бегать с по­мощью магических уловок, а конвертировать благосклонность Крестной во что‑нибудь надежное, со временем гарантирующее свободу от мачехи и се­стер и устройство дел. Бал – в честь окончания кулинарной школы, танцы – с курсантами местного пожарного училища, платьице тоже мож­но было надеть попроще. По средствам, так сказать. Такого пресного нази­дательного чтива в защиту умеренности и предприимчивости, между про­чим, тоже понаписано немало. Не читается как‑то. И коли уж так сложи­лось, что женщины, в том числе и семейные, и немолодые, мечтают о Нем, поглядим на механизм этого универсального феномена.

Мечта – это всегда энергия неудовлетворенной потребности. Мужчины, "о которых можно только мечтать", при всех своих различиях имеют одну общую черту: с ними в фантазиях возможно то, что с живыми, реальными людьми для этой конкретной женщины невозможно, не получается – будь то секс "без тормозов" или разговор по душам, столкновение сильных ха­рактеров или, наоборот, подчинение воле властного "хозяина".

...В пору неприкаянной студенческой юности мой старый друг брел как‑то раз зимней Москвой. Смеркалось, холодало, хотелось есть и спать одновре­менно. Краем глаза увиделась вывеска: "Шашлычно‑пельменные товары". Миновав ее, любознательный юноша впал в недоумение: уж коли пельмен­ная, так не шашлычная, что‑то здесь не так. Не поленившись вернуться, он опознал привычные каждому "школьно‑письменные..." – и навсегда за­помнил, какие шутки может играть с восприятием голод.

А уж шутки, которые играет с нами тоска по любви, по эмоциональной и чувственной "пище", случаются сплошь и рядом и порой они далеко не так невинны. И разобраться в источнике ошибки не так просто, и цена ее мо­жет быть высокой, а что самое главное – в эту историю обычно вовлечен еще и другой человек... Если бы речь шла только о сексуальной потребнос­ти, все было бы относительно просто: "люди, будьте бдительны", не позво­ляйте случайной прихоти испортить вам жизнь. Наши естественные по­требности прекрасны, но нуждаются в присмотре разума, а наши нормы и запреты тоже хороши и правильны, но время от времени нуждаются в пе­ресмотре с помощью все того же разума... Ну, и так далее.

Кто‑то из мудрых сказал, что каждому человеку нужно, чтобы его любили, каждый хочет именно этого. Если же это невозможно – пусть уважают; если и это невозможно – пусть вожделеют; если и этого нет – пусть бо­ятся; невозможно – пусть хоть презирают или ненавидят... Но в самом на­чале все равно стояла потребность в любви, хотя после всех замен ее по­рой и узнать‑то нелегко. А вот что всем нам известный Стендаль, автор любопытнейшего трактата о разновидностях и механизмах любви, писал о "кристаллизации": если в сверхнасыщенный раствор соли копей Зальцбур­га опустить голую веточку, прутик, да что угодно – это "что угодно" по­крывается кристалликами, превращаясь в блестящий, загадочный пред­мет... Суть того, чем этот предмет был раньше, более не важна – было бы достаточно соли в растворе. Потребность любить и быть любимой и есть та соль, которая может сделать блестящим и привлекательным "что угодно". Как говорил один мой знакомый психоаналитик, "энергия либидо катектирует на объект". Мудрено? Тогда обратимся к другому источнику. Как гово­рил мальчик из некогда знаменитого ("культового" по‑нынешнему) филь­ма "Доживем до понедельника": "Ухаживать я мог бы и за Огарышевой, была бы эта самая пружинка внутри". На что барышня, естественно, фыр­кает: "Вот и ухаживай за Огарышевой!". И никому не надо объяснять, что ей в этом рассуждении не понравилось. Рассуждение, между тем, болез­ненно верное. Умненький мальчик разделил "соль" и "прутик" – очарова­ние кончилось. Привычная к нерассуждающему обожанию барышня не мо­жет с этим смириться, это бьет по ее самооценке, поэтому – сам дурак, и держись от меня подальше.

Наши потребности могут быть опасны и для нас самих, и для других – осо­бенно когда мы не даем себе труда их понимать. В пустыне путникам мере­щится не что‑либо, а зелень и вода. Мы воображаем себе героев, "чуткого и интеллигентного", сексуального террориста или "таких, каких сейчас уже не бывает". И тоже не просто так. Но все‑таки школьно‑письменные товары не едят. И потому особенно важно сохранять ясность зрения и мысли имен­но тогда, когда мы голодны. Особенно в неверном лунном свете...

Всякая сильная потребность ведет к сужению восприятия, его сугубой из­бирательности: "Голодной куме одно на уме". То, чего не хватает, заполня­ет мысли, фантазии, сны, так и видится в поведении окружающих... Если потребности отказано в прямом, непосредственном удовлетворении, она найдет способ проявиться косвенно, в крайнем случае "уйдет в подполье", на подсознательный уровень.

Такая вот с этим "любовным голодом" незадача: налево пойдешь – себя потеряешь, прямо пойдешь – совсем пропадешь, направо – требуется, ви­дите ли, умение видеть в темноте...

Другими словами, в самых ярких "Его" свойствах отражается какая‑то об­ласть нашей неуверенности или даже несостоятельности. Этому персонажу как бы приписывается то, что для нас является проблемой: молодая жен­щина, упорно не желающая взрослеть и принимать решения, мечтает о "за­воевателе" или "надежной опоре", а девушка, которой трудно и неловко выражать свои чувства, – о том, "кто поймет без слов". Когда мы говорим, что "таких на свете нет", мы одновременно выражаем сожаление и, как ни странно, ставим довольно точный диагноз своей жизненной ситуации: ведь другой человек вообще‑то существует не для того, чтобы решать наши проблемы, а сам по себе. Мечты же "о Нем" – это всегда некоторое "если я тебя придумала, стань таким, как я хочу", как пелось в старом советском шлягере.

Потому‑то встреча с "Мужчиной Мечты" – почти наверняка травма или разочарование: только не "он оказался как все", а реальность близких от­ношений заставила увидеть живого человека вместо компенсаторной фан­тастической фигуры. Мы это не заказывали! Нас обманули! И – заряд не­прикрытой агрессии по адресу мира, который почему‑то не желает удов­летворять наши потребности: не осталось, мол, настоящих мужчин, нет ли у вас другого глобуса? А уж ему‑то, родимому, и вовсе каюк: "Я в него вле­пила из того, что было. А потом, что стало, то и закопала". Вот как нас выдрессировала романтическая традиция.

В защиту женских фантазий "о Нем", которые есть и будут и, следователь­но, тоже зачем‑то нужны и полезны, можно сказать следующее. Если к ним относиться со здоровым любопытством, как к проявлению своих потребно­стей, если отчетливо отделять мир грез от реальности и не гостить там слишком подолгу и, наконец, если смотреть на собственные мечты друже­любно, но с долей иронии, – все в порядке. Всех потребностей в жизни все равно не удовлетворить, и именно с этой точки зрения "мечтать не вредно".

Хочется дословно привести один рассказ – на самом деле это тоже фраг­мент групповой работы, той ее части, когда после действия мы говорим о чувствах и о том, как они связаны с нашим личным опытом. Героиня той работы как раз задавала себе вопрос: почему, ну почему непременно нуж­но "Его" идеализировать – а самое главное, что потом с этим делать. Отве­ты, конечно, получались не совсем приятные: от намерения примазаться к совершенствам партнера (раз он так прекрасен, то и я достаточно хороша) до крайне любопытной идеи "предоплаты": все любовные восторги под этим углом зрения оказывались не более чем приманкой, гуманно подсла­щенной пилюлей последующей реальности. Понятно, что в этой, как и во всех остальных работах, искался не единственно "верный" ответ‑рецепт, а предпринималась смелая попытка исследования собственных мотивов. По­том, как водится, делились своими чувствами, возникшими по ходу "иссле­дования". Чувств этих было немало – и разных: от зависти до глубокой печали, от умиления до тревоги по поводу собственной "динамики влюб­ленности". Опыт восхищения, обожания, идеализации – важный опыт; чем он заканчивается и к чему приходит, еще важнее. Вот что рассказала нам в тот день одна из участниц (ее собственная работа о трудном процессе от­пускания взрослых детей была еще впереди).

"Когда ты работала, я все время ловила себя на том, что задержи­ваю дыхание. Очень уж мне хотелось, чтобы для тебя все не за­кончилось только горечью, чтобы ты пробилась через все сожа­ления к своему "моменту истины". Только в конце я выдохнула, и так хотелось тебя поддержать, почти поздравить. А к моей жизни это, конечно, имеет самое прямое отношение. Есть у меня воспо­минания, которыми поделиться очень хочется именно с тобой.

В молодости я точно знала, что компромиссы не для меня, и зна­ла, каков должен быть мужчина моей мечты. Идеал – вы будете смеяться – мой научный руководитель. Ни о каком флирте не было и речи, просто он был "платиновым эталоном". Умен – не то слово. Джентльмен. В стороне от кафедральных интриг. По‑настоящему смел – настолько, чтобы не участвовать в постыд­ной травле верующей лаборантки. Настоящий ученый. Спорт­смен. Несколько языков. Внешность, на которую немедленно "де­лали стойку" женщины любого возраста. И море разливанное мужского шарма. Вы понимаете, о чем я, да?

Я его не просто знала, а имела счастье общаться и быть любимой ученицей. И благодарна своей тогдашней застенчивости за то, что ни разу не сделала ни единой попытки увлечь, привлечь и завлечь. А мой герой был женат трижды, и всегда на очень глу­пых и красивых куклах. Видимо, это было для него идеальным вариантом. И уже вырастив своих детей и прожив жизнь с дале­ко не идеальным мужем, я понимаю, как мне повезло: ведь это нам, ученикам, досталось самое лучшее, что было в этом челове­ке. И на той энергетике влюбленности на самом деле воспитыва­ли и растили себя. А все три жены рассказали бы о нем немало такого, что лично мне слушать совершенно не хочется. Есть та­кое присловье, что влюбленность – она как ртуть: сжимать в руке нельзя, сквозь пальцы укатится, и нет ее. А сейчас я подума­ла, что при постоянном контакте ртуть же еще и токсичная..."

 

Поведи меня в консерваторию:

Там дают сегодня ораторию,

Знатоки уткнулись в партитуры, –

Много там искусства и культуры.

Поведи в джаз‑клуб меня сегодня:

Шумно, дымно там, как в преисподней,

И струится в мареве бессонном

Черный ангел с лунным саксофоном.

Или поведи меня в пивную,

Чтоб потом тащить домой хмельную.

Улыбнись мне над граненой кружкой –

Я в ответ соленой хрустну сушкой.

Дотемна, до детского невроза

Жду тебя, как дедушку Мороза!

Но душа уже подозревает,

Что тебя на свете не бывает.

Марина Бородицкая.

Зимний вечер

 

Как оказывается трудно и как бывает важно не предъявлять, не выставлять своим реальным мужчинам неоплатных счетов за то, что иногда видишь во сне "Его". Они в наших чрезмерных фантастических ожиданиях неповин­ны, делают что могут. А сравнения с идеалом не выдержать никому – на то он и идеал. Вы мне, конечно, не поверите, но для большинства из нас просто счастье, что мы никогда Его не встречали. Правда‑правда. А если встречали, то он был или несвободен, или категорически недоступен. И слава Богу, все к лучшему в этом лучшем из миров.

Потому что Мужчине Моей Мечты – сокращенно МММ, если вы еще по­мните эту аббревиатуру, – лучше всего там, в царстве грез и оставаться. Мечтать о Нем – это ведь не то же самое, что просто и без затей увлечься, влюбиться или тем более любить. Тут другое. Превосходные степени и за­главные буквы! Он должен излучать что‑то этакое, по сравнению с чем меркнет и становится неинтересным все остальное (остальные). Мы, в свою очередь, должны быть готовы ради него бросить все и следовать за ним на край света. Его внешность, характер, занятия и понятия выше вся­ческих похвал. Таких просто не бывает! (Иногда еще говорят "сейчас не бывает", напоминая тем самым, что человечество вырождается, а Этот как‑то чудом сохранился.)

И в самом деле, главное свойство Мужчины Моей Мечты – быть редкостью почти невероятной и недоступной. Во всяком случае, на общем фоне. Все, кто рядом, – не то, типичное не то! Он ли так хорош или фон так плох – неважно, было бы отличие. Он ни‑ког‑да не бывает всего лишь "улучшен­ным и дополненным" изданием реально известных мужчин: тогда неинте­ресно. Отличие должно быть радикальным и заметным невооруженным глазом. И тогда – гром, молния! – "вся обомлела, запылала и в мыслях молвила: вот Он".

 

"ФОТОРОБОТ" МУЖЧИНЫ МОЕЙ МЕЧТЫ (МММ)

 

Список этих черт, разумеется, глубоко индивидуален и зависит от лично­сти мечтательницы. Тем не менее, нам на одной субботней группе удалось выделить некоторые общие закономерности. Итак, ОН: